Никто не знает ни точного дня смерти Сильвестра, ни места, где монахи Соловецкого монастыря похоронили его. Но существует предание, будто бы незадолго до своей кончины царь Иван, сломленный всеми несчастьями, обрушившимися на него, — отвратительными, постыдными болезнями телесными, собственноручным убийством наследника-сына, сокрушительным поражением в длившейся почти четверть века Ливонской войне — вспомнил о друге своём верном и наставнике и послал на Соловки дознаться доподлинно, где его похоронили, и, буде найдут то место, перевезти прах его в Москву, в Чудов монастырь. Но не нашли царские слуги могилы старца: то ли и вправду забыли все о ней, то ли не захотели упрямые, своенравные соловецкие монахи выполнять волю царскую и тревожить Сильвестра в его последнем сне…

Говорят также, что пытался потом кое-кто из высших иерархов церковных добиться причисления его к лику святых. Но ничего не вышло и из этого. Так, поговорили раз, поговорили другой да и разошлись по иным, более важным делам.

Да и то сказать — за что? Нет, в самом деле: за что бы обыкновенному протопопу, а хоть бы и Благовещенского, царского собора, такая честь? Разве совершил он какое-нибудь чудо? Разве остановил он рать татарскую одним лишь святым крестом да молитвою своею, Богом услышанною? Либо склонил какой-нибудь дикий народ отречься от древних идолов своих? Разве терзали, жгли его неверные калёным железом за веру православную, за имя Господа нашего Исуса Христа? Или, может быть, заслужил он память всенародную строгим житием своим, подвигами своими великими, молчальничеством либо затворничеством, или жизнью, в пустынях отдалённых, спасаясь от глада, и стужи, и зверя дикого лишь кроткою верою своею? Или смерть принял он лютую, мученическую от руки царской за укоризны свои, за печалование о всём народе русском, как святой митрополит Филипп?

Ничего такого протопоп не совершал и никаких страданий неслыханных, превышающих меру человеческую, не претерпел… Ну а что государством правил умело почти тринадцать лет, что царя, с младенчества своего неистового, бесом одержимого, приручил, что дал отдышаться русскому человеку от бесконечных смут, и разорения, и беззакония нашего свирепого, кровопийственного, от века идущего? Что, наконец, книги душеспасительные многие написал — на пользу великую и современникам, и потомкам своим? Так разве у нас когда причисляли кого за подобные дела к лику святых?

Нет, не было такого на Руси со времён Владимира-крестителя! Не было, и надо думать, и не будет никогда.

1986–1990