Отшумели одна за другой свадьбы средней дочери Олега Верцины с христианским проповедником в Киеве Айланом и младшей дочери Верланы с дружинником Любаром.

Князь Олег прятал сумрачный взор от своего нежеланного зятя, отдав ему дочь за большое вено: пятьсот солидов золотом заплатил Айлан великому князю Киевской Руси, выложив почти все пятнадцатилетнее жалованье, которое получил от Византийского патриаршества за сохранение Киевской епархии под своим началом.

В отместку зятю-христианину, постоянно молящемуся дома и в храме Илии Пророка, Олег с Бастарном решили поставить новый идол Перуну и тщательно следили за ходом его изготовления. Во всех крупных торговых городах, подчиненных Олегу, был объявлен новый пошлинный налог. Решено было украсить камень-молнию, которую будет держать огромный идол в своей могучей деревянной руке, рубинами и карбункулами.

Прошло полтора года, и идол Перуну был готов. Его установили во дворе дома великого князя Киевской Руси все силачи дружины Олега под надзором верховного жреца Бастарна, который выбрал для этой цели южный угол Олегового двора, где приказал первоначально насыпать небольшой холм речного песка, затем набросать на него мелких камней и покрыть все это толстым слоем глины.

Окропив место родниковой водой, Бастарн велел поставить великое и грозное божество.

Когда все было закончено, Бастарн приказал вывести мальчиков, обутых в лыковые лапти, и утаптывать глину вокруг истукана. Потом велел присоединиться к ним силачам дружины Олега, и Мути постарался сделать все, как повелел верховный жрец. Когда все было выполнено, верховный жрец, довольный работой силачей, приказал отойти от изваяния и предоставил возможность солнцу обогреть нового идола Киева.

— Наши далекие предки, гипербореи, считали, что если солнце не увидит нового жителя в первые часы его существования, то это может обернуться большой бедой для новорожденного, — пояснил Бастарн и любовно оглядел киевского Перуна.

Перун, подставленный жарким лучам киевского солнца, засиял рубиново-карбункуловой молнией, проходящей от поднятой правой руки идола до его пояса.

Олег, Бастарн и ратники великого князя вгляделись в волнующее душу, меняющееся выражение лика изваяния грозного божества и поняли, что оно получило в это мгновение душу от солнца.

— Здравствуй, киевский Перун, на Руси! — взволнованно приветствовал идола князь и низко поклонился ему.

Все силачи и «Лучеперые» князя охотно повторили приветствие и отвесили киевскому Перуну такие же уважительные поклоны, что и их предводитель. Отныне и навсегда, поняли они, в Киеве появился новый, облаченный в одежду из дерева богожитель, поклоняться которому обязаны все ратники стольного города.

Мути долго стоял в стороне от Олега, жадно всматривался в одеяние и обувь идола, искусно изготовленные киевскими древоделами и кузнецами, и старался прочувствовать всем сердцем величие духа Перуна. Но лишь отчуждение чувствовал силач в грозном идоле, и он забеспокоился. Чего-то другого вдруг потребовала его душа.

— Святовит! — с трудом выговорил Мути, показав четыре пальца на руке и ткнув ими в свое лицо.

Олег все понял.

— Рядом с Перуном должен быть Святовит? — переспросил Олег силача.

И тот радостно кивнул.

— Надо отдать должное и другим богам, которым поклоняются наши народы, — в раздумье проговорил Олег и хотел было уже поделиться этой мыслью с верховным жрецом, как тот сам подошел к великому князю и, указав на жертвенный поднос, укрепленный возле ног Перуна, тихо проговорил:

— Ты должен уже нынче принести жертвы Перуну и успеть до полета хвостатой гостьи-звезды принести жертвы и Святовиту.

Олег недоверчиво смотрел на Бастарна и не знал, верить ему или нет.

— А она не упадет на нас?

— Хвостатые звезды никогда никуда не падают. Это особые звезды. У них особая миссия, великий киевский князь! И нам, жрецам, прибавляется с их полетом много хлопот, — устало проговорил Бастарн и терпеливо напомнил: — Не забудь про жертвоприношения! Их надо принести богам до прилета хвостатой звезды. Ты запомнишь?

Олег кивнул.

— Ну, вот и хорошо. Жду ночью всех у себя на прорекалище, — распрощался жрец и покинул двор великого князя.

Она появилась не в полночь, а намного позже, когда иззябшие от ночной свежести люди притомились и едва не прозевали ее появление. Она была яркая, двигающаяся по западной части неба, со странным огненным, длинным, тонким, копьеобразным хвостом.

Хвостатая звезда оттолкнулась от киевского Перуна и полетела на юго-восток! И принесла весть о неизбежном событии!

— Каком? — удивленно допытывался Олег у Бастарна. — Ты мне должен дать ясный ответ.

— Только завтра утром я смогу тебе ответить. А теперь идите спать, — повелел жрец, и никто не посмел его ослушаться…

А на следующий день Олег в ожидании предсказания жреца о будущей его жизни пошел на пристань посмотреть, как поступает дань из городов, и по пути встретил Свенельда.

Рыжеволосый богатырь весело поздоровался с великим князем и быстро спросил:

— Не видел ли ты, великий князь, вчера ночью летящую огненную звезду, несущую с собою копье?

— Нет, не видел, — соврал Олег.

— Но жрецы-то небось видели? — не унимался Свенельд.

— Может, и видели, да Бастарн еще не дошел до меня!

— А я вдруг проснулся, будто меня кто в бок толкнул. Глянул в окно! Аж не поверил своим глазам! Летит, а не падает, как бывает в серпень месяц! Хвост горит, светится и превращается в копье прямо на глазах! Ну и чудо! Век такого не видел! К чему бы это, князь? — беспокойно спросил Свенельд. — К радости аль к горю?

— Для тебя — к радости, Свенельд, — серьезным тоном сказал Олег и предложил со вздохом: — Возьми малую дружину! Ходи за данью!

Свенельд остановился, удивленный.

— Князь! Но у тебя есть Ингварь, зятья…

— У Ингваря дружина дремлет, живет за счет моих сборов, а я который день хожу на пристань и вижу, что ладей с данью причаливает с каждым разом все меньше и меньше! Ингварь никах от своей молодицы оторваться не может! Ленк и Любар с лазутчиками охраняют наши границы! А про христианина и говорить не хочу! — в сердцах сказал Олег. — Возьмись ты, сходи разок. Если получится, пойдешь еще раз! Не получится — буду искать другого. Вон смотри, опять всего две ладьи на приколе! Это ведь от уличей прибыли! Нет, не могу я спокойно на все это смотреть! — Олег, расстроенный не на шутку тем, что южные племена плохо платили дань, уныло смотрел на две ладьи, сиротливо приткнувшиеся носами у причала, отведенного для купеческих судов.

— Хорошо, князь, я берусь, — неожиданно согласился Свенельд. — Только бы Рюрикович не обиделся…

— Пусть только попробует! — сердито сказал Олег и приказал Свенельду самому набрать себе людей в дружину.

— А дружина Ингваря разве не сгодится? — не понял Свенельд.

— Пусть охотятся! Останутся с голым задом, тогда подумают, как возле бездеятельного князя жить! — горько проговорил князь, обняв Свенельда. — Пусть все увидят, кто теперь самый надежный человек у великого князя Киевской Руси! — бодро заявил он, увлекая Свенельда на улицу купцов…

— Хочу сказать тебе, великий князь Олег, что через год пойдешь ты в большой поход на греков, — проговорил Бастарн, сидя напротив князя в его гридне.

— Но греки дань пока хоть и плохонькую, но дают, да и там моих людей сколько служит! Что-то ты, Бастарн, не то вычислил по полету хвостатой небесной гостьи, — недоверчиво промолвил Олег, боясь обидеть верховного жреца. Он любил его за честность, ум и мудрость, которой, как ему казалось, не владел даже глубоко почитаемый им Бэрин.

— У тебя мало времени, великий князь! — настойчиво заявил Бастарн. — Греки не выполняют условий договора, заключенного с ними Аскольдом.

— Но и я его не выполняю! — откровенно признался Олег. — Почему ты хочешь, чтобы я пошел на греков?

Бастарн глубоко вздохнул и грустно сказал:

— Это воля богов! И я обязан довести эту волю до тебя. Нигде ни в чем не ошибаясь! А знаешь ли ты, каково это? — хмуро спросил он, глядя на Олега мудрым взглядом, в котором тот прочел безысходность и полную подчиненность сверхмогучей силе.

— Ты знаешь, кто посылает нам эти хвостатые звезды? И как часто они несут грозные вести? — спросил вдруг Олег жреца, с пытливой зоркостью вглядываясь в глаза Бастарна.

— Нет, — искренне ответил жрец. — Я не знаю, кто их посылает, но раз в сто лет они появляются и приносят на землю разрушение и войны.

— Но почему?! — удивился Олег.

— Благодаря войнам у людей меняются нравы. Пока люди не умеют очищать свои души заботой о ближнем! — грустно пояснил Бастарн.

— Значит, христиане все-таки правы, заботясь о своих душах, — удивился Олег. — Разве нет для нас другого пути?

— Есть! Путь любви к людям! Но этот путь не дается сильным людям, которые не могут любить никого, кроме самих себя, а потому мешают всеобщей любви! — с горечью пояснил Бастарн.

Олег обиделся, приняв все на свой счет.

— Но я люблю свою дружину и семью!

— Вот поэтому тебя боги и выбрали для похода к грекам. Те много говорят о любви к людям, но сами нарушили заветы своего Христа.

— Но я не хочу идти в поход! — сознался Олег. — Годы уже не те… А Ингварь смотрит только под подол своей плесковской красавице…

— Хорошо, пока не думай об этом, — посоветовал Бастарн. — Но дружину приготовь! Проверь их вооружение, поговори с Аскольдовыми воеводами, которые ходили с ним на греков…

— Но почему?! Почему ты уговариваешь меня, Бастарн? Ты, который всегда был против всяких походов? — горячо воскликнул Олег, не понимая верховного жреца.

— Да потому, великий князь Олег, что это твой единственный путь, чтобы ступить на тропу богов! — медленно и грустно объяснил Бастарн.

— А Аскольд?..

— Аскольд имел другие цели, идя на греков.

— А если греки пришлют все же дань? — улыбнулся Олег.

— Я нынче мало спал, великий князь Олег. Отпусти меня отдохнуть. Я тебе сказал, к чему тебе следует быть готовым! — проговорил Бастарн и, не дождавшись согласия князя, покинул его гридню.

…В императорском дворце в Константинополе царил переполох. В эту жаркую летнюю ночь все приближенные царя наблюдали полет страшной, с длинным светящимся хвостом звезды.

Для всех было совершенно очевидно, что появление этой копьевидной звезды предопределяло какие-то неблагоприятные события в будущем.

Император Лев, только что проводивший в покои императрицу Зою вместе с младенцем, сыном Константином, подошел к столу, на котором была расстелена большая древняя карта звездного неба, и вместе с астрологом Зосимом и своим братом Александром склонился над ней.

— Чего нам ждать? — беспокойно спросил молодой император, тревожно поглядывая на сосредоточенное выражение лица постаревшего астролога.

— Это может быть смерч, или землетрясение, или наводнение, или длительная, изнурительная война, или вспышка смертоносного заболевания, — тихо перечислял астролог Зосима, поглядывая то на карту звездного неба, испещренную расчетами и множеством линий, проведенных во всевозможных направлениях от одного созвездия к другому, то на братьев.

— Откуда следует ждать напастей? — с любопытством спросил император Александр, разделявший со своим старшим братом право управления страной.

— По всей видимости, беда придет с северо-востока.

Император Лев посмотрел широко раскрытыми — карими глазами на младшего брата и недоуменно сказал:

— Мы с императором Александром обсудим это. Скажи только, как долго будут продолжаться эти беды? — надменно спросил он.

— Не менее трех лет, — ответил астролог, поправив на голове свою черную широкополую шляпу.

— Тогда придется отменить распоряжение об отправке дани русичам и использовать этот товар для покупки металла, чтобы хотя бы закрыть нашу гавань от неприятеля. Мне рассказывали, что цепь в Суде в нескольких местах повредилась; надо ее подлатать, — небрежно заметил младший брат-император, получив согласие старшего брата-императора.

Братья недовольно переглянулись, зная, что не смогут подготовить за такой короткий срок ни стратиотов, ни турмархов, ни клайзнархов, ни даже патриарха Евфимия: слишком хорошо стали жить все в последние пять лет. У всех на уме только развлечения, богатая, сытая жизнь, и лишь кое-кто иногда позволяет себе редкую роскошь — не обжорство, а тихую философскую беседу, но и то на ту тему, которую изберет старший брат, император Лев. Так как расшевелить эту изнеженную длительным бездействием, заевшуюся верхушку византийского общества, чтобы она испугалась страшного пророчества астролога Зосимы? Ведь не поверят, а если и поверят, то лень и любовь к праздности все равно сделают свое черное дело… О великий Йогве и славный Христос! Помогите!

— Надо сообщить раввинам, пусть предупредят своих прихожан о беде, — спохватился император Лев и посоветовал императору Александру: — Завтра пригласи к себе патриарха Евфимия, а затем соберем всех сановников на совет. Будем думать сообща, как защитить страну от беды! — провозгласил он.

— Что ты сказал, Ленк? Повтори медленнее, — попросил Олег, усаживая своего любимого зятя на широкую беседу возле теплой печи, стоявшей в центре малой гридницы, где великий князь любил сумерничать с самыми дорогими ему ратниками. — Начни еще раз с того момента, когда ты встретился с лазутчиком в Константинополе, — тепло проговорил он, любуясь загорелым богатырем.

И Ленк неторопливо поведал великому князю о своей поездке в Царьград и о коварном решении двух братьев-императоров не посылать больше дани русичам.

— Жди, великий князь, возвращения своих соплеменников из Византии, — заключил свой отчет Ленк.

— Я так и знал, — вздохнул Олег. — Придется тряхнуть стариной и сходить к этим лицемерам! Ведь они уже который год недодают нам то, что обязаны давать! Думал, исправятся! — проворчал Олег.

— Они говорят, что у Айлана мало прихожан и великий князь Киевской Руси не признает их бога! — улыбнулся Ленк.

— Я не изменяю своим!.. И пусть благодарят меня за то, что я ни иудеев, ни христиан, ни даже пять семей магометан ни словом, ни делом не обижаю! Пусть все живут в мире и согласии! Князь Олег из-за веры никого преследовать не собирается! Пусть каждый испытает себя в своей вере!

— Но оба брата-императора и патриарх Евфимий очень обрадовались вести, что один из зятьев великого киевского князя…

— Можешь не продолжать, сынок! Только сам великий князь этому не рад! И совсем не якшается он с этим зятем, потому и среднюю доченьку редко видит! — горько проговорил Олег и тяжело вздохнул. — Никогда не думал я, что семья так нужна стареющему князю! — еще раз вздохнув, откровенно признался Олег. — Пока я твоего сына-озорника не потискаю в руках, мне и жить не хочется.

— А что, у Ингваря с Ольгой нет детей? — с осторожным любопытством спросил Ленк, тряхнув выгоревшими волосами.

— Пока им Радогост посылает только любовь, — вздохнул Олег. — А ты загорел там, в гаванях Византии!

Как отдохнешь, расскажешь мне, где у них стоят богатые храмы, какие к ним ведут дороги: сухопутные или понтийские. В общем, готовься, сынок, потрясем мы греков за одно место! А то куда не повернешься, все в Киеве только Аскольдовы геройские походы в Царьград и вспоминают! Думают, что князь-русич Олег ни на что, кроме строительства защитных сооружений, не пригоден!

— Пригоден, пригоден! — тихо и ласково прервала горячую речь своего мужа Рюриковна и остановилась в дверях малой гридни. — Вы что это одни сумерничаете? — осторожно спросила она, кутаясь в теплый убрус.

— Уже перестали секретничать, мать, — улыбаясь ей, ответил Олег и поднялся княгине навстречу. — Смотри, какой чернотой покрылся зять, плавая по южному морю!

— Вижу! Отпустил бы ты его, Олег! По нему так Ясочка с сыном соскучились! — умоляющим тоном проговорила Рюриковна.

— Отпускаю, отпускаю! Но пусть все мои лазутчики сначала в горячей бане попарятся, а затем и к женам идут! — приказал Олег, обняв Рюриковну за плечи, и выпроводил дорогого зятя из гридни.

— Дядя! Что происходит в Киеве? Все торопятся куда-то? — растерянным и в то же время взволнованным голосом спросил Ингварь, входя во двор дома великого князя и кланяясь сначала Перуну, а потом дяде.

— Ты прав! Мы торопимся сотворить великое и грозное! Поход на греков затеваем. Пойдешь с нами или Киев останешься сторожить? — без обиняков спросил Олег, искоса оглядывая племянника.

Ингварь вздрогнул, он привык в последнее время чаще смотреть на пышную веселую зелень весеннего Киева и любоваться красавицей женой, которая научила его проникать в самую сердцевину каждого растения, каждой бабочки и каждой былинки и совсем отлучила от ратных дум мужа, чьи голубые, ясные глаза слегка затуманились сейчас, увидев во дворе дяди груду копий, остроту наконечников которых тщательно проверял дядя. «Как я отвык от всего того, что любого мужчину в дружине великого князя делает витязем! — с горечью и страхом подумал Ингварь. — Хочу ли я идти походом на Царьград? Нет! Конечно, нет! Не хочу видеть ни грабежей, ни крови! Хочу быть с Ольгой всегда и везде! Весь смысл моей жизни только в ней!.. Но как сказать об этом дяде? Унизит или засмеет…»

— Что-то ты, племянник, долго молчишь! Стало быть, все еще не налюбился! — беззлобно заметил Олег и, глубоко вздохнув, вдруг зло спросил: — Как поживает твоя дружина, что под Свенельдом ходит? Знаешь ли ты хоть, какую дань она сбирает?

Ингварь молчал. Он не знал, сколько добра добыла его дружина, но чувствовал, что немало, ибо видел, как бывшие его ратники приоделись. Ну и что? Пусть хоть во сто крат больше соберут, только бы его не дергали!

— Ну, молчи и дальше! Только что ты будешь делать, когда великим князем станешь, в ум не возьму! Ведь не будет же тесть тебя всю жизнь содержать! — не сдержался Олег.

— Могу я тебя спросить, дядя? — решив перевести разговор на другую тему, вежливо спросил, немного помолчав, Ингварь.

— Слушаю тебя, — немного сконфуженно проворчал Олег, подумав: «Чего я от него хочу! Без живых корней ведь рос парень!»

— Почему ты решил на греков сходить? Неужели так уж важно для тебя повторить дело Аскольда? — удивленно спросил Ингварь.

Олега не обидел вопрос племянника. Он встал напротив Ингваря и, чеканя каждое слово, проговорил:

— Во-первых, спокойно стали жить, племянник! А это опасно для любого князя, который владеет такой дружиной, как я! Во-вторых, Царьград обидел меня! Мне, великому князю Киевской Руси, который помог Царьграду, дал ему лучших воинов, чтобы наладить армию и флот, не платят положенной дани! За коварство надо мстить, сынок! И в-третьих, запомни, Ингварь, на всю жизнь: казна робких народов принадлежит смелым! — изрек напоследок Олег и зорко посмотрел в потемневшие глаза племянника.

— В твоей грозной речи, дорогой дядя, я не услышал одного, — тихо сказал Ингварь, не отводя пытливого взгляда от цепких глаз Олега: — Зова твоей доброй и созидающей души!

Олег вздрогнул. Да, когда-то он обвинял Аскольда в злодействе и разрушении, а теперь вот сам затевает большой грабительский поход! Но коль боги велят идти по пути, указанному ими, то что можно сделать?

— Мы бессильны перед волей богов, Ингварь. У меня нет выбора, сынок, ибо страна, которая держится на порядке, идущем от секиры, и должна питаться действием секиры! Аскольд это понял раньше меня, — виновато проговорил Олег. — Законы силы всегда заразительны, хотя быстрее всех и ведут к гибели, — горько добавил он и жестко завершил: — Но это не значит, что, понимая, какое пагубное дело я затеваю, я откажусь от него. Никогда! Я захотел испытать вкус кровавой победы! Я жажду большой войны! И я начну ее! — гордо заявил он, глядя прямо в глаза племяннику.

Ингварь смотрел на изменившееся выражение лица своего дяди, родного брата своей матери, и не узнавал его. Всегда смелое, открытое и доброе, лицо Олега приобрело вдруг заостренные, жесткие черты и словно окаменело. «Какая сила так изменила дядю? Неужели непреклонный дух киевского Перуна так проник во все поры его души, что сумел вытеснить из нее то чистое, светлое и озорное, что притягивало к дяде толпы людей? Как они будут друг другу смотреть в глаза? Нет, это не брат моей матери. Это только великий князь Киевской Руси! Без прошлого и будущего!.. Я не могу ему сейчас сопутствовать!..» — горько решил Ингварь, круто повернулся и покинул двор князя.

«В лето 6914 от сотворения мира иде Олег на Цареград…»

Да, идет великий киевский князь Олег на Царьград и ведет с собою огромную рать, состоящую из воинов племен, подданных ему в Киевской Руси: здесь и новгородцы, финские жители Белоозера, и воины ростовской мери, здесь и знатные кривичи, и храбрые северяне, озорные поляне киевские, лукавые радимичи, терпеливые дулебы, скрытные хорваты и задумчивые тиверцы — все либо под командованием воевод своих, либо под главою именитых русичей. Они и конны, и людны, и оснащены тремя видами оружия, и кто водою плывет на стройных лодиях, омытых перед походом священной ключевою водой верными женами, кто на резвых конях скачет западным берегом Понта, к Царьграду идет.

День идут, не пение птиц слушают и не на солнце да луну поглядывают, а лишь на стремена коней, что хранят прощальные поцелуи ласковых жен, с которыми надолго распрощались и любить которых вечно обещались…

Вот конница под предводительством Карла и Веремида миновала пристани Переяславца и ступила на землю Семи Славянских Племен, территория которых объединяла древнейшие земли певнинов, дакийцев, мезийцев, сердов и кробизов, которые уже стали забывать своих языческих богов и поклонялись Христу. Кроме древнейших народов, на землю Балкан проникли волжские булгары, которые утвердили веру в Христа, под предводительством царя Симеона, и царство Семи Славянских Племен стало именоваться Болгарией.

Отважный меченосец Карл направил конницу в древний город Томы, который первым был на их пути после Переяславца.

В Томах праздновался день святого Дмитрия, все жители близлежащих селений спешили на шумную ярмарку со множеством пестрых палаток и длинных деревянных столов, на которых были разложены съестные припасы и изделия из глины, серебра, мехов, тканей и камней. Когда в город вошла конница Карла, словно вихрь пролетел по древним Томам, которые со времен пришествия булгар не помнили такого количества завоевателей и такого жестокого погрома. Сметалось все, что могло пригодиться в походе или для последующего обмена в других городах. Съестное складывалось в особые повозки и сразу же увозилось к ближайшим пристаням или причалам, где ратники передавали еду другим воинам, встречавшим добычу с дикими воплями радости и восхищения. Пир устраивался не теряя времени, прямо в ладьях: изголодавшиеся дружинники жаждали тут же грубо, зверски, немедленно удовлетворить самые низменные и животные инстинкты.

Олег со Стемиром видели все и стремились пока к одному: дать возможность ратникам выпустить из себя пар, ибо слишком долго дружина великого князя занималась созидательным трудом, а про грабительский свой дух забыла, забыла про лихую удаль, про свист ветра в ушах от широкого взмаха меча или секиры над головою дерзкого врага, про необходимость быстро соображать и метко стрелять из лука.

После Томов были разграблены Калатия, Анхиал и Ахтопол. Не миновали общей участи ни храм, ни монастырь, ни молебные избы. Все христианские, иудейские и кое-где даже языческие береговые общины Болгарского царства стонали от варварства грабителей и не знали, где найти от них спасение.

Слух о пришельцах полетел во все края Балканского полуострова и достиг столицы Византийского государства Константинополя.

И вот уже фракийская земля застонала под топотом копыт конницы русичей и вынуждена была отдать себя во власть пришельцев так же безропотно, как это сделала болгарская земля.

«Где же ты, император Лев? Где же ты, император Александр? Где же ты, патриарх Евфимий? Что ж вы бездействуете и не пошлете своего эпарха проверить, как противостоят ваши ойкии и катафрактарии, ваши воины под руководством турмархов и клайзнархов коннице русичей, чьи удаль и лихой натиск стали уже притчей во языцех всех народов, населяющих вашу империю! Что же вы замкнулись ото всех гонцов и не хотите слышать ни стонов, ни плача беззащитных женщин, стариков и детей! Лишь бы жены да наложницы ублажали вас! Лишь бы мудрые беседы ласкали слух ваш! Лишь бы повторяли вы Фотиеву речь. Ну, Фотий! Мудрый воспитатель императорских сынов! Просвещеннейший богослов! Поведай всему миру, чему ты научил братьев-императоров? Поведай своей христомудрой пастве, как можно спастись от полчищ новоиспеченного Ирода? Какими молитвами можно смягчить жестокость ударов его воинов?

«Ох, горе-правители! Найди на вас беспросветная мгла! Два мужа государственных не могут справиться с ордой варваров, которые подчиняются своему повелителю! И как подчиняются!..» — ворчал и бранился многоязыкий византийский народ, пытаясь схорониться от нашествия варваров…

Олег приказал остановиться своей флотилии в какой-то теплой, удобной бухточке и объединиться с конницей, ибо дальнейшие действия по его замыслу требовали совместных усилий.

Он ступил на чужой берег и вдохнул чужой воздух. Он посмотрел в чужое небо и увидел свое солнце! Нет, оно не пепелило его глаза и не жгло ему голову! Оно мудро смотрело прямо в его душу и ничем не укоряло его.

— Благодарю, Ярило! — обрадованно прошептал Олег, поклонившись солнцу, и, выпрямляясь, со спокойным упорством проговорил: — Нынче жертвы принесем Перуну здесь, в водах этой бухты, которую я решил назвать Солнечной.

Окружавшие Олега полководцы внимательно вглядывались в черты лица своего предводителя и старались найти в них признаки волнения или растерянности: шутка ли сказать, ведь до сказочного Царьграда рукой подать, но взять город будет ох как нелегко, и это знает их опытный князь, хотя ни разу не был ни в бухте Золотой Рог, ни в самом городе. Олег зорко и уверенно оглядывал каждого из своих полководцев и осторожно внушал им:

— Я восторгаюсь твоими конниками, Всеволод Радимичский! Ни одного промаха за все время похода! Это говорит о преданности твоих воинов своему полководцу! Надеюсь, Царьград будем брать так же слаженно, как прошли болгарский берег!

— Надеюсь и я на это, великий киевский князь Олег! — ответил Всеволод, уловив настороженность князя.

А князь перешел к другому полководцу л ласково проговорил:

— Я с такой радостью наблюдал за твоими ловкими, смелыми лучниками, Ярослав Уличский, что пожалел о своей старости! Так хотелось побегать вместе с ними за болгарскими монахами! Ты сможешь дать мне совет: как лучше убрать защитников стен Константинопольского кремля?

— Я подумаю об этом, князь, когда увижу эти легендарные стены сам! — волнуясь, ответил Ярослав Уличский.

Олег поклонился уличскому воеводе и, широко улыбаясь, сказал следующему полководцу:

— О Глеб Тиверский! Твои ратники поразили меня в самое сердце! Они учуяли правоту моего замысла и везде были равны в силе и ловкости моим опытнейшим ратникам! Надеюсь, при взятии ворот Константинополя мы все будем едины и не растеряемся.

— Надо предупредить воинов, что греки хитры и могут подбросить яда в вина и яства, великий князь, — довольный вниманием Олега, ответил молодой, черноволосый, с красивым строгим лицом Глеб Тиверский.

— Мы поговорим с воинами об этом особо, — согласился Олег и подошел к следующему полководцу.

— Синько! Дорогой воевода хорватской дружины! Не зря первые русичи избрали твои леса и горы своей древней стоянкой! Сколько умения во владении секирами и копьями увидел я! После похода ты немного задержишься в Киеве и обучишь своим хитрым выпадам наших стольных ратников! Согласен, молодой забияка? — засмеялся Олег.

— Согласен после свидания с любимой женой приехать в Киев и обучить твоих столичников уму-разуму! — смеясь, ответил хорватский воевода.

Олег подошел твердой успокоенной поступью к Карлу Ингелоту.

— Ну а ты, дорогой фриз, знатный потомок фризских пиратских королей, Карл Ингелот, не зря ты остался в моей дружине со времен мадьярского нашествия. Я очень доволен твоей лихостью, ты пригодишься нам при взятии Коровьего брода, который византийцы именуют сейчас Босфоровым проливом! — снова засмеялся Олег, похлопывая сорокалетнего Карла Ингелота по могучим плечам.

— Согласен, великий киевский князь, — широко улыбаясь, ответил именитый фриз и посторонился: за ним стояли самые дорогие князю люди, его «Лучеперые».

— Ну а вы, мои преданные друзья! Я прошу вас об одном: никуда от меня не отлучаться, даже тогда, когда вы будете выполнять мои задания! Душой и сердцем мы должны быть всегда вместе и едины делами своими! — жарким шепотом попросил он своих любимых друзёй и повлажневшими глазами окинул каждого из них: Стемира, Фарлафа, Веремида, Рулава и Ленка с Любаром.

Затем князь повернул к левому флангу своих дружин, где стояли воеводы плесковский, новгородский, белоозерский. Он подошел и к ним с радостной улыбкой на устах и для них нашел добрые, но несущие в душу каждого желание выполнить волю своего предводителя слова.

«Вот теперь можно начинать говорить с ними о главном: о штурме Константинополя», — решил Олег, и, пока его слуги разбивали княжеский шатер, он усердно молился Перуну.

Закончив молитву, он обратился к слуге с просьбой позвать к нему Ленка, и, когда тот явился не один, а с каким-то бродягой, Олег сначала вспылил.

Борода бродяги, его рваная одежда вызвали в Олеге и жалость, и злобу. «Пошли, бродячий человек, я накормлю тебя сытной пищей», — сказал ему Олег, уводя странника в свой шатер.

Но как только Олег со старцем миновали любопытствующие глаза и угли и оказались одни в княжеском шатре, старец мгновенно преобразился и оживленно заговорил:

— Не тревожься, Олег! Но приготовься, как я и предупреждал: бухта Золотой Рог закрыта обновленной цепью. Тебе придется повторить Аскольдову хитрость. Поставь часть флота на колеса, пройдешь с ним вдоль Константинопольского кремля от Деревянных ворот до Золотых, то есть с севера на юг, расставишь метательные и черепаховые биты вдоль ворот Калигарийских, Меландзийских и Пятибашенных, особо укрепленных, и единым ударом всех пробойных сил сможешь сокрушить стены Феодосия, коим пятое столетие насчитывается.

— Гаст! Я счастлив видеть тебя! Ты, Дитмар, Рем и Фалько столько нужных вестей собрали для меня, что мне будет стыдно не взять город. На всех вратах Царь-града я оставлю по заметной отметине, чтобы вечно помнил сей пьяный зазнайка, как врать и прибедняться перед племенем русичей! — горячо проговорил Олег, обнимая своего тайного и самого дорогого лазутчика. — А теперь скажи мне, так ли уж набожны и сильны духом своего бога братья-императоры? — с тревогой спросил князь Гаста, не тая тревоги от верного лазутчика.

— Скажу одно, великий князь Олег: оба брата-императора верят и в силу Йогве, и в силу Христа, и в силы языческих богов! Изыскивают отовсюду наибольшую выгоду, а поэтому и убили свою мораль. Душа у обоих ослабла, что возмущает патриарха Евфимия, но он молится и за того, и за другого, а теперь вот и за новорожденного императора молится, но знает, что Христос не откликается святым духом на его молитвы, — тихо поведал Гаст.

— А как Евфимий это чует? — удивился Олег.

— Свечи стали ни с того ни с сего гаснуть в храмах, — пояснил Гаст.

— Свечи, говоришь!.. А мой костер возле ног киевского Перуна горит днем и ночью, и дозорные Любара мне все время доставляют вести о его стойком огне! — обрадованно заметил Олег, и в глазах его вдруг появились маленькие огненные точки.

— Значит, боги на твоей стороне! Да и хвостатая звезда предрекла возмездие, я это сразу учуял! — искренне заверил Гаст стареющего киевского князя, который был еще в силе и мог сразиться с самым грозным врагом.

Проводив сквозь строй любопытных ратников Гаста под видом христианского отшельника, Олег вместе с Любаром довели его до ближайшего ущелья и распрощались с ним.

Затем Олег отыскал Мути, Глена, Фарлафа, Веремида и Карла Ингелота и приказал им третью часть флота в ближайшую ночь поставить на колеса, но паруса не убирать.

Полководцы, давно ожидавшие такого приказания, без ропота и суеты приступили к немедленному его исполнению. Подготовка к штурму Царьграда началась…

Все известные людям бедствия обрушились в эти дни на город: ветер и бушующий прилив с моря, сотрясающаяся земля вдоль всей длины Феодосиевых стен, огненные языки летящих глиняных горшков, наполненных горящим маслом, и насыщенное воинственным, грозным духом небо языческих богов, которое, словно огромным небесным щитом, накрыло воздушное пространство над Царьградом и не позволяло вмешиваться в свои дела ни одной светлой силе. Мрак и завывание ветра, уханье стен и стон вздрагивающей земли — все смешалось в сознании жителей Царьграда.

Страх, уныние и злость распространялись в городе с быстротою смерча и грозили ворваться в императорский дворец, в котором не было мира и покоя.

— Я всегда говорил тебе, брат Лев, что ты крайне недальновиден! Как можно было тратить деньги на пять увеселительных домов, не проверив, в каком состоянии находится флот! Эпарх Никита ведь говорил, что у многих судов, что стоят в Суде, днища вот-вот треснут! Как мы будем защищать город? — кричал молодой узколицый император Александр, энергично расхаживая по большой красивой зале, огороженной с восточной стороны огромной пурпурной завесой с золотыми кистями.

— Ты прекрасно знаешь, брат Александр, что армия всегда требует больших расходов, которые очень редко оправдываются! А увеселительные дома приносят огромную прибыль! Не тревожься о столице! Бог да не оставит нас в беде! Патриарх Евфимий…

— Патриарх Евфимий говорит, что все свечи гаснут в его храмах, когда он начинает просить Христа о помощи! — вскричал Александр, прервав спокойную речь своего царствующего старшего брата.

— Не кричи! Разбудишь императрицу Зою и наследника Константина! — спокойно потребовал император Лев и хладнокровно спросил: — Ты согласен на богатую дань этим варварам? Они штурмуют город пятый день, и Феодосиева стена действительно имеет глубокие пробоины во многих местах. Хотя от цепей в гавани есть кое-какой толк, но боюсь, что этот дикий язычник весь свой оставшийся флот поставит на колеса и проведет его по суше вдоль Феодосиевых стен, а затем спустит на воду в Мраморном море, и тогда мы даже сверхбогатыми дарами не спасемся, — иронично улыбаясь, заявил император Лев, ласково, однако, поглядывая на своего младшего брата.

— Поражаюсь твоей выдержке, Лев!

— Просто я вчера беседовал со старцами из Влахернской церкви, и они поведали мне о набеге варваров лет тридцать назад. В Фотиевой хронике о нем сказано, что лишь риза Святой Богородицы спасла город от гибели и что предводитель той орды, киевский князь Аскольд, даже принял христианство.

— Знаю я эти хроники! В них столько же выдумки, сколько и в апокрифах! — зло возразил младший брат-император, а старший на это снова ответил спокойным тоном:

— Нельзя бранить церковные хроники, дорогой мой брат, ибо они хранят государственную историю!

— В городе грязь, нет воды, люди умирают от ожогов и огнестрельных ранений! Всюду проклятия сыплются на наши головы, а ты словно стоик — само спокойствие и хладнокровие! — возмутился император Александр.

— Я не верю, что враг так многочислен и силен, что может сокрушить двойную цепь стен нашего кремля; да, думаю, и до наших дворцов он не дойдет. Нам с вами, император Александр, опасаться нечего! И раввины, и патриархи не допустят, чтобы наши боги забыли про нас! — с трудом сдерживая себя, чтобы не разразиться бранью, проговорил старший брат-император и посмотрел несколько раз на дверь.

В это время дальняя, северная дверь залы отворилась, на пороге появился высокий смуглый слуга, одетый в длинный полосатый халат, и тихо доложил:

— Его высокопреосвященство, патриарх Константинопольский Евфимий.

Братья-императоры с любопытством уставились в дверной проем и ждали появления фигуры в белом.

Патриарх, одетый в простой плащ с капюшоном, тихо вошел в царские покои не быстрой походкой.

— Ваши императорские величества, высочайшей милостью правители Византии, император Лев и император Александр! — твердым голосом проговорил священник и слегка поклонился. — Я вынужден довести до вас возмущение Святого братства, которое отказывается помогать великой столице мира силою Святого Духа до тех пор, пока царствующие особы трижды не обойдут городские стены против движения солнца и вместе с народом не отслужат молебен в стенах собора Святой Софии, — жестко заявил Евфимий, глядя поочередно в глаза слегка побледневшим братьям. — Шестые сутки я молю Бога Христа и Пресвятую Деву Богородицу о заступничестве от врага, но ни одна свеча не выдерживает и минуты горения. Они гаснут одна за другой, вызывая смятение в моей душе и душах моей паствы! Нынче ночью мне были два видения: апостол Павел стоял возле моего изголовья и говорил, что врага на стольный град прислал он в отместку за разгром государства его верных учеников; второе видение — сама Мать Христова, Пречистая Дева Мария. Она сказала, что город можно спасти только совместными усилиями всех молящихся и только повторив благодеяние царя Михаила! — гневно проговорил патриарх Евфимий, глядя на испуганные лица обоих императоров. — Если вы читали наши хроники, то, наверное, помните, что, когда тридцать лет назад киевский князь Аскольд захотел сокрушить нашу столицу, царь Михаил Третий сам, босой, в одежде простолюдина, совершил суточный молебен и беседовал с врагом-язычником, чтобы смирить его гнев и отстоять родной город! Вы же не делаете ничего! Так не поступал еще ни один правитель!

Императоры переглянулись. «Если мы сейчас скажем ему, что ждем вестей от раввина Иова, то гневу Евфимия не будет предела», — хмуро подумал император Лев и, решительно глянув на младшего брата, сказал:

— Патриарх Евфимий! Присядьте, отдохните немного! Вам пришлось тяжко в эти дни. Мы с братом Александром отблагодарим вас за этот поистине стоический труд…

— Надо немедленно спасать столицу! Здесь наши святыни, наши корни! Народ стонет на улицах, ваши императорские величества! О чем вы говорите?! — прервав императора Льва, возмутился Евфимий.

Император Лев решительно направился к Александру и, взяв его за руку, вывел за пурпурную завесу.

— Наши боги тоже молчат! — прошептал он Александру, показав на изображение греческих богов. — Надо сделать, как велит Евфимий! Я не хочу пережить позор беглеца-императора. А вы, брат? — жарко прошептал он, глядя испытующим взором на младшего брата.

Тот покраснел и кивком выразил согласие с мнением старшего брата.

Они вышли через северные двери императорского дворца и направились к церкви Святой Ирины, где толпа монахов и православных прихожан ожидала появления государственных сановников в сопровождении телохранителей.

Монахи скорбными голосами читали молитвы о заступничестве и спасении города от дикого врага, обращаясь то к Сыну Божию, то к Пречистой Деве Марии.

Патриарх Евфимий присоединился к монахам и православным прихожанам и, руководя молитвенными песнопениями, направил все молебное шествие в сторону форума Феодосия и к воротам Неория, где тоже собралась толпа православных верующих.

Ветер трепал языки факелов, освещавших каменные улицы и дороги, ведущие вдоль северной стены Царь-града, пролегающей по берегу бухты Золотой Рог. То тут, то там навстречу толпе молящих Бога о спасении пробегали ратники охранной дружины. Лучники тащили камни, стрелы, горшки с зажигательной смесью и ворчали на неповоротливость меченосцев, защищающих внутренние рубежи столицы. Водоносы сновали вдоль стен, поливая дороги и деревья, опаленные огненосными стрелами врага. Лекари, омывая настоями трав раненых воинов, помогали им преодолеть боль и спешили на помощь другим раненым.

Город не спал шестую ночь. Он сражался за каждую пядь своих древних стен, возводимых то Константином, то Юстинианом, то двумя императорами Феодосиями, деятелями Православной Церкви. Купола храмов возвышались среди яркой, пышной зелени и смело вонзались в небо спасительными мощными позолоченными крестами.

Все жители города схватили свои пищали, копья, стрелы, камни и мечи и старались поразить врага раньше, чем его нога ступит на святую землю Константинополя!

— Грех, великий грех тому, кто не защищает дух города, его древние святые камни, улицы, площади, храмы и дворцы, его жителей! Вставайте все — и стар, и млад — на защиту своего древнего города и спасите его от нашествия варварских полчищ! — звенело повсюду воззвание глашатаев, перекликающихся друг с другом с крепостных башен.

Толпа вокруг патриарха Константинополя росла и множилась с каждым часом. Слух о том, что сами братья-императоры вместе с Евфимием сначала трижды обойдут весь город, а затем отслужат ночной молебен в храме Святой Софии, облетел город и вытянул на улицы всех богатых вельмож, аристократов и купцов, которые так же, как и братья-императоры, с трудом отыскали в своих кладовых скудные одежды простолюдинов и в сандалиях на босу ногу присоединялись к молебному шествию, тщательно охраняемому императорской и столичной стражей.

В городе стало светло как днем. Факельное и знаменное шествие с ризницей Богоматери, тремя большими иконами Христа, Богородицы из Влахернского храма и иконой Петра и Павла, освященных в храме Святой Софии, двинулось по улицам Константинополя и запело стройными, красивыми голосами: «Боже, отринь от нас врага, изыми нас от врагов наших, восстань в помощь нашу! К Тебе прибегаем, Пресвятая Богородица, посети наши немощствующие души и испроси у возлюбленного Сына Твоего и Бога нашего дати нам прощения…»

Шествие миновало стену Константина, пройдя через ворота церкви Святых Апостолов, и ступило на землю Эксокионии, расположенную между стеной Константина и стенами Феодосия, подвергающуюся неустанному и жестокому обстрелу врага.

Вот когда дрогнуло сердце императора Льва и затрепетала душа у императора Александра! Они вдруг ясно услышали ухание стены, дрогнувшей от мощных «черепах» противника, затем другое, третье, а потом сбились со счета.

Голоса людей, поющих молитвы, потеряли свою стройность и силу, но патриарх Евфимий воззвал к Богу и приструнил свою ослабевшую духом паству. Голос его зазвенел скорбным, но стойким металлом и возымел свое действие. Он запел:

— Владычица! Не отрини раба Твоего, иже всю надежду свою по Бозе возлагаем на Тебя! Не возгнушай нами, помилуй рабов Твоих и пошли нам дух спасения на град наш!

Хор молящихся подхватил молитву своего патриарха.

Шествие вокруг города продолжалось…

Ранним утром седьмого дня штурма Константинополя в шатер князя Олега, раскинувшийся в кедровой роще возле Меландзийских ворот, вошел Стемир и взволнованно проговорил:

— О князь Олег! Раскрой свои очи и прочти вот это!

Олег, облаченный в мелкую финскую кольчугу и темно-синие штаны, заправленные в высокие коричневые сапоги, с раннего утра был бодр и деятелен.

— Ты хочешь сказать, что Второй Рим просит мира? — спросил Олег, приветствуя друга и забирая из его рук кусок пергамента. — Ну что, согласимся на переговоры?

— Думаю, пора!

— Ну, раз мои «Лучеперые» советуют сменить гнев на милость, то я готов! Передай Ленку, пусть прекратят пробивать стены и откатят ладьи на безопасное расстояние. А пока мы подумаем, каковы будут условия мира с хитрыми греками.

Стемир пошел было искать Ленка, но тот уже входил в шатер к своему тестю, спеша донести, что приказ его выполнен. Олег выслушал любимого зятя.

— Пусть седьмой день осады напомнит им о божественной вездесущности! Я не посмел перешагнуть предел, обозначенный богами! — И Олег пояснил: — Дух Живого присутствует везде: в воде, камне, траве, дереве, насекомых, животных и людях! Мне сегодня приснился тот самый древний семисвечник, что стоял в рарожском доме Рюрика, — грустно вдруг проговорил он. — Наверное, это был знак богов, чтобы я не переусердствовал в своеволии!.. Ты не все понял, сынок?.. Вот назад поплывем, и я тебе все объясню, — пообещал Олег зятю и раскрыл завесы своего шатра.

— Нам так немного осталось сделать, великий князь Олег! Еще чуть-чуть, и великая столица мира будет нашей! Это же удача для нашей рати! Почему мы должны прекратить осаду в такой благоприятный для нас момент? — возмутился Ленк, не покидая шатра тестя.

— Сынок! Да разве мы удержим ее навеки в своих руках! Или ты думаешь, что отсюда можно будет все народы, населяющие этот огромный город, сбросить в море, потопить, а затем поселиться в их каменных хоромах и жить, вечно борясь с их духами? Я не хочу обрекать себя и свою семью на такие муки! С меня довольно Аскольдова духа! И так я слишком долго громил древние стены, которые клал сам Феодосий Великий! У себя в стране я строил оборонительные сооружения, а здесь разрушаю творения рук человеческих и прослыл уже за это диким варваром. Я устал от этого, и надо готовиться к мирным переговорам с греками. — Олег почти силой выпроводил Ленка из своего шатра.

— Князь, из ворот Святого Романа вышел обоз с продовольствием и вином для нашей дружины, — доложил сторожевой, решив обрадовать князя.

— Немедленно прикажи предать огню весь съестной и винный запас греков! — приказал Олег стражнику. — Они же еще не знают, согласны мы на мир или нет, и идут на новую хитрость. Они хотят отравить нас! — вдруг догадался он и строго добавил: — Никому ничего не трогать!

— Князь, а осаду продолжать? — нерешительно спросил Ленк, ставший невольным свидетелем разговора Олега со стражником.

— Нет! Осаду снять! Выполняй немедленно мой приказ!..

Ленк понял, что великий князь не шутит, и нехотя направился выполнять княжеский приказ. Он посмотрел на ладьи, прилепившиеся бортами вплотную к Феодосиевой стене Константинопольского кремля и пытавшиеся выполнять роль подставок, где были установлены «черепахи» и лестницы, по которым беспрерывно перебирались ловкие лучники и секироносцы на гребень стен, чтобы отважно сразиться с защитниками великой столицы мира, и тяжело вздохнул. «Столько усилий! Столько выдумки и отваги проявили русичи и славяне, объятые неистребимым желанием ворваться в этот царственный, богатейший город мира и завладеть его сокровищами! И все впустую! Что за странная мысль вошла в голову великого князя и застопорила все дальнейшие дела громадного войска? Ну и что же, что греки просят мира?! А что им еще остается делать, когда половина Феодосиевой стены уже в наших руках!» — уныло подумал Ленк и нашел глазами Мути, прицепляющего очередное бревно к «черепахе», глубоко вздохнул и крикнул что было сил:

— Русичи! Князь решил сохранить Царьград!..

Войско русичей, вооруженное мечами, копьями, секирами и стрелами, вошло в Царьград спустя сутки после прекращения осады города. В соответствии с предварительной договоренностью, заключенной представителями с обеих сторон, дружина Олега вошла через Меландзийские ворота, ворота Святого Романа и через Деревянные ворота тремя мощными колоннами и направилась к форуму Тавра. Киевский князь двигался в сопровождении «Лучеперых», и только меченосцы вошли с ним в императорский дворец, который располагался сразу за собором Святой Софии, где и был подписан мирный договор между двумя громадными государствами: Киевской Русью и Византийской империей.

Олег, Стемир и Карл Ингелот, восседавшие на каурых жеребцах, казались сказочными богатырями в серебряных кольчугах, шеломах с маленькими золотыми головами львов; они держали в руках искусно изготовленные мечи и щиты.

Жители города, посыпавшие дорогу лепестками роз, жасмина, гиацинтов и ветками сирени, задрав головы смотрели на сильных, красивых витязей, которые важно гарцевали на гордых скакунах по древним каменным мостовым, и удивлялись: неужели это их лица, размалеванные, с длинными, растрепанными синими волосами видели они совсем недавно над своими стенами и пытались облить их горящим маслом? Неужели это те самые богатыри, которые пытались разрушить их любимый кремль и которые смогли вытащить свой флот из воды, поставить его на колеса и с раздутыми парусами проехать на нем вдоль всей Феодосиевой стены? И чайки летали над ними, как в море?

Олег видел лица константинопольцев, глаза их горели жаждой зрелища, но он не увидел в них той испепеляющей ненависти, которая могла бы вызвать фанатический приступ мгновенной мести к пришельцам. Он вспомнил, как много лет назад через Киев проходили молчаливой ордой мадьяры, и усмехнулся. До чего похоже! То он идет войной на кого-нибудь, то к нему приводит войной кто-то. «Боги! Неужели вы только для войн создали нас?» Он посмотрел на небо, и ему показалось, что он увидел там усмехающегося Перуна. «Нет-нет, грозный Перун! Я доволен всем, что выпало на мою долю! Слава тебе, могучий бог!..»

— Князь, посмотри на собор Святой Софии! Здесь был Аскольд! — сказал Стемир, указывая на мощное каменное здание, украшенное колоннами и красивыми железными дверьми.

— Некоторые утверждают, что купол этого храма был спущен с неба, — улыбнулся Стемир и предложил князю войти внутрь храма.

— У этого храма вид мощной крепости, — заметил Олег и тихо воскликнул: — О люди! Боимся себе подобных! — Он спешился с коня, вошел в открытые ворота храма, немного постоял в них, проникаясь древним духом, затем в окружении своих «Лучеперых» вошел в древнее святилище византийских христиан.

Когда он вышел из храма, то сказал только одно:

— Поразительно, как силен человек верою!

Объехав вокруг храма Святой Софии, он позволил себе еще раз полюбоваться им с южной стороны, а затем дал команду приблизиться к императорскому дворцу, краше которого он ничего не видел на всем свете.

Олег постоял немного возле подножия одной из колонн, подпирающих антаблемент дворца, и, высоко задрав голову, полюбовался на его размах и мощь. «Люди, обитающие в этих огромных дворцах, так же великодушны и сильны духом, как пытаются доказать это великолепием своих жилищ! Или это их очередной обман?» Он в раздумье покачал головой и тяжело ступил на мраморное крыльцо императорского дворца.

Встретили русичей смуглолицые стражники, охраняющие покои императорского дворца, который украшали гермы и гризайли на стенах и пролетах высокой. из розового мрамора лестницы, ведущей в центральную императорскую залу, где должна была состояться церемония заключения мирного договора между победителями и побежденными. Но вот перед глазами русичей предстала великолепная зала, по боковым стенам которой выстроилась стража. В руках у каждого был золотой щит, на голове — золотой шлем с развевающимся красным султаном, у бедра — меч, а на плече — обоюдоострая секира; впереди них стояли знаменосцы с гордо поднятыми разноцветными знаменами.

«Да, я сохранил вам все это! Да не помянете меня лихом вы и ваши потомки, лживые греки!.. Ну-ну, кичитесь своим богатством и дальше! Главное для нас — торговый путь через Царьград! Остальное приложится, не обеднеет Киевская Русь!» — Олег спокойным взором окинул всю эту бьющую в глаза роскошь и с любопытством посмотрел направо, в южную часть залы, закрытую пурпурной завесой, окаймленной густой золотой кисеей. «Победителей не заставляют ждать! Опасно испытывать их терпение!» Но ожидание длилось недолго. Пурпурная завеса медленно раздвинулась, и их взорам предстало запоминающееся зрелище. На широком пурпурном, отделанном золотой затейливой каймой кресле, верх которого венчал золотой герб, восседали оба брата-императора, облаченные в темно-синие парчовые длинные одеяния, отороченные поверху горностаем. Подол и рукава были отделаны золотистой парчой и жемчугом, благодаря чему каждое движение рук этих царствующих особ сопровождалось дополнительным сиянием. На головах императоров сияли золотом, яхонтами и жемчугом императорские короны.

«Так вон каких золотых пташек склонили мы к мирному договору! — усмехнулся про себя Олег. — Что-то я не вижу их богатырских плеч, кои особенно высоко почитают любые воины! Уж больно изнежены их лица и руки! Да и вера их не тверда», — удивился Олег, заметив на южной стороне залы, к которой примыкал трон византийских императоров, картину, изображающую двух греческих богинь Победы, держащих в изящных руках лавровый венок.

Рядом с троном императоров теснились телохранители в белых туниках с золотыми ожерельями на шеях, а поодаль, в пышных одеяниях, сидели представители византийского синклита.

«Ну вот, оказывается, все в сборе! А я волновал себе душу!» — подумал Олег и занял отведенное ему место за большим столом из черного дерева.

Некоторое время в зале была тишина. Никто ничего не говорил, но шорох одежды высоких особ, усаживающихся за круглый черный стол переговоров, напоминал осенний шелест опавшей листвы. Олег не спеша положил свой меч на стол переговоров.

Император Лев встал и на славянском языке произнес короткую речь:

— Мы, императоры Византии, император Лев, император Александр и наследник Константин, совместно с главой византийской Христианской церкви патриархом Евфимием и синклитом обсудили условия мира, которые милостиво предложены были могучим князем Киевской Руси, великим Олегом, и его послами, и решили согласиться на оные.

Олег склонил голову, внимательно слушая медленно и важно произносящего каждое слово императора Льва, стараясь ничего не пропустить.

— Мы согласны, — продолжал далее император Лев, глядя уставшими карими глазами на могучего богатыря-русича, заставившего всего за неделю изменить мнение о себе не только членов синклита, но и обоих братьев-императоров, — чтобы из государственной казны были выданы великому князю Олегу по двенадцать гривен серебром на каждого человека, прибывшего с ним к нашей столице, и сверх того уклады на города: Киев, Чернигов, Переяславль, Полтеск или Полоцк, Ростов, Любеч и другие, где властвуют князья и воеводы Олеговы.

Олег молча кивал после каждого слова, срывающегося с уст старшего брата-императора, и ждал, что византийцы не выдержат и где-нибудь да схитрят.

А император Лев продолжал:

— Послы, которых отправит великий киевский князь Олег к нам в столицу, в град Константинополь, будут у нас довольствоваться из казны императорской!.. Русским гостям или торговым людям, которые приедут в Грецию, император будет давать на шесть месяцев хлеба, вина, мяса, рыбы и плодов: они будут иметь доступ в народные бани, получать на возвратный путь съестные припасы, якори, снасти и все необходимое.

Император говорил четко и спокойно, стараясь не возвеличивать победителей, но и не унижать себя.

— Русичи, которые прибудут в Константинополь не для торговли, не могут требовать месячного содержания! — продолжил далее император Лев, скользнув холодным взглядом по лицам русичей. — Да запретит великий киевский князь своим послам творить обиду жителям в греческих поселениях, — продолжил он свои условия, дабы не прослыть в глазах потомков уж совсем поверженным и униженным, и, набрав воздуха в легкие, провозгласил: — Жить русичи могут только у церкви, что стоит между городскими стенами и Босфором. Места там достаточно. Там рядом портик, да и гавань уютная прямо возле портика.

Олег кивал императору Льву, подтверждая свое согласие с условиями византийцев, и ждал продолжения.

— Русичи, прибывшие в Константинополь для торга, должны уведомлять о своем прибытии городские власти, которые выдадут месячное содержание киевским, черниговским, переяславским и другим гражданам Киевской Руси, посланным для торговли в нашу столицу. Но более пятидесяти торговцев из Киевской Руси Константинополь сразу принять и содержать не может, — уведомил напоследок император Лев и проверил себя, все ли сказал. Нет, оказывается, не все. — Русичи, прибывшие в Константинополь для торга, входить будут только в одни городские ворота и непременно в сопровождении императорской стражи. Торговать могут в Константинополе свободно, не платя никакой пошлины! — завершил с глубоким вздохом свою речь император Лев и вопросительно глянул на бородатого богатыря — князя русичей.

Олег тоже вздохнул. Да, учтены выгоды обеих сторон. Права соблюдены и победителей, и побежденных. Чего же еще надо?

— Я готов поклясться на Евангелии, что сей договор, заключенный ныне, пятого сентября девятьсот шестого года, будет исполняться императорами Византии вечно! — торжественно заверил всех присутствующих император Лев и посмотрел на патриарха Евфимия, облаченного в митру и белую праздничную одежду первосвященника. Рядом с патриархом стоял монах-схимник в черной кукуле и мантии, который, держа в руках священную книгу христиан, шагнул вместе с нею навстречу императору.

Царь Лев подождал, когда к нему поднесут Евангелие, и положил на него правую руку.

Клятва звучала немного скорбно, но в тоне, приемлемом для завершения церемониала, посвященного заключению мирного договора с одним из самых отчаянных захватчиков Византии.

Олег взял меч, взметнул его сначала к солнцу, а затем приложил ко лбу и гордо заверил:

— Клянусь своими богами, клянусь духом Перуна и духом бога Велеса, питающего плоть воинов-русичей и воинов-славян, что не изменю условиям данного мирного договора, заключенного ныне между мною, великим киевским князем Олегом, и императорами Византии Львом и Александром!

Дружинники, сопровождавшие великого киевского князя, встали и, взметнув мечи к солнцу, а затем приложив их ко лбу, троекратно подтвердили мощным хором;

— Да будет тако!