Пять лет из одного края Киевской Руси в другой переливаются легенды и сказания о походе на Царьград великого князя Олега-русича, которого народ славянский называл вещим.

Уж он и лютый, ох как много народа поубивал-потопил, из коих много было и словенов балканских, и греков христолюбивых! Уж он и хитрый-прехитрый: вон как византийских царей обманул, двоих императоров, да синклит и патриарха, никого не пощадил, перехитрил и столько привез золота, серебра, парчовых и шелковых тканей, что из шелка пурпурного приказал паруса сшить для своих русьских ладей, а славяне, мол, и кропяными обойдутся! Это когда же славяне паруса из крапивушки деяли? Что же это мы, не умеем лен прясть да полотняных парусов не можем сотворить? Нет, и все тут! Пусть киевляне сами увидят, кто с каким богатством из похода возвращается и кто чего стоит!.. Ну, погоревали славяне, нацепили кропяные паруса и поплыли к Киеву рассказать, каков он великий киевский князь, этот русич Олег.

А тут ветер, как возьми, как разыграйся, все крапивушкины паруса растрепал, разорвал да по морю разметал! Увидел хитрый князь Олег-русич, что славянские струги к берегу просятся, приказал им сменить паруса на холстины. Так и прибыли в Киев: русичи с шелковыми алыми парусами, а славяне с парусами холстяными. Вот и ходи после этого на клич княжий, воевать, кровь проливать! — глаголили славяне одну сказку за другой, иногда горюя просто так, ради словца красного, а иногда стараясь заразить чью-нибудь душу злобной ненавистью к русичам.

Олег знал, что народ славянский любит сказки сказывать, да и чем еще можно занять себя и детей осенними и зимними вечерами, но считал для себя бесполезным делом запрещать складывать сказания о жизни и походах великого киевского князя Вещего Олега. Важнее для него было устроить жизнь в подданных ему городах так, чтобы в них расцветали торговля, ремесло, но и ратное дело при этом было бы на первом месте. Он следил сам за отправкой ладей в Новгород и Переяславль, в Чернигов и Полоцк, в Любеч и Смоленск и получил от своих бояр известие, что византийские дары доставлены в целости и сохранности и что малые князья обижаются на великого князя, что стал редко к ним заезжать.

— Будто легко на старости лет куда-то с места двигаться! — ворчал в ответ на это постаревший великий князь.

Он часами сидел в своей гридне даже в летние вечера возле любимой печи, выложенной причудливой огнеупорной керамической византийской плиткой, и, любуясь игрой огня, вел тихие беседы со своими «Лучеперыми» друзьями, детьми и внуками. Здесь часто были возмужавший Ингварь Рюрикович со своей красавицей женой, с интересом слушавший рассказ старого князя о его походах в Хазарию и Византию. Здесь всегда были Любар с Верланой, Ленк с Ясочкой. Здесь постоянно бывал Стемир со своей греческой женой, тихонько перешептывавшейся с Рюриковной, женой великого князя Олега, здесь были Карл Ингелот, именитый фриз, со своими меченосцами, иногда допускались иностранные послы и купцы, а также средняя дочь великого князя — Верцина со своим мужем епископом Айланом.

— Ну, что вы ворчите, великий князь! — улыбаясь, ласково проговорила жена Ингваря, пребывающая в самом прекрасном возрасте: ей недавно минуло двадцать три года, но детей ей боги не дали. Она любила яркие наряды и проводила много времени возле жены Стемира, пытаясь перенять у гречанки умение шить и плести кружева.

Олег любил смотреть на ее красивые наряды, напоминавшие ему наряды Экийи, любил слушать ее вопросы и меткие замечания, а иногда даже ловил себя на мысли, что ежели бы бог Святовит был милостив и сбросил великому князю лет двадцать, то он выпроводил бы Ингваря Рюриковича княжить в какой-нибудь северный или, наоборот, южный край и взял бы эту плесковскую красавицу во четвертые жены!..

Но бог Святовит хочет от великого князя Киевской Руси другого! Он хочет…

— Что ты сказал, Карл Ингелот? — спросил вдруг Олег фриза и, не ответив Ольге, повернулся к потомку знаменитого пирата Аркона.

— Я говорю, что хитрецы греки опять продержали на довольствии наших купцов не шесть месяцев, а только четыре, — проговорил Карл Ингелот, задержав взгляд на плесковской княжне.

Ольга сделала вид, что польщена его вниманием.

— Ну, стало быть, греки соскучились по моей рати! — улыбнулся Олег, наблюдая за женой племянника и чуя, что ей никто не нужен из присутствующих в его гридне мужчин.

— Нет, дядя Олег! — тихо сказала Ольга. — Рать необязательно посылать. Надо слова клятвы заверить письменным документом, как это делают все европейские короли! — ласково посоветовала она, и в гридне великого киевского князя стало так тихо, как никогда еще не бывало.

— А я думал, что тебя, невестушка, кроме красивых одеяний, не интересует ничто! А ты, оказывается, дела государевы защищать учишься! — медленно и немного растерянно проговорил Олег. — Что скажут мои «Лучеперые»? — взглянул он вдруг на Стемира.

— Устами красавицы истина глаголет! — смеясь, ответил Стемир. — Завидую Ингварю! Такую жену сумел найти! Вот это Рюрикович! — тихо проговорил он, чтобы не слышала его жена Невелла.

— Ну, коли так, то я немедля велю отправить в Царьград послов и подписать там мирный договор о правилах торговли русьских купцов в Константинополе! Пусть вечно чтят и помнят лукавые христолюбцы тот мирный договор, который заключал с ними сам Олег Вещий!

— А красавиц с собою можно взять в путь-дороженьку? — смеясь, спросил Карл Ингелот, с вызовом поглядывая на Ольгу.

— Ну нет! С красавицами я останусь, а то вас назад домой не дождешься.

В гридне завыли шутливым воем все «Лучеперые», но знали, что князь уже не шутит — надо готовить посольство, чтобы закрепить устный договор письменным документом.

Месяц спустя договор был подписан.

Олег держал пергамент дрожащими руками, читая медленно и вдумчиво:

«Мы, от роду Русьского, Карл Ингелот, Фарлаф, Веремид, Рулав, Гуды, Руальд, Карн, Флелав, Рюар, Актутруян, Лидулфост, Стемир, посланные Олегом, Великим Князем Русьским, и всеми сущими под рукою его Светлыми Боярами к вам, Льву, Александру и Константину — Великим Царям Греческим, на удержание и на извещение от многих лет бывшия любви между Христианами и Русью, по воле наших Князей и всех сущих под рукою Олега, следующими главами уже не словесно, как прежде, но письменно утвердили сию любовь и клялися в том по закону Русьскому своим оружием.

Первым словом, да умиримся с вами, Греки! Да любим друг друга от всея души и не дадим никому из сущих под рукою наших Светлых Князей обижать вас: но потщимся, сколь можем, всегда и непреложно соблюдать сию дружбу! Также и вы, Греки, да храните всегда любовь неподвижною к нашим светлым Князьям Русьским и всем сущим под рукою Светлого Олега. В случае же преступления и вины да поступаем тако…

Вина доказывается свидетельствами; а когда нет свидетелей, то не истец, но ответчик присягает, и каждый клянется по вере своей…»

— Так! Именно тако и должно быть! — сказал он, улыбаясь, и продолжил чтение:

«Русин ли убиет Христианина или Христианин Русина, да умрет на месте злодеяния! Когда убийца домовит и скроется, то его имение отдать ближнему родственнику убитого, но жена убийцы не лишается своей законной части…»

Олег прочитал третье условие договора и нахмурился: «Да! О наследии жен и дщерей думать надо всегда!..»

«Кто ударит другого мечом или каким сосудом, да заплатит пять литр серебра по закону Русьскому; неимовитый же да заплатит что может… да клянется по Вере своей, что ни ближние, ни друзья не хотят его выкупить из вины: тогда увольняется от дальнейшего взыскания…

Когда Русин украдет что-либо у Христианина или Христианин у Русина и, пойманный на воровстве, захочет сопротивляться, то хозяин может убить вора и не бысть за то наказуем.

Когда ветром выкинет Греческую ладью на землю чуждую, где случимся мы, Русь, то будем охранять оную вместе с ее грузом, отправим в землю Греческую и проводим сквозь всякое страшное место до бесстрашного…». Олег читал без устали, бормоча про себя особо понравившиеся выражения, а иногда вытирал слезы, текущие помимо его воли. «Ах как жаль, что стал я так стар, что не мог сам… Надо бы отблагодарить моих верных «Лучеперых», да и христиан тоже. И Исидор, и Айлан знают, что делают! Помогли и слог, и суть определить. Гляди-ка, все изложили так, как я и требовал!» — бормотал про себя великий князь и гордо прочитал следующие строки:

«Ежели между купцами и другими людьми Русьскими в Греции будут виновные и ежели потребуют их в отечество для наказания, то Царь Христианский должен отправить сих преступников в Русь, хотя бы они и не хотели туда возвращаться!.. Да поступают тако и Русьские в отношении ко Грекам!

Для верного исполнения сих условий между нами, Русью и Греками, велели мы написать оные киноварью на двух хартиях. Царь Греческий скрепил их своею рукою, клялся Святым Крестом, нераздельною Животворящею Троицей единого Бога и дал хартию нашей Светлости; а мы, Послы Русьские, дали ему другую и клялися по закону своему, за себя и за всех Русьских, исполнять утвержденные главы мира и любви между нами, Русью, и Греками. Сентября во вторую неделю… девятьсот одиннадцатого года».

— Ты бы, великий князь, сначала на дары императора Льва посмотрел! Смотри, сколько золота, парчи и диковинных фруктов прислали тебе братья-императоры, чтобы ты поправлял здоровье свое! — проговорил Стемир, глядя на великого князя с сожалением: как быстро мы состарились, друже, говорил его взгляд, и Олег, поняв его, отмахнулся:

— А, это не мне! Это надо всем вам! За ваш тяжкий труд! За любовь ко мне! Низко кланяюсь вам за это! — И он поклонился в пояс своим «Лучеперым» друзьям, а затем проговорил извиняющимся тоном: — Правда, я должен и христолюбцев наших отблагодарить. Айлан, прошу тебя, подойди ко мне.

Айлан, как всегда стоявший в самом дальнем углу княжеской гридни, услышал приказ великого князя и вздрогнул: неужели князь снизошел до христиан? Он медленно, стараясь не показывать ни своей рыцарской выучки, ни торжества своего терпения, подошел к великому князю и, поклонившись ему, спокойно спросил:

— Князь изволит меня о чем-то спросить?

— Да, Айлан. Сначала скажи, что бы ты хотел получить за то, что написал договор с греками, — Олег с любопытством разглядывал зятя, облаченного в стихарь, подпоясанный широким поясом, и фелонь.

— Я хотел бы получить от тебя, великий князь, только одно — любовь и веру, — искренне ответил Айлан и понял, что совершил ошибку.

— Неужели тебе мало того, что я выделил твоей пастве весь западный угол Киева? Строй там чего хочешь! Учи своих прихожан чему хочешь! Разве я обидел хоть одного твоего христианина? — Олега обидел отказ зятя взять хоть немного золота.

— Хорошо, великий князь! Я возьму двадцать литр золота, чтобы украсить алтарь в своем храме, — спохватившись, проговорил Айлан, и все засмеялись.

— Ладно! Возьми сто литр золота и укрась алтарь и иконостас в своем храме Илии Пророка яко подобает! — раздобрился Олег, и Айлан велел Исидору подойти к княжескому столу и взять выделенную им долю.

— А что еще хочет от меня великий киевский князь? — спросил Айлан после того, как Исидор забрал золото и отошел в дальний угол гридни.

— Я хочу, чтобы ты поведал нам, как живут оба брата-императора в Византии, — строго спросил Олег, и Айлан понял, куда он целит.

— Они живут не по заповедям Христа, великий князь, — нехотя ответил Айлан.

— Расскажи, Айлан, — повелительным тоном потребовал Олег.

Все расселись вокруг огромного стола, на котором еще лежала груда дорогих подарков от византийских императоров, и приготовились слушать монаха.

— Оба брата-императора сейчас тяжело больны, — с трудом начал Айлан.

— Чем они хворы?

— Невоздержанием.

— Объясни толково, — снова потребовал Олег.

— Оба брата с ранней молодости вели распутный образ жизни, который всегда имеет плачевный результат — раннюю смерть. Никто не знает, сколько точно у них жен и наложниц… Оба брата ненавидят друг друга. У императора Льва есть сын, наследник Константин. А у императора Александра детей нет. Но он питает страстную любовь к двум сановникам славянского происхождения и одного из них хочет сделать своим преемником, — тяжело проговорил Айлан.

— Но ведь есть наследник по крови — Константин! — возмутился Олег.

— Воспользовавшись тяжелой болезнью старшего брата, император Александр хотел сделать Константина евнухом своего гарема, — еле слышно продолжил Айлан и переждал бурю возмущенных восклицаний.

«Зачем ты это говоришь! — горел злостью взгляд Ингваря, устремленный на Айлана. — А ты, Олег, зачем заставил этого епископа рассказывать при всех эти подлые вести из жизни греков-императоров? Чтобы я отвесил тебе, великий князь Киевской Руси, низкий поклон за то, что ты позволил мне жить в тишине и полном покое?» — едва не закричал Ингварь, метнув взгляд на Олега, и понял, почему его великому дяде понадобилось потешать нынче всех тайнами из жизни византийского двора.

— Так спасли императора Константина от дядюшки? А, Айлан? — в установившейся тишине спросила Ольга, как всегда в последнее время сидевшая рядом с великим князем.

— Патриарх Евфимий молился Христу и днем, и ночью о спасении наследника и вымолил у Бога достойную жизнь для императора Константина, — тихо оповестил всех Айлан и тяжело вздохнул.

— Ну, я это к тому, что Христос твой еще не покарал царствующих во зле императоров, ну да Бог твой им судья; а я одного прошу, дорогой мой зятюшка, меня в свою веру больше не сватай! Я язычник, и хоть дюже бедовый по молодости бывал, но сравниваться с делами твоих христиан-правителей не собираюсь! Ибо мой верховный жрец больше мне пользы приносил, чем твои советы! — сердито сказал Олег.

Все громко и беззаботно посмеялись, а Олег, выждав тишину, вдруг объявил:

— Бастарн! Мне нынче… Рюрик приснился!

В гридне все замолчали, настороженно посматривая то на верховного жреца, то на великого князя, а тот вдруг, обращаясь к Ингварю, спросил:

— А тебе, сынок, отец не снится?

— Нет пока, — угрюмо ответил Ингварь и отвернулся от дяди.

— Ему все время снится почему-то наша плесковская смотровая вышка, — удивленно проговорилась Ольга.

— Ах да! Вальдс в Плескове построил высокую сторожевую вышку! Надо бы и в Киеве подрастить старожилку, а то маловата становится: город растет вширь, и не все теперь с нее видать! — подхватил Олег, но быстро оборвал себя. — Вот умру, тогда Ингварь для тебя, красавица, построит в Киеве самую высокую старожилку! — неожиданно сказал он мрачно и глянул племяннику в затылок.

— Готовься, Ингварь, к государевым делам присматривайся!.. Но прежде мы с тобой объедем всю нашу Русь, и ты полюбишь ее всем сердцем, как родину! Да будет тако, молчаливый племянничек? — с угрозой в голосе спросил Олег, и снова в гридне воцарилась напряженная тишина.

Все смотрели на Ингваря и ждали от него ответа.

Княжич нахмурил свое красивое женственное лицо и изучающе посмотрел на дядю. «Вот уж не знаю, вытерплю ли я тебя в такой долгой поездке! Никуда я не хочу с тобою ехать! Надоел ты мне со своими советами!..»

Ингварь с откровенной ненавистью смотрел на дядю и молчал с тем упорством, с каким дядя ожидал от него ответа.

— Все ясно, — глухо сказал Олег, так и не дождавшись ответа от племянника. — Ты никогда не хотел разделять со мной риска нашей жизни и набираться опыта в княжеских делах Не мне нужно твое желание объехать всю нашу Русь! — закипел Олег от негодования. — А тебе это необходимо! Силой повезу и в одной ладье с собою! И только тогда надену тебе на шею отцову цепь с соколом, когда увижу, что ты достоин ее носить! — гневно завершил он и троекратно заключил: — Да будет тако!

Оставив Киев на своих зятьев, Олег через неделю отправился в небольшой поход всего на трех ладьях, со своими преданными людьми вверх по Днепру, в город Любеч, чтобы показать Ингварю все тайные сторожевые вышки, поставленные им в тех ключевых местах, где пролегал путь из одного городища в другие. Так, высокая деревянная башня, скрытая ветвями березы, ясеня и тополя, стоявшая на подступах к Любечу на высоком правом берегу Днепра, следила сразу за водными и сухопутными дорогами, ведущими с запада к Чернигову, Новгород-Северскому, Турову и от Искоростеня на Киев.

Ингварь нехотя слушал назидательное повествование дяди о необходимости наблюдать за движением на всех дорогах и, когда тот предложил ему подняться и самому посмотреть сверху на просторы, легко уязвимые со всех сторон, Ингварь не посмел ослушаться старого князя и полез на Любечскую вышку, стоящую рядом с маленьким деревянным кремлем, защищенным со всех сторон лесом. Преодолев девять лестничных пролетов, Ингварь поднялся на высоту птичьего полета и глянул вниз. Красивый, пестрый осенний убор деревьев, желтый наряд полей и близость холодного голубого неба сделали свое дело: Ингварь вцепился в поручни перил смотровой вышки и не мог оторвать глаз от земли, которая вскормила и вырастила его. Голубая гладь Днепра, извивающегося далеко внизу, казалась такой робкой и беззащитной, что ему сразу захотелось огородить ее от невидимого пока врага. Ингварь вздохнул глубоко, полной грудью и улыбнулся счастливой улыбкой молодому стражнику, который переждал, когда уляжется волнение княжича, и показал ему, где еще скрываются сторожевые вышки, охраняющие подступы к Киеву с востока и запада.

Ингварь вглядывался в указанном направлении и едва замечал такие же хорошо замаскированные вышки. «Да, дядя защитил Киев неплохо, — подумал он и почувствовал, как глубокая теплая волна, наполненная любовью и уважением, нахлынула на него. — Но… смогу ли я все это держать в своих руках так же крепко, как и он?.. Ведь у отца было раз в десять меньше земли…»

Ингварь еще раз окинул просторы земли, заселенные радимичами и северянами, и ему стало не по себе. Страх и смятение так сильно вдруг овладели им, что ему захотелось крикнуть: «Нет, дядя! Нет! Я никогда не совладаю с таким обилием земель! Оставь меня в покое!» Но страх прошел при взгляде на улыбающееся лицо молодого стражника, дежурившего на вышке и наблюдающего за быстро меняющимся выражением лица княжича.

— Не горюй, княжич Ингварь! Подсобим чем можем! — бодро заверил он и улыбнулся ему широкой доброй улыбкой.

Ингварь подтянул пояс и зорче вгляделся в лицо стражника.

— Гордиться надо, что столько земли теперь русьской стало! Не зря, стало быть, твой отец Рюрик когда-то привел сюда наш народ!

— Благодарю тебя за добрые слова, молодец! Не скажешь ли, как зовут тебя?.. — спохватился Ингварь.

— Асмуд! Я сын Кьята, меченосца левой руки твоего отца! — весело ответил бравый молодой ратник и гордо добавил: — Меня князь Олег сделал главой любечского дозора.

Ингварь улыбнулся ратнику и решил, что не забудет его.

— Мы ведь не только вышек понастроили да оградительных стен, мы же еще и глиняных заторов натворили посреди проезжих дорог, коли беда нагрянет! — снова подбодрил Асмуд княжича. — Так что сдюжим, коли все враз да всегда рядом будем! — заметил он на прощание и помог Ингварю спуститься с вышки.

Олег спросил приблизившегося к нему Ингваря:

— Ну что скажешь, сынок?

— Голова кругом пошла от удали твоих замыслов, дядя! — восхищенно ответил Ингварь и поклонился Олегу.

— Твоя забота — все сберечь! А для этого надо бы в дружине почаще бывать да блюсти ее интересы. Коли она сильна да бойка, она на месте не усидит и тебя за собою потянет: а ты должен быть готовым ко всему! От Ольгиной юбки придется отрываться почаще!.. Да, доля княжья, сынок, всяким похмельем богата, будь готов ко всему! — снова повторил Олег и, глубоко вздохнув, сознался: — А я устал от всего этого и хочу покоя!

Ингварь промолчал, осознав и свою вину, и свою жалкую роль при великом князе.

— Ну, ладно! Поплыли дальше, пока склянки Днепр не покрыли да пока берега яркими красками богаты, — повелел Олег и по сходкам перебрался на свою ладью…

Следующая седмица пришлась на довольно ладный путь ко Смоленску, где Олег с Ингварем провели всего три дня, ознакомившись с делами смоленской дружины, которая укрепляла свой деревянный кремль и до холодов старалась сладить с самой тяжелой работой.

От Смоленска по цепи мелких озер княжеские ладьи перебрались в Полоцк, а оттуда путь лежал через волок, Западную Двину и Ловать к реке Великой, в Изборск и Плесков, где их застали первые крепкие холода и где князья вынуждены были остаться на долгое зимнее житье.

Дом Вальдса был достаточно вместителен, и Ингварь с Ольгой радовались тому, что великий князь Олег с Рюриковной и всеми его близкими друзьями оказался в том краю, где когда-то Олег-Олаф отмечал свою первую настоящую победу над гордыми кривичами.

— Да, — смеялся он, — даже кривичский день в своем календаре хотел ввести, да передумал, набравшись мудрости: не захотел напоминать о своем торжестве лишний раз, дабы не навлечь лиха на свою голову.

Все смеялись в доме Вальдса, радуясь редким гостям, и на шумном застолье были и Алдан, и Фаст, прославившиеся удалью в борьбе за Умилу Новгородскую, и плесковские лазутчики. Вспоминали Гостомысличей, Спирку, все еще здравствующего в своих громадных боярских владениях, и «плесковские заторы». Говорили о забавах, охоте, праздниках и своих заботах, возникающих иногда при сборе дани, но молчали только об одном: о преемнике киевского князя. Да и зачем об этом говорить? Дружины малые по смерти Олега все равно останутся на своих местах, все так и будет идти своим чередом! И крепости останутся, как были, в их надежных руках!.. «Земля? Да она давно как-то незаметно перешла в руки тех, кто ее защищал! Не вся земля, но и у малых князей ее достаточно! И мяса, и рыбы, и мехов для одежды и обуви хватает! Железо для оружия тоже есть! И кузнецы, и пекари! Пока ведаем обо всем! Дело лазутчиков — самое древнее и нужное! А ведать — значит управлять! Вот и вся премудрость, светлый князь великий киевский», — смеялся Вальдс, уверенный в своем будущем и радующийся счастью дочери. Вид обоих говорил об их благополучии: одежда на Ольге и Ингваре так и сверкала богатым убранством и новизной! Чего же еще можно желать, зная о том, что пережила его дочь до своего замужества… Детей пока нет… Ну, беда невелика… Есть волхвы-кудесники, которые помогут. Исцелим!.. Это, наверное, ночь в лесу, тогда, после смерти Бориса, дает о себе знать… Ну да об этом потом поговорим, ежели доченька-красавица сама изволит заговорить о недовольстве своем. А пока пей медовуху, малый плесковский князь, и угощай своих дорогих гостей! Жаль, что Фэнта рядом нет… Вспомнили бы Рюрика… Ему бы, наверное, сейчас лет восемьдесят было… А нам уже под семьдесят! Ох, жизнь! Как ты быстро пролетаешь! Пора уж думать об отдыхе! А великому князю о замене нас! Но кем?

Вальдс внимательно посмотрел на постаревшего Олега и вдруг тихо спросил его:

— Как думаешь менять нас, великий князь?

Олег призадумался. Да, у Вальдса одна дочь, и та замужем за великим наследником. Но…

— Ты оставишь за собою что захочешь, — не долго думая, ответил Олег. — Ну, а в твою дружину главою поставишь того, кому больше всего доверяешь.

— А ежели княжич будет иметь виды какие-нибудь на мою дружину?

— Какие виды? — хотел было возмутиться Олег, но понял, что Вальдс прав: у Олеговых малых князей нет наследственных прав на владение своими дружинами и их землями, и надо обязательно эти права им предоставить, иначе какой же интерес подчиняться великому князю, который сидит далеко, в теплом городе, и знать не знает, каково им приходится в северных холодных краях. — Завтра, на трезвую голову, мы с тобой, Вальдс, обмозгуем все, да и права Ингваря надо четко обозначить, чтоб он не наломал дров без надобности, — согласился Олег и добавил: — И в первую очередь надо Новгород определить во всех делах.

— В каких это, ежели не секрет? — спросил Вальдс.

— В деле охраны северного края, сбора дани и управления. Вечевые сборища все еще шумят на Славянском холме-то, — пояснил Олег.

— Шумят иногда, но по делу! И у нас, во Плескове, шумят, но дурного, откровенно сказать, я там мало слыхал, — искренне заметил Вальдс. — Я бы не советовал никому замахиваться на вечевой сбор, — помолчав, проговорил Вальдс и посмотрел на нахмурившееся лицо великого князя.

— Ну, коли так… подумать надо, — ответил Олег. — А в целом, я думаю, те законы, которые бытовали у нас в Рарожье и которые перешли к нам от датского короля Фротона вместе с его рунами, пока не нуждаются ни в добавлениях, ни в исправлениях. Как ты думаешь? — задумчиво спросил Олег Вальдса.

— Ну, я помню, еще твой отец, наш вождь Верцин, говорил, что Фротон соблюдал стремление всех народов к справедливости. Я думаю, законы рун Фротона должны жить вечно, ибо они создавались в землях наших предков, — уверенно заметил Вальдс и, спохватившись, спросил у Олега: — Значит, христианство не хочешь признавать, несмотря на договор с греками?

— Господа греки, зная о моей вере в Перуна, Святовита, Велеса и Радогоста, даже не заговаривали со мной о христианстве, — засмеялся Олег.

— А Айлан?..

— Я своего Бастарна на тысячу Айланов не променяю! A-а, хватит об этом! Пошли-ка кого-нибудь в медушку, у меня кубок что-то быстро опустел! — засмеялся Олег, наблюдая за беседой своих «Лучеперых» дружинников. «Как же решить вопрос с их земельным наследством? — озабоченно подумал он, глядя на их веселые, немного хмельные лица, выражавшие довольство радушной встречей с изборянами и плесковичами. — A-а! Пока Ингварь здесь, да Ольга внимает каждому слову моему, да и друзья не закрыли уши алмазами, скажу-ка я им все прямо в сей час», — решился он и потребовал тишины.

Все выжидательно замолкли, нетерпеливо Поглядывая на собирающегося с думами великого киевского князя.

— Я решил объявить вам именно сейчас о наследственных правах на дружину и ту землю, на которой стоят ваши городища и которая кормит вас. Никто отныне из великих князей не будет иметь права отбирать у вас ваши дружины и ваши земли, кои вы имеете полное право передавать по наследству своим чадам как по мужской, так и по женской линии! Свиток наследственных прав русских князей и бояр мы почнем вести нынче же, и я наказываю сыну первого великого князя Рюрика и моему наследнику, князю Ингварю Рюриковичу, блюсти в строгости наследственные права всех малых князей и их бояр, ибо без соблюдения сих важнейших прав не укоренится наша русьская государственность, вершиной которой является справедливая власть великого князя над малыми. Да будет тако! — завершил Олег, подняв кубок, и его «Лучеперые» троекратно подтвердили волю своего великого князя…

Прозимовав в Плескове и проследив, как идет сбор дани с кривичей, Олег убедился в правоте своих решений. Да, дани хватало и на малую дружину, и на отправку в Киев, и для дружины великого князя, которая продолжала вести строительство оборонительных сооружений на самых дальних окраинных землях Руси и требовала немалых расходов.

Оставалось одно: побывать в строптивом Новгороде, который, пока дружину там держали Дагар и Гюрги, выполнял все требования великого киевского князя и даже по триста гривен серебром дань платил. Но сейчас, когда Дагар и Гюрги постарели и надо немедленно решать, кого сажать на место этих отважных меченосцев, Гостомыслово городище вспомнило о своих свободолюбивых порывах и решило вновь позабавиться над постояльцами Рюрикова городища.

— А разве нельзя туда посадить Ленка? — спросил Ингварь, знавший, что в Рюриковом городище с делами охраны края справится не каждый.

— По делу бы можно… — нехотя ответил Олег, не зная, как сказать правду княжичу.

— Ты не хочешь? — понял Ингварь. — Из-за Ясочки и внуков?

— Да! Не хочу! Не хочу жить в старости без любимых детей! Я не заслужил этого! Ты столько времени проводил в любви и неге возле Ольги, а я все это время укреплял и расширял наши владения и теперь должен лишиться семьи?

Ингварь побледнел.

— Я не хотел тебя обидеть, дядя, — виновато проговорил он.

— Да кто ты такой, чтоб меня обижать! — снова закричал Олег.

Ингварь смолчал.

Вот она, хмурь Волхова и города на Волхове; города, который основал его отец и где умерли его отец и мать. Как не хотел он плыть сюда! Как оттягивал до последнего встречу с ним! Сиротское место!.. Ну, ладно, детство и юность прошли. Теперь другие заботы, и надо, прав дядя, надо начинать жить ими, думал Ингварь, стараясь понять старого Олега, который с тревогой размышлял о необходимости укрепления Рюрикова городища и хотел выяснить причины нового всплеска гордыни Гостомыслова городища. «А чего думу думать? Чего размышлять? Ясно, что плесковские Гостомысличи побывали еще зимою у своих новгородских Гостомысличей и поведали им о варягах, об их новом праве на владение славянской землей! Вот и гудит Новгород! Вот и затуманилось вновь Гостомыслово городище и зовет всех самостоятельных хозяев своего поселения на Славянский холм! Снова дух Прова вышел из своей сокровенной дубравы и завис над Славянским холмом, где опять горячие головы пытаются силою голоса решить нелегкий вопрос, вопрос жизни и смерти двух народов — русичей и словен! О вечно живущий в этих местах дух спора! Неужели на твою силу не найдется другая, более мудрая и могучая сила? Помоги, Святовит! Вразуми духом добра неугомонных Гостомысличей! Ну, а ежели Гостомысличи слишком крепко заражены духом мести и хотят придать ему силу святости и со всем этим не совладать тебе, великий Святовит, то я призову на помощь тебе и своему племени русичей Перуна и Велеса! Греков помогли одолеть мне эти боги! Неужели с одним Гостомысловым городищем не справлюсь?..»

Олег ходил по самой крутой тропе Людиного мыса, зло поглядывая на противоположный берег Волхова, и старался впитать в себя весь бранный дух, которым, как ему казалось, были заражены и река Волхов, и озеро Ильмень, и Славянский холм. «Я вберу в себя всю эту хмурь, бранность и мрачность дум этого края и не позволю им больше гулять на просторе и расстилаться темным туманом по моей Руси! Я превращу в прах любого, кто осмелится дурным словом осквернить мой труд, направленный на укрепление моей Руси! Пусть только хоть кто-нибудь заикнется об этом! Три десятка лет живете без нужды, без кровопролития! Только торг ведете! Ремесла развиваете! Сколько их освоили, побыв со мною у хазар, греков, болгар! А из каких стран здесь не бывали купцы? Разве что из небесных! Чего же ты хочешь еще, Гостомыслово городище? Чтобы те, кто тебя защищает, жили возле тебя на правах робичей? Убью на месте любого, кто скажет мне в лицо сии слова! И вон с дороги, Гостомысловы и Вадимовы отроки, коли думаете, что русичами вы понукать можете! Вспомнить бой на Болоньей пустоши? Тридцать лет прошло с тех пор, как Власко не удержал меча Вадима в своих руках! Кто из вас сейчас способен подобрать сей поржавевший обрубок металла, посрамленный дважды в бою за правое дело? Как вы не поймете, что посрамленным оружием ни честь, ни славу не возвращают! Необходимо ковать новое оружие, закаленное новым духом, духом совместного созидания, духом объединения сил, а не раскола сроднившихся народов! Опомнитесь, словене!.. Отриньте от чуждого духа и укрепляйте общинный дух, расширяя его силой русичей, их любовью и добротой ваших славянских умельцев! Сколько ваших красавиц отдало свои сердца моим воинам! Сколько детей, несущих в своих жилах кровь моего народа, бегает теперь по всей Руси! И я с гордостью говорю о моей Руси, ибо нет здесь клочка земли, которую бы я не полил своим потом. Я сам, своими руками строил здесь заградительные сооружения, клал крепости, латал ладьи, приточал пристани, ковал оружие! Я добывал для вас покой, хотя и пользовался вначале вашим богатством. Но скажите мне положа руки на ваши мудрые сердца: кто кому теперь более должен? Я вам иль наоборот? Когда это ваше городище жило в здравии и спокойствии тридцать лет кряду? Молчите? Стало быть, дух мудрости возобладал над вашей строптивостью! Слава Святовиту! Так, значит, сильна моя правда, которая повелевает ту землю, на которой стоит Рюриково городище и которая вокруг него кормит его поселенцев, отдать в наследственное владение малым князьям до тех пор, пока те защищают вас от злого врага! И не роптать надо на волю мою, а славить ее, ибо никто из вас не осилил бы ни мадьяр, ни хазар, ни греков, пойди они на вас в лихую годину!..»

Так он хотел сказать на Новгородском вече своей последней в жизни весною. И так он сказал. И никто не посмел после его речи затеять смуту, ибо видел, как горели его серые очи, как судорожно то простирались его натруженные руки над скромным деревянным столом, стоящим на вершине Славянского холма, то сжимались в кулаки и сотрясали бранный воздух Новгорода, заставляя славян смириться и признать всей душой его волю.

Постаревший Власко с двумя Вадимовыми внуками сидел сгорбившись на своей скамье, с опущенной головой, слушал гордую речь великого князя и старался не показывать ему ни боль души своей, ни слез, медленно и неудержимо стекающих по старческим щекам, стыдясь своего давнего позора.

«Ох, Гостомысл!.. Ох, русичи!.. Ох, гордые, неугомонные, землелюбивые словене! Научитесь принимать то, что есть, с миром и любовью! Не гоните время вспять, не мутите воду ни на Волхове, ни на Ильмене! Рубите вместе с русичами острожки, крепости и ставьте заградительные сооружения по всем богатым дорогам! Мир не знает долгого покоя! Он богами нам не дается! Забудьте о ссорах меж собою! Берегите свою землю от чужого врага! Помните об испытании на крепость!..» Так хотел сказать Власко на этом Новгородском вече в 912 лето, но не сказал ни слова: после речи великого киевского князя слова новгородского боярина показались бы глухим эхом в Болоньей пустоши.

Власко склонил голову еще ниже, но крепко попридержал за локти внуков Радомировны, рвущихся к новгородскому щиту сказать заводное, звонкое слово.

— Посмотрите на рать, охраняющую жизнь великого русского князя Олега, — медленно напомнил Власко своим любимым внукам, на что те возмущенно ответили:

— Ну и что? Ежели сейчас не время, то потом все одно отомстим за смерть своего деда!..

Новгородское вече затихло, и Олег, сидя возле теплой печи в давно знакомой гридне старого Дагара, смотрел, как его жена Руцина вязала своим внукам длинные шерстяные чулки и о чем-то тихо шепталась с Рюриковной.

Стемир внимательно следил за выражением лица своего друга и вдруг сознался себе, что ему не нравится лицо великого князя. Что-то зловеще землистое, темносерое вместе с ядовитой желтизной выплеснулось вдруг на поверхность кожи его лица, и Стемир содрогнулся. Он наклонился к Бастарну и тихо поведал ему о своем беспокойстве.

— Он пришел в этот край, чтобы выпить весь яд его и очистить путь Рюриковичу, — ответил Бастарн.

— Ты не спасешь его?! — удивился Стемир.

— Его ждет тропа богов, и я не имею права задерживать его, — печально ответил Бастарн.

— О чем вы там шепчетесь, мои дорогие сподвижники? — тихо спросил Олег, запустив правую руку под перегибу и поглаживая левую ключицу. — Что-то у меня тут огонь горит, и я бы брусничную настоечку с удовольствием выпил, — сказал он слабым голосом и едва слышно добавил: — Да, зов Рюрика силен! Он опять мне нынче приснился… — проворчал Олег, затем вдруг повалился на скамью грузно, всей спиной и сильно захрипел.

Все заметались возле него и старались хоть чем-нибудь приостановить грозное движение смерти.

Рюриковна принесла ему брусничной настойки.

Руцина распахнула его перегибу.

Ингварь приподнял его голову.

Стемир и Дагар аккуратно подстилали меха под его спину.

Он открыл мутные, покрасневшие глаза и тихо сказал Ингварю:

— Возьми отцову цепь с соколом. Ты… тогда, в бою с тиверцами, потерял ее… а Свенельд нашел… и вернул мне.

Княжич дрожащими руками взял цепь.

— Носи ее и будь верен своему народу… Русичи — это твоя опора во всем, — успел Олег сказать напуганному княжичу, и всем показалось, что они увидели, как душа отделилась от его тела и светлым облачком зависла под потолком гридни.

Женщины тихо заплакали и своим плачем понесли печаль о смерти второго великого князя русичей по всей Земле Русской…