После возвращения из Ниловой пустыни Матюша Башкин разузнал, где живет аптекарь Матвей Литвин. Найти его оказалось несложно, поскольку аптек в Москве было немного, да и иностранцев знали наперечет. Аптекарь жил в Китай-городе, на Никольской улице, недалеко от греческого монастыря Николы Старого, в одноэтажном добротном каменном доме. Когда Матюша открыл дверь, громко звякнул колокольчик. За столом он увидел седовласого мужчину, который растирал в ступе нечто желтое. На другом столе его помощник раскладывал для сушки корневища. Вдоль стен стояли шкафы, наполненные скляницами с жидкостями и порошками. В аптекарской избе ощущался необычный резкий запах. Все было интересно здесь Матюше, словно попал он в иную, дивную страну.

— Мир дому сему, — приветливо произнес гость.

Аптекарь отставил в сторону ступу.

— Какой лекарь послал тебя сюда, какое лекарство надобно?

— Лекарства мне не нужны, а хотел бы я видеть аптекаря Матвея Литвина.

— Он перед тобой, — ответил мужчина, склонив седую голову.

— А меня зовут Матвеем Башкиным. Хотел бы я потолковать с тобой, любезный, о немецком проповеднике Мартыне Лютере.

Алтекарь насторожился, внимательно всмотрелся в лицо посетителя.

— Здесь неудобно нам будет беседовать, все время приходят люди, поэтому удалимся в аптекарский огород.

Литвин открыл малоприметную дверь между шкафами и через сени вывел Матюшу на заднее крыльцо. Сразу же от крыльца начиналась посыпанная песком дорожка, упиравшаяся в цветник. Вдоль забора кругами росли кусты свороборинника, такие нарядные в эту прекрасную пору коротких ночей, благоуханных и росных. По обе стороны дорожки были возделаны ровные грядки с лекарственными травами.

— Как хорошо в твоем аптекарском огороде! Никогда прежде не бывал в таком.

— Мой сад не единственный в Москве. Есть аптекарские огороды в Дорогомилове и в Коломне.

За цветником начинался крутой спуск к реке. Здесь в укромном месте стояла беседка, обвитая хмелем. Аптекарь взмахом руки пригласил Матюшу внутрь, усадил на скамейку.

— Здесь нам никто не помешает… Почему ты спросил меня о Мартыне Лютере?

— Мы, русские, исповедуем христианство, а понимаем его по-разному, есть среди служителей церкви стяжатели и нестяжатели. Да и миряне толкуют священные книги неодинаково. Слышал я речь проповедника по имени Феодосий, который отрицал причастие, посты, поклонение иконам, почитание святых угодников и их мощей. А ведь то же самое, как мне сказывали, утверждает и Мартын Лютер. Так ли это?

— О! Лютер — величайший провидец, сравнимый разве что с апостолом Павлом. Слава его не померкнет в веках, а учение распространится по всему миру. Сам Бог вручил ему Евангелие, чтобы он мог растолковать его людям. Лютер так и поступал, за что дьявол, неоднократно являвшийся ему во сне, нещадно ругал его: «Кто велел тебе проповедовать Евангелие так, как ни один человек не проповедовал его в продолжение стольких веков?»

— Однако же Лютер никогда не являл людям чуда, а ведь если сам Бог вручил ему Евангелие и велел толковать его людям, то должны бы быть Божественные знамения. Русские чудотворцы почитаемы потому, что и после смерти своей помогают людям в их делах.

— Все это человеческие предания, выдуманные попами.

— Мартын Лютер отверг церковные предания и признавал Божественной только Библию. Так ли это?

— Так, юноша.

— Но ведь в Библии говорится о разных чудесах, которые явил Бог, чтобы убедить людей в силе десницы своей. Так разве ныне Бог не может явить различные знамения и чудеса? Почему же Лютер отвергает Божественные откровения?

Аптекарь замешкался с ответом.

— И еще одно смущает меня. Вера без добрых дел мертва, ибо одной только верой, одними молитвами спастись невозможно. Но где же добрые дела Лютера?

— О, Мартын Лютер совершил величайший подвиг во благо людей — он провозгласил, что христиане свободны. Моисей всех освободил от власти фараона, поэтому господам не надо давать ничего.

— У русского царя Ивана Васильевича есть два первосоветника — благовещенский поп Сильвестр и Алексей Адашев. Сильвестр всех своих рабов отпустил на свободу, многих выучил грамоте, пристроил к тому или иному ремеслу. А Алексей Адашев все свои деньги раздает нуждающимся и делает это так, чтобы они не узнали имя своего благодетеля. Так если бы каждый так поступал, добро разлилось бы вокруг, а зло испарилось.

— Покуда есть князь ада, смущающий души людей, зло неистребимо.

— То оправдание мерзостям, творимым людьми. Наш знаменитый отшельник Нил Сорский учил, что заповеди Господни нельзя нарушать не только деянием, но и помыслом. У истинно верующего мысль не расходится с делом И если бы все люди стали вдруг праведниками. откуда злу взяться. Ведь сам князь ада ничего не может сотворить, творец всего сущего-Бог. Человек же волен выбирать, какой дорогой ему идти: той ли, на которую его толкает враг рода человеческого, или единственно правильной дорогой, озаренной светом Божественной истины — возлюби ближнего своего как себя самого. Это все одно что свет и мрак. На свету растут деревья и травы, свет пробуждает ото сна птиц и зверей. Но что творит мрак? Разве что сон, забвение, небытие. И неудивительно: мрак есть не что иное, как отсутствие света.

Матвей Литвин со смущением слушал собеседника.

— Мудрено ты сказываешь, добрый молодец.

Беседа с аптекарем разочаровала Матюшу. Литвин утверждает, что Мартын Лютер — величайший человек, которому сам Бог позволил проповедовать среди людей свое учение. Артемий же говорит, будто Мартын ненавидит Бога и ближних, что в нем нет и следа духовного благочестия. Кому верить? Кто развеет сомнения?

В Петров пост Матюша отправился к заутрене в Благовещенский собор — придворную церковь государя. Здесь служили известные попы — ближайший советник Ивана Васильевича Сильвестр, духовник царя Яков, престарелый Федор Бармин, бывший в свое время духовником великого князя Василия Ивановича… Памятуя о совете Артемия поделиться сомнениями с кем-нибудь из церковных мужей, Матюша долго выбирал, к кому из благовещенских попов обратиться. Его смущало их высокое положение при дворе. Чего доброго, посмеются над ним или высокомерно сошлются на занятость. Наблюдая во время службы за попами, Матюша обратил внимание на священника с обычным простым лицом, на котором выделялись глаза-добрые, все понимающие и чуть печальные.

— Как звать вон того иерея? — обратился он к молившемуся рядом старику.

В Тихов день царь ушел на свое дело в Коломну, поэтому в церкви было малолюдно.

— Отец Симеон, добрый молодец, — ответил старец.

После заутрени Башкин разыскал приглянувшегося ему священника.

— Хочу исповедаться, святой отец.

Симеон внимательно всмотрелся в его лицо.

— Как звать тебя, духовный сын мой?

— Матвеем Башкиным, святой отец. Я — христианин, верую в Отца и Сына и Святого Духа, поклоняюсь образу Господа Бога, и Спаса нашего Иисуса Христа, и Пречистой Богородицы, и великим чудотворцам, и всем святым, на иконах написанным. Ваше дело великое — вы души свои полагаете за нас, мирян, бдите о душах наших, за что всем священникам будет воздано в день Судный.

Смиренная речь Матвея понравилась Симеону. Да и сам он поглянулся ему: лицо улыбчивое, доброе, голос ласковый.

— В чем же грехи твои, сын мой?

— Бога ради пользуй меня душевно. Грешен я в своих сомнениях: когда читаю Священное писание, умиляюсь и радуюсь, а как оглянусь вокруг — горько плачу от сознания того, насколько далеки мы от воплощения в жизнь главной заповеди Божьей — возлюби ближнего своего как себя самого.

— Сомнения твои напрасны, сын духовный, проистекают они из гордыни, а гордыня есть грех тяжкий. Немало в мире людей, живущих по заповеди Христовой. Разве не читал ты жития святых отцов?

— Читал я многие жития и немало огорчился тем, что святыми угодниками мы почитаем порой тех, кто пренебрегал главной заповедью Христовой. Разве можно поклоняться тем, кто многонародные села держал, слуг имел, хлеб с деньгами в рост давал, а недоимщиков судил и кнутьем бил?

— Это клевета на святых угодников! Ничего такого не писано в их житиях.

— То, о чем я сказывал, делал Пафнутий Боровский. Об этом было писано в первоначальном его житии, но ничего не говорится в поновленном. Разве это не баснословие? Все начинается с вас, священников. Вам надо пример показывать да и нас учить. Ибо в Евангелии сказано: «Научитесь от меня, яко кроток есмь и смирен сердцем; иго бо мое благо и бремя мое легко есть…». Нужнее всего человеку смирение и кротость. На вас, священниках, лежит обязанность претворения евангельских истин в жизнь. Не дают мне покоя, святой отец, и другие сомнения. Не в том ли беда наша, что очень уж легко избавляемся мы от греха: покаялся на исповеди — и прощен! А коли греха нет, можно сызнова творить зло. Не потому ли никто не следует главной заповеди Христовой?

— Но как же можно без покаяния обойтись? Как не облегчить душевные страдания человеку?

— У латин и того пуще: отдал деньги — и нет греха! А ведь и у нас в народе говорят: «Кто больше даст попу, тому и место в раю». Исповедаться каждый сам перед собой должен, а когда преуспеет в этом, то ни делом, ни помыслом уже не согрешит. К мысленной молитве призывал людей Нил Сорский, а мы молимся раскрашенному куску дерева, ожидая от него помощи себе. Но разве может дерево сделать человека добрым? Доброту рождает душа, спасенная умной молитвой.

Симеон не нашелся, что ответить.

— Весь закон Божий, — продолжал Матюша, — заключен в словах, призывающих людей любить друг друга, а они как псы голодные грызутся. Разве совместимо с этой заповедью Господней закабаление бедняков богатыми горожанами и помещиками?

— Несовместимо, духовный сын.

— Христос всех братьями называл, а мы рабов-христиан у себя держим в кабале. Я благодарю Бога моего, все кабалы, которые у меня были, изодрал, а людей своих держу добровольно: хорошо кому у меня- живет, а не нравится — пусть идет куда хочет. А вам бы, святым отцам, пригоже почаще навещать нас, мирян, и указывать, как нам самим жить, как людей у себя держать, чтобы их не томить.

— О том много слов сказано священноиереем нашей церкви Сильвестром в книге, рекомой «Домостроем».

— А по-Божески ли монахам закабалять крестьян, иметь села многонародные? В прошлом году государь хотел было отобрать у монастырей вотчины, а Стоглавый Собор отверг его притязания, ибо церковные мужи все для себя писали, чтоб им всем владеть — и царским и святительским. А пригоже ли то?

Симеон попал в затруднительное положение: в душе он был согласен с Матвеем, но разве можно попу пойти против Священного Собора?

— Я и сам не ведаю, что ты спрашиваешь.

— А ты бы, святой отец, спросил у Сильвестра, он тебе скажет, а ты мне передашь. Я сам знаю, тебе некогда об этом ведать, в суете мирской ни днем ни ночью покоя не знаешь…

На следующий день Симеон встретился в Благовещенском соборе с Сильвестром и, отведя его в сторону, сказал:

— Вчера был у меня на исповеди необычный сын духовный. Следуя главной заповеди Христа, освободил он принадлежащих ему людишек от кабалы.

— Ведаю, о ком ты говоришь, — о Матюше Башкине, слухи о нем носятся. А то, что он людей своих освободил, так это хорошо: надобно не на словах, а на деле творить добро. Я уже писал в «Домострое» о том, что всех своих людей в Новгороде и здесь, в Москве, освободил.

— Толкует он не только о церковных делах, о многом спрашивает с недоумением, да и сам же еще учит. Духовный сын многие места из апостольских писаний мне приводил и спрашивал мое мнение. А я и сам не ведаю того, о чем он спрашивает. Тогда Матвей сказал мне, чтобы я у тебя узнал.

Сильвестр задумался. Многое из того, что говорил Матюша Башкин, ему нравилось. Но в окружении царя Ивана Васильевича постоянно шла борьба между придворными. Не воспользуются ли враги его расположением к Матюше? Ведь кое-кто называет Башкина еретиком, требует суда над ним. Надо быть осторожнее.

— Мы вот как, Симеон, поступим. Когда государь вернется из Коломны, скажем ему о Матюшиных сомнениях, спросим его совета.

Симеон с удивлением глянул в глаза Сильвестра, но согласился.

Редко бывает митрополит у государя, но досконально ведает о всех его помыслах. Люди, хорошо знающие Макария, дивятся его осведомленности в мирских делах. И никому невдомек, что обо всех придворных новостях митрополита оповещает Сильвестр: нечасто видят их вместе. Между тем дружба их давняя, со времен пребывания в Новгороде Великом. Оба — большие тру-женики, но в разных сферах: Макарий высоко воспарил, занявшись Великими Четьи-Минеями и Степенной книгой, Сильвестр же ближе к грешной земле со своим «Домостроем». Дивятся люди, простой поп в первосоветниках царских ходит. А ничего удивительного в том нет, ибо прочно подпирает его первосвятитель.

Но сегодня Сильвестр нарушил установленный порядок- лично явился на митрополичье подворье, со слезами на глазах припал к ногам митрополита.

— Прости меня, грешного, владыко! Нет больше сил терпеть гнусную клевету и унижения, выпавшие на мою голову из уст тех, кому я неугоден. Многим нелюбо, что я близок к государю, и потому всеми силами тщатся они отпихнуть меня от него. Силы мои иссякли, дух изнемог. Умоляю, отпусти меня во святую обитель!

Макарий сидел за столом в кресле, перебирал четки. Живые темные глаза его строго глядели на священника.

— Встань, Сильвестр, и скажи толком, кто порочит тебя перед государем?

— Многие в том преуспели, но больше всех дьяк Иван Висковатый. Три года лает он на меня, обвиняя в том, будто я из Благовещенского собора старинные образа вынес, а новые, своего мудрствования, поставил. Не нравится Ивану, как написаны на иконах святые. А я никакой вины не вижу и готов стоять на своем перед Священным Собором. А нынче, как сказывал мне Алексей Адашев, пришел Иван Висковатый к государю и вновь всячески чернил меня перед ним. Говорил он, будто я и поп Симеон совокуплялись в единомыслии с Матюшей Башкиным, а тот якобы злобствующий еретик, клевещущий на православную церковь, сомневающийся в истинности деяний апостолов, А я ни в чем не виноват. Пришел ко мне поп Симеон и поведал: в Петров пост на заутрени явился к нему духовный сын необычный и стал задавать недоуменные вопросы, спрашивать толкование многих мест из Апостола, сам их толковал, только не по существу, а развратно. И я о том поведал государю, чему видоками были Алексей Адашев и протопоп Андрей.

— Когда ты сказал государю о Матюше Башкине?

— Сегодня…

— И что же государь?

— Царь Иван Васильевич, выслушав меня, позвал Симеона и спросил: «Матюша Башкин — твой сын духовный?» Симеон ответил утвердительно. Царь сказал: «Вели Матюше изметить воском те места Апостола, которые тот считает неправильными».

— Кровавое колесо покатилось с горы, его теперь не удержать…

— Прости, владыко, коли виноват в чем.

— Ты ни в чем не виноват, Сильвестр.

Глаза митрополита были по-прежнему строги и холодны.

— Жалко Матюшу, по глупости пострадать может он, а человек хороший, добрый.

— У нас на Руси доброта не в чести, всяк почитает себя за провидца, упорствует в своем мнении до драки, до кровопролития. А потом слезы кровавые утираем… Не в свое дело встрял Матвей Башкин, не ему, мирянину, судить о делах церковных.

— Но и это еще не все, владыко. Иван Висковатый прознал, что вокруг Матюши собираются разные люди, среди них тверские дворяне Григорий и Иван Тимофеевы, Борисовы-Бороздины. И сказывал дьяк царю, будто при дворе многие в единомыслии с Матюшей, а он, Иван Висковатый, потому об этом до сих пор молчал, что боялся злокольства с их стороны. А еще говорил дьяк, будто Башкин совокуплялся в единомыслии со старцем Артемием. Когда тот был игуменом Троицкой обители, кое-кто из старцев усомнился в правомерности некоторых его высказываний. Артемий слезно просил братью отпустить его в Нилову пустынь, на прежнее жительство ради спасения души. На том все и забылось, а теперь благодаря усердию Ивана Висковатого вновь замешалось.

— Усердие дьяка не по разуму. Откуда у нас, у русских, тяга поучать друг друга? Его ли дело судить о церковных делах? Ведал я о ереси Матвея Башкина, не опасна она была для нас — мало ли вокруг сомневающихся во всем людей? В сомнениях родится истина. Но ныне кровавое колесо тронулось в путь, и его ничем не остановить. После речей Ивана Висковатого начнутся разговоры среди духовных, дескать, прозевали мы ересь и явилось шатание в людях. И за все эти дела с нас спросится. Вроде бы и умный человек Иван Висковатый, многое знает он, а не понимает того, что толкает юного государя на кровавую стезю. Всеми силами противлюсь я тому, но будет ли прок от моих усилий? А ведь Висковатый глубоко убежден, что действует на благо православной веры. Уму непостижимо: добро рождает зло!

— Но и это еще не все, владыко. Иван Висковатый, стремясь всячески опорочить меня перед государем, сказывал ему, будто я был в совете с Артемием. Но это же ложь: того старца до троицкого игуменства я вовсе не знал. А как избрали в Троице игумена, то Артемия привезли из Ниловой пустыни и государь велел ему побыть в Чудовом монастыре, а мне приказал к нему приходить, беседовать с ним, чтобы узнать, какого он нрава и будет ли от него духовная польза.

— Успокойся, Сильвестр, ты ни в чем не виноват. По-прежнему будь рядом с государем и всеми силами отвращай его от пагубного сатанинского влияния.

— Тяжко мне, владыко, ох как тяжко!

— Знаю, что тяжко, но что же делать? Ежели мы, духовные мужи, не удержим государя от пагубных деяний, то кто же тогда сможет наставить его на путь истинный? Матвея Башкина будем судить на церковном соборе, когда государь воротится из казанского похода. Судить будем также Артемия. Но и Ивану Висковатому не избежать священного суда. Пусть он изложит на бумаге, что ему не нравится в искусстве псковских иконописцев, украшавших церкви и палаты после великого пожара, а мы на церковном соборе скажем ему, в чем он не прав. Миряне не должны судить о Божественных делах. Ивану Висковатому надлежит знать свое место, свои дела, возложенные на него государем. Каждый человек должен ведать свой чин, а не выдавать себя за пастыря. Ты тоже напиши мне обо всем, что ныне говорил.

Сильвестр низко поклонился и вышел из покоев митрополита.