Зима 1540 года была снежной. Обычно вслед за такой зимой приходит ранняя дружная весна с ясными солнечными днями и звонкими переливами ручьев. В этом году было не так. Весь март завывали метели, и лишь в середине апреля началось стремительное таяние снегов. Реки потемнели и вздулись, словно жилы на натруженных руках, и была в том году, как отметил летописец, «вода велика».

В середине июля в Боярской думе приключился скандал между боярином Иваном Васильевичем Шуйским и дворецким Большого дворца Иваном Ивановичем Кубенским, закончившийся потасовкой. Великан легко одолел Ивана Шуйского, и того увели с разбитым в кровь лицом.

Митрополит Иоасаф, успевший невзлюбить Шуйских за бесцеремонность и злобность, в душе был рад случившемуся. Он понимал: Иван Кубенский посмел драться с Иваном Шуйским потому, что силы Шуйских в думе были ослаблены как смертью Василия Васильевича, так и отсутствием Андрея Михайловича, наместничавшего во Пскове. Что касается Ивана Васильевича, то он значительно уступал в решительности Василию и Андрею, поэтому Боярская дума и не побоялась встать на сторону дворецкого, она не упустила предоставившейся возможности унизить Шуйских.

Кто же теперь займет место Ивана Шуйского при государе? Иван Кубенский? Иоасаф презрительно скривился, он хорошо знал недостатки дворецкого — ленив, легко поддается чужому влиянию, непоследователен. Сегодня одно может сказать, завтра — совсем другое. Гигант проснулся лишь на время, чтобы сокрушить Ивана Шуйского, но на большее он не способен.

Опекуном великого князя может быть лишь человек знатного рода. Шуйские — потомки славного Рюрика. Кто может сравниться с ними? Разве что Бельские — потомки великого Гедимина. Только где они ныне?

Семен Бельский до сих пор в бегах. Дошли до Москвы вести, будто Сагиб-Гирей по приказу турецкого султана выкупил его у ногайского хана и теперь отъезжик принялся за старое: начал побуждать крымских татар к походу на Москву.

Дмитрий? Старший из братьев Бельских вряд ли займется столь опасным делом, уж очень он осторожен.

Иван? Вот кто мог бы противодействовать проискам Шуйских! Но он заточен в темницу, находящуюся далеко от Москвы — на Белоозере. Если бы великий князь приказал освободить его, то лучшего человека на место главного опекуна Ивана Васильевича не найти: Бельский умудрен в государственных делах, многократно участвовал в походах против крымских и казанских татар, ведает толк в ратном деле. Пока Шуйские не оправились от нанесенного им удара, нужно как можно быстрее убедить юного великого князя освободить из заточения Ивана Федоровича Бельского. Иоасаф решительно направился в покои государя.

Десятилетний мальчик, увидев митрополита, тотчас же поднялся из-за стола, заваленного рукописями, чтобы принять благословение.

— Чем занимаешься, сын мой?

— Читаю древние уложения, святой отец. Много неправды чинится в нашем отечестве. Поправ власть государя, бояре хлопочут лишь о приобретении богатств и славы, враждуют друг с другом. И сколько же зла они понаделали! Сколько доброхотов отца моего умертвили! Когда же, святой отец, кончится это бесчестие? Потому тщусь я познать законы, бывшие на Руси с глубокой древности, хочу ведать эллинские и латинские законы. — Ваня говорил возбужденно, глаза его горели.

Иоасафа поразили не по-детски серьезные рассуждения юного великого князя.

— Желания твои угодны Господу Богу. Государь должен знать законы, чтобы успешно управлять судьбами людей. Согласен с тобой: много неправды творится на Руси из-за боярской корысти и гордыни. Взять хоть Ивана Шуйского, которого нынче дворецкий Иван Кубенский поколотил в Боярской думе. Болит у меня душа, государь, от сознания, что рядом с тобой нет надежной опоры, опытного наставника.

— Всех, кто был мил мне, бояре злым умыслом умертвили, а те, кто в живых остался, всяк о себе лишь мыслит.

— Дивлюсь твоей мудрости, государь, и впрямь трудно найти верных людей. Подумалось мне, что Иван Бельский мог бы помочь тебе своими советами.

— Иван Бельский сослан Шуйскими на Белоозеро.

— В твоей воле, государь, призвать его на службу из заточения.

Мальчик задумался. Освободить Бельского он, конечно, может, но будет ли прок от того? А ну как боярская вражда усилится?

— Я не против освобождения Бельского из темницы, если Боярская дума на то согласится.

Боярская дума поддержала митрополита и великого князя, повелела освободить из заточения Ивана Федоровича Бельского. За ним был послан нарочный с приглашением «приехать до Москвы». Через несколько дней опальный вельможа предстал перед государем. За время, проведенное в заключении, Иван Федорович сильно изменился: холеное лицо его побледнело, обрюзгло, сеть морщин обозначилась возле глаз.

— Призвал я тебя, Иван Федорович, чтобы ты помог мне в управлении государством. Много дел скопилось у нас, и дела все срочные, не терпящие отлагательств. Решать же их некому.

— Я готов верой и правдой служить тебе, государь.

— Многие государства нас окружают, и с каждым из них мы ведем дела сообразно своей выгоде: с одними крепим дружбу, с иными воюем.

— Верно, государь.

— Как бы мой отец вел себя с татарами, свеями, турками и иными народами?

За время пребывания в темнице на Белоозере Иван Федорович не имел возможности знать, как складывались отношения Русского государства с соседями, тем не менее ответил без промедления, уверенно:

— Великий князь Василий Иванович всегда стремился быть в докончанье со свеями и турками, а что касаемо татар казанских и крымских, то против них он постоянно держал полки наготове, воевод в походы посылал, То же было и при твоей матушке Елене Васильевне. Ныне же, когда властвовать стали Шуйские, воля отца твоего оказалась порушенной. Испугавшись угроз Сагиб-Гирея, они попустительствуют казанцам, позволяют им грабить русские земли вплоть до Мурома и Костромы. Ведомо мне: в угоду Сагиб-Гирею Шуйские честят крымских послов, а в это время сын Сагибов, царевич Имин, грабит каширские места.

Мальчик внимательно слушал боярина, его ответ был ему по душе.

Иван Васильевич Шуйский после оскорбления, нанесенного ему Иваном Кубенским, на несколько дней отстранился от государственных дел. Обида на неблагодарных бояр переполняла его, ему казалось, что юный великий князь не сможет обойтись без него, а потому рано или поздно его призовут во дворец с просьбой взять в свои руки управление государством. Не может же кто попало заменить его, Шуйского, возле государя.

Время, однако, шло, но никто не являлся звать его в великокняжеский дворец. Что бы это могло значить? Уж не обзавелся ли государь иными советниками? Но кто тот наглец, что решился занять его место? Обуреваемый этими мыслями, боярин, смирив гордыню, решил сам наведаться в великокняжеский дворец. Он уже слышал, что Боярская дума приговорила освободить Ивана Бельского из заточения, но никак не предполагал, что так быстро увидит его в покоях государя.

Великий князь, казалось, был озадачен и смущен неожиданным появлением влиятельного вельможи. Бельскому же удалось сохранить величественный и достойный вид.

— Рад видеть тебя, Иван Васильевич, — приветствовал он Шуйского.

Тот пополовел от злости.

— Государь! По какому праву сей человек находится здесь, а не на Белоозере?

Пальцы мальчика, впившиеся в подлокотники кресла, побелели, глаза расширились, потемнели от гнева. Голос прозвучал по-детски звонко:

— Иван Федорович Бельский находится здесь по приговору Боярской думы, по пожеланию митрополита Иоасафа и по моему велению.

— Этот человек присутствует здесь против моей воли, а потому ноги моей не будет в великокняжеском дворце, пока он не уберется отсюда. Не желаю быть в совете с боярами о государевых и земских делах!

Иван Васильевич, резко повернувшись, направился к дверям. Никто его не удерживал. После ухода вельможи мальчик не сразу успокоился. Мысленно он продолжал спор с Иваном Шуйским, поэтому не расслышал голос Бельского:

— Настало, государь, время явить тебе милость своему двоюродному брату Владимиру Андреевичу, который вместе с матушкой Евфросинией томится в темнице. Старицкий князь был в нелюбви с твоей матерью Еленой Васильевной, сын же его ни в чем не виновен перед тобой.

— Хорошо, Иван Федорович, вели освободить из темницы тетушку Евфросинию и ее сына Владимира.

— И еще одна печаль заботит нас с митрополитом, государь. Полвека уже томится в темнице в Переяславле двоюродный брат твоего отца Дмитрий Андреевич Углицкий. В малолетстве он был схвачен по приказу твоего деда Ивана Васильевича за происки отца своего Андрея Большого. В глубокой скорби пребывает он в темнице, вины его перед тобой нет никакой.

Юный князь никогда не видел своего дальнего родственника, но он слышал рассказ о вероломном поимании дедом Андрея Большого Углицкого и его детей. Незадолго до своей смерти дьяк Федор Мишурин поведал ему оправдательные слова Ивана Васильевича, сказанные митрополиту Геронтию: «Жаль мне очень брата, и я не хочу погубить его, а на себя положить упрек, но освободить его не могу, потому что не раз замышлял он на меня зло; потом каялся, а теперь опять начал зло замышлять и людей моих к себе притягивать. Да это бы еще ничего, но когда я умру, то он будет искать великого княжения под внуком моим, и если сам не добудет, то смутит детей моих, и станут они воевать друг с другом, а татары будут Русскую землю губить, жечь и пленить и дань опять наложат, и кровь христианская опять будет литься, как прежде, и все мои труды останутся напрасны, и вы будете рабами татар». Андрей Углицкий скончался в темнице в 1494 году, а его сын до сих пор томится в нятстве. Дмитрий Углицкий, поди, стал в темнице древним стариком. Представив старика с дико вытаращенными глазами и всклокоченными седыми волосами, в грязном истлевшем рубище, мальчик брезгливо передернулся.

— Вели снять с моего родственника оковы.

— А из темницы не выпускать?

— Нет.

Бельский больше не настаивал: о Дмитрии Углицком в Москве мало кто уже помнил, да к тому же человек, всю свою жизнь проведший в темнице, не представлял интереса для него, спешившего обзавестись своими сторонниками. Вместе с тем нельзя было упустить возможности навредить Шуйским.

— Когда я был на Белоозере, дошел туда слух, будто князь Андрей Михайлович Шуйский — наместник псковский — многие злые дела творит.

— Сказывал мне о том отец Иоасаф, и мы решили те слухи проверить. И ежели сыщется, что слухи были верными, мы защитим псковских людишек от злых наместников.

Бельский удовлетворенно кивнул головой.

— Ныне нас казанцы донимать стали, что ни лето, лезут окаянные в нижегородские и суздальские места, под Муром и Кострому. Так ты, государь, оказал бы честь Ивану Васильевичу Шуйскому, послал бы его против татар.

— Этим летом татары вряд ли придут, а к будущей весне мы должны подготовить большое войско во Владимире. С этим войском и пошлем Ивана Васильевича Шуйского.

Бельского поразили не по годам разумные рассуждения юного правителя, он молча преклонил перед ним голову.

Обилен и многошумен торг во Пскове. В более чем сорока рядах идет бойкая торговля съестными припасами да изделиями местных умельцев. Сведущие люди говорят, будто на псковском торгу более тысячи торговых лавок, амбаров, клетей, чуланов, навесов. Привозные товары купцы складывают в гостином дворе приезжих гостей московских. В семидесяти семи амбарах этого двора они держат всякий товар. Здесь же на открытой площадке торгуют маслом коноплевым и коровьим. Другой гостиный двор называется Льняным, в нем идет оптовая торговля северным шелком. Хочешь купить лен в розницу — ступай в особый Льняной ряд. В третьем гостином дворе — Соляном — под навесами лежат груды белоснежной соли, ее продают здесь оптом- «ластами» — по сто двадцать пудов. Ну а для домашних надобностей соль покупай в Соляном ряду. Один из крупнейших на псковском торгу — Щепетинный ряд, в нем торгуют щепетьем — деревянной посудой. На всю Русь славятся иконы псковского письма, которые продают в особом Иконном ряду. Здесь же можно купить мед и воск. Самый богатый Сурожский ряд, где красуются привозные товары: сукна, камка, бухарские зендени, шелк, золото, серебро, скляницы, ладан. В этом ряду лавок не так уж много — всего около шестидесяти, зато привлекают они немало людей, ибо всем охота поглазеть на заморские диковинки, хоть и не каждому они по карману. Много рядов занято торговлей одеждой — Суконный, Сермяжный, Ветошный, Колпачный, Шапочный, Шляпный, Однорядочный, Кафтанный, Шубный, Овчинный, Скорняжный, Бобровный, Терличный, Рукавичный — трудно даже перечислить все.

Богат псковский торг, да ныне поубавился в славе: многие лавки закрыты, никому не охота отдавать задаром свои товары новому наместнику и его ненасытным слугам.

В Иконном ряду повстречались старые приятели-иконописцы, известные во многих местах своим мастерством, — Останя, Яков Якушко, Семен Высокий да престарелый Алексей Малый Глаголь. У пышнобородого Остани от возмущения глаза вылезли из глазниц.

— Слыханное ли дело, — возмущенно кричит он, — чтобы Божий товар воровским образом у мастеровых людей отымали! Вчерась заявился в мою лавку ключник нового наместника, сгреб пяток икон и, ничего не заплатив, поволок к себе домой.

Яков только рукой махнул. Долговязый Семен кашлянул в кулак и поведал о своих бедах:

— А меня и того чище обобрали — пришел тиун наместника Мисюрь Архипов, отложил самые лучшие иконы и велел мне отнести на его двор.

— И ты отнес?

— Что же было делать? Не отнесешь — тебе же хуже будет. Тимофея Андреева, колокольных дел мастера, наместник Андрей Шуйский заставил сварить колокол для своей церкви в Заволжье, тот было не подчинился приказу, так его в кровь избили слуги наместника и не посмотрели, что Тимофей своим мастерством на всю Русь славен. Ученики его — Прокофий Григорьев да Кузьма Васильев попытались было унять драчунов, так их тоже крепко побили.

— Ну и дела! Верно в народе говорят: наместники наши — Андрей Шуйский да Василий Репнин-Оболенский свирепы яко львове, многих добрых людей поклепали. Мастеровых все заставляют делать даром. За чем ни обратись к ним, за все требуют поминки. Видать, сильно мы прогневили Господа Бога своими грехами, коли он послал нам таких наместников. — Останя рукавом смахнул пот со лба.

— Не везет нашему граду! После смерти великого князя Василия Ивановича прибыл к нам Колтырь Раков. Много бед приняли мы от него, немало новых пошлин установил он. В бытность великой княгини Елены Колтырь был выведан из Пскова. Только вздохнули, а уж новая беда нагрянула в лице лютых наместников. Верно Останюшка молвил: прогневили мы Господа Бога. О том и знамение было.

— Какое знамение, Семен?

— В Трофимов день незадолго до приезда князя Шуйского в Запсковье сильный пожар приключился.

— Оттого и запустение в нашем граде, — вмешался в разговор коротконогий Якушко, — мастеровые люди потихоньку перебираются в другие города. Посад ныне совсем опустел — кому охота труды рук своих задаром ворам отдавать? Торг оскудел, а все отчего? Оттого что люди наместников сами торгуют, а псковским людям, владеющим таким же товаром, торговать не велят, доколе сами все не распродадут. Псковичи от такой торговли великие убытки терпят.

— Хорошо бы только торговали, — заговорил Алексей Глаголь, — а то ведь как тати грабят приезжающих на торг пригорожан. Охота ли тем во Псков на торг ехать? Рыба ищет где глубже, а торговый человек — где лучше. Оттого дороговизна страшенная, ни к чему не подступись. От такого насильства и татьбы многие люди с посада разошлись по другим городам. Тем же, кто остался, совсем житья не будет, ведь с оставшихся посадских людей наместники и их тиуны корм свой, а праведчики и доводчики — побор взимают сполна.

Яков нерешительно переступил с ноги на ногу. — Что же нам делать-то? Может, тоже в бега удариться?

— Ну нет! — решительно возразил Останя. — Не так уж много у нас добра осталось, да и то бросать жалко. Нужно бы нам наших наместников немного приструнить.

— Их приструнишь! Да они кого хошь словно вошь раздавят.

Семен Высокий почесал в затылке. Понизив голос, он обратился к товарищам:

— Я так разумею: нужно нам всем сговориться да подать великому князю челобитную на наместников.

— Так ведь великий князь мал, что он сделает с этим вором Шуйским?

— Твоя правда, Останя, — великий князь и в самом деле мал. Так ведь ныне при нем Иван Бельский всем справует, ему и нужно подать нашу челобитную. Слышал я, Бельский не больно честит Шуйских из-за того, что те сослали его на Белоозеро.

— Так что же он их терпит, а не посадит за сторожи?

— Сил, видать, маловато. Род Шуйских велик и влиятелен, с ними так просто не сладить.

— Ты, Семен, сказывал: следует нам подать челобитную на наместников великому князю. Так ведь не от себя же только мы ее напишем?

— Челобитная должна быть от всех псковичей, а чтобы великий князь внял нашей просьбе, надобно привлечь на свою сторону и псковских бояр.

— Вряд ли бояре станут писать челобитную, они одно ведают — Шуйскому поминки таскать да друг на друга ябедничать.

— И среди бояр немало недовольных наместниками, взять хоть Соловцова Федора Леонтьевича. Всюду открыто говорит он о неправдах, чинимых ими.

— Соловцова за правду все псковичи почитают, нужно бы к нему пойти посоветоваться насчет челобитной.

В доме псковского наместника Андрея Михайловича Шуйского веселое гулянье. Хозяин дома, развалившись, сидит на лавке в красном углу. В палате душно, остро пахнет вином. Влажной рукой боярин расстегнул последнюю пуговицу на рубахе, обнажив жирную волосатую грудь.

— Тебе, Андрей Михалыч, — льстиво говорит ему тиун Мисюрь Архипов, — не во Пскове, а в Москве бы быть наместником.

— Будем, Мисюрь, и в Москве, дай времечко — крепко посчитаюсь я с Иваном Бельским!

— Ох и повеселились бы мы в Белокаменной! А тут что? Чуть пошарили по торгу — весь торг разбежался, потешились в посаде — посад будто ветром сдуло. И все псковичи, словно волки голодные, на нас смотрят.

— Я их научу, как надлежит смотреть на боярина Шуйского! Избалованы псковичи вольницей, да мне все нипочем, всех в бараний рог согну!

Андрей Михайлович с силой ударил по столешнице. Спавший на противоположном конце стола Юшка Титов открыл один глаз, пристально посмотрел на боярина, широко зевнул и тихо проговорил:

— Слышал я ныне, как псковские иконописцы на весь торг супротив тебя, Андрей Михалыч, речи вели. А потом пошли к боярину Соловцову.

На лице наместника возникла злая усмешка.

— Долго ли они были у Соловцова?

— Долго, боярин, я уж закоченел весь, их ожидаючи. Вышли иконописцы от Соловцова затемно и все о чем-то лопочут. Я незаметно пошел за ними следом, чтобы проведать, не замышляют ли они чего худого супротив тебя. Слышу, говорят о какой-то челобитной великому князю.

— Все поведал?

— Все, боярин.

— Плевал я на их челобитную! Великий князь мал и несмышлен, не ему указывать нам, Шуйским, что мы должны делать. А боярин Соловцов дюжа мне не нравится. Все прочие бояре поминки несут, а он, видать, и не помышляет почтить поминками наместника.

— Он не только поминки не приносит, но и хульные речи о тебе всюду говорит.

— Вон как! Так мы заставим многодумного боярина чтить наместников. Ты, Юшка, ступай на кладбище, раскопай свежую могилу, исколи рогатиною мертвеца и…

Юшка понимающе кивнул головой.

Утром ключник боярина Соловцова Аким вышел на двор, чтобы выдать кухарке съестные припасы, и обомлел: на крыльце лежал труп мужика, весь изуродованный — глаза выколоты, уши отрезаны, нос обрублен, зубы разбиты, все тело изранено то ли ножом, то ли мечом. Ключник сразу сообразил, в чем дело. С приездом нового наместника во дворах знатных, но строптивых псковичей стали находить изуродованные трупы. Теперь, выходит, и до его хозяина Федора Леонтьевича добрались. Не миновать беды!

«Что же делать-то? Бежать к боярину и разбудить его? А вдруг, пока я стану будить его да сказывать, что случилось, кто-нибудь увидит мертвеца и донесет наместнику? Лучше я наперед спрячу его в амбаре, а уж потом доложу боярину».

Аким подозрительно осмотрелся по сторонам. Было раннее утро, на занесенной снегом улице не видно ни души. Ключник немного успокоился, рукавом смахнул пот со лба. Подхватив мертвеца за плечи, он втащил его в амбар, сунул в щель между клетями, прикрыл сеном.

Явилась кухарка. Аким поспешно выдал ей съестные припасы и хотел было бежать к Федору Леонтьевичу, но в это время в ворота громко постучали.

— Эй, хозяева, немедля откройте ворота, тиун наместника хочет видеть боярина Соловцова!

Испарина проступила на лице Акима, ноги его задрожали, сделались непослушными, словно тряпичными. Ворота с треском распахнулись, и во двор ввалилась орава наместничьих слуг. Впереди с важным неприступным видом шел тиун Мисюрь Архипов, рядом с ним семенил Юшка Титов.

На крыльце дома в небрежно наброшенной на плечи бобровой шубе появился боярин Федор Леонтьевич, молодой и крепкий еще мужик с чистым открытым лицом.

— Что случилось? Кто позволил вам врываться в чужой дом?

Мисюрь остановился напротив боярина, нагло оглядел его с ног до головы.

— Ведомо стало нам, боярин, что на твоем подворье случилось душегубство.

— Душегубство? Уж не приснилось ли оно тебе?

— Нет, не приснилось, боярин. Люди видели, как ты ни за что ни про что прикончил невинного человека и приказал своим людям спрятать убитого в амбаре.

Боярин перевел взгляд на Акима.

— Федор Леонтьевич ни в чем не виноват, — залепетал тот. — Вышел я утром на двор, гляжу, человек убитый лежит на крыльце.

— Вот видишь, боярин, душегубство все же приключилось, твой слуга признался в том. — Мисюрь повернулся к Акиму. — Куда же ты дел убитого боярином человека?

— Да не убивал Федор Леонтьевич никого, вот вам истинный крест!

— Показывай, куда подевал убитого боярином!

— Да вой он в амбаре лежит. Положил я его туда и хотел Федору Леонтьевичу доложить, да не успел.

— Ты нам зубы не заговаривай! Боярин убил безвинного человека, а тебе велел замести следы, чтобы никто не проведал о душегубстве. Люди все видели и сказали мне. Кто видел, как боярин Соловцов прикончил человека?

— Я видел, — выступил вперед Юшка Титов.

— Свяжите боярина и отведите в темницу, там мы узнаем правду подлинную и подноготную.

Слуги наместника набросились на боярина, но тот легко разметал их.

— Как перед Богом говорю вам всю правду: не убивал я никого, напраслину на меня возводит сей человек!

Из амбара выволокли мертвеца.

— Да вы гляньте, люди добрые, как изуродовал боярин безвинного человека! — на всю улицу завопил Мисюрь. Толпа в ответ заревела по-звериному. — А слуга-то его сенцом убиенного присыпал, чтобы скрыть неправое дело. Вяжите их обоих и ведите в темницу!

Соловцова опрокинули, связали и поволокли со двора. Следом со связанными руками шел ключник Аким.

В палате великого князя митрополит Иоасаф и боярин Бельский вели беседу о государственных делах.

— Ведомо стало нам, — тихо и внятно говорил Иван Федорович, — что Жигимонт несколько лет назад послал сказать литовской Раде, что до истечения перемирия с Москвой остается только три года и потому надобно думать, как быть в случае новой войны. В своем послании он писал: «Что касается до начала войны с нашим неприятелем московским, то это дело важное, которое требует достаточного размышления. Не думаю, чтобы жители великого княжества Литовского могли одни оборонить свою землю без помощи наемного войска. Вам, Раде нашей, известно, что первую войну начали мы скоро без приготовлений, и хотя земские поборы давались, но так как заранее казна не была снабжена деньгами, то к чему, наконец, привела эта война? Когда денег не стало, мы вынуждены были мириться. Какую пользу мы от этого получили? Если теперь мы не позаботимся, то по истечении перемирия неприятель наш московский, видя наше нерадение, к войне неготовность, замки пограничные в запущении, может послать свое войско в наше государство и причинить ему вред. Так, имея в виду войну с Москвою, объявляем вашей милости волю нашу, чтоб в остающиеся три года перемирных на каждый год был установлен побор: на первый год серебщизна по пятнадцать грошей с сохи, на второй год — по двенадцать, на третий — по десять; чтоб эти деньги были собираемы и складываемы в нашу казну и не могли быть употреблены ни на какое другое дело, кроме жалованья наемным войскам».

Закончив чтение грамоты, Бельский отложил ее в сторону. Юный государь думал о том, какие последствия для Руси могут быть из принимаемых Жигимонтом мер. Срок перемирия с Литвой истекает в этом году. Будет ли заключен новый мир или последует длительная кровопролитная война, он не знал. Это зависело от его советников, поэтому он внимательно вслушивался в речь митрополита Иоасафа:

— Война нам сейчас ни к чему, поэтому после окончания перемирия следует поговорить с литовцами об освобождении пленных.

— Литовцы, святой отец, в обмен на пленных требуют Чернигов и шесть других городов. Впрочем, Жигимонт для нас пока не опасен, хотя бы он и подготовился к войне с нами. Плохо то, что он постоянно сносится с крымцами, подбивает их к походу на Русь.

— Очень сожалею, Иван Федорович, но твой ближний родственник также пособляет ему в этом деле.

Бельский досадливо покраснел при упоминании о происках в Крыму брата Семена. Ему было известно: минувшей осенью отъезжик писал Жигимонту, будто он сумел отвратить поход крымцев на Литву, и взял с хана клятву, что тот весною двинется на Москву. В знак благодарности литовский король послал своему верному слуге сто коп грошей, а королева добавила от себя денег. Иван Федорович надеялся использовать свое высокое положение при великом князе для возвращения Семена в отечество. Не так давно он отправил к нему гонца с охранной грамотой для брата.

— До меня дошли вести, — поборов смущение, проговорил Бельский, — что крымский царь захворал и теперь вряд ли пойдет на Москву.

— Государь, — обратился митрополит Иоасаф, — из Пскова приехали к тебе люди с челобитной.

— Где же они? — живо спросил тот. Ему наскучили речи о литовцах и татарах.

— Псковичи ждут твоего зова.

— Пусть войдут.

Челобитчики чинно вошли в великокняжескую палату, земно поклонились юному государю.

— Великий князь всея Руси, Иван Васильевич, — выступил вперед пышнобородый Останя, — народ псковский прислал нас вместе с челобитной на наместника Андрея Михайловича Шуйского. Его люди, яко дикие звери, грабят и убивают псковичей, заставляют делать все для них даром. Бояре носят Шуйскому поминки. От тех бед великое запустение в нашем граде. Многие посадские люди, не желая терпеть притеснений, подались в другие города и веси, торг оскудел, жизни совсем не стало нам от такого наместника. Потому бьем тебе челом и слезно молим отозвать Андрея Михайловича Шуйского и дать нам другого наместника.

Пока псковичи излагали свои обиды на наместника, Ваня вспомнил свои — как волокли в темницу Ивана Овчину, как уводили в монастырь мамку Аграфену Челяднину, как убили любимого дьяка Федора Мишурина. Ко всем этим делам приложил руку Андрей Шуйский, и он никогда не простит ему этих обид. Но настало ли время казнить нелюбимого боярина? Что скажут по поводу несправедливостей, чинимых Шуйским, его советники?

— Все ли вы поведали мне, псковичи?

Вперед вышел известный на всю Русь колокольных дел мастер Тимофей Андреев.

— Хочу сказать еще, государь, что Андрей Шуйский большую неправду чинит тем, кто не потакает ему. Многим большим людям псковским слуги наместника подбросили покойников, вынутых из свежих могил и изуродованных до неузнаваемости. И людей тех, обвинив в душегубстве, заключили в темницу.

— Святотатство какое! — не сдержал своего гнева митрополит.

— Обещаю вам, псковичи, разобраться в вашем деле, и если окажется сказанное вами правдой, Андрею Шуйскому не поздоровится. Ступайте и скажите всем псковским людям, что великий князь помнит о них.

Псковичи низко поклонились и вышли из палаты.

— Святотатство какое! — повторил Иоасаф. — Мертвых из земли изымают и уродуют!

Иван Федорович Бельский напряженно думал, как повернуть жалобу псковичей в свою пользу, во вред Шуйским. Если Андрея Михайловича отозвать с наместничества, он явится в Москву и сразу же начнет пакостить ему, Бельскому. Посадить его за сторожи вряд ли удастся — мало ли чего творят наместники по городам и весям! Поэтому, когда великий князь вопросительно посмотрел на него, Иван Федорович сказал так:

— Я думаю, надо пожаловать псковичей грамотой, которая позволяла бы им самим обыскивать и судить лихих людей, разбойников и воров, не водя их к наместнику. Пусть этот суд творят выборные добрые люди. Что же касается Андрея Михайловича Шуйского, то его следует отозвать с наместничества и послать на время в собственные владения в Заволжье.

— Одобряю намерения Ивана Федоровича, — согласился митрополит Иоасаф.

— Пусть будет по-вашему.