В день Катерины-санницы, когда для мужиков начинается зимний извоз, а из каждой риги доносится перестук цепов, царь Иван Васильевич вместе с братом Юрием выступил в поход на Казань, оставив Москву на сохранение двоюродному брату Владимиру Андреевичу. Казанцев следовало наказать за многие неправды, творимые ими. В октябре прошлого года татары под водительством Арак-богатыря приходили воевать галицкие места. Костромской наместник Захарий Яковлев одолел их, Арака убил и многих полонянников прислал в Москву. Иван Васильевич намерен навсегда покончить с неверными.

Русским воинам приказано собраться в ближних от Владимира городах. Во главе большого полка, расположившегося в Суздале, царь поставил многоопытного Дмитрия Федоровича Бельского и молодого, но прославившегося уже повсюду Владимира Ивановича Воротынского. В прошлом казанском деле Воротынский был под началом у Шиг-Алея, ныне получил очередное повышение, — царь приметил статного воеводу с красивым открытым лицом и не забывает о нем, обещает в скором времени пожаловать боярством. Пятнадцать лет минуло с той поры, когда юный Владимир Воротынский вместе с отцом участвовал в заговоре Михаила Львовича Глинского, за что был наказан — бит пугами на торжище.

Передовой полк под командованием известного воеводы Петра Ивановича Шуйского встал в Шуе, а часть передового полка под началом второго воеводы, Василия Федоровича Лопатина, происходившего из обширного рода Оболенских, разместилась в Муроме.

Полк правой руки, расположившийся в Костроме, возглавили боярин Александр Борисович Горбатый- единственный сын Бориса Ивановича Горбатого, которого Андрей Михайлович Шуйский некогда безуспешно призывал отъехать к удельному князю Юрию Дмитровскому, и углицкий дворецкий боярин Василий Семенович Серебряный.

В Ярославле встал полк левой руки, вверенный удачливому воеводе Михаилу Ивановичу Воротынскому, старшему брату Владимира, и молодому Борису Ивановичу Салтыкову.

Что касается сторожевого полка, то местом его пребывания был выбран небольшой городок на севере Владимирского края — Юрьев-Польский. Им руководил близкий к царю человек князь Юрий Михайлович Булгаков, для которого десять лет назад Иван Бельский добивался у юного государя пожалования боярством, но Шуйские тогда не допустили этого. Вторым воеводой сторожевого полка значился тихий и богомольный Юрий Иванович Кашин.

В день кончины своего отца государь под благовест колоколов вступил во Владимир. Город окружала деревянная стена, кое-как восстановленная после пожара тринадцатилетней давности, состоящая из 435 городен,- крепость была велика. Миновав Золотые ворота, всадники оказались в окружении деревянных домов, многие из которых потемнели от времени, казались ветхими. Среди них выделялись два каменных собора — Успения Богородицы и Дмитрия Селунского да Рождественский монастырь с каменными же церквами и трапезной. К городу примыкал довольно обширный посад и слободы. Иван Васильевич внимательно огляделся по сторонам, и ему стало не по себе. Владимир — город великих воспоминаний и чтимых святынь, здесь жили его прославленные предки Юрий Долгорукий и Андрей Боголюбский, а Владимир Мономах, построивший каменную церковь Спаса, заложил новый город на Руси, названный в честь основателя его именем. Однако в последние годы Владимир сильно обветшал, выглядел захолустным грязным городишком, пришел в упадок, местами разрушился.

Государь проехал к Успенскому собору — прекраснейшему творению князя Андрея Боголюбского. Здесь встретили его священнослужители. Приняв благословение, прошел внутрь храма, который все еще сохранял следы пожара 1536 года — по стенам и сводам виднелись трещины.

«Отчего такое нерадение? Надобно будет озаботиться сохранением творения прадеда нашего Андрея Боголюбского».

Внимание царя привлекла дивная роспись храма. Над узкими щелевидными оконцами видны синие павлины с пышными хвостами, а по краям оконного проема — хитроумное переплетение трав. Меж золоченых колонок нарисованы пророки с грамотами в руках.

Царь прошел в середину собора и подивился его высоте, простору и яркому освещению. Из двенадцати окон главы храма свободно лился поток света, так что изображенный в куполе Христос казался как бы парящим в воздухе. Но больше всего его поразило мастерство прославленного Андрея Рублева и его товарища Даниила Черного: полтора века минуло с того времени, когда они трудились в Успенском соборе, но краски не поблекли, не утратили своей праздничности, правда, кое-где появились трещины, пятна.

Иван Васильевич поднялся на хоры, откуда хорошо были видны роспись стен и происходящее в алтаре священнодействие. Над хорами изображена картина Страшного суда. На арке виднелись трубящие ангелы, зовущие на суд мертвецов вселенной, а на своде — в ореоле из многокрылых серафимов Христос-судия. На стене под сводом изображен престол суда, к которому припали, моля за род человеческий, Адам и Ева, Богоматерь и Иоанн Предтеча. В отличие от многих других живописцев Андрей Рублев изобразил Христоса, апостолов и ангелов лишенными суровости и строгости. Лики святых праведников напоминают лица простых русских людей. В ангелах, гласом трубы возвещающих о пришествии Страшного суда, нет ничего грозного, их тела девически стройны, гибки и потому невесомы, а головы на тонких шеях изящны и прекрасны. Андрей Рублев передал, казалось бы, неуловимый миг, когда полет еще не прекращен, а ступни ангелов уже коснулись земли. Внимание царя привлекла картина в левой части алтаря, на которой был изображен архангел, уводящий маленького еще Иоанна, будущего крестителя. Ребенок, едва поспевающий за архангелом, одет в белую с красноватым узором рубашонку.

Между алтарем и молящимися висел иконостас работы Андрея Рублева. Иконы главного ряда изображают моление Христу. Темно-зеленые тона прекрасно сочетаются с золотисто-желтым и красным, синие — с вишневым. Великими мастерами были Андрей Рублев и его сотоварищи!

В середине иконостаса выделяется величайшая святыня владимирской земли — икона Богоматери, вывезенная князем Андреем Боголюбским из Вышгорода. При митрополите Варлааме в 1518 году ее поновили, для чего с большим благолепием она была доставлена из Владимира и торжественно встречена в Москве священнослужителями и всем народом. Поновляли икону Владимирской Богоматери в митрополичьих палатах, причем сам Варлаам своими руками много потрудился в этом деле. После поновления и украшения икона была отправлена назад во Владимир с большим торжеством. Написанная выдающимся византийским живописцем, она прекрасно смотрелась в Успенском соборе на фоне фресок Андрея Рублева. Что-то трудно изъяснимое словами объединяло их. Царица небесная была изображена не неприступной девой; это была молодая мать с тонким овалом лица, небольшими розовыми губам и чудесными глазами, полными любви к ребенку и грусти за его судьбу. При виде ее Иван Васильевич тотчас же вспомнил горячо любимую Анастасию, которая совсем недавно, в Лаврентьев день, родила дочь, названную Анной. Крестил девочку троицкий игумен Серапион Курцов. Конечно же царь ожидал рождения наследника, но появление на свет дочери также взволновало его. У отца, покойного Василия Ивановича, от первого брака вовсе не было ребенка. Правда, в детстве Иван слышал, будто жена отца Соломония Сабурова по прибытии в суздальский Покровский монастырь родила сына, названного Георгием, который, однако, вскоре скончался по болести и его схоронили в подклети монастырской церкви. А кто-то из бояр намекал, будто верным своим людям, навещавшим ее в Суздале, Соломония сказывала, что ребенок жив и она хоронит его в надежном месте; придет время, и он потребует по закону положенный ему престол. Только байки все это: двадцать три года минуло с той поры, как Соломонию заточили в монастырь, семь лет назад она скончалась, а о ее сыне ни слуху ни духу.

Служба закончилась. С хоров царь прошел по переходу в великокняжеский терем. Здесь его ожидал Алексей Адашев и углицкий дворецкий Василий Серебряный. Воевода был статен, широк в плечах, тонок в талии. Волнистые волосы цвета спелой ржи, рассыпавшиеся по плечам, заметно отличались окраской от темных бровей и ресниц. Девиц и молодых женок почему-то очень привлекало различие в цвете волос и бровей, поэтому повсюду, где бы ни приходилось служить воеводе, у него было немало поклонниц. Царь тоже любил Василия Серебряного за стать да удаль, не раз явленную в походах на татар и литовцев, за веселый нрав, поэтому дал ему чин дворецкого, ввел в Боярскую думу. Взгляд у него открытый, дружелюбный, однако сегодня воевода стоит набычившись, раскрасневшись лицом, опустив глаза долу. Иван Васильевич тотчас же понял причину дурного настроения боярина, но все же спросил с неудовольствием:

— Почему не в Костроме, воевода?

— Милостивый государь! Назначил ты меня вторым воеводой полка правой руки, а первым воеводой — Сашку Горбатого. Мне же против него быть вторым воеводой невместно!

— Разве запамятовал ты, что незадолго до похода на Казань я вместе с братом Юрием, удельным князем Владимиром Андреевичем, митрополитом Макарием и всем Священным Собором приговорил: быть боярам и воеводам на моей государевой службе без мест.

— Не запамятовал я о том, государь, однако быть воеводой под рукой у Сашки Горбатого мне нельзя.

Царь уставился на упрямца. Будь на месте Серебряного кто иной, он велел бы казнить строптивца, на любимого воеводу рука не поднялась.

— Сказано было вам, боярам, воеводам, князьям, дворянам и детям боярским: идет государь на свое государево и земское дело к Казани и вы вместе со всеми служилыми людьми были бы в единении, чтобы от вашей розни государеву и земскому делу порухи не было. А случится для какого дела кого с кем послать, пусть это кому-то и непригоже для своего отеческого дела, боярам и воеводам на службе быть без мест. А когда служба минует, кто на кого побьет челом, того государь пожалует и велит в отечестве дать счет. Также и князьям, и дворянам, и детям боярским в полках всем быть в послушании. А кому из полков случится быть посланным для какого дела, то боярам и воеводам, значащимся первыми, порухи тем не будет, поскольку они считаются первыми по своему отечеству. А для земского дела государь волен выбирать тех из них, кто может ратный обычай содержать.

— Нешто я хуже ратный обычай держу, нежели Сашка Горбатый?

Царь был взбешен упрямством Василия Серебряного.

— Ступай прочь!

Серебряный из палаты, в дверях — второй воевода полка левой руки Борис Салтыков.

— Государь! В приговоре о местничестве сказано: полк левой руки меньше передового и сторожевого. Между тем вторым воеводой сторожевого полка значится Юрка Кашин. И мне против него воеводой полка левой руки быть невместно!

— Ступай прочь!

Только закрылась за Салтыковым дверь, явился еще один царский любимец-Михаил Воротынский.

— И ты по местничеству?

— Да, государь. В приговоре о местничестве сказано: полк правой руки больше передового и сторожевого, а полк левой руки меньше передового и сторожевого. И если полк левой руки меньше полка правой руки, то мне против Горбатого быть невозможно.

— Ступай прочь!

Второй поход на Казань начинался явно неудачно. Царь хотел было поломать местничество, наносившее во время войны большой ущерб, и вместе с митрополитом, Священным Собором и боярами составил приговор. Казалось, князья и бояре согласились с царем, никто против приговора возражать не стал, но когда дело дошло до войны, вон что началось! Все прекрасно понимают, что при таком несогласии нечего и думать о победе над татарами, однако даже самые разумные и способные к военному делу воеводы не желают считаться с приговором о местничестве. Что делать? Царь, торопливо вышагивавший по палате, остановился против Алексея Адашева.

— Позови Квашнина!

Алексей вышел из палаты, и тотчас же появился окольничий Андрей Квашнин.

— Немедля отправляйся в Москву и скажи митрополиту Макарию мою смиренную просьбу: ехал бы он во Владимир и обновил обветшавшие престолы. Многие владимирские церкви стоят в непотребном виде, а ведь город этот — святыня земли Русской.

Царь прошел в опочивальню и, уткнувшись головой в постель, разрыдался. Ему вдруг показалось, что вернулось ужасное время его детства, когда бояре нимало не считались с ним, творили неправые свои дела. В начале года он помирился с ними, простил их мерзкие злодеяния, а летом, созвав выборных людей со всего Русского государства, обещал, что отныне все будет поиному, в соответствии с законом и правдой. Не забыть ему слез умиления, которые он увидел в глазах земцев после этих своих слов. Но нет, властелинов исправит только могила. Так, может быть, правы государи Европии, огнем и мечом утверждающие законопослушание? Может, кликнуть ему ката и велеть четвертовать строптивцев, цепляющихся за местничество, ставящих свое место выше его государева и земского дела? После казней оставшиеся в живых низко поклонятся своему господину, смирятся перед его волей. Не так ли было, когда он велел псарям казнить за многие злодеяния Андрея Шуйского?

В опочивальню вошел Алексей Адашев, встал около постели, тихо произнес:

— Не кручинься, государь, минет боярское непослушание, покорятся строптивцы твоей воле.

— Сильно сомневаюсь в том, Алексей.

— Местничество одним махом не свалить, оно в плоти и крови сидит у каждого. Понимают воеводы, что сильно вредит оно русской рати, но не могут так вот сразу измениться, забыть о том, что впитано с молоком матери.

— Казнить, казнить надобно злодеев!

— Разве злодеи они — Василий Серебряный, Борис Салтыков, Михаил Воротынский и многие другие, ныне яростно враждующие из-за мест? Придет время, и осознают они свою неправду. А ты, государь, великодушно прости их заблуждения.

Спокойный, тихий голос Алексея умиротворил государя.

— Хочется как можно больше добра сделать на благо государства своего, перестроить его так, чтобы люди жили в нем по правде, по закону, по совести, а не получается ничего. Готов ли новый Судебник?

— Почти готов, государь, воротишься из похода и утвердишь его.

— Хорошо, Алексей, а пока ступай, сосну я.

Через несколько дней из Москвы явился митрополит Макарий, да не один, а с владыкой Крутицким Саввой. Савва тотчас же после службы в Успенском соборе устремился осматривать владимирские церкви, чтобы выяснить, какие из них нуждаются в поновлении, а Макарий, еще в Москве понявший, что не для этого государь вызвал его во Владимир, вместе с царем по переходу прошел с хоров в епископский дом, стоявший напротив великокняжеского терема по другую сторону собора. Здесь они долго беседовали с глазу на глаз. По завершении беседы велено было боярам, воеводам, князьям и всему воинству собраться на склоне высокого холма — так называемой Вознесенской горы, спускающейся к реке Клязьме. К собравшимся обратился митрополит Макарий:

— Господа и чада, послушайте Бога ради нашего смирения! Царь и великий князь, взяв в помощники Бога, Пречистую Богородицу и святых великих чудотворцев, идет на свое дело земское к Казани. А вы бы, господине и чада, царю-государю послужили бы великодушно сердечным хотением и за святые церкви и православное христианство постояли бы крепко. Не ополчайтесь друг на друга гордостью, а объединяйтесь Христовою любовью ради получения щедрой награды от Бога, а от земного царя — чести, ибо горделивый удаляет себя от Бога и от людей. Государь же за службу вас хочет жаловать, а за отечество — беречь, и вы бы служили, сколько вам Бог положит, но чтобы розни из-за места никакой меж вами не было. Объединяйтесь любовью нелицеприятною, против врагов стойте мужественно, а будет кому с кем непригоже быть из-за местничества, то вы бы это в забвение положили, а государево бы дело земское делали, не с яростною мыслью друг на друга взирая, но с любовью. А как придете с государева дела земского, то кто захочет с кем посчитаться по местничеству, тому государь счет даст. И будь на вас наше смиренное благословение.

Воины со вниманием выслушали митрополита, а потом, став на колени, помолились Господу Богу. Царь, глядя на смиренно молящихся, вновь воспрянул духом.

По Московской дороге в сторону Владимира бойко катил посольский возок. Вот он остановился неподалеку от вершины Вознесенской горы, где во время молитвы стояли царь с митрополитом и ближними своими людьми, а из него выбрался дородный боярин Михаил Яковлевич Морозов с грамотой в руках. Он степенно направился к царю.

— С какими вестями прибыл, боярин?

— Привез, государь, докончанье перемирное с Литвой.

— На кой срок перемирие?

— На пять лет, государь.

Иван Васильевич удовлетворенно кивнул головой: мирный договор с Жигимонтом Августом пришелся к сроку. Теперь можно, не мешкая, идти к Казани. Царь шагнул вперед, громко обратился к воинам, закончившим молиться:

— Михайло Морозов привез нам добрую весть: с Литвой заключено перемирное докончанье сроком на пять лет. Повелеваю — завтра, в день Игнатия Богоносца, боярину Василию Михайловичу Юрьеву и окольничему Федору Михайловичу Нагому идти с нарядом в Нижний Новгород; царю Шиг-Алею с царевичем Едигеем и всем воеводам, собравшимся с людьми по городам, быть в Нижнем Новгороде в январе. Видя запустение в бывшем стольном граде Владимире, обветшание церквей и во всем небрежение, повелеваю: для поновления и украшения соборной церкви Успения Богородицы нанять особых людей; набрать из жителей Владимира церковных сторожей, которые бы охраняли древние соборы. Митрополичьи строители — плотники и каменщики — займутся поновлением их, а лес для пречистой поставит Санничская волость Владимирского уезда.

В день Иоанна Крестителя царь выступил из Владимира, через одиннадцать дней был в Нижнем Новгороде, а накануне Власия подступил вместе со всеми войсками к Казани. Сам он расположился у Кабана-озера, а царю Шиг-Алею и большому полку велел стать против города на Арском поле. Царевичу Едигею приказано было занять место у Поганого озера. Строители тотчас же стали возводить туры, которые медленно двинулись к городским стенам.

Но тут, как и прошлый раз, началась ужасная непогодица. С юга подули сильные ветры, нагнали набухшие влагой облака, из которых хлынули проливные дожди. Непомерная мокрота затрудняла действия осадных орудий и пушек. Царь стоял у города одиннадцать дней, и все это время было очень тепло и сыро. Малые речки и ручьи вышли из берегов, стали непреодолимым препятствием на пути войск, поэтому подступить к городу было невозможно.

Имелась и другая причина неудачи русского войска: местнические споры, начавшиеся во Владимире, продолжались в Нижнем Новгороде и под Казанью. Кого с кем ни пошлют на какое дело по приговору без мест, тотчас же возникала ругань и вражда между начальными людьми, отчего всякому делу была поруха. Видя такое нестроение, царь пошел от Казани прочь, во второй раз ничего не добившись.

Придя к устью реки Свияги, войско остановилось на отдых. Мысль о том, что дважды ходил он к Казани без всякого успеха, угнетала государя. Иван Васильевич приказал явиться к его шатру царю Шиг-Алею и воеводам, участвовавшим в казанском деле. Обращаясь к ним, он сказал:

— Хочу по примеру отца своего великого князя Василия Ивановича, основавшего в устье реки Суры Васильсурск, построить в устье реки Свияги город ради казанского дела и притеснения татар.

— Хорошо удумал, государь, — похвалил Шиг-Алей.

От устья реки Свияги до Казани всего 37 верст, поэтому новый город мог иметь важное значение для укрепления русских в Поволжье.

— Коли вы одобряете мое намерение, следует выбрать место для города.

— Я хорошо знаю устье Свияги, а потому хотел бы показать место, подходящее для постройки нового города, — предложил Шиг-Алей.

Тотчас же сели на коней и направились вслед за татарским царем.

— Гляди, государь, вот место, достойное для твоего города.

Иван Васильевич посмотрел туда, куда указал ему Шиг-Алей, и увидел гору, поросшую лесом, расположенную в двух верстах от места впадения Свижи а Волгу. Место ему понравилось.

— Эта гора называется в народе Круглой.

— Быть здесь городу Свияжску! Надобно как можно быстрее возвести его, сегодня же и приступим к делу.

Воеводы недоуменно глянули на молодого царя: кто же зимой города строит? Хоть и потеплело за последние дни, а земля-то еще мерзлая, копать такую несподручно. Да и не на строительство шли, а на брань, надо бы прежде поменять мечи на топоры.

— Повелеваю дьяку Ивану Выродкову с детьми боярскими идти на Волгу, в Углицкий уезд, в отчину князей Ушатых и там рубить лес для церквей и городских стен и везти его на судах вниз по Волге до этого места.

Решение было разумным. Дьяк Иван Выродков был хорошо известен как строитель военных укреплений, — не так давно им была построена крепость на Невельском озере — город Невль. Согласились бояре и с тем, чтобы взять лес для постройки нового города из владений ярославских князей Ушатых. Во-первых, этот лес из Углича легко можно доставить по Волге к Свияжску, а во-вторых, князья Ушатые хотя и спесивы, да бодливой корове Бог рогов не дал — маловлиятельны они, никто из них, кроме одного Семена Романовича, принадлежавшего к старшей ветви ярославских княжат, не стал боярином.

— Сюда же по весне явятся царь Шиг-Алей с двумя главными воеводами — князем Юрием Булгаковым и Данилою Захарьевым и возведут новый город.

Двойственное чувство владело старым Шиг-Алеем. Дивился он разуму девятнадцатилетнего царя, стремился помочь ему в устроении нового города. Но хорошо ли будет от того его единоверцам, казанцам? Ясно, что плохо. А ведь он, Шиг-Алей, по крови бусурман, и смерть его не за горами. Что скажет ему Аллах, когда он умрет?