— Ах ты мой умничек! Дай-ка я тебя облобызаю, — княгиня Анна ткнулась своим крючковатым носом в щеку сына. — Хорошо обделал наши дела в Коломне, всех ворогов порешил.

— Ворогам, матушка, несть числа. Ныне к великому князю приблизился Иван Дорогобужский да Федор Овчина — ядовитый отпрыск Ивана, опозорившего нашу семью.

— Что это за вороги? Молокососы, слюнтяи… У них не власть на уме, а грехотворство. Главное, с Иваном Кубенским да Воронцовым мы разделались, митрополиту Макарию руки отсекли, И поделом — пусть церковными делами ведает, а не государевыми. Наконец-то пришел наш час!

— Слышал я, князек наш жениться удумал.

— Пускай себе женится — молодая жена ягода сладкая, забудет с ней и о власти, и о великокняжеском сане. А нам того и надобно: Ивашка с молодой женой забавляться будет, а мы — государственными делами заправлять.

— Стало мне ведомо, будто митрополит намерен венчать его на царство.

— Это еще к чему?

— Мыслю, возвысить его хочет над всеми нами, боярами, чтобы почитали его больше отца и деда.

— Это, сын мой, тоже нам на пользу, но все же не нравится мне наш митрополит, хоть бы прибрал его Господь поскорее.

— Крепок Макарий, долго еще протянет.

— Коли крепок, так и ослабить можно, для этого разные зелья есть.

— Давно выжидаю я, когда митрополит на чем-нибудь споткнется. Тут бы его и прихлопнуть. Да он большой хитрец, ни к чему не прицепишься.

— Безгрешных людей не бывает, за Макарием тоже грешочки водятся.

— Верно ли это, матушка?

— А разве ты не ведаешь, что митрополит благословил быть архимандритом Чудова монастыря Исаака Собаку?

— Ну и что?

— Как что? Али запамятовал: пятнадцать лет назад церковный собор, судивший Максима Грека, отлучил Исаака от церкви?

— Верно, матушка!

— Теперь самого Макария можно отлучить от церкви за такой проступок, — княгиня Анна повела головой, словно принюхиваясь. Зловещая улыбка исказила ее лицо. — Митрополиты тоже человеки, придет время и его свалим.

— Как увижу я Ивана Овчины отродье, злоба берет; уж какие у нас возможности были, когда великий князь Василий Иванович скончался! И надо же было Елене схлестнуться в ту пору с Овчиной! От него, проклятущего, все наши беды: Михаила Львовича в темнице сгноили, а мы — в безвестье попали.

— Верно ты молвил, уж как я Елену уговаривала одуматься, да только слова мои словно горох об стенку!

— Решил я прикончить отродье Овчинино вместе с дружком его, Ванькой Дорогобужским, да боюсь, как бы князек наш не воспротивился, они у него в приближенных ныне.

— Не до дружков ему сейчас, коли жениться удумал да о царской короне мечтает. Ты же действуй смело: кто теперь нам поперек дороги встанет?

В покоях митрополита Василий Тучков нервно вышагивал из угла в угол.

— Долго ждал я, когда государь взрослеть начнет, смуту боярскую пресечет. Наконец почал он сам править. И что же? Зверство как было, так и осталось, только теперь головы рубят не бояре, а сам государь.

Макарий спокойно смотрел на гостя своими темными глазами.

— Не прав ты, Василий Михайлович: головы по прежнему рубят бояре, только ныне они волей государя прикрываются. И ты ведаешь, кто наводит его на дурное. Горько сожалею я, что не мог воспрепятствовать жестокой казни ни в чем не повинных воевод. Будь я в то время в Коломне, наверняка сумел бы отвратить государя от скверного деяния. Великий князь скор на расправу, да и на добро отзывчив… Дивлюсь я, как ловко Глинские повернули незадачливое челобитье новгородских пищальников к своей выгоде. Не ожидали от них такой прыти. Виню не государя, а себя: пошто приблизил к нему этих людей, полных злобы?

— Были в управлении Бельские с Шуйскими, ныне Глинские за власть ухватились. Кончится ли когда-нибудь эта мерзость, святой отец?

— Думаю, очень скоро боярскому своеволию придет конец. Хоть и юн государь, да не намерен он выпускать власть из своих рук. И я, насколько хватит мне сил, помогу ему в этом. Ныне две заботы у нас: женить великого князя и венчать его на царство. Владимир Святой, умирая, завещал знаки царского достоинства шестому своему сыну Юрию, чтобы он и его потомки хранили святыню до того времени, пока на Руси найдется царь, способный ею воспользоваться. К тому же дед нынешнего великого князя был женат на Софье Фоминичне Палеолог, и поэтому Иван Васильевич есть наследник царей константинопольских. Однако и это еще не все. Братом латинского кесаря Августа был, как всем ведомо, Пруст, от которого и произешел Рюрик — предок князей киевских, владимирских и московских. Так что государь по праву будет носить царскую корону. Два Рима пали, третий стоит, а четвертому- не быть! Московская держава и есть то самое шестое царство, упомянутое в Апокалипсисе. Падет она — и свету конец! Ежели с Божьей помощью все свершится успешно, по нашему умыслу, то можно надеяться, что мир и покой воцарятся в отечестве.

— На ком же думает великий князь жениться?

— Первоначально мыслили мы найти ему невесту не в своем отечестве, а в иных землях. С этим наказом три года назад отправили в Литву к Жигимонту Федора Сукина да Истому Стоянова. Однако впоследствии я пришел к мысли, что Ивану Васильевичу следует поискать невесту в Русской земле. Рос государь без отца и матери, без родительской ласки, много натерпелся в детстве от своеволия бояр. И ежели ныне дать ему в жены иноземку, то может негоже получиться: вдруг молодые не сойдутся нравом? Опять у государя раны сердечные кровоточить будут, а это плохо не только для него самого, но и для всей земли Русской. Поэтому решили мы поискать ему жену в своем отечестве, чтобы согрела она государя сердечною ласкою, добротою, вниманием.

— Отыщет ли государь такую?

Митрополит задумался. Женитьба государя — дело непростое. Он, Макарий, подобрал ему пару, присмотрел невесту знатную, собой пригожую, ласковую, умом обильную. И что немаловажно — от хорошего корня девица. Отец той девицы, Роман Юрьевич Захарьин, не так давно скончался в чине окольничего. Дядя, Михаил Юрьевич, был в числе приближенных великого князя Василия Ивановича. Да и другой дядя, Григорий Юрьевич, по нраву митрополиту: на стороне Шуйских никогда не выступал, ни в каких боярских смутах во время малолетства великого князя не замешан. Всем хороша невеста, да вот как она приглянется государю?

Не приведи, Господи, выбрать вертихвостку, от которой никакого проку ни ему самому, ни земле Русской не будет.

Макарию было интересно знать мнение Василия Михайловича Тучкова относительно Анастасии Захарьиной. Конечно, не стоило говорить об этом раньше времени, мало ли что может получиться, однако Тучков — человек верный, умеющий держать язык за зубами. К тому же он может оказать влияние на выбор невесты великим князем.

— Что мыслишь ты о девице по имени Анастасия, из рода Захарьиных?

Василий Михайлович тотчас же вспомнил окольничего Романа Юрьевича, который вместе с женой, дородной Ульяной Федоровной, в окружении детей Никиты, Данилы и Анастасии направляется на богомолье в церковь Введения. Вот они стоят в церкви — торжественные, благочестивые, скромные.

— Думается мне, что Анастасия Захарьина достойна быть женой Ивана Васильевича.

— Слышал я, будто некогда преподобному Геннадию Костромскому случилось быть в Москве, где его принимала жена Романа Юрьевича Ульяна Федоровна. Уходя от них, старец будто бы изрек, что Анастасию Захарьину ждет царственное супружество.

Василий Михайлович также слышал о посещении Захарьиных старцем Геннадием. Покидая гостеприимных хозяев, тот ласково посмотрел на красавицу Анастасию и сказал, что ее красота сделала бы честь любой царевне. Ныне это благожелательное высказывание старца приобрело в устах Макария значение вещего слова.

— Надо сделать так, чтобы великий князь обратил внимание на юницу Анастасию, — вкрадчиво проговорил митрополит.

Василий Михайлович согласно кивнул головой — сегодня же он переговорит о том с детьми боярскими, состоящими в дружбе с государем.

— Святой отец, хотелось бы мне предостеречь тебя от грозящей беды.

Макарий вопросительно глянул на Тучкова.

— Сегодня возле Успенского собора довелось мне услышать речь некоего старца, который говорил про тебя непотребные слова. Будто бы по твоей воле архимандритом Чудова монастыря стал Исаак Собака, пятнадцать лет назад отлученный собором от церкви. И тот старец вопил, что за такое прегрешение надлежит и митрополита отлучить от церкви.

Макарий задумался:

— Много лет минуло со времени собора, осудившего Максима Грека и Вассиана Патрикеева, потому запамятовал я об отлучении Исаака от церкви. Виноват я, но вина моя незначительна. Потребуется — уберем Исаака из Чудова монастыря. Неспроста, однако, тот старец свой поганый рот отверз, не иначе как Глинскими подстрекаем он. Ну что ж, Александр Невский, которого я вельми почитаю, говорил так: поднявший меч от меча и погибнет!

Во вторник 14 декабря 1546 года в Успенском соборе шла торжественная служба, сам Макарий во время заутрени пел молебен. После службы все думные бояре направились в покои митрополита. По дороге гадали, по какому поводу позвал их к себе Макарий.

— Ведомо стало мне, — шепнул брату Юрию Михаил Глинский, — что митрополит будет вести речь о женитьбе нашего князька.

— Пущай себе женится, коли невтерпеж стало.

— Надо бы нам подумать насчет будущей сношки, чтобы чтила она нас, государевых дядек, а новые родичи были с нами в единомыслии. Митрополит-то наверняка кого-нибудь из своих людишек прочит князьку в родственники.

— Не допустим того, слишком большую власть взял Макарий!

— Глянь-ка, кто там стоит!

Юрий Васильевич досадливо крикнул, увидев среди присутствующих Ивана Петровича Федорова, летом сосланного по наущению Глинских на Белоозеро, а рядом с ним Ивана Михайловича Воронцова, тогда же посаженного за сторожи.

— Неужто великий князь без нашего ведома приказал снять с них опалу? Ну погоди, Ивашка!

В это время в палату вошел митрополит.

— Позвал я вас, верных слуг государевых, — взволнованно обратился к присутствующим Макарий, — чтобы посоветоваться о великом деле, угодном Богу. Вчера пожаловал ко мне государь и поведал, что надумал жениться. И я, митрополит всея Руси, благословил его.

— На ком же великий князь намерен жениться? — нетерпеливо спросил Юрий Глинский.

— Ведомо вам, что когда мы снаряжали к Жигимонту Федора Сукина да Истому Стоянова, то давали им наказ: великий князь Иван Васильевич с Божьей помощью помышляет принять брачный закон, а потому он не в одно место посылал искать себе невест. Ныне государь решил, что ему не следует искать невесту в иных землях, ведь и среди русских знатных родов есть немало пригожих девиц.

— Верно! — на всю палату заревел князь Семен Лобанов-Ростовский. — Пусть поищет невесту в своем отечестве!

Услышав голос Семена Ивановича, у которого дочка-красавица на выданье, кто усмехнулся в бороду, а кто нахмурился — не он один не прочь породниться с великим князем. Однако все были едины в том, что государь должен жениться на русской невесте. Много лет минуло с той поры, как Софья Фоминична Палеолог, мать Василия Ивановича, явившись из Италии, вводила на Москве новины, а ненависть к ним жива до сих пор.

— Перед женитьбой великий князь пожелал венчаться на царство. Намерение его угодно Господу Богу: так было при Владимире Святом, так должно быть и впредь, ибо государство наше изомножилось славой и богатством. Приняв царский титул, великий государь будет почитаем в иных землях.

Молчание было ответом на эти слова митрополита. Всем ясно: венчание на царство возвеличит Ивана Васильевича в глазах властителей других государств, а им-то, боярам, какая от этого корысть? Кроме плохого — ничего более. Избаловались бояре отсутствием власти, мечтают о порядках, бывших при удельных князьях.

— Думается мне, что государю следует принять царский титул, — тихо произнес Иван Петрович Федоров.

Его слова были подобны искре, воспламенившей сухой валежник, бояре загалдели, заспорили.

— Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала! — крикнул кто-то из бояр.

— Венчать государя на царство! — требовали другие.

Митрополит поднял руку.

— Святой отец, — воспользовавшись наступившей тишиной, произнес Иван Михайлович Шуйский, — отец и дед нынешнего государя были почитаемы всюду, а принять царский титул не решались. Ныне же мы собираемся провозгласить царем совсем еще юного великого князя. Не повременить ли? Укрепится государь на месте отца своего, тогда и благословим его на царство.

— Что касается возраста государя, — возразил ему митрополит, — то это не препятствие для принятия царского титула. К тому же государь наш не по годам зрел и мудр, и ежели мы намерены женить его, то почему должны временить с венчанием на царство?

Большинство бояр поддержало митрополита.

— Выслушал я многие речи и рад тому, что бояре одобрили намерение государя венчаться на царство, — голос митрополита звучал твердо и повелительно, — а иначе и быть не могло, ибо воля государя есть воля Госдода Бога. Поэтому его желание взять себе жену и принять царский титул не должно порицаться. Так пойдемте же отсюда к государю и скажем ему о своем согласии.

Процессия бояр, возглавляемая митрополитом, направилась в великокняжеский дворец.

Иван стоял перед толпой бояр взволнованный, бледный. Давно обдумана с митрополитом речь, с которой он должен был обратиться к Боярской думе.

— Милостию Божией и Пречистой его Матери, молитвою и милостию великих чудотворцев — Петра, Алексея, Ионы, Сергия и всех других русских чудотворцев, положил я на них упование, а у тебя, отца своего, благословяся, помыслил жениться. Сперва думал я жениться в иных государствах у какого-нибудь короля или царя; но потом я эти мысли отложил, не хочу жениться в других государствах, потому что я после отца своего и матери остался мал; если я приведу себе жену из чужой земли и в нравах мы не сойдемся, то между нами дурное житье будет; потому я хочу жениться в своем государстве, у кого Бог благословит, по твоему благословению.

Хотя Макарий сам тщательно обдумал вместе с государем эту речь, он сделал вид, будто поражен услышанной мудростью. В глазах его застыли слезы умиления. И многие бояре, видя это, также прослезились.

— Верно, государь, молвил, не надо нам иноземки, сыты уж по горло! — князь Семен Лобанов-Ростовский вдруг осекся — понял, что ляпнул лишнее, намекнув на иноземное происхождение бабки великого князя Софьи Фоминичны. Русская-то невеста еще послаще будет!

— А кого, государь, ты в жены наметил? — обратился к нему Михаил Глинский.

— Намерен я, — звонким взволнованным голосом ответил ему племянник, — следовать примеру отца своего. Поэтому повелеваю в ближайшие же дни разослать грамоты к боярам и детям боярским во все концы нашего государства. И в той грамоте велю писать: «Когда к вам эта наша грамота придет и у которых будут из вас дочери-девки, то вы бы с ними сейчас же ехали в город, к нашим наместникам на смотр, а дочерей-девок у себя ни под каким видом не таили бы. Кто же из вас дочь-девку утаит и к наместникам нашим не повезет, тому от меня быть в большой опале и казни. Грамоту пересылайте между собой, не задерживая ни часу».

Бояре одобрительно кивали головами, хотя в душе посмеивались над наивностью великого князя. Кто же будет прятать дочку-девку от государя, особенно если она пригожа? И нужно ли всем боярам везти своих дочерей напоказ к наместникам? Ведь у них такие хари, что во сне увидишь — испугаешься.

Федор Овчина улыбнулся, услышав последние слова грамоты: торопится, видать, государь обзавестись молодой женой, надо будет расписать ему достоинства Настеньки Захарьиной. Помянуть о ней государю просил Василий Михайлович Тучков. О… о… Федор и сам бы не против поухаживать за ней, да только заранее знает, что из этого ничего не получится: родители глаз с нее не спускают, все в горнице томят, рукоделием заставляют заниматься. Хороша Настасья, что и говорить: голос ласковый, нежный, как у горлицы, большущие глаза промеж густых ресниц смотрят доброжелательно, внимательно. Правда, немного худовата, ему, Федору, больше, пышнотелые по душе. Так ведь выйдет замуж — раздобреет, вон ведь ее матушка, Ульяна Федоровна, какая сдобная!

Выслушав одобрение своим намерениям, государь вновь обратился к боярам с речью:

— По твоему, отца своего митрополита, благословению и с вашего боярского совета хочу прежде своей женитьбы поискать прародительских чинов, как наши прародители, цари и великие князья, и сродник наш Владимир Всеволодович Мономах на царство, на великое княжение садились и я также этот чин хочу исполнить и на царство, на великое княжение сесть.

Слыша столь мудрые слова из уст юного великого князя и искренне веря, что все это он измыслил сам, бояре вновь умилились, а некоторые даже прослезились. Но были среди них и те, кто встретил намерение государя принять царский титул как посягательство на свои права.

«Не успел усы отпустить, а уж старину рушить начал», — недовольно ворчали они вполголоса.

— Донесли мне, Федор, будто в Вязьме и Дорогобуже, прочитав мою грамоту, многие бояре своих дочерей-девок к наместникам показывать не возили, поэтому намерен я послать в эти грады новую грамоту, вот она.

Федор Овчина взял в руки исписанный лист бумаги. В грамоте было сказано: «Ведомо стало мне, что вы к наместникам не едете и дочерей-девок не везете, а наших грамот не слушаете, и вы то чините негораздо, что наших грамот не слушаете. И вы бы однолично, часу того поехали за дочерьми своими. А которые с дочерьми своими часа того не поедут и тому от меня быти в великой опале и казни».

«Дались ему эти дочери-девки! Как будто в Москве боярышень мало? Али в Дорогобуже да в Вязьме они лучше? — весело думал Федор Овчина. — Завтра в сочельник Настя Захарьина обязательно должна быть в церкви, надо будет показать ее ему».

— Государь, каждый Божий день бываешь ты в Благовещенском соборе, а отчего бы завтра не послушать заутреню в другом месте?

— Где — в другом месте?

— Да хоть в церкви Введения, что на Варварке.

— Что за нужда?

Федор понизив голос.

— Хочу показать тебе одну боярскую дочку, уж так она мила собой, уж так хороша, глаз не оторвешь!

Иван с интересом слушал.

— Пусть будет по-твоему, Федор.

Церковь Введения, что построена за московским торжищем на Варварке, быстро заполнялась москвичами: день нынче особенный — сочельник, канун самого Рождества, потому грешно не побывать в церкви.

В храм шли чинно, всем семейством. У входа семьи делились: женщины направлялись на левую, специально для них предназначенную половину, мужчины«- направо. В ожидании появления священника люди тихо переговаривались друг с другом, невыспавшиеся сладко зевали. И вдруг откуда-то сзади послышались возбужденные возгласы:

— Государь, государь пожаловал!

— Дорогу, дорогу дайте государю!

Толпа расступилась-великий князь в сопровождении Федора Овчины и Ивана Дорогобужского прошел вперед. Тотчас же появился священник, взволнованный неожиданным приходом государя. Он подошел к аналою, усердно перекрестился.

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа…

— Аминь!

Иван рассеянно слушал священника.

— Пришла? — взволнованным голосом спросил он у Федора.

Тот глазами указал ему налево, в сторону стоявших за решетчатой оградой женщин.

Государь сразу же увидел ее. Настя стояла рядом с матерью. Трудно было поверить, что это мать и дочь. Ульяна Федоровна пышнотелая, вся округлая, исполненная особым покоем, свойственным некоторым русским женщинам. А дочь ее стройная, худощавая, взволнованная совершающимся церковным обрядом. Узкая ладонь правой руки с длинными пальцами, сложенными для нанесения крестного знамения, невесомо лежала на мерно вздымающейся груди, готовая в любой момент прийти в движение, уподобиться белой легкокрылой птице. Огромные глаза, излучавшие загадочное тепло, смотрели куда-то вверх и, казалось, видели нечто удивительное, неземное. Красивый изгиб шеи, мягкие очертания чувственного подбородка, мочка уха, притаившегося под русой толстой косой, синеватая жилка, взволнованно трепетавшая на виске, — все казалось Ивану прекрасным, влекло его неодолимой силой.

Никогда прежде не испытывал он подобного чувства, ибо все его помыслы были направлены лишь на утверждение себя в великокняжеском сане. То, что было доступно его сверстникам, нередко менее созревшим физически, не принадлежало ему в силу как высокого положения, так и особенностей характера. Великокняжеский сан невидимым барьером отгородил его от прочих людей, от свойственных им забот и радостей. Воспитанный без родительской ласки, будучи постоянно унижаем боярами, рвавшимися к власти, юноша рос замкнутым, неуверенным в себе, в своих силах. Неудивительно, что впервые проснувшееся в нем чувство было столь сильным и ярким.

Настя, казалось, почувствовала на себе пристальный взгляд Ивана. Едва заметно повернула она свою голову и, увидев его, слабо улыбнулась. Эта улыбка, увиденная только им одним, вызвала бурю в его душе. Он не заметил, как кончилась заутреня и все стали покидать церковь.

— Пора и нам идти, государь, — с улыбкой напомнил Федор Овчина — вижу, по душе пришлась тебе Настенька Захарьина.

Иван крепко сжал его руку.

— Лучше ее нет никого на свете!