В день Федора Стратилата инокиня Софья поднялась спозаранку. Еще солнце не выглянуло из-за дальнего лесочка, а она уже обошла почти весь монастырь, осматривая поставленные с вечера в разных местах глиняные плошки, позаимствованные в трапезной. Ее сопровождали две молодые монашки — дочери скончавшегося в заточении десять лет назад новгород-северского князя Василия Ивановича Шемячича. Обе они чернооки, черноволосы — в бабку-гречанку, которая, как утверждает молва, знала тайны чародейства. Мать Таифа помоложе, движения у нее плавные, взгляд кроткий, доверчивый. Старшая из сестер, мать Меликея, росточком повыше, телом посуше, взглядом построже. Сестры Шемячичевы увязались за инокиней Софьей, помогают ей перевертывать и осматривать плошки.

Седенькая ветхая Евфимия — матьТаифы и Меликеи, постелив на ступеньках собора толстый коврик, сидит в ожидании восхода солнца. Ей хорошо видно Соломонию, дочерей, привольные дали. День занимался ясный, теплый, и это радовало старушку: на Стратилата тепляк- пошли овсы наспех. Стратилатовы росы вещие: большие росы в этот, день — к хорошим льнам да высокой конопле. Сегодня праздник колодезных дел мастеров, которым уподобилась инокиня Софья. Они отыскивают подземные водные жилы и приступают к копанию колодцев. Не зря в народе говорят: «На Федора Стратилата колодцы рой». Потому этот день именуют еще днем Федора Колодезника.

— Матушка Софья, глянь, как сильно эта плошка запотела, нигде такой росы не было.

— Верно, Таифушка, здесь и буду я рыть колодец.

Монахини стояли возле сильно разросшегося куста смородины, под которым пышно распустилась трава. Опытный колодезник и по этой примете мог бы сказать, что именно тут залегает водная жила, потому как поговорка есть: «Зелена трава-недалече вода».

— Матушка Софья, дозволь помочь тебе копать колодец, — попросила Меликея.

— Нет, мои милые, я одна выкопаю его. Это мой обет в честь сына, да пошлет Господь Бог свою милость ему, где бы он ни был. А вы отнесите пока эти плошки в трапезную.

Молодые инокини ушли. Солнце показалось из-за края неба, и словно кто-то рассыпал по траве пригоршни бриллиантов — заискрились, заиграли на солнце капли росы.

«Благодать-то какая», — помыслилось Софье, Она взяла лопату, вонзила ее в землю. Копать было трудно, лопата с комом земли то и дело норовила вывернуться из рук, но монахиня не чувствовала усталости, радость не покидала ее, ибо верилось, что сын Георгий жив и настанет час, когда они обязательно встретятся. Какие милые, славные дочери у Евфимии»! А ведь было время, когда они ненавидели ее.

Соломония прибыла в Суздаль в самом конце ноября 1525 года и после памятного разговора с игуменьей Ульянеей направилась в отдаленную келью. Все было немило ей, поэтому она не смотрела по сторонам. И вдруг услышала крик:

— Смотрите, вон идет жена великого князя Соломония. Покарал ее Господь за клятвоотступничество!

Голос показался знакомым. Возле тропинки стояли три монахини, в старшей из которых Соломония тотчас же признала жену Василия Ивановича Шемячича Евфимию, а рядом с ней ее дочерей. Вспомнилось, как торжественно встретил муж Василий Иванович новгород-северского князя и его семейство, как мило беседовала она в своих покоях с Евфимией и ее дочерьми. Было в них — в Шемячиче и его жене — что-то общее, какая-то особая стать, красота, улыбчивость, открытость людям. Великий князь был совсем не таким, и, возможно, осознавая это, он завидовал Шемячичу.

— Прости, Евфимия, — нерешительно произнесла Соломония.

Та гневно сверкнула черными глазами.

— Не желаю видеть тебя, гадину. Заманили нас в ловушку и поймали. Звери вы, а не люди!

От этих слов стало мерзко на душе. Но чем она могла оправдаться? Как жаль, что за всю длительную совместную жизнь с Василием Ивановичем она никогда не усомнилась в его порядочности и справедливости. Казалось, не бабье дело — судить о делах мужа, великого князя. И только теперь, будучи заточенной в монастырь, смогла правильно оценить его. А был он скрытен и расчетлив, не гнушался перешагнуть крестное целование.

Примирение с Евфимией произошло после разлучения с сыном. Та сама подошла к ней, и они, обнявшись, долго плакали. А позднее монахини постоянно ходили вчетвером- Софья, Евфимия, Меликея и Таифа. Особенно неразлучными они стали после смерти игуменьи Ульянеи.

Вечер пришел тихий, безветренный. После освящения нового колодца решили опробовать его. Вода в бадье оказалась чистой, прозрачной, вкусной.

— Удивила ты меня, Софьюшка, — произнесла Евфимия, — кто бы мог подумать, что бывшая великая княгиня способна на такой подвиг. Вон сколько глины перелопатила!

— Для счастья кровного сына и не то можно совершить, любезная Евфимия. Лишь бы Господь Бог сподобил лицезреть его. Ему ведь сейчас тринадцать годков исполнилось, совсем большой, поди, стал.

— Смотрите, кто-то приехал, — произнесла Таифа, показывая в сторону Святых ворот.

Из-под арки показался всадник и лихо устремился к келье игуменьи.

— Кто бы это мог быть? — недоумевала Соломония. — А ну как он весточку привез о моем Георгии? Пойдемте к игуменье.

Навстречу им уже бежали люди.

— Евфимия, Евфимия, куда же ты запропастилась? К тебе гонец из Москвы с важной вестью, от самого великого князя!

— Ко мне? — удивилась и засуетилась старушка, — А я здесь, здесь я!

Розовощекий молодец горделиво произнес:

— Великий князь всея Руси Иван Васильевич жалует тебя старицу Евфимию, сельцом Глядково Суздальского уезда.

— Дай-то Бог здравия юному великому князю!

У Соломонии заныло сердце.

«Не Ивашка, а мой сын Георгий должен быть великим князем1 Но где он, где?»