9
В порту тесно от складов. Петляя в узких лабиринтах, Петруня выбрал безлюдное место, затаился. Отсюда видно всё. Вон бортом прильнула к гранитным мосткам русская ладья. Тут же торговые корабли из других стран стоят. Море тихое, выглянуло краем солнце. У входа в порт просторное каменное здание. С утра и дотемна сидят в нем важные сановники, милостью базилевса удостоенные званий табулярия и эпарха. Первый печатью заверяет торговые договоры, второй по своей книге следит за ценами и проверяет купчие сделки.
Трясёт Петруню озноб. Скоро появятся корабельщики, купцы: греки, армяне, персы, сарацины, русы, иудеи. Оживёт порт.
Вдали на рейде со спущенными парусами темнеет грозный и многочисленный военный флот Византийской империи. Застыли на морской сини оснащённые греческим огнём тяжёлые дромоны, лёгкие хеландии.
Ворота в гавань при случае перекрывает крепкая цепь. Кораблям неприятеля нет пути к Царьграду с моря, а с суши рвы да стены неприступные.
Но Петруня думает о другом. С той поры как встретил он на стройке раба Малка, заронил тот в его душу мысль о побеге на родину.
Увидел Петруня поздней осенью русских гостей, и затеплилась у него надежда бежать из рабства на русской ладье. Вот только бы час укараулить, когда купцы из Царьграда отплывают.
И повезло-таки. Шли они с Анастасом вчера. Время было позднее. Их обогнали два бородача, одетые в корзно и мягкие сапоги. Один сказал другому по-русски: «Слава те, Господи, завтра уплываем».
Ёкнуло сердце у Петруни. Всю ночь глаз не смыкал, а в полночь, прислушавшись, спит ли Анастас, выбрался из каморы. Тёмными улицами, таясь дозорных, долго блуждал, пока добрался до гавани. Здесь взяла его оторопь. В предрассветной мгле увидел закрытые ворота и стражу, а там, где за высокой стеной было море и русская ладья, тоже перекликалась стража.
Подождал Петруня, стража от ворот никуда. Стоят два воина, говорят между собой. Заплакал Петруня с горя. Что делать теперь? Надобно, пока Анастас не хватился и хозяина не кликнул, назад ворочаться. Поднял Петруня голову, глянул в последний раз на ворота и себе не поверил. Ушла стража. В один прыжок оказался Петруня у стены, оттуда ползком к воротам. Ухватился за толстый, в руку, прут, подтянулся и, помогая ногами, взобрался наверх. Спускаться полдела. Уже на земле, когда бежал к темнеющим скалам, услышал, как вернулась воротняя стража.
Теперь Петруня выжидал, когда можно будет пробраться на ладью. Показалась компания весёлых корабельщиков, повидавших многие страны. Важно прошли русские купцы. Постояв у сходней, поднялись на судно. Почти следом за ними в сопровождении охраны пришёл императорский чиновник в красной хламиде, сделал досмотр ладье. На берег сошёл довольный, неся под рукой свёрток.
Выждал Петруня, когда чиновник ушёл и стражи поблизости не оказалось, огляделся. Ладейщики своим делом занимаются. Ужом прошмыгнул Петруня на ладью, забился в глубоком трюме, где хранились продуктовый запас и амфоры с водой. Лежал долго. Незаметно заснул и не слышал, как отчалили. Проснулся Петруня и не поймёт, где он. Потом вспомнил, прислушался, за кормой волны плещут, над головой ноги топотят, люди переговариваются. В животе у Петруни от голода урчит. Пошарил он в потёмках - ничего не достать, всё упаковано, даже напиться нельзя. Амфоры высокие, тяжёлые, одному не поднять, а горлышко узкое, кляпом задолго искал Петруня, что бы поесть. Не заметил, как в трюм купец спустился, увидел парнишку, крикнул товарищей. Выволокли Петруню наверх, пришёл седобородый гость, допрашивать стал. Петруня всё как есть рассказал. Купец посмотрел на товарищей.
- Удрал парень! Ин в Тмутаракани видно станет, как быть с тобой.
И поплыл Петруня, радуясь освобождению.
10
За кроткой улыбкой тихого магистра Клавдия кроется хищник. Два лета минуло с того дня, как затаил он злобу на базилевса. В то прошедшее время магистр Клавдий надеялся, что базилевс Василий сделает его логофетом дрома, готовился к тому, но Василии отдал эту должность другому, а Клавдия услал в Херсонес к стратигу Цуло.
Подобно барсу, изготовившемуся к прыжку, выжидал магистр Клавдий часа для мести…
Херсонесская фема - аванпост Византийской империи на севере. Херсонес - ворота к печенегам, хазарам и на Русь. Херсонесские каменоломни славятся на всю империю. Горы жёлтого и белого камня высятся неподалёку от крепости. Закованные в кандалы рабы рубят его в пыльных штольнях. Другие невольники под надзором крепкой стражи добывают для всей империи соль в борисфенских солеварнях. Рабу нет возврата к свободе. Базилевс наделил катапана Херсонеса властью. У Георгия Цуло солдаты и флот. Катапан - базилевс в своей феме. Эту мысль внушил Георгию магистр Клавдий. Клавдий отгадал тайные думы катапана Цуло.
Полуденный час, и дворец катапана затих в сонной дремоте. Магистр Клавдий, маленький седой старик, шёл по залам не торопясь, придерживаясь за стены. Ноги, обутые в розовые мягкие башмачки, ступали бесшумно. Одной рукой Клавдий придерживал полу яркой, расшитой серебром мантии. Подойдя к широкой резной двери, потянул ручку на себя. Створки распахнулись легко.
Катапан сидел на низкой, обшитой золотой материей скамье ссутулившись. Клавдий остановился. Не открывая сомкнутых век, Георгий спросил:
- Есть ли какие вести, магистр?
- Хазары ждут ответа, стратиг.
Цуло промолчал, напряжённо думая. Усталое бледное лицо покрылось мелкими каплями пота. Клавдий видел: катапану трудно решиться.
- Войска базилевса Василия пока ещё в Болгарии. Решайся, стратиг, не упусти время.
- А разве у Василия нет больше воинов, кроме тех, что в Болгарии? - лицо Цуло нервно передёрнулось. Он открыл глаза. Катапан уловил, Клавдий колеблется. - Или магистр не упомнит, что Фока и Склир тоже имели силу, да Василий на неё сыскал воинов?
- Ты, стратиг, не должен сомневаться. Мы начнём, нас Антиохия поддержит да и другие фемы. На Василия патриции недовольство таят. Его сборщики налогов с патрициями, как с плебеями, речи ведут. А там, глядишь, снова болгары поднимутся. Базилевсу будет не до Херсонеса. Помощью же хазар заручиться, стратиг, надобно. Помоги им Таматархой овладеть, пошли хедии. Мстиславу твой флот не одолеть, - сказал министр.
- Но хазары мыслят Таматархой владеть! Нет. Коли отложится Херсонесская фема от империи, то надобно русов изгнать из Таматархи и тот город в наше подчинение взять. Зришь ли ты, магистр, какая то будет сила в наших руках? Зачем же отдавать Таматарху хазарам.
- Ты верно мыслишь, стратиг, совсем недавно хазары были нам угрозой. Но теперь не те времена, и пусть хазары прогонят Мстислава и на время овладеют Таматархой. Их же помощью заручившись, стратиг, ты не станешь опасаться базилевса. Разве сможет послать он сюда такую армию? А как только базилевс смирится, мы уж сумеем поссорить печенегов с хазарами и сами тем часом Таматарху под себя возьмём.
Катапан почесал бороду:
- Речь твоя правдива, магистр, но я хочу подумать. Пусть хазарские послы подождут ещё.
«…В злом умысле катапан Георгий недоброе затеял. И с хазарами противу империи сговор ведёт. О том я, магистр Клавдий, тя, благочестивый базилевс Василии, уведомляю…»
Посыпав написанное мелким песком, магистр дождался, пока просохнут чернила, стряхнул песок и свернул пергамент в трубку. На губах мелькнула коварная улыбка. Что же, он сделал своё. Пусть Цуло готовится стать маленьким базилевсом. Коли придёт к нему удача, он Клавдий, ему в том советником был. Нет, пусть насилий казнит Георгия. Он же, магистр Клавдии, в коварстве катапана не повинен и о том письмом базилевса упреждал.
Клавдий протянул свиток стоявшему у двери монаху.
- Отдашь в руки препозиту Михаилу. Корабль отплывает сегодня. Гляди, в нем тайное.
Корабли плывут легко, распустив льняные паруса, не теряя друг друга из виду. Полсотни хеландий и дромонов по повелению базилевса держат курс на Херсонес. В центре армады корабль драгмана флота. На носу, в плетённом из виноградной лозы кресле, сидит брат императора Константин. Загорелый раб держит над ним зонтик из китайского шелка. Жарко. Даже морской ветер, пропитанный солёной влагой, не даёт прохлады. Константина поминутно одолевает жажда. Евнух принёс чешуйчатый, медового цвета ананас, разрезал на дольки. Высасывая сок, Константин в который раз добром помянул мраморный бассейн и тенистый дворцовый парк, где в самые знойные дни не бывало так жарко. В душе он ругал базилевса. Разве не мог Василий послать одного стратега Андроника?
Давно уже заметил Константин, как охладел к нему базилевс. Даже родная кровь не сделала их близкими. Чуждается его Василий.
Не укрылось от Константина и другое. Слишком много любви уделяет базилевс своей племяннице Зое. Разное о том говорят во дворце, но Константин не осмеливается вникать в дела дочери. О том станет известно базилевсу…
Ветер попутный, и дромон торопится вслед за волнами, высоко вздымая над водой крутые борта, поблескивая медью обшивок, мелко вздрагивая, как норовистый конь…
В голову Константину влез чревь сомнения. Не в сговоре ли с Зоей услал его базилевс?
Закрался, и уже нет от него покоя.
- О падшая! - шепчет Константин, думая о тайной связи дочери с базилевсом. Но попробуй скажи о том Василию, и накличешь его гнев. Да только ли! Не будешь ведать, из чьих рук смерть примешь. Может, вот этот евнух со сладким ананасовым соком дал ему яд…
Константин вздрогнул от этой мысли, остановил недоверчивый взгляд на евнухе. Тот стоял смиренно, сложив руки на животе, опустив глаза долу. Понемногу к Константину вернулось спокойствие.
Смеркалось. Солнце коснулось кромки воды, розовой дорогой вытянулось по морю, заиграло на волнах. Над дромоном пронеслись чайки. Услышав их, Константин подумал, что если ветер не изменится, то к утру они будут у Херсонеса.
Крики, топот ног разбудили катапана Цуло. Казалось, весь дворец заходил ходуном. Тревога охватила Георгия. Он вскочил, прислушался. За дверью раздавались голоса. Они приближались. Цуло начал лихорадочно одеваться, Разговор за дверью прекратился, но шум во дворце не утихал.
Торопливо вошёл магистр Клавдий, с порога выкрикнул:
- Флот базилевса!
- Драгман, где драгман? - засуетился Георгии. - Почему наши хеландии не вышли ему навстречу?
- Поздно, стратиг, флот базилевса уже в гавани. Жерла огненного боя смотрят на твои хеландии, а с кораблей базилевса начали спускать шлюпки.
Цуло подбежал к оконцу, выглянул. Снова бегом к Клавдию.
- Они не должны высадиться! Вели закрыть крепостные ворота…
На тонких губах магистра мелькнула улыбка. Он отрицательно покачал головой:
- Твои воины не захотят сразиться с воинами базилевса. Ты опоздал, стратиг. Если бы здесь были арсии хазар, они защитили б тебя. Но ты затянул с ответом кагану…
- Что же делать, магистр? - побледнел Цуло.
- Бежать тебе надо, катапан. В Итиле, у хазар, искать защиты.
- Но и тебе надо бежать, магистр? - голос у Цуло дрожал.
Клавдий смотрел в глаза катапану, продолжая улыбаться.
- Бежим вместе, магистр, - снова проговорил Георгий.
- Нет, мне ненадобно, стратиг.
Цуло поразил этот тихий, спокойный голос.
- Но ты, магистр, подавал мне советы. Это ты заставил меня искать сговора с хазарами. И тебя ждёт наказание базилевса…
- Кто поверит тебе, опальный стратиг. Даже базилевс, если ты скажешь ему о том. Магистр Клавдий упредил его о твоём зломышлении.
- Ты подобен змею, магистр, - катапан гневно схватил Клавдия за грудь, потянул к себе. - Не ведал я, что речи твои полны коварства. Но погоди, я успею ещё счесться с тобой.
Клавдий отвёл руку, указал на дверь.
- Теперь уже не токмо бежать, но и сделать мне что либо не успеешь, стратиг Георгий. Слышишь звон оружия, то идут за тобой воины базилевса. - И Клавдий хихикнул, обнажив мелкие зубы. - Тебя увезут в Константинополь, и ты примешь там лютую смерть. Это будет в наказание, стратиг, за твою нерешительность. Тот, кто хочет стать базилевсом, не может поступать, как трусливый шакал. Ты же только выл… Я ухожу, стратиг. Молчишь?
Он вышел не торопясь, оставив дверь открытой. Цуло смотрел ему в спину не двигаясь. За дверью стояли вооружённые мечами и копьями солдаты. Они пропустили магистра. Старший произнёс сурово:
- По велению базилевса!
Константин доволен. Херсонес не оказал сопротивления. Закованный в цепи Цуло брошен в тёмный трюм дромона. Он будет нести ответ перед базилевсом. Новый катапан Херсонесской фемы магистр Клавдий устроил ему, Константину, императорские проводы. Были толпы народа и ковры на дорогах, где проносили охмелевшего, Константина, цветы и восторженные крики.
На время Константин почувствовал себя базилевсом. Уже на дромоне, в пути, вспоминая это, он подумал: умри Василий, и быть ему, Константину, императором.
Подумал и тут же испугался своей мысли. А вдруг Василий догадается о ней?
Константин доволен, ещё ночь и день пути, и флот будет в Константинополе.
Жёлтый огонь свечи тускло освещает небольшую каюту со вделанными в стену резными шкафами. В одном хранятся мореходные карты и тяжёлые географические книги. На досуге Константин любит листать страницы из пергамента с описанием разных земель и народов. В другом шкафу - одежда и оружье.
Стены и потолок каюты из орехового дерева и ливанского кедра, узор к узору подогнаны. За стеной охрана переговаривается.
Под мерное покачивание дромона Константин заснул.
В полночь ветер прекратился, паруса обвисли, и в воздухе стало душно. Небо затянули тяжёлые тучи. Бывалые мореходы взволновались: быть шторму. На дромонах и хеландиях бросились спускать паруса.
Ветер подул незаметно. Сначала тонко засвистело в верхушках мачт, потом посвежело, и снова всё стихло ненадолго, чтоб разразиться ураганом.
Море взыграло! Оно бросало на корабли горы воды, ломало мачты и смывало людей с палуб. Море озлилось! Оно швыряло дромоны и хеландии, опрокидывало их, бросало друг на друга. Треск кораблей и людские крики потонули в рёве ветра. Кормчий бессилен, когда море разворачивает судно бортом к волне, высотой как несколько императорских дворцов…
Шторм унялся к утру…
Константин привёл в Золотой Рог меньше половины флота.
СКАЗАНИЕ ПЯТОЕ
Печенег проводит жизнь на крупе коня. Степь - дом печенега. Кто отдаст свой дом добром?
1
еченеги, кочевавшие у хазарской границы, донесли до хана Боняка весть, что хазары силу собирают. А против кого она, то пока им неведомо.Хан встревожился. Прошлое лето сын князя Владимира Борис с дружиной немалой на хвосте у орды висел. Ныне, когда не стало Владимира и у русов меж его сыновьями нет лада, Боняку самый раз завет отца выполнить, да не ко времени хазарин коня седлает.
Хан Боняк хана Булана позвал:
- Скачи в Тмутаракань, - сказал он, - зови князя Мстислава заодно на хазар пойти.
У хана Булана сборы недолгие. Отбили от косяка табун коней, в дар князю русов, отхлебнули кумыса из одной чаши - и готовы в путь.
Сто воинов взял с собой Булан. Отряд уж не так велик, но в степи до самого Танаиса родные кочевья, вежи одной орды Боняка.
Надвинув на глаза остроконечный войлочный колпак, хан Булан с высоты коня оглядывает покрытую зелёным разнотравьем равнину. Местами она горбится холмами, изрезана буераками. Хан Булан радуется; хорошие выпасы, сытым будет скот. Он причмокивает губами, торопит лошадь. Конь переходит на рысь. Булан оглядывается, воины не отстают, скачут следом. Табунщики гикнули, и дикие, необъезженные кони, подарок Боняка Мстиславу, вытянувшись полукругом, понеслись, храпя, выстилая траву хвостами.
Одутловатое лицо Булана, покрытое потом и грязью, улыбается. Пусть топчут степь печенежские косяки…
Через широкий Дон переправлялись двумя частями. Сначала пустили табун. Кони поплыли, фыркая, высоко задрав головы. Тем временем воины, расседлав лошадей, достали из сум припасённые заранее конские шкуры, принялись набивать их сеном, сшивать ремнями.
Спешившись, Булан стал тут же, расставив колесом ноги и выпятив живот, покрикивал нетерпеливо.
Наконец плоты готовы. Печенеги опустили их на воду, сложили на них оружие, седла и одежду. Дождавшись, когда на той стороне табунщики собьют коней в табун, хан дал знак второй партии. Воины завели в реку лошадей, привязали к хвостам плоты и поплыли, держась за конские гривы…
За Доном повстречали русскую сторожу. На миг уловили зоркие глаза печенежского хана в высоком ковыле блеск железных шишаков и кольчуг. И нет никого.
Булан определил: сторожа мала, не больше десятка. Он хмыкнул, а вслух сказал ехавшему позади сотнику:
- Оросы рядом. Дозорных, что не углядели их, наказать…
А от русской сторожи отделился Василько и одвуконь погнал в Тмутаракань. Велел десятник Путята князя Мстислава упредить, что печенеги, числом до ста, с табуном идут. Ежели князя не будет, сказать о том воеводе Яну.
Сам же Путята с оставшимися воинами незаметно следом за печенегами пошли. Коням на морды сумки холщовые накинули, чтоб не ржали. У печенега слух острый.
Путята сразу определил: печенеги с миром идут, но не торговые, хоть и табун гонят.
«Верно, к Мстиславу», - подумал Путята, но, зная коварство печенегов, решил доглядать до конца.
Печенеги торопились, привалы делали короткие. Ночами от их костров тянуло запахом печёной конины, а к рассвету, затоптав огонь, они уже скакали дальше.
Хан Булан, хоть и больше не замечал русского сторожевого отряда, чувствовал: русские воины где-то неподалёку, они видят печенегов каждую минуту.
Булан посмеивался, говорил молчаливому сотнику:
- Пусть оросы идут по пятам, пусть гадают, зачем я, хан, еду к их конязю. Конязю Мстиславу тоже, верно, не терпится, из своей каменной кибитки выглядывает, меня, Булана, дожидается.
Сотник молчит, сотник весь внимание, он слушает хана, и хан снова довольно хмыкает. Степь не любит болтливых, подобных стрекочущим кузнечикам.
Ян Усмошвец заступил путь хану Булану. Князь не велел пускать печенегов в город. Пусть их отряд станет лагерем в степи, а хана Булана, чтоб не обидеть, сам воевода встретит и к Мстиславу приведёт.
Встретились на дороге печенеги с дружиной небольшой, натянули поводья, ждут. Русская дружина стоит спокойно. Впереди, без шишака и без доспехов, русый волос на плечи спадает, синее корзно внакидку, воевода князя Мстислава.
Воевода легко соскочил с коня, кинул повод отроку и в сопровождении толмача направился к хану. Когда приблизился и заговорил, Булан с трудом узнал в нем того отрока, что в войске князя Владимира под Переяславлем одолел печенежского богатыря.
Хан Булан уважал силу, и ему понравилось, что оросский воевода спешился и идёт к нему первый. Вот он остановился, отвесил поклон, коснувшись двумя пальцами самой земли, заговорил. Толмач перевёл:
- Князь Мстислав кланяется те, хан, и гостеприимство кажет…
А печенеги той минутой уже шатры ставят, костры разводят, с воза поклажу снимают.
Воевода же речь свою ведёт:
- И просит наш князь тя, хан, на обед к нему припожаловать. - Ян снова отвешивает поклон Булану и садится на подведённого отроком коня.
Безбородый печенежский хан чешет грязными ногтями шею, что-то ворчит в ответ.
- Я приехал к князю Мстиславу от брата моего, хана Боняка. И если ты, воевода, зовёшь меня к нему, я еду, - перевёл толмач.
Бок о бок русский воевода и печенежский хан вдвоём поскакали к видневшейся в отдалении Тмутаракани…
Город встретил Булана белыми домами посада, шумом торговых рядов, боярскими теремами за крепкими высокими заборами. С непривычки Булану стало жарко. Он вытер рукавом халата лоб, покосился на воеводу. Тот ехал невозмутимо, не обращая на печенега внимания. У ворот княжеской усадьбы подскочили отроки, приняли коней, и Ян повёл хана во дворец. Они поднялись по ступенькам на высокое крыльцо, миновали одну горницу, за ней вторую. Княжий дворец гудел многими голосами. Мимо, держа блюдо на вытянутых руках, пробежал отрок в красной рубахе. Другой нёс на плече кувшин. Ещё два дюжих отрока, покрикивая «берегись!», прокатили замшелую бочку с мёдом. Шум голосов нарастал. Воевода с ханом прошли в гридницу. За уставленными снедью столами пировали с князем бояре. Булан разглядел Мстислава. Весёлый, ворот нараспашку, он рассказывал о чём-то сидевшей от него по правую руку молодой жене. Та звонко смеялась. Увидев печенежского хана, Мстислав замолк, поднялся. Бояре затихли. Указав на место слева от себя, Мстислав сказал толмачу:
- Объясни хану, что мы рады принять его гостем. А о деле, с каким прибыл, потом говорить будем.
И сел. Ян подвёл Булана к скамье. Бояре носы в сторону поворотили, разит от печенежина конским потом и нечистым телом. Отроки принялись ухаживать за ханом, налили кубок искрящегося вина, положили на блюдо мяса жирного, грибов солёных. Булану за столом неудобно, ему бы на кошме да чтоб ноги поджать. Закатал он рукава и рукой кусок мяса в рот отправил. А потом хлебнул из кубка. Понравилось. Выпил всё. Отроки снова налили. Булан и этот кубок опорожнил. Ударило в голову хану веселье, песню запел. Не помнил, как под стол свалился, заснул под хохот бояр. Улыбалась Добронрава. Посмеивался Мстислав. Слаб гость оказался.
Проснулся Булан, голова тяжёлая, тошнит. Сейчас бы кумыса холодного. Отрок стоит рядом, протягивает хану корчагу с квасом. Выпил Булан, полегчало. Отрок удалился. Огляделся Булан: горница небольшая, коврами увешанная, и на полу, под ханом, ковёр.
Вошёл Мстислав, сел рядом, поджав ноги, бородку кудрявую пригладил. Толмач у двери остановился.
- Устал с дороги, хан, вот и сон тя рано сморил, мало с нами попировал. Ну да то всегда успеем, а теперь давай о деле сказывать.
- Брат мой, хан Боняк, звал тебя с ним на хазар идти.
Мстислав прищурился:
- А почто хану Боняку хазары?
Булан ничего не ответил. Мстислав снова спросил:
- На когда же тот поход хан Боняк готовит?
- Когда тебе, князю, сподручней будет.
Задумался Мстислав. Потом промолвил:
- Не могу враз ответить те, хан, совет буду держать с товарищами. - И поднялся, давая знать, что разговор пока окончен.
Вышел Мстислав, у двери тысяцкий с воеводой поджидают. Смотрят вопросительно, что скажет князь.
- Булан на хазар зовёт вместе идти.
- А что, печенеги так печенеги, - махнул рукой Роман.
Усмошвец взглянул на него недовольно:
- Легко соглашаешься, боярин, либо забыл, сколько они зла Руси причиняют? - И повернулся к Мстиславу: - Нет у меня им веры, князь. Как хочешь, но не верю в дружбу со степняками. Корысти у них много, и неспроста Боняк Булана прислал.
Мстислав долго шёл молча, потом остановился, заговорил:
- С тобой, воевода, я согласен, веры печенегам нет. И посему должны мы, идя на хазар, на свою силу уповать. Но поскольку Боняк тоже против кагана желание поимел выступить, мы не против, пусть идёт с нами.
Мстислав провёл ладонью по лбу.
- Ты, боярин Роман, воротись к Булану, передай моё решение: пусть хан Боняк дожидается меня с ратью у Белой Вежи. Оттуда и пойдём на хазар.
2
- Люди тмутараканские, князь Мстислав на хазар собирается! - с паперти деревянной церквушки взывал голосистый глашатай.
Взволновался народ, а глашатай знай своё:
- Ребята удалые, парни молодые, подсобите князю!
О том же кричали глашатаи на торгу, посаде и выселках. Давно не слышала Тмутаракань такого. Тревожно. Неспроста князь на хазар идёт. Если Мстислав меч обнажил, то, верно, хазарин на Русь собрался, Тмутаракань воевать…
- Нет, не дадим, чтобы хазары верх взяли, - заговорили тмутараканцы.
- Постоим за себя, - и шли толпами на княж двор рыбаки и пахари, торговый люди и ремесленный. Шли с копьями и луками, топорами и шестопёрами.
Тысяцкий Роман из горожан полк собирал, разбивал по десяткам и сотням.
Услышал Савва глашатая, лавку запер и поспешил к Давиду. Тот у себя дома отдыхал, увидев гостя, кликнул старуху:
- Сготовь-ка на стол, полдневать будем.
Савва отказался.
- Не для того я, Давид, к тебе зашёл. Разве не слышал, что князь Мстислав люд на хазар зовёт?
- Слышать не слышал, но что такое будет, знал с того самого часа, как Обадия перехватили. Да ты садись, Савва, что стоять-то. - И указал на скамью рядом.
Савва, продолжая стоять, протянул Давиду связку ключей:
- Возьми-ка, от лавки и от дома.
Давид удивлённо поднял брови:
- К чему то? Уж не на войну ль собрался?
- Нынче все идут, и мне обочь не стоять.
- Война - не гостей забота. Твоё дело торг вести, - попробовал возразить Давид.
Савва покачал головой:
- То не так. А разве война дело пахаря либо рыбаря? И если на нас рать вражья идёт больше, чем у князя воинов в дружине, кто поможет ему? Не возьмёмся мы, одолеют хазары Мстислава, возьмут Тмутаракань, и станешь ты платить дань сборщику Обадию. Будет он хозяином в доме твоём…
Давид поднялся, положил руку Савве на плечо:
- К торгу я приучал тя, молодец. Ин же как оно дело обернулось. А за домом твоим я догляжу. Ворочайся, всё в целости будет.
…После крикливого и неугомонного Константинополя Петруня увидел тихую и спокойную Тмутаракань. Здесь не было огромных каменных домов с мраморными колоннами у подъездов, фонтанами и бассейнами, не блистали позолотой соборы, а княжий терем ничем не напоминал дворец базилевса.
Ночами улицы города не освещали фонари, и на центральной площади, которую греки в своей стране именуют форумом и украшают портиками и статуями, стояла маленькая церковь да росли сочные лопухи. В Тмутаракани не было ипподрома, и люди не слонялись бесцельно толпами, не хватали прохожих за полы, не попрошайничали. Только на торгу да в порту весь день суетился и шумел, спорил до хрипоты и веселился многоязыкий люд.
У гостевых дворов, огороженных высоким забором, вросла в землю харчевня. Её хозяин не раз заставлял Петруню колоть дрова или делать ещё какую-либо работу и за то кормил парня щами на говяжьем бульоне и кашей.
В порту свою харчевню открыл осевший в Тмутаракани усатый армянин. Её завсегдатаи - любители восточных блюд, иноземные купцы и корабельщики. Любопытствуя, заглянул в эту харчевню Петруня и отшатнулся: дымно и чадно. Потом пообвык, пригляделся. У двери тлеют деревянные угли и шкворчит подгоревший жир. Под гул голосов и стук корчаг мечется от мангала к столу и обратно толстый хозяин.
На весь порт аппетитно щекочет ноздри запах жареного мяса, приправленного острыми восточными специями. Проглотил Петруня слюну и направился из порта в рыбацкий посёлок. Вытянулся посёлок по-над морем, дома в один ряд, маленькие, крытые чаще всего морской травой либо камышом, рыбные коптильни-землянки, на шестах у берега сети сохнут, челны, чтоб волной не смыло, на песок вытащены. Петруня идёт не спеша, по сторонам поглядывает. За посёлком лёг на тёплый песок, долго смотрел в голубое небо. Оно было такое же, как над Киевом и Константинополем.
Время к обеду, в желудке урчало от голода. Зашёл Петруня в ближнюю избу в надежде, что накормят. Хозяин, немолодой, суетливый, с жидкой бородёнкой, Андреяшем назвался, позвал гостя за стол. Глазастой болезненной хозяйке в ветхом сарафане сказал:
- Собери поесть!
Рыбий холодец из подсулков был жидким от жары, но сладким и вкусным. Петруня не заметил, как миску выел. Тем часом Андреяш выспросил, откуда в Тмутаракань попал. Рассказал Петруня, как от тиуна по Днепру бежал да к печенегам угодил, а оттуда в Константинополь и как из неволи сумел выбраться.
Сложив руки на выпирающем животе, хозяйка жалостливо слушала гостя. Андреяш почесал ногтями светлую бородёнку, поддакнул:
- Мои вот родители тоже в Тмутаракань от боярина прибежали. Сначала в Белую Вежу через степь пробрались, а оттуда водой плыли. А вот её дед, - Андреяш указал на жену, - со Святославом сюда пришёл. Когда же князь к себе в Киев ворочался, он тех гридней, кои желание возымели, в Тмутаракани поселил, да ещё многих в дружину посаднику дал…
Петруня заслушался хозяина и не заметил, как сумерки надвинулись. Поблагодарил хозяина, заторопился, пока крепостные ворота не закрылись.
- Ты к нам заглядывай! - крикнул ему вслед Андрияш.
У тиуна огнищного Димитрия дел невпроворот. С утра и допоздна по клетям подсчёт ведёт, продукты, какие для дальнего пути надобны, отбирает. Петруня у Димитрия за помощника, стоит за его спиной, всё в памяти держит: и сколько мер гречи, и сколько сала солёного. Тиун знай посохом по закоулкам тыкает, на кули указывает либо берестяную грамоту из торбочки достанет, палочкой костяной нацарапает цифирь и снова спрячет. Из-за плеча поглядел Петруня, как единицы пишутся, десятки, запомнил, а на досуге уразумел, что к чему. Димитрий удивился: «Смекалистый малый».
Весна и пол-лета миновали, как привёз Давид Петруню из Константинополя. Привёл к князю, рассказал о парне и что с ним случилось в жизни. На ту пору был у Мстислава дворский. Посмотрел он на Петруню и сказал:
- Дай мне его, князь…
С того дня живёт Петруня у Димитрия в людской. Долгими вечерами рисует кусочками деревянного угля на гладких берёзовых досочках. В тусклом свете лучины накладывает уголёк штрих за штрихом, и вот уже готовы портреты зодчего Анастаса и русского мастерового Малка. На другой досочке нарисовал Петруня улицу Константинополя и порт с кораблями.
Попались те досочки в руки тиуна огнищного, показал он Мстиславу. Тот долго разглядывал, потом сказал;
- Пригляди, Димитрий, за ним. Помнится, говорил мне купец Давид, что жил парнишка в Константинополе у зодчего. Видно, и впрямь умелец малый, раз грек в обученье брал его. Нам такой городенец, зодчий надобен будет.
Давид стоит на берегу у самого моря и смотрит, как грузится на ладьи княжья дружина. Один за другим поднимаются по зыбким сходням воины. Иногда какой-нибудь оглянется, махнёт рукой и исчезнет за высокими бортами ладьи, только голову в остроконечном шеломе видно. Зато у ладей, где садится полк тысяцкого Романа, шумно, крикливо. Да и не могло иначе быть: все здесь свои, тмутараканские. Гончар с посада, положив на плечо копье, окликает другого гончара, остающегося дома:
- Матери при случае помоги!
Товарищ из толпы отвечает кивком.
Молодайка из рыбацких выселок со сбившимся на самый затылок платком кричит здоровому, плечистому парню с топором за поясом:
- Возвертайся, Василь, ждать буду!
Рыбак смущается от девичьего признания на миру, топчется на сходнях, как увалень, и они дугой гнутся под ним. Не зная, куда девать свои красные пудовые руки, он сжимает их в кулаки, басит невпопад:
- Марья, чёлн просмоли!
Толпа хохочет:
- Ай да Василь, не о девке думает, а о челне!
Василь, может быть, ещё топтался бы на сходнях, да задние подпирают, и он вперевалку взошёл на корабль. У других ладей тоже гомонят, перекликаются. Малолюдно только у тех кораблей, на которые грузят снедь, кули с зерном и другим провиантом. Дворский Димитрий, борода лопатой, сам за всем доглядает, глаз не спускает. Тут же Петруня вертится. Увидев его, Давид подумал: «Ишь как вытянулся да раздобрел».
Прошли на ладью Савва с Баженом. Давид сразу и не признал их. Оба в кольчугах, шеломах, бармицы на плечи спадают. Савва искал глазами кого-то на берегу. Увидев Давида, помахал. Давид в ответ поднял руку, почуял, как скупая слеза набежала на ресницы. Незаметно смахнул её.
Корабли, приняв воинов, отходили от берега, становились на якорь. Одна княжья ладья с развевающимся голубым стягом замерла у чалок. Ждали Мстислава.
Тихо в княжьем тереме, безлюдно. Скрипнет ли половица под ногой, зажужжит ли шальная муха, далеко слышно.
Мстислав торопится. Надо с Добронравой проститься да ещё Яну дать наказ. Он поведёт часть дружины верхоконно, степями, по-над Доном. С ним пойдёт обоз и табун.
Вот и Добронравина горенка. Дверь приоткрыта, и Мстислав издали увидел жену. На ней мужские штаны, заправленные в лёгкие, красного сафьяна сапоги, шёлковая рубаха. Из-под распахнутого ворота выглядывает кольчуга. На треногом столике лежат лёгкий меч и шлем. Мстислав усмехнулся, догадался - Добронрава с ним надумала ехать. Подошёл к ней, обнял:
- На рать собралась?
Она промолчала.
- Нет, не возьму, не для женщины то.
- Я - княгиня, и место моё с князем. Без тебя мне здесь делать нечего, - ответила Добронрава. Коли ты не возьмёшь, с воеводой уйду. Не для того я ратному делу обучалась.
Мстислав понял: Добронраву не переубедить. Он задумался, выглянул в оконце. Ладьи изготовились к отплытию. Сотни полторы, они заняли весь пролив.
- Ин быть по-твоему, - Мстислав обернулся, сказал задорно: - Пусть у князя тмутараканского и жена не такой будет, как у остальных князей русских…
Вверх по Дону плывут ладьи, вытянулись длинной лентой. Далеко позади остались мутные воды Сурожского моря и широкое речное гирло Дона с островами, поросшими камышом и густым кустарником.
Воевода Ян ведёт конные полки берегом, не теряя из глаз княжьей ладьи. Иногда воевода думает о предстоящей битве с хазарами, расставляет в уме полки. Душой он не верит печенегам. Ещё ни разу не ходила Русь на врага с ними в союзе.
Ян морщит лоб, пытаясь представить, как поведут себя в бою печенеги, но ему не удаётся это. Свернув на обочину, он натянул поводья. Мимо ряд за рядом проходил полк большой руки. За ним засадный. В голове каждого полка свой стяг. Воевода всматривается в знакомые лица воинов. Разные они: суровые и весёлые, молчаливые и разговорчивые. Одни из них видели уже не одну битву, другие впервые ждут её, торопятся, будто на свадьбу. Здесь и русские, и касоги, что ушли от своего князя Редеди служить под знамёна князя Мстислава.
Вон горячит коня гридин Василько. Рядом с ним десятник, дед Путята. Яну он напоминает отца в былые годы. Теперь уже нет в живых старого Усмошвеца. Не довелось ему поглядеть, как мужал сын, из простого воина стал сотником, потом князь Владимир тысячу воинов доверил, а вскоре и воеводой сделал, в один ровень с родовитыми боярами киевскими. Им на зависть… Не оттого ли князь Владимир в Тмутаракань послал его, к Мстиславу?
Ян очнулся от дум, когда полки прошли. Следом, на коротком интервале, гнали табун, тянулись обозные телеги. Разноголосо скрипели колеса, ржали лошади, покрикивали пастухи.
Прикрывшись ладонью от солнца, воевода поглядел, не сильно ли растянулся обоз, и тронул коня.
3
Дальние дозоры разведали - хазары идут. Не стал Мстислав дожидаться их, снял полки, выступил навстречу.
Печенеги Дон перешли, двинулись следом. Три тысячника скачут за ханами Боняком и Буланом, три тысячи всадников топчут копытами землю. Молчит Боняк, и Булан не знает, о чём он думает. Если рот человека закрыт, как узнать его мудрость?
Искоса Булан поглядывает на брата. Тот щурит и без того узкие глаза, смотрит вдаль. Мыслям в голове стало тесно, и Боняк сказал:
- Когда копье Мстислава достанет хазар, каган Буса потеряет дорогу в степь, и наши вежи будут кочевать от Переяславля до Итиля. У хазар не станет силы порушить наши вежи, когда мы откроем ворота Киева и исполним наказ нашего отца.
- Но ты забыл, что когда конязь Мстислав сломает хребет Бусе, его копье упрётся в нашу спину.
- В той битве, куда спешит сейчас конязь урусов, он оставит половину своей дружины.
- Но, брат мой любимый по отцу, хотя ты и ведёшь только часть своих воинов, позволь спросить тебя, разве на том поле, где полягут хазары и русы, не закроют глаза печенеги, что скачут вслед за нами?
- Хе! Когда ты сосал ещё грудь своей матери, я впервые обнажил саблю.
Булан почтительно склонил голову:
- Речь твоя подобна роднику, брат мой.
Воевода Ян отыскал место для боя. Было оно просторное, поросшее пыреем и яркими цветами степного мака. Одним концом поле упиралось в узкую речку, другим, в отдалении, - в небольшой сосновый лесок.
Усмошвец удивился лесу так, как удивился бы, встретив степь в лесном краю. Он сошёл с коня, до ночи ходил меж старых, усыхающих деревьев, трогал рукой молодые деревца, колючие, пахнущие распаренной на солнце хвоей.
Наступили сумерки. Наломав еловых веток, Ян улёгся спать тут же. Ночью ему снился родной Вышгород, где провёл детство, лес вокруг и Днепр.
Наутро с передовым отрядом подъехал Мстислав. Вдвоём с Усмошвецем они осмотрели поле. Ян сказал:
- Тут и надобно ждать хазар. Место удобное, и полки успеют передохнуть и изготовиться.
- То так, воевода, дальше идти не след, - подтвердил Мстислав. - Здесь, в челе, тмутараканцы станут, а по крылам полки левой руки и правой. Большой же полк позади расположился и в бой при нужде ввяжется. Сам же с тмутараканцами стану. А тебе, воевода, на тот час быть с засадным полком, ударишь по ворогу, ежели на левом крыле неустойка будет. Печенеги же полку правой руки подсобят.
Ян кивнул согласно. Глаза его отыскали Добронраву. В кольчуге, волосы под шеломом спрятаны, она сидела на коне в окружении дружинников. Ян пожалел, что дал ей в тот день меч и броню. Разве думал он, что возьмёт её с собой Мстислав. Считал, оружье Добронраве для потехи надобно.
Дождавшись, когда Мстислав отъехал, Усмошвец подозвал старого десятника Путяту, сказал:
- Княгиню в бою поберегите. Верными людьми окружите.
Путята ответил спокойно:
- Ты уж на нас, воевода, надейся. Пока сами живы будем, с княгини волос не упадёт.
Полки подходили, располагались в порядке. Тысяцкий Роман, старший, над пешими тмутараканцами, собрав сотников, указал, где какой сотне в бою стоять надлежит, после чего разрешил сделать привал. Бажену с Саввой выпало в первом ряду биться. Савва за дорогу умаялся, лёг на траву. Ноги гудят, и в сон клонит. Сомкнул он глаза, и уже кажется, что людской гомон и лошадиное ржание не рядом, а откуда-то издалека доносятся, пока не исчезли совсем.
Темник Шарукань вёл орды хазар короткой дорогой на Белую Вежу. От Белой Вежи путь его проляжет на Тмутаракань. Тысячи наёмных воинов-арсий идут следом за темником Шаруканем, и он верит в победу.
«Мы вернём Саркел и Таматарху, - хвастливо сказал Шарукань, покидая Итиль. - Мы наденем на шею Мстиславу верёвку и спутаем ему ноги, как норовистому коню в табуне».
Темник ждёт встречи с русским князем. Ему нужна победа. Когда Шарукань возвратит для Хазарии Белую Вежу и Тмутаракань, он явится к Бусе и скажет: «Ты больше не каган, каган тот, за кем воины».
Жарко, и пот крупными каплями стекает со лба темника, грязными струйками расползается по обрюзгшим щекам. Шарукань сопит, и мысль его в будущем. Он разобьёт дружину Мстислава и станет каганом. Потом придёт время, когда Шарукань поведёт арсий на богатый Хорезм. Ныне шах Мемун сладко думает, что хазары его данники, и грозит силой гузам. Мудрецы же говорят; «О мальчике в колыбели нельзя судить, каким он станет мужчиной». Пусть же ожиревший шах Мемун мнит хазар до поры мальчиками.
Подскакал на взмыленном коне арсий, спешился, изогнулся в поклоне:
- Ороса изловили. Сказывает, тебя, темник, видеть желает.
Шарукань разглядел его в толпе арсий. Молодой русский гридин с густыми белыми волосами и кудрявой бородой смело рассматривал хазарского темника. По знаку Шаруканя он приблизился, вытянул вперёд связанные руки.
- Вели освободить. Не знал я, что у хазар обычай послов не уважать.
Шарукань вскинул брови, и арсий, уловив его желание размотал верёвку.
- Лазутчиком пробирался?
- Говорил же, послом князя Мстислава в войско хазарское ехал.
- О чём речь князь Мстислав держал с тобой?
- Князь Мстислав сказать велел, что дожидается он тя, темник, на пути меж Белой Вежей и Итилем.
- Доводилось ли тебе, орос, видеть такую тьму воинов? - Шарукань провёл рукой по катившейся мимо коннице. - Воротись к князю и поведай ему о том. Пусть страх зайцем дрожит в его груди. Пусть Мстислав готовится пасти наши табуны.
Гридин гордо вскинул голову, ответил насмешливо:
- К чему похваляться, едучи на рать. Не мешало бы те, темник, да твоим тысячникам проверить, крепки ли хвосты у коней ваших воинов, чтоб удержать их, когда повернут они вспять с поля брани.
Стоявшие поблизости арсии замерли.
Шарукань разобрал поводья, уже на ходу бросил:
- Ты не достоин жить, дерзкий орос.
Блеснула сабля, и гридин упал.
В полночь, опасаясь русской сторожи, пробирался к печенегам посланный Шаруканем тысячник. Три верных арсия шли за ним по пятам. Тысячник то и дело останавливался, прислушивался. Заметив опасность, падал на землю, и арсии тоже ложились бесшумно, пережидали.
Услышав печенежскую речь, тысячник пошёл смело. Неподалёку у горящих костров сидели и спали печенеги. На хазар никто не обратил внимания. Тысячник окликнул дозорного. Тот отозвался. Тысячник сказал по-печенежски:
- Я посланный темником Шаруканем к хану Боняку. Дозорный схватился за меч, кликнул товарищей, и с десяток печенегов окружили хазар. Подошёл печенежский сотник, старший ханской стражи.
- Проведи меня к хану Боняку, - сказал тысячник. Печенежский сотник подумал, потом сделал знак, и печенеги расступились, дали дорогу. Сотник подвёл тысячника к шатру, шепнул о чём-то караульным у входа, отогнул полог.
Вскоре тысячника допустили к хану. Боняк сидел на кошме, обложившись подушками. Его глаза-щёлки при свете горящего в жиру фитиля с любопытством разглядывали хазарского тысячника.
Отвесив глубокий поклон, тот промолвил:
- Темник Шарукань послал меня к тебе, хану над всеми печенегами, с подарком.
Он повернулся к входу, крикнул, и арсий внёс корзину из бараньей кожи. Поставив её у ног хана, он тотчас вышел. Боняк протянул руку, откинул крышку. Тускло блеснуло золото. Закрыв корзину, Боняк проговорил хрипло:
- На рассвете я уведу печенегов. О том скажи темнику Шаруканю.
Ещё и солнце не взошло, а всё уже знали: Боняк предал, ушёл тайно.
Нахмурившись, Мстислав проходил через пустынное поле. Дотлевали костры, валялся свежий конский помет, «Недавно снялись», - подумал Мстислав.
Следом за ним шли воевода Ян и боярин Роман. Роман говорил запальчиво:
- Надобно снять большой полк и засадный, послать вдогон, наказать достойно.
Мстислав промолчал, ответил воевода:
- Того делать нельзя. Хазары совсем рядом. И печенегов не догоним, и Шарукань нас по частям разобьёт.
«Верно говорит Ян», - подумал Мстислав, а вслух сказал:
- И без печенегов биться будем.
…Русь исполчилась, встала стеной. Напротив, через узкое поле, хазары изготовились, кто первый начнёт. Зажал Савва копье рукой, другой щит выпятил. Смотрит вперёд, боязно: никогда в бою не был. Оглянулся - свои, знакомые лица. Замерли в молчаливом выжидании. Рядом с Саввой, плечом к плечу, Бажен руку на топорище держит. А дальше в окружении молодшей дружины Мстислав. Под князем конь белый, голову вскидывает, прядёт ушами.
Изловил себя Савва на мысли, что ищут глаза его Добронраву.
То и другое крыло полки правой и левой руки замкнули. А над шеломами утренний ветер полощет голубой княжий и полковые стяги.
Выбежал на середину поля арсий, поднял меч, вызывая желающего на единоборство. Не успел Савва арсия как следует рассмотреть, как Бажен от рядов отделился, вышел на поле. Начали они сближаться. С той и другой стороны воины каждый своего подбадривает. Молчит Савва, с Бажена глаз не спускает. А тот идёт спокойно, в руке топор на длинном топорище. Хотел было крикнуть Савва товарищу, да в горле комок застрял. Видит, как взмахнули один мечом, другой топором и упал на траву арсий, а рядом Бажен рухнул. И тут же зычно разнёсся голос князя Мстислава:
- Потягнем, братья!
Запели стрелы смертельную песню, с железным лязгом обнажили воины мечи, и сошлись, ударились две стены, и началась сеча. Кричали, лязгала сталь о сталь, трещали копья, тревожно ржали кони. Князь Мстислав с дружиной врезался в гущу боя, свалил одного арсия, увидел Шаруканя. Тот в бой не ввязывается, сидит поодаль на коне в окружении телохранителей. Мстислав к нему начал пробиваться, но безуспешно, крепкий заслон выдвинули хазары. Повернулся Мстислав, успел заметить Добронраву. Успокоился, надёжно прикрывают её дружинники. Тут перед ним арсий коня вздыбил, саблю занёс. Мстислав удар отвёл, что было силы опустил меч. Лопнула кольчуга, покачнулся арсий, сполз с седла, а Мстислав уже с другими схватился.
У Саввы копье обломилось, кинул в сторону. Не помнит, откуда в руке шестопёр оказался. Озлобился за Бажена, бьёт направо и налево, не замечая устали, про страх позабыл. А хазары с новыми силами лезут, визжат, гикают. То они тмутараканцев потеснят, то те их, не видно конца битве. Ещё у русских большой полк в бой не вступил и у хазар немало арсиев стоят позади темника, ждут сигнала, чтоб ринуться, смять тмутараканцев, погнать с поля.
Путята со своим десятком окружили Добронраву, сообща от хазар отбиваются. Здесь же знаменосец, княжий стяг высоко поднял. Пусть всё знают, где князь Мстислав сражается. Хазары к знамени рвутся. Какой-то арсий достал копьём знаменосца. Покачнулся тот, выпустил из рук древко. Радостно завопили хазары, но дед Путята успел подхватить стяг, крикнул:
- Крепка Русь!
Савва услышал, подхватил:
- Крепка!
И множество голосов закричали вокруг:
- Крепка-а-а!
Скинув кольчугу и шлем, Василько взобрался на сосну и, умостившись на голой ветке, принялся наблюдать за боем. Его глаза зорко высматривали всё, что творится на поле. То и дело, свесив голову книзу, он кричал стоявшему под деревом воеводе:
- Вижу князя с дружиной! Во-он середь пеших тмутараканцев верхоконные! А хазары-то словно тараканы лезут!
Позади воеводы, шагах в десяти, засадный полк наготове затаился. Воины слышат Василька, тревожатся. Раздаются голоса:
- Не пора ли?
- Подавай знак, воевода!
Но Усмошвец будто не слышал их. Задрав голову, он спросил Василька:
- Держатся ли крыла?
И немного погодя снова:
- Как чело?
Василько едва успевал отвечать:
- На крылах никто никого не осиливает. А в челе наши хазар теснят!
Но вот голос Василька стал тревожным:
- Полк правой руки попятился!
За спиной воеводы по рядам полка прошёл шум:
- Что ж мы выжидаем, пока хазары наших совсем сомнут, что ли?
- Веди нас, воевода, наипаче поздно будет!
Но Ян, будто не его эти возгласы касались, окликнул стоящего рядом гридина:
- Скачи не мешкая к большому полку, пусть частью правое крыло прикроют!
Гридин поскакал, и вскоре Василько увидел, как от стоявшего позади большого полка отделилась одна сотня, за ней другая, помчались навстречу хазарам.
Василько закричал радостно:
- Держится правое крыло!
И замолчал ненадолго, затаился напряжённо, но вскоре снова раздался его голос:
- От чела тысячник Роман к большому полку поскакал. Видно, с княжьим указанием… Так и есть! Большой полк на помощь челу двинулся.
- Так, - только и сказал воевода. - Теперь наблюдай за теми хазарами, что рядом с темником стоят.
- На месте пока.
- Гляди за ними внимательно!
- Нет, нет! Тронулись и они! На левое крыло пошли!
- Добро! - довольно потёр руки Усмошвец. - Есть ли теперь кто рядом с темником?
- Не больше десятка!.. Наши на левом крыле не устояли! - крикнул Василько.
- Не спиной ли сейчас к нам хазары на левом крыле? - спокойно спросил Ян.
- Спиной, воевода, спиной поворотились!
- Теперь слезай! - Ян направился к полку. Легко вскочив в седло, он обнажил меч, повернулся к воинам, сказал негромко, но его услышали все:
- Час настал!
Ломая ветки, вынесся полк Усмошвеца, ударил хазарам с тыла. Перед Васильком арсий коня вздыбил, замахнулся саблей. Изловчился гридин, достал недруга копьём. Не увидел Василько, почуял, как переломилось древко. Откинул он конец копья, выхватил меч, а уже новый арсий налетел на него. Скользнула сабля по русской броне, да, видно, слаб оказался удар. Тут подоспели гридни, помогли Васильку, срубили арсия.
Не выдержали хазары, побежали, а русы преследовали их дотемна и множество арсий порубили.
С той поры ни один летописец не вспомнит и не запишет на своих страницах о некогда могучем народе хазар.
СКАЗАНИЕ ШЕСТОЕ
«О, Вотан, помоги отыскать недруга. Встань на защиту сына твоего могущественного народа, чьи воины наводят ужас на дальние и ближние страны! Не допусти терпеть обиду от безвестного, не дай позору покрыть мою голову», - мысленно обращался ярл Эдмунд к своему языческому богу и клялся на мече отыскать обидчика…
Назад: СКАЗАНИЕ ТРЕТЬЕ
Дальше: СКАЗАНИЕ СЕДЬМОЕ
