ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Андрей Иванович, беседуя с государем, ничего не утаил из разговора с Глинским, лишь умолчал, что известил того о грядущем скором освобождении. Когда же князь Старицкий наконец закончил пересказ, Василий Иванович с хитрецой во взгляде спросил:
- Небось обнадежил? Не умолчал о моем намерении?
Старицкий смутился: как воспримет брат-царь его самовольство? Скрыть? Или признаться? А-а, была не была.
- Грешен, государь, не удержался.
- Не мужа это поступок, но отрока. Не злоупотребляй моим доверием тебе. Помни, не гоже, чтобы слуги царевы знали его замыслы. В этом великая мудрость единовластия. На первый раз прощаю, но впредь если что - взыщу. Потеряешь мое доверие. Ладно, переходим к делам нашим грешным. Нынче я сам прикину что к чему, а завтра поутру будь у меня. Позову я дьяков Посольского и Разрядного приказов, станем решать, что делать и с послами, и с ударом по Польше. Тебя прошу не отмалчиваться. Предлагай то, что тебе посоветовал Глинский, ни в коем случае не ссылаясь на него.
Не предполагал Андрей Старицкий, что Василий Иванович позовет только одних дьяков, и поэтому переживал, как бы со временем до Михаила Глинского не дошло, что от него он выдавал за свое мнение. Ловко ли будет глядеть после этого ему в глаза? Однако брат-царь и в самом деле позвал на совет только дьяков Посольского и Разрядного приказов.
Послушав их доклады о текущих делах, Василий Иванович перешел к главному, ради чего и собрал их вместе:
- Известно вам, что ко мне едет барон Сигизмунд Герберштейн от императора, и нужно встретить его с достоинством. Брат мой, Андрей Старицкий, которому я поручил возглавить переговоры от моего имени с бароном, поделился со мной своими соображениями. Давайте послушаем, что он надумал.
- Перво-наперво считаю: вслед за бароном Герберштейном либо с ним вместе прибудут в Москву послы короля польского Сигизмунда. Они, гордясь знатной победой на Днепре, где смогли пленить даже главных воевод нашей рати, наверняка заносчиво станут требовать, чтобы мы вернули Смоленск и иные города, возвращенные нами ратными успехами в лоно своей отчины. Напористости у них будет достаточно еще и оттого, что барон Герберштейн примет их сторону, это они хорошо знают. Так вот, чтобы сбить с ляхов спесь, надлежит, по моему мнению, дать им почувствовать нашу силу. Нанести самим мощный удар, выбрав несколько городов.
- Это по части Разрядного приказа, - прервал брата царь. - Давайте обсудим это предложение, прежде чем перейти к делам, которые находятся в ведении Посольского приказа.
- Я сказывал тебе, государь, - начал с поклоном дьяк Разрядного приказа, - как воевода псковский Андрей Сабуров взял хитростью Рославль и, пограбив его, воротился в Псков, не потеряв ни одного своего ратника.
- Как не помнить? Хотел наказать его за самовольство, да передумал: слишком ловко он обвел вокруг пальца ляхов.
Ив самом деле, поход псковитян на Рославль достоин похвалы. Шляхтичи мелкими набегами на окраины Псковских земель основательно их разоряли, и терпение псковитян кончилось. Народ заполнил бывшую вечевую площадь, требуя немедленно слать гонцов к царю, чтобы оградил он слуг своих от наглых ляхов; и тут, неожиданно для самих псковитян, перед волнующейся толпой предстал воевода Андрей Сабуров.
- Предлагаю, граждане Великого Пскова, гонца к царю-батюшке послать, но, не дожидаясь московской рати, самим принять меры. Сходим в ляшскую землю, если на то будет твое согласие, Великий Псков.
- Веди, воевода, рать!
- Веди!
- Проучи коварных ляхов!
Всего три тысячи конных ратников, к удивлению псковитян, взял с собой Сабуров. Они-то считали, что воевода поведет полки, но перечить и навязывать своей воли не стали. А воевода пересек границу и повел свой трехтысячный отряд тихо и, никого не обижая, не трогая даже фольварки. Став у Рославля, послал в город делегацию с просьбой обеспечить его съестными припасами, ибо бежит он от великого князя Московского под руку короля Сигизмунда Казимировича.
Ворота распахнулись. Граждане безбоязненно повезли и понесли всякую снедь, надеясь продать с выгодой, но тут псковские конники ворвались в город. Пошла резня и грабеж.
Обогатившись и взяв в полон множество мужчин и девиц пригожих (Сабуров приказал освободить только ганзейских купцов со всеми их товарищами), псковитяне без помех возвратились домой.
- Так вот, - продолжил дьяк Разрядного приказа, - мне известно, что Сигизмунд-король повелел воеводе Константину Острожскому спешно готовить рать для ответного удара. Ждал со дня на день гонца с вестью, что ляхи выступили, тогда собирался доложить тебе, государь. По моему прикиду, Острожский пойдет на Опочку. Разрядный приказ обдумал уже ответные меры, подготовил свои предложения.
- Подготовил-подготовил! Почему прежде не поставил меня в известность?!
- Да как же можно. Слухи - что кисель на воде.
- Ну, а теперь можешь о замыслах своих сказать? Пусть кисельных.
- Мыслим послать по твоему слову, государь, полки из Вязьмы, где стоят полки воеводы князя Василия Шуйского, и из Великих Лук, где стоит с полками воевода князь Ростовский. Оттуда же пару полков перебросим в Опочку уже теперь. Обоз пошлем с огнезапасом. Все остальное - на плечи твоего наместника Сабурова.
- Воеводы достойные, да и меры твои заслуживают одобрения. Нынче же шли гонцов с моим словом.
- Все уже предупреждены.
- Ишь ты, прытко.
Не понятно, одобрил ли спешность дьяка царь или осудил хоть и малое, но самовольство, ведь гонцы были посланы без его согласия. Дьяк же сделал вид, будто похвалили его за расторопность, поэтому заверил:
- Начистим зубы, государь, ляхам и литве.
- Не спеши. Опочка - слабая крепость. Стены не каменные. Городня. Она не выдержит ядер осадных пушек.
- Стены, может быть, и не надежны, но там сотник твой, государь, не дрогнет. Я верю в него.
- Поживем - увидим. Не станем, однако, терять надежды. Главное - с помощью не припоздниться.
- Все просчитаем. Все предусмотрим.
- Хорошо. Стало быть, с одним вопросом покончено. Продолжай, князь Андрей, свое слово дальше.
Не упуская ничего, повторил князь Андрей Старицкий услышанное от Михаила Глинского, удивив дьяка Посольского приказа и глубоким знанием дел в Европе, и осведомленностью о междоусобной борьбе королевских семей. Дьяк готов был поклясться, что предлагаемое царевым братом взято у кого-то взаймы, пытался даже вычислить, кто из подьячих его приказа мог снабдить Старицкого столь обширными сведениями, но его размышления прервал Василий Иванович:
- Как, Посольский приказ? Принимаемо ли?
- Разве мудрое слово может стать неприемлемым?
- Не оценки сказанного моим братом спрашиваю! Я оценил их сам еще накануне, когда он поделился своими соображениями со мной. Я хочу знать, успеем ли мы обменяться посольствами до приезда к нам барона Герберштейна? Да и посольства польского короля?
- Успеем, если поспешим. Из чего я исхожу? Барон тронется к нам, проведя пару месяцев в Польше. Делать ему там так долго нечего, но он намеренно потянет время, дабы потом сказать тебе, государь, сколь трудно велись переговоры с Сигизмундом и что только благодаря его усилиям удалось склонить короля на кое-какие уступки. Конечно, уступки мелкие, но он выпялит их куда выше бугра. Посольский приказ нынче же подготовит предложения о наступательном союзе против Польши и Литвы с великим магистром Тевтонского ордена с бароном Альбертом Бранденбургским, а с Христианом Вторым еще и против Швеции. Христин Второй, как верно сказал Андрей Иванович, более всего опасается Швеции и пойдет с нами против Польши, если мы обяжемся тревожить Швецию. Особенно когда она станет притеснять Данию.
- Кого предложишь в послы?
- В Копенгаген - дворянина Микулина, он - моя правая рука. В Кенигсберг - дворянина Загряжского.
- Не послать ли над ними бояр думных? Чтоб по-знатней посольство.
- Думаю, нет в том необходимости. Нужно им показать, государь, что не ты имеешь большую нужду в договоре, а в первую голову они. Да и в самом деле, союзы им выгоднее, чем нам. Пошлешь князей, а тем более из бояр думских, иначе все будет выглядеть в их глазах, и они потребуют для себя больших выгод. Приемлемо ли подобное для тебя, государь?
- Разумно. Принимаю. Готовь посольства. Спешно. И чтоб необременительные. Подарки Христиану Второму и барону Альбрехту упаковать во вьюки. Повозок вообще не брать.
- Это вдвое, а то и втрое ускорит движение.
- Подумай еще и о том, как наши тайные союзы станут известны и барону Герберштейну, и королю Сигизмунду. Так все обставь, чтоб уши не торчали.
- Сделаю. Комар носа не подточит.
Свое слово дьяк Посольского приказа сдержал. До выезда в Россию барона Герберштейна обменяться клятвенными грамотами с великим магистром Тевтонского ордена успели. Только с датскими послами случилась заминка, и тогда по совету дьяка Василий Иванович повелел приставам, выделенным для встречи императорского посольства, тянуть время. Каким образом? Делать долгие остановки под предлогом усталости лошадей, нуждающихся в добром отдыхе. Для передвижения выбирать лесные дороги, на которых не слишком разбежишься, а к речкам посольство выводить туда, где нет мостов. Наводить же мосты для переправы не проявляя прыти. Вернее, мельтешить, но без толку. Пусть думают, что у нас нет порядка, нет должной повинности у села, а сами селяне ленивы и неповоротливы. У России не убудет от такого умозаключения иноземцев.
- Вы должны так подгадать, - поучал Василий Иванович приставов, - чтобы под Вязьмой или Волоколамском пересеклись пути барона и датских послов, которые станут возвращаться домой после моего приема. Их общения между собой лучше не допустить, а барону, вроде по установившейся дружбе, шепнуть, что, дескать, с Данией заключен договор против Швеции и Польши с Литвой. Очень важно для державы моей, чтобы вы не оплошали.
- Не оплошаем, государь. Наизнанку вывернемся, стараясь угодить посольству, особенно барону, но мы ж не виноваты, что людишки ленивы и не умеют ловко что-либо делать.
- Вот-вот, лень и глупоумие. И еще - полное непослушание.
Задумка удалась лучше некуда. Судить можно обо всем этом по сообщению барона Герберштейна императору. В нем он пишет и о неустроенности глухих рытвенных дорог, с непролазной грязью в низинах и о полном отсутствии мостов через все до единой речки. Барон описал и нравы русского крестьянина: ленив, неповоротлив, неумеха. Высказал посол недовольство приставами, которые, правда, старались по мере своих сил, но не могли одолеть равнодушие и лень. Так и не догадался ученый и хитрый барон, как характеризовали современники Герберштейна, что его просто-напросто водили за нос, везли не по прямоезжим и ухоженным дорогам, а специально выбирали глухомань. Мог бы понять это, чуть поразмыслив. Ведь после Вязьмы повезли его по широким дорогам с добротными мостами через реки и речушки, но настолько был уверен барон в своей оценке, что не мог уже мыслить о России иначе, как о ленивой и непослушной даже царям стране. Ну, да Бог с ним. Его оценка ничего не могла изменить в самой России.
Вопреки обычаю Кремля откладывать прием прибывающих послов не менее чем на неделю, Василий Иванович назначил барону Сигизмунду Герберштейну встречу в большом тронном зале на следующий же день после его приезда. Правда, сам прием ничем не отличался от других, в которых заинтересована Россия: царский трон на возвышении сверкает драгоценными каменьями, за спиной государя пара белоснежных рынд. Справа от Василия Ивановича - брат Андрей, слева - дьяк Посольского приказа. От них, словно крылья взлетающего лебедя - рынды. В белом бархате, шитом жемчугом, в белых же высоких шапках. «Крылья» эти упираются в лавки, покрытые узорчатыми полавочниками; на лавках расселись бояре по знатности своего рода. Все в мехах и бархате, в куньих горлатных шапках.
Тихо и чинно в тронном зале. Никто не шелохнется. Таково правило. Точно в установленное время туда вошел барон Герберштейн в сопровождении своих людей. Он нес, как что-то священное, запечатанный печатью императора свиток. Перед троном барон поклонился в пояс.
- Мой господин, император великой империи (при этих словах царь встал), и его наследник Карл Второй (Василий Иванович снова встал) шлют тебе, царь всей Руси, слово братской дружбы.
Барон припал на колено перед троном государя и подал ему свиток. Подьячий Посольского приказа, он же толмач, стоял сбоку в нескольких шагах от трона, чтобы, как было принято, взять свиток, но Василий Иванович, жестом остановив его, сам принял послание.
- Мы внимательно изучим слово императора (Герберштейн, поднявшийся с колена, при упоминании об императоре низко поклонился) и без промедления приступим с тобой, барон, к переговорам. Вести переговоры станет от моего имени брат мой, князь Андрей Старицкий, знатные думные бояре. А сейчас тебя, барон, приглашаю отобедать со мной.
Далеко не всем послам выпадала такая честь, и барон поблагодарил Василия Ивановича с поклоном. На этом торжественный прием должен был бы закончиться, но Герберштейн попросил еще слова.
- Слушаю тебя, барон, - сказал царь и нахмурил лицо, Давая понять послу, что тот, нарушив установленный порядок, проявляет бестактность.
Барон же вроде бы вовсе не заметил недовольства царского, заговорил не тоном просителя, а уверенно, полагая, что об отказе нечего даже думать.
- Король польский Сигизмунд Казимирович Ягеллон. - Сделав паузу, Герберштейн ожидал, что царь хотя бы привстанет, но тот продолжал сидеть, и послу ничего не оставалось, как продолжить дальше: - Польский король послал к тебе посольство, оно прибудет примерно через неделю. Прошу тебя принять послов с достоинством.
- Мы не договаривались с Сигизмундом обмениваться посольствами, - невозмутимо заметил государь.
- Это мой совет королю польскому. Он не желал, но я убедил его.
- Из уважения к тебе, барон Герберштейн, приму. Теперь же - в трапезную. Остальные вопросы, все недоговоренное - на переговорах. Отдохнешь с дороги день-другой и - за дело.
Переговоры начались на третий день утром. После молитв. Андрея Старицкого благословил сам митрополит.
По установленному обряду первое слово было за князем Андреем:
- Царь всей России, великий князь Московский, князь Тверской, Ярославский, Рязанский, Казанский, Смоленский и иных всех земель российских, внимательно изучил послание императора и готов ответить на все его предложения. Поочередно. С чего начнем?
- Обсудим предложенное императором объединение всех сил Европы против наступления мусульман и захвата ими нескольких христианских стран, за которыми на очереди другие. Магометан нужно остановить общими усилиями.
Толмач Истома перевел слово в слово сказанное Герберштейном, Андрей Старицкий попросил ответить дьяка Посольского приказа, и тот согласно кивнул.
- Мы готовы вступить в общий союз и послать полки на султана турецкого, но в послании императора ни слова не сказано, какая из сторон сколько выделит войска и под чью руку это войско будет поставлено? Ратное дело сильно единым воеводством.
- Мой господин предлагает вам начать войну, и тогда вся остальная Европа, вдохновившись вашим примером, пошлет на Османскую империю свои войска.
Так и хотелось Андрею Старицкому бросить в самодовольное лицо барона, считавшего, что имеет неоспоримое преимущество над сидевшими перед ним князьями и боярами, фразу, сказанную Глинским: «Чужими руками жар загребать?!» Однако князь усилием воли сдержал свое возмущение и с нарочитым удивлением спокойно спросил:
- Но разве советники императора, его военачальники не знают, что мы уже давным-давно воюем с агарянами, проливая свою кровь?
- Но речь идет не о Крыме и Казани, не о Золотой Орде, которая, как нам известно, дышит на ладан. Речь идет о самой Османской империи.
- Странно слышать из уст твоих, ученый муж, знатный посол, подобные слова. Вести переговоры в начале войны с Турцией, не зная, что Крым подвластен султану, допустимо ли? В каждом походе крымцев всегда есть янычары и турецкие пушки с пушкарями. Мы ведем войну с Османской империей, а Европа что-то не вдохновляется, не посылает на помощь нам свои войска. Она безразлично взирает на то, как магометане разоряют Россию. К тому же никто: ни император, ни Папа Римский не осуждают польского короля Сигиз-мунда, который подкупом натравливает крымцев на Россию.
- Не голословное ли обвинение?
- Нет. Я сам вместе с воеводой Хабаром-Симским разгромил под Рязанью тумены царевичей, сыновей крымского хана, купленных Сигизмундом.
Андрей Старицкий подробно рассказал о разбойном налете царевичей Мухаммед-Гирея и Барнаш-Гирея, сколько золота и серебра они получили за этот поход от Сигизмунда. Сам рассказ и перевод каждой фразы заняли довольно много времени, и князь Андрей предложил:
- Видимо, на сегодня достаточно. Продолжим переговоры завтра. Как, бояре?
Все согласились, а дьяк Посольского приказа уточнил:
- За ночь подготовим и передадим завтра барону Герберштейну письменные свидетельства о всех фактах подкупа крымцев не только Сигизмундом, но и предшественником его.
Толмач Истома перевел сказанное, и барон Герберштейн согласился, хотя без особого удовольствия. Он понял позицию русского царя, и теперь ему предстояло привлечь всю свою хитрость и изворотливость, чтобы переубедить Василия Ивановича и добиться, чтобы Россия начала вести войну с Турцией. И еще барон понял, что не лыком шиты и брат царев, и дьяк Посольского приказа, и все остальные бояре, которые почти не вмешиваются в ход переговоров, но уж если любой из них говорит что-либо или спрашивает, то это всегда к месту и всегда не пустая болтовня. Сдаваться, однако, Герберштейн не собирался, ведь и он не промах, да и советники его довольно разумны.
Несколько дней велись упрямые разговоры. Барону показывали перехваченные письма польских королей крымским ханам, подлинные признания Пленников и тех крымских вельмож, которые стояли за дружбу с Россией. Были и такие документы, в которых даже указывались суммы, полученные теми или иными военачальниками и ханскими советниками за их противороссийскую позицию. Переводы всех этих свидетельств на латынь вручали Герберштейну, но он, ознакомившись с этими свидетельствами, продолжал стоять на своем - хоть кол ему теши на голове. Не может быть такого, и все тут.
- Заключите мирный договор с Польшей и сделайте первый шаг в борьбе с нашествием магометан, тогда весь мир по приказу Папы Римского и по воле императора всколыхнется немедленно.
О чем бы ни шла речь, Герберштейн, в конце концов, все сводил к одному: объединение Европы может быть крепким, если Россия, уступив польскому королю города, перешедшие за последние годы под руку Москвы, перестанет его тревожить. Мир с Польшей и Литвой - вот важнейшее условие дружной борьбы с османским нашествием.
- Султан пользуется нашими раздорами, прибирает к рукам целые христианские государства или отторгает от них целые области.
- Ив первую очередь - православные, - как бы продолжил рассуждения Герберштейна дьяк Посольского приказа.
Это вроде бы между делом вырвавшееся слово крепко задело барона. Тот даже опешил. Он был совершенно уверен, что большая игра императора и Папы Римского ведется настолько хитроумно, что ее просто невозможно понять непосвященным, тем более это касается России, кондовой, полу азиатской.
- …и славянские государства: Болгария, Хорватия, Словения, Словакия, - торжествуя свою удачу, продолжал дьяк как ни в чем не бывало, все так же подражая убедительному тону посла. - А вот Греция, которая ближе всех к Турции и удобней для завоевания, остается вне поля зрения султана. Италия и вовсе живет безбоязненно.
Герберштейн молча проглатывал горькую правду, ибо совершенно не был готов к такому повороту переговоров.
- Давайте порассуждаем: поднимет ли копье Рим, если ему живется безбоязненно? - с еще большей будничностью спрашивает дьяк. - Оголят ли мечи Британия, Германия, Швеция? Мы весьма в этом сомневаемся. Мы с великим уважением относимся к императору, но, увы, его просьба нам не в угоду. Мы не сможем пойти поперек своим интересам.
- Наши переговоры свернули на обочину, - сказал Герберштейн, посчитав, что нашел ловкий ход, - чтобы вернуть его на прежнюю дорогу, нам стоит поразмышлять, потому предлагаю прерваться до завтрашнего дня.
- Согласны, - ответил Андрей Старицкий, который был очень доволен тем, что утерли нос ученому послу, прозванному лисом.
Однако завтрашний день все круто изменил. К вечеру в Кремль прибыл вестник от посольства короля Сигизмунда, возглавляли которое два пана - Богуш и Щит. Послы просили въезда в Москву. Василий Иванович позвал всех, кто вел переговоры с бароном Герберштейном, и задал им вопрос:
- Не помешают?
- Не без того. Станут путаться под ногами. Однако - одолеем, - ответил дьяк Посольского приказа. - Хотя, если здраво рассудить, стоит их придержать, разместив в Подмосковье. Но нет предлога, даже малой зацепки, а если без причины не пустишь ты послов Сигизмунда в Кремль, барону Герберштейну дашь козырь в руки.
- Придется не только разрешить въезд, но и допустить до своей руки.
Обсуждение прервал глава караула царских палат, который в это самое время вошел с поклоном в палату царя.
- Прости, государь, за неурочное вторжение, но дьяк Разрядного приказа рвется к тебе, не внемля словам о занятости твоей.
- Что стряслось?
- Не ведаю, государь. Одно знаю: требует впустить немедленно.
- Что ж, впусти, коль так, - увидев в дверях входящего дьяка, сказал ему с упреком: - Иль не терпится подождать, пока я закончу важный совет?
- Запоздают тогда мои сведения. Можешь приказать не совсем верное, не по обстановке. Только что прискакал гонец из Опочки. Константин Острожский осадил крепость.
- А почему же мой наместник Василий Салтыков мне гонца не послал? - изумился Василий Иванович, хотя кто из собравшихся в палате мог ответить на этот вопрос.
Однако в этот момент вновь отворилась дверь, и глава караула, уже без извинения, а по полному своему праву доложил:
- Гонец от князя Салтыкова.
- Пусть войдет.
- Крупной ратью осадил крепость Острожский. Вместе с Литвой и ляхами наемники богемские и немецкие. Более дюжины осадных пушек, - сообщил гонец.
- Спасибо за старание, - поблагодарил его Василий Иванович. - Оставайся до времени в моем полку.
Обождав, пока гонец покинет палату, Василий Иванович заявил твердо:
- Послов Сигизмундовых разместить в Дорогомилове. Барону Герберштейну разъяснить: как можно вести разговор о мире, если король, отрядив послов, двинул на нашу землю крупную рать? Какие могут вестись речи с коварным лицемером?
Дьяк Посольского приказа поспешил исполнить волю государя, а Василий Иванович заговорил о делах ратных.
Доклад дьяка Разрядного приказа успокаивающий: отряд в Опочке уже силен парами полков добрых мечебитцев, припасов съестных завезено месяца на три с лишним, огнезапаса - море. Наместник Салтыков - муж храбрый и в ратных делах сведущий, к тому же знает, как важно удержать крепость хотя бы неделю. В Великие Луки к воеводе Ростовскому и в Вязьму к воеводе Василию Шуйскому уже ускакали гонцы с повелением готовить полки к походу, чтобы без промедления и быстрым ходом идти к Опочке по слову государя.
- Сегодня же я пошлю гонцов со своим приказом, - решил царь и указал дьяку: - Ты повели, чтоб двигались рысью да галопом, а не шажком. Опочка-то с худыми стенами.
- Верно, стены не ахти, но ратники добрые…
- Мед бы пить твоими устами.
Дьяк Разрядного приказа был уверен, что Опочка выстоит ту неделю, какая потребуется, чтобы подойти полками из Великих Лук и Вязьмы на помощь осажденной крепости. Уверенность его подтвердили дальнейшие события.
Вроде бы неожиданно подступил воевода польский Константин Острожский с довольно внушительной силой, костяком которой являлись не шляхтичи, а немецкие и богемские наемники, упрямые и злые в сечах. Крепких заслонов от возможных вылазок Острожский ставить не велел, чтобы не терять времени да и сил. Установили только стенобитные пушки и принялись бомбить стены с воротами.
Салтыков и воеводы полков довольны тем, что ляхи бьют только по стенам и воротам, а не по городу: ни потерь нет, ни пожаров. Однако на всякий случай все ратники, охранявшие крепость, разместились вплотную к стенам, а жителям велено было укрыться либо в подвалах, а если у кого их нет, тоже прижаться ближе к стенам. На каждом перекрестке Салтыков велел поставить по паре повозок с бочками, наполненными водой. В любой миг повозки могли отправиться к загоревшемуся дому, но, слава Богу, пока они стояли без дела.
- А не совершить ли вылазку ночью? - предложил один из полковых воевод наместнику. - Нагоним страху и попортим пушки.
Салтыков ответил не вдруг. Думал очень долго. Ответ же его прозвучал неожиданно для спросившего и для остальных воевод, и был он с ратной точки зрения совершенно неприемлемый:
- Заманчиво и попугать, и пушки попортить. Вылазка, однако, не принесет нам пользы, а вред мы получим, и очень существенный.
- Почему?
- А вы поразмыслите. Острожский бьет только по стенам и воротам, как я полагаю, считает, что в крепости, кроме воротниковой стражи, никого больше нет. Так? Так. Он не только как воевода думает, а поглядывает далеко вперед: продолбив пролом, его рать легко войдет в город, где ни один из жителей не пострадал, ни один дом не разрушен. Грабить он, скорее всего, запретит, надеясь легко добиться присяги королю Сигизмунду. А вот если мы покажем Острожскому свои силы, что последует? То-то.
- А что, разумно. Поднимут тогда пушки на туры, и от города одни щепки и угли останутся.
- Вот-вот. Потому и не нужна вылазка, от которой сейчас только вред.
Два дня содрогались стены Опочек. Вроде бы - городня, чего не пробить. Но городня только с виду хлипкая, а на самом деле весьма стойкая: кое-где ядрам все же удалось разломить первый ряд бревен, а дальше-то - валуны, ядра от них отплевываются, даже не доставая второго ряда. Если бы промежуток между рядами бревен был заполнен мелкими камнями или землей, успех мог бы оказаться более ощутимым для осаждающих, но валуны?! Их ядрами не стронешь с места. Тем более что крупноствольных пушек у ляхов не было. Лишь средние и малые. Пусть плюются, теряя ядра и порох.
Четвертые сутки без отдыха клюют ляшские пушки стены крепости. В двух местах, где валуны оказались не столь великими, уже оголились вторые стены. Еще день-два, и не миновать пролома. Наместник уже готовит свою рать для встречи врага, спешно делает оплотную дугу в местах ожидаемого скорого пролома. Бревен добротных, заранее припасенных, вполне достаточно для пары оплотов, а если окажется нужда в большем числе, придется разбирать дома. В первую голову - свои, в наместническом дворце. Одни конюшни и гридни дружинников не мало бревен дадут.
И всё же Василий Михайлович Салтыков надеялся, что до этого дело не дойдет: через день-другой должна будет подойти помощь, и может так случиться, что приступа вообще не будет.
Вот это напрасная надежда. Однако действительно спешить со штурмом Острожский не намеревался, уверенный в том, что осада Опочек для Московского князя совершенно неожиданна. Русский царь наверняка благодушен. Герберштейн привез ему слово мира, да и посольство короля Сигизмунда, выехавшее в Москву вслед за бароном, тоже внесет свою лепту: такого не бывает, чтобы одновременно и посольство и рать. Не случайно король Сигизмунд едва согласился на хитрость, как называл свое предложение воевода Острожский.
- Не хитрость, но - коварство, - твердил король с завидным упрямством.
- Победителей не судят, - сказал Острожский, чем и переломил упрямство короля.
Теперь Константин Острожский, считавший, что, пока царь Василий получит весть об осаде Опочек, пройдет не менее недели, был уверен, что к этому времени подвластное ему войско без капли крови войдет в крепость и, обождав дополнительные крупные силы, которые уже выслал ему в помощь Сигизмунд, пойдет дальше. Уже с огнем и мечом, сжигая и разоряя все на своем пути и не встречая существенного сопротивления еще долгое время. Острожский рассчитывал так: пока царь будет собирать свои полки, он тем временем вдоль берегов реки Великой пройдет далеко вперед, - войско его сможет даже достичь Великих Лук, - узнав же о появлении русских полков, быстрым ходом уйдет домой. А вот Опочка останется в руках короля Сигизмунда. Это ли не удача для малого похода?
Сладость мечты, увы, оказалась не очень долгой. Она мгновенно пропала от ошеломляющей вести: перед заслоном, предусмотрительно выставленным верст на десять к востоку, появился передовой отряд русской рати. В короткой сече захвачен пленный, который показал под пыткой, будто идет к Опочке крупная русская рать.
Русские тоже пленили двух шляхтичей, и оба в один голос пугали:
- Нас только в заслоне без малого пятнадцать тысяч. Кишка тонка сбить заслон. А под Опочку король послал мощное войско вдобавок к тому, что там уже есть.
Можно верить, можно не верить, но воеводы Передового полка князь Федор Оболенский-Телепнев й славный прежними победами Лятский отправили гонца князю Василию Шуйскому, сами же решили, обойдя заслон, напасть на него, не ожидая главных сил. В лоб же пустили всего-навсего одну тысячу, остальные одиннадцать тысяч пошли с боков и с тыла.
Задумка удалась. Заслон не только был смят, но и разгромлен наголову, а его жалкие остатки рассеялись по лесам.
Узнав об этом, Константин Острожский принял решение идти на приступ крепости. Есть уже три пролома, в них и направить ратников.
На рассвете взвилась бравурная музыка, сопровождаемая четким барабанным боем. Наемники, прикрыв себя щитами, шли твердой поступью плотными клиньями ко всем трем проломам; за наемниками с оголенными саблями и тесаками, но почти без щитов, шляхта. Поляки играли в безмерную храбрость, в презрение к смерти, пытаясь тем самым подчеркнуть свое родовое превосходство над низкородными русскими воями из городовой стражи.
У наместника и у воевод, присланных ему в помощь полков, все было готово к встрече ворогов. В проломах никого. Долго рядились, нужно ли выставлять ратников в самих проломах. Салтыков считал, что делать это необходимо, дабы не позволить нападающим дружно ударить, сбить их стройность, но, в конце концов, он уступил под нажимом разумности: чего ради ставить на явную погибель храбрецов? Пусть ляхи и наемники входят в проемы, где они окажутся в западне, как рыба в заездке. Вторые и третьи ряды станут напирать в спину первым, а те упрутся в стену, изогнутую подковой: бей со всех сторон из рушниц и малых затинных пищалей. Знатно получится.
- Ляхи же не знают, какая силища в крепости. Думают, на прогулку вышли под краковяк.
- Заставим плясать под нашу музыку.
- Не пустословьте, воеводы, - одернул расхваставшихся наместник, - ляхов, литвы да наемников мало ли? Тут как Богу нашему будет угодно. Он нас рассудит.
Очень коротким вышел бой. Во всех трех проломах встретили атакующих дружным огнем. Наемники хотя и несли потери, но готовы были продолжить штурм, требуя лестниц, но их, увы, не оказалось, и храбрые воины, отстреливаясь, начали пятиться, пользуясь тем, что никто им не мешал - шляхтичи в миг отхлынули от проломов, отступили подальше от стен, откуда стреляли рушницы, затинные пищали и самострелы.
Надежда Константина Острожского укрыться в захваченном городе и отсидеться в нем до прихода посланного Сигизмундом войска становилась эфемерной, но он пока не паниковал. Рассчитав, что передовой полк русских он отобьет легко, а главные силы подойдут не ранее, чем через пару дней, воевода решил еще раз повторить штурм, подготовив на сей раз изрядное количество лестниц и крюков. На подготовку отвел всего сутки.
А что в это время делали русские полки? Князь Василий Шуйский, получив донесение от Телепнева и Ляцкого, тут же послал гонца к князю Ростоцкому с вестью о двигавшейся к Опочке крупной польско-литовской рати, присовокупив совет перехватить то войско.
Острожского князь Шуйский обещал разгромить своими силами.
Александр Ростоцкий внял разумному совету Шуйского, оставив обоз и тяжелые орудия, чтобы не обременять себя, стремительным броском вышел наперерез ляшским полкам. Рисковал? Конечно. Огневой наряд в бою всегда имеет решающее значение, но риск оказался оправданным.
И еще одно решение помогло разбить ляхов и литву: отказ от подготовки встречного боя. Их растянувшееся в походном марше войско давало возможность нанести боковые удары сразу в нескольких местах, даже не устраивая засад для передовых отрядов. Тоже риск. Даже больший, чем оставленный огневой наряд.
Действительно, шляхтичи и жолнеры не очень-то растерялись, сошлись с русскими в рукопашной схватке, но из невыгодного положения, в котором они оказались, было только два выхода: либо гибнуть в неравной сече, либо спешно бежать с поля боя.
Острожский, еще не зная о поражении идущего ему на помощь войска, повел своих ратников на штурм, на сей раз более долгий и более упрямый, но в конце концов тоже окончившийся неудачей. Едва ляхи, литва и наемники отступили, как к Острожскому прискакал гонец с ужасной вестью: помощи не будет, посланное Сигизмундом войско разбито.
Решение Острожский принял моментально: уходить, бросать все, спасать войско. Уводя рать, он оставил и весь обоз, и весь огневой наряд: несколько десятков пушек.
Так вот и получилось, что воевода Василий Шуйский не только не исполнил своего обещания разбить Константина Острожского, но не удалось князю проявить себя даже в малых стычках. Зато Шуйскому досталась крупная добыча, которой он щедро поделился с городом.
Весьма своевременной и очень важной оказалась эта победа. Василий Иванович торжествовал:
- Переметчик Острожский тоже умеет бегать! Мои воеводы посильней его оказались. Теперь и послам Сигизмунда покажем кукиш. Пусть поворачивают оглобли!
- А стоит ли изгонять их? - спросил князь Старицкий. - Не лучше ли принять их и при бароне Герберштейне обвинить короля Сигизмунда в коварстве?
- Пожалуй, ты прав. Закроет тогда рот Герберштейн, перестанет канючить уступки с нашей стороны. Передай дьяку Посадского приказа, пусть готовит прием Сигизмундовых послов. А ты распорядись, чтобы впустили их в Москву. Через пару дней я допущу их до своей руки.
Для встречи послов был подготовлен малый тронный зал, где и трон поскромней, и мест на пристенных лавках поменьше. По воле царя пригласили присутствовать на переговорах не перворядных князей и бояр, а третьерядных и дворян, причем дворян даже поболее числом. К тому же позваны были не только дьяки, но и подьячие. Не велено им одеваться в лучшие одежды - скромно все должно выглядеть, не торжественно.
По заслугам, как принято, и честь.
Не забыли пригласить и барона Герберштейна, по указанию царя определили ему место на лавке с боярами.
- Пусть послушает, как мы станем разговаривать с панами-послами. Присмиреет небось хитрован.
Паны-послы вошли в малый тронный зал с высоко задранными носами - не как посланцы побитых, а как победители.
- Король Польши Сигизмунд Казимирович Ягеллон, находясь в здравии, шлет тебе поклон, великий князь Московский.
Василий Иванович даже не шелохнулся, вроде бы не к нему обращались послы.
- Перед вами, Панове, единодержавный царь всей России, со всеми княжествами, со всеми городами, - одернул послов князь Старицкий, - если король ваш Сигизмунд не желает величать по праву единодержавца всероссийского, можете возвращаться к нему. Оскорбительного послания от него государь наш принимать не станет.
- Ты прав, князь Андрей. Унижающее мое достоинство послание я не приму, однако выслушать панов-послов выслушаю. Снизойду. Говорите ваше слово.
- Мы прибыли с миром. По воле короля нашего.
- О каком мире можно говорить, если Сигизмунд, посылая вас ко мне с миром, коварно двинул войска на мою крепость?
- Ответ на разорение Рославля твоим воеводой Сабуровым.
- Его вынудили на это набеги шляхты. Допекли. Терпежа не стало, - спокойно ответил Василий Иванович и тут же с подчеркнутой резкостью заключил: - Не место перечить друг другу в тронном зале. Завтра начнут брат мой и бояре думные с вами, паны-послы, переговоры. Там и определите, кто на кого в обиде. Все. Моя встреча с вами завершена.
Встал царь с малого трона и, даже не кивнув послам на прощание, удалился в свои покои. Князь Старицкий и дьяк Посольского приказа последовали за ним, ибо предвидели, что они понадобятся ему.
- Ну, спесивы. В синяках все, но надо же - поверх глядят! - дал волю возмущению Василий Иванович. Предвижу, станут непременно просить Смоленска.
- Наверняка, - согласился дьяк, - но, думаю, Смоленском не ограничатся. Запросы у них завидные.
- А вы в ответ требуйте возвращения всех исконно русских земель. Наших вотчин и дедин. Ни на пядь не отступайте. - Помолчав немного, добавил уже спокойно: - Воеводы мои у Опочки намяли бока ляхам, теперь тебе, брат Андрей, и тебе, дьяк, окунать в ледяную прорубь высокомерных панов-послов.
- Не начнем переговоров с ляхами, пока они не впишут в послание Сигизмунда все твои, государь, титулы. Заставим это сделать, - заверил дьяк, - обязательно заставим.
- Но без ругани. Спокойствием и рассудительностью одолейте зазнайство. Запомните это и не сорвитесь.
- С бароном Герберштейном мы так и ведем себя, - вставил свое слово князь Андрей. - Этим и одолели его по-главному; не глаголит больше, чтоб мы завязались в войне с турками. Думаю, успешно одолеем и ляшский вопрос. Уедут они не солоно хлебавши. А за ними - и Герберштейн без всякого успеха. Обвинить же нас он ни в чем не сможет: учтивы, спокойны. Рады бы пособить, да своя рубашка ближе к телу.
:- Такие люди, как Герберштейн, все смогут. Они белое упрямо называют черным, если это им выгодно.
- Изготовим чертежи всех славяно-русских княжеств со времен Киевского великого княжества, объясним, что ляхи и литва по корысти считают эти земли своими. Пусть тогда путает Герберштейн белое с черным, - с ухмылкой проговорил Андрей Старицкий, и Василий Иванович искренне похвалил брата:
- Державное слово! Мужаешь, Андрей. Поистине - мужаешь.
Пока лучшие мастера готовили карту русских земель до татаро-монгольского ига, князь Андрей и бояре очень спокойно и доказательно, отбивая одну позицию за другой, вели споры с панами Щитом и Богушем о титулах Василия Ивановича. Остался, в конце концов, спорным только титул «князь Смоленский». Никак не уступали Щит и Богуш, впору отказываться от своего требования, чтобы не сорвать переговоры, но помнили наказ Василия Ивановича: ни пяди уступки.
Князь Старицкий решился на крайний шаг.
- Без признания за государем нашим этого титула послание Сигизмунда не возьмем. От устных переговоров мы, однако, не отказываемся. Завтра послушаем, паны послы, ваше слово, послезавтра ответим. А уж после этого - как Бог рассудит.
На следующий день послы подали список тех городов и тех земель, которые России надлежит вернуть Польше и Литве. Пока список переводили с польского на русский и на латынь для барона Герберштейна, все сидели молча. Иногда лишь кое-кто нарочито громко вздыхал. Вот, наконец, когда переводы были выполнены, князь Андрей попросил переводчика, подьячего Посольского приказа, читать список.
- По воле короля нашего, - начал внятно, с расстановкой подьячий, - Сигизмунда Казимировича, потомка великого Ягеллона, передаем его слово к царю Российскому Василию Ивановичу о вечном мире. Но мир станет нерушим только тогда, когда Россия вернет захваченные у Польши и Литвы Смоленск, Вязьму, Дорогобуш, Путивль, всю землю Северскую, половину земель Псковских, Новгородских, Тверских, рубежи которых установят совместные представители трех стран при посредничестве императорского посла барона Сигизмунда Герберштейна.
Едва не вырвалось у Андрея Старицкого: «А не подавитесь?», но, помня наказы и Михаила Глинского, и Василия Ивановича о необходимости на переговорах брать не оскорбительностью, а выдержанностью и даже учтивостью, князь сдержался и попросил дьяка Посольского приказа передать, не откладывая на завтрашний день, подготовленные русской стороной предложения и карты панам-послам и барону Герберштейну.
- Тебе, барон Сигизмунд, и вам, панове-послы, не составит затруднения познакомиться с нашим ответом, ибо мы постарались, уважая вас и ценя ваше время, загодя перевести их.
Едва посланцы польского короля и императора углубились в чтение, как пан Щит вспылил:
- Киева хотите?! Минска?! Витебска?! А еще что имеете желание получить?!
- Читай, пан посол, дальше. Впрочем, можешь послушать: хотим воссоединить с родиной отторгнутые от России земли, которые вы, пользуясь нашей зависимостью от Орды, захватили. И еще хотим, чтобы король ваш Сигизмунд казнил оскорбителей польской королевы Елены, а ее сокровища и удел вернул брату ее, царю всей России Василию Ивановичу. Все. Больше мы ничего не хотим. Только справедливости. Мы рассчитываем, что барон Герберштейн, знаменитый своей честностью и неподкупностью, вполне с этим согласится, изучив чертежи славяно-русских княжеств с приложением имен всех русских князей и времени их княжения. Это все правда неоспоримая. Она раскрывает вашу алчность, а не братскую помощь славян-соседей. Вражду и долгую войну подготовили вы. Отбивая у Орды русские земли с нашей же помощью, хотя и тайной, но весьма ощутимой, вы должны были бы вернуть их нам, как только Русь сбросила иго татарское. Так, во всяком случае, поступили бы добрые соседи, - спокойно заключил свое слово князь Андрей.
Богуш и Щит, не имея достойного ответа на обвинения, пошли напролом, заговорили повышая голос и даже переходя на угрозы. Только один аргумент они могли предъявить: Польша и Литва, отбивая города и села у Орды, обагрили их своей кровью, поэтому по праву завоевателей они считают их своими. В ответ же послы услышали:
- Вместе с вами проливали кровь и русские, с радостью принимая, как от добрых соседей, вашу помощь. Русской крови в тех давних сражениях пролито не меньше.
Словесная сеча продолжалась довольно долго, и обе стороны ждали, кого поддержит барон Герберштейн, но тот помалкивал. Он понимал, что правы московские бояре, а не паны Богуш и Щит, но не мог сказать об этом откровенно, вовсе не имея желания ставить крест на своей карьере. Император и Папа Римский, отправляя его в эту поездку, настоятельно рекомендовали добиваться как можно больше уступок Польше со стороны России. Не мог же он требовать уступок от Польши и Литвы? К тому же Герберштейн понимал, что ему не удалось втянуть Россию в войну с Турцией, а это тоже не возвышает его как посла. В общем, как ни поворачивай, а получается полный провал его миссии.
- Паны-послы, бояре московские, переговоры тем привлекательны и важны, что предопределяют уступки. Хотя бы частичные, - ухватился он за последнюю соломинку. - Мой совет такой: России можно ограничиться только возвращением Смоленска, и тогда, как я считаю, стороны могли бы готовить договор о вечном мире, чтобы затем стало возможным объединить наши усилия для борьбы с Турцией.
- Мы искренне уважаем тебя, барон Герберштейн, - решительно прервал посла князь Старицкий, - но не можем принять твоего совета. Царь всей России Василий Иванович ни за что не отдаст свою отчину и дедину тем, кто владел ею долгие годы не по закону. Что же касается войны с Османской империей и вообще с магометанами, повторяю, мы ее ведем давно и ждем не дождемся, когда остальной христианский мир присоединится к нашему кровопролитному противостоянию. Больше говорить не о чем. Пустословные переговоры завершаем.
Богуш и Щит, резко поднявшись с лавок, покинули комнату с высоко задранными носами, словно добились на переговорах удовлетворения своих притязаний. Барон же попросил князя Андрея:
- Прими письма от Папы Римского и императора царю всей России с ходатайством о судьбе князя Михаила Глинского.
- Передам, барон, письма незамедлительно, исполнив твою просьбу, - пообещал князь Андрей.
Он сразу же направился в царские палаты. Туда позвали переводчика, тот начал переводить с листа, и, когда дошел до просьбы отпустить Глинского на службу к Карлу, который готов принять его со всеми почестями, Василий Иванович хмыкнул:
- Ишь, чего захотели? Желают увезти Глинского из России. Не выйдет ничего у хитрованов.
- Но ты обещал освободить Михаила Львовича, - напомнил брату князь Андрей, - неужто не сдержишь обещание?
- Отчего же не сдержать? Сдержу. Да так, чтоб выглядело это красиво и достойно. Обсудим сейчас с тобой все подробности.
Толмач, понявший, что ему больше делать нечего в покоях царя, поклонился и спросил:
- Так я пойду?
- Ступай. Благодарю за помощь.
После его ухода Василий Иванович рассказал о своем замысле: он пригласит барона Герберштейна на прощальный обед, а перед трапезой объявит ему о своем решении. В это самое время и должен собственной персоной в трапезной появиться князь Михаил Глинский.
- Тебе с ним быть. Завтра поутру с моим словом пойдешь на Казенный двор, оттуда - в казнохранилище. Повелишь моим именем, чтобы одели князя во все самое дорогое. Горлатная шапка чтоб кунья, отороченная чернобуркой. Затем приходите оба в мой дворец, но так, чтобы на глаза Герберштейну ни в коем случае не попасться. Войдешь с Глинским, когда велю.
Утром, ни свет ни заря Андрей Старицкий поспешил на Казенный двор с радостной для князя Глинского вестью и у дьяка в палате встретил царицу Елену.
- Не спешишь, князь, - упрекнула она, - иль не мила воля Василия Ивановича?
Челюсть отвисла у князя Старицкого от столь незаслуженного упрека, но разве мог грубо ответить царице? Пожал только недоуменно плечами: ведь и солнце еще не взошло, а он уже здесь, даже думал, что придется дьяка ждать.
- Велено мне государем нашим, - сказал дьяк, словно оправдываясь перед царицей, - передать дядю твоего с рук на руки князю Андрею Ивановичу. Теперь можем пойти в подземелье.
Догадался Андрей Старицкий, что дьяк не пускал царицу Елену к Михаилу Львовичу до его прихода, что ее основательно оскорбило, и она сорвала досаду на ни в чем не виновном. Спустя некоторое время князь стал свидетелем трогательной встречи двух родных людей, сопровождаемой объятиями, поцелуями. Предусмотрительный дьяк уже успел послать к Михаилу Глинскому кузнеца сбить оковы, и поэтому Елена даже не догадалась, что дядя ее все годы заточения носил тяжелые ржавые цепи.
- Пойдем со мной, дядюшка. Обмоют тебя, оденут, как подобает…
- Нет, извини, царица, но до обеда он - в моих руках.
- Свобода с несвободой?!
- Суди, царица, как хочешь, но я не вправе отступиться от воли супруга твоего, царя Василия Ивановича. Сейчас мы с князем - в баню, а затем - потрапезуем, и - в казнохранилище. В общем, Михаил Львович от моей опеки будет свободен после трапезы с государем. А его волю на дальнейшее сама узнаешь.
Капризно поджала свои прекрасные алые губки царица, а глаза ее сделались не притягающе волнующими, а отталкивающими своей холодной пронзительностью. «Ого! Дьявол в сарафане!» - подумал князь Старицкий. Это открытие его буквально потрясло. Ему вдруг стало безмерно жаль старшего брата: изведет его Елена, за ласками нежных пальчиков ловко спрятав до времени острые коготки. И еще он неожиданно понял, что и сам хлебнет с ней горюшка. Однако князь тут же отбросил прочь столь неправдоподобную, на его взгляд, мысль, не воспринял ее как пророчество: что может сделать Елена, ведь все зависит от самого Василия Ивановича, а он любезен и полностью доверяет ему, поручая важные державные дела.
Время полетело стремительно. Едва успели князья прибыть в царский дворец, как их известили:
- Барон Герберштейн проследовал к государю.
- Что ж, поспешим и мы, - предложил князь Старицкий Михаилу Глинскому. - В сенях какое-то время побудем?
- Какая-то игра, - покачал головой Глинский. Мне все это не очень нравится.
- Да, игра. Но тебе не в ущерб.
- Ой ли?
И в самом деле, что Глинскому, недавнему узнику, лучше: получить у царя все прежние блага или покинуть Россию? Вот и подумаешь - не в ущерб ли?
В это время закончился условленный ритуал приветствий, и барон Герберштейн хотел было еще раз поговорить с Василием Ивановичем о начале войны России с Турцией, но государь сразу же остановил его:
- Переговоры завершены. Зачем вновь переливать из пустого в порожнее. Я позвал тебя, уважаемый барон, сказать вот что: князь Михаил Глинский достоин, как изменник, жестокой казни, но я учел мнение о нем многих королевских семей Европы и даровал ему жизнь. Теперь же, питая беспредельное уважение к императору, брату моему, я освободил князя.
- Ты отпускаешь его к Карлу? Так я понял?
- Нет. Михаил Глинский останется в России. Обижен он не будет. Я простил ему его измены. Ты, барон, убедишься в этом самолично, - сделав короткую паузу, царь позвал громко: - Войдите!
Дверь отворилась, и князь Андрей, стоявший у порога, пропустил вперед себя Михаила Глинского. После взаимных поклонов, свое слово сказал царь:
- Я возвращаю тебе, князь, все прежние чины и дарованные прежде города в полное удельное владение, - произнес он торжественно и обратился ко всем: - Зову в малую трапезную палату. Пообедаем в дружеском кругу перед твоим, барон Герберштейн, отбытием.
Трапеза затянулась надолго. Когда же тосты иссякли, все поняли, что пора расходиться. Василий Иванович объявил Михаилу Глинскому:
- Пару недель не позову тебя для дела. Ты волен в своем времени.
- Позволь царице Елене провести эти недели со мной в моей вотчине.
- Скучно мне станет без нее. Ну, да ладно, увози. Пошли дни, полные благодушия, проскальзывали недели, месяцы, миновал почти год в мирном покое. Польша и Литва перестали беспокоить русские земли. Наступать на недругов Василий Иванович не хотел, не накопив достаточно сил, не омноголюдив погосты и деревни, ибо война с ляхами, литвой, казанцами и стычки с набегами крымцев заметно поубавили число детей боярских, смердов, да и пахарей со скотоводами.
Не проявлял прыти и Крым. Хотя трон и захватил злейший враг России Мухаммед-Гирей, мечтавший к тому же, вырвавшись из-под власти султана, воссоединить Казань и Астрахань под своей властью и вернуть тем самым былую мощь Золотой Орде, добрые отношения Василия Ивановича с Турецким султаном связывали крымскому хану руки.
Михаил Глинский, получая вести и от короля венгерского, и от Карла, ставшего императором после смерти Максимилиана, одна другой тревожней, ни сам не придавал этим важным сведениям должного внимания, считая все происходившее продолжением прежней политики втягивания России в войну с Турцией, не настораживал и Василия Ивановича.
Не повлияло на это благодушие даже известие князя Ивана Воротынского, самолично прискакавшего в Кремль, о готовящемся походе на Казань ханов Мухаммед-Гирея и его брата Саип-Гирея. Князь пытался доказать, что после захвата Казани братья, удвоив свои тумены за счет казанских татар и черемиси, поведут их на Москву этим же летом, но Дума его не поддержала.
Бояре думные и государев двор тревожились о другом: царица Елена не беременела, и это весьма огорчало как самого царя, так и всех его слуг. Всех, кроме князя Старицкого, жена которого ликовала:
- Ну, что я тебе говорила? Сваха правду мне выложила: Василий Иванович сам бесплоден. Быть Владимиру нашему на троне!
- Похоже, что так и есть, - вроде бы безразлично отвечал князь жене, - может, и впрямь наш сын наследует трон российский?
Князь Андрей старался показать жене, что сдержанно относится к ее вожделенным мечтам, ибо Ефросиния слишком рьяно увлеклась идеей как можно скорее стать матерью царя всей России, хотя, если положить руку на сердце, его самого тоже грела мысль о том, что их сын может стать вседержавным государем.
И вдруг… Ефросиния встревожилась.
- Ты знаешь, что Елена собирается в Валаам? На богомолье?!
- Ну и что? Дело мужа отпускать жену или нет. Тебя-то что взволновала эта поездка царицы?
- Ты пойми, это - хитрый ход женщины, решившей во что бы то ни стало понести в чреве своем ребенка.
- От старцев-затворников?
- Не кощунствуй. Ты лучше насторожи Василия Ивановича, чтоб князя Овчину-Телепнева не приставил к ней с охраной.
- Ты сама не кощунствуй. Думаешь, что царица совсем без чести и совести? Или совсем без ума?
Это была первая размолвка в дружной семье князя. Первое разномыслие. Ефросиния настаивала на разговоре супруга с братом-царем, а князь считал такой разговор непростительной бестактностью и, кроме того, думал, что длительная отлучка царицы вряд ли устроит Василия Ивановича, который, как он видел, без Елены дня прожить не мог. Даже отпуская ее на пару недель с дядей, царь не просто скучал, а тосковал. Время все же показало, что княгиня Ефросиния была совершенно права.
В Кремле началась подготовка к поездке царицы на Валаам. К удивлению князя Андрея, его жена восприняла это события без всяких волнений. Она каким-то образом узнала, что князь Овчина-Телепнев не назначен к царице в приставы.
- Слава Богу, - поделилась она своей радостью с мужем. - Охрану возглавил тысяцкий из дворян. Не пойдет Елена на связь с ним.
- Тьфу ты! Как можно так унизить царицу? Может, она честней нас с тобой.
- Возможно. Но я не верю ей. Она - католичка. А у католиков иные нравы.
Снова последнее слово оказалось за княгиней.
Недели полторы миновали после отъезда царицы Елены, когда из Казани прискакал гонец. Вернее, не из самой Казани, а от воеводы Карпова, которого Мухаммед-Гирей, уже захвативший Казань, отпустил приставом к свергнутому хану, присяжнику Москвы Шаху- Али. Он не казнил свергнутого хана, ибо тот был Чингизидом, а отпустил с миром, но не дал ни охраны, ни слуг. Одна единственная кляча везла Шаха-Али. Жены его следовали за мужем пешком, коня не было и у воеводы Карпова.
Увы, и это новое известие не подвигло царя к решительным действиям. Не подали голоса и думные бояре, когда начали обсуждать обычный весенний вопрос о посылке полков на летнее сидение в Приокских городах. Главным воеводой Окской рати назначили по царскому слову юного летами князя Дмитрия Бельского. Он не имел никакого опыта в делах ратных, к тому же прослыл не весьма смекалистым и расторопным. Только князья Иван Воротынский и Михаил Глинский пытались настроить царя и бояр на более продуманные меры, но к ним никто не прислушался.
Воротынский обиду упрятал в себе, а Михаил Львович сразу же, после заседания Думы, откровенно поделился ею с Андреем Старицким.
- Все еще не имеет царь Василий Иванович ко мне полного доверия, - посетовал Глинский. - Ээто очень плохо, ибо грядет, на мой взгляд, страшное. Князь Иван Воротынский тысячу раз прав.
- Попробую я поговорить с братом.
Будь настойчивей князь Андрей, может быть, из того разговора что-либо и получилось, а совет, данный с опаской, как бы не обидеть брата-царя, ни к чему не привел. Василий Иванович сделал лишь малую уступку:
- Ладно, усилю Окскую рать своим полком. Отдам его под твою руку. Встанешь в Коломне. Если от Казани пойдут братья Гирей, ты заступишь им путь. Вторым воеводой к тебе - князь Воротынский. С запада полки не сниму. Уверен, не пойдут нынче Мухаммед-Гирей и Саип-Гирей, хотя они и захватили Казань. Не успеют они быстро устроить войско, а к следующей весне мы сами ударим.
Что ж, и на том спасибо. Более дюжины тысяч отборных мечебитцев многого стоят. Верная оценка, но с одной оговоркой: если мужество, храбрость и мастерство ратников управлять умелой рукой.
Может быть, Андрей Старицкий устроил бы Окскую рать лучше, имея в советниках такого знатного воеводу, как Иван Воротынский, но что он мог сделать, будучи всего-навсего первым воеводой царева полка, то есть полностью подчиненным князю Дмитрию Бельскому. А сам князь Бельский, верхоглядный в мышлении, не счел нужным посоветоваться с опытными воеводами: возгордясь столь высоким доверием государя, он вполне разделял мнение Василия Ивановича и также считал, что Мухаммед-Гирей никак не успеет в это лето двинуть тумены на Москву. Ведь Казань взять обманом - это не главное, а вот как воспримут нового хана черемисы Нагорной и Степной сторон? Их еще предстоит усмирить, а уж после чего начинать поход. Раньше того, как убедится в полном господстве над Средневолжскими землями, не осмелится оттуда уйти.
События тем временем развивались стремительно и не так, как предполагали недальновидные. Мухаммед-Гирей взял Казань без боя, посадил на ханство Саип-Гирея и, прибавив к своему немалому войску несколько туменов казанских татар и черемисов, без промедления ринулся на Москву. Из донесений своих лазутчиков он точно знал, где располагаются русские полки, знал, что они беспечны и не ждут никакого нападения, и поэтому его тумены смогли пройти между полками без каких- либо препятствий, и теперь быстро приближались к стольному граду России.
Андрей Старицкий об этом ужасном известии узнал от гонца главного воеводы Дмитрия Бельского, который не передал князю никакого распоряжения, ни устного, ни письменного. Что делать? В Москве нет войска. Она беззащитна. Сам Василий Иванович, чтобы заглушить тоску по Елене, тешит себя охотой на Воробьевых горах и в Щукинской пойме. Через Коломну же, похоже, крымцы не пойдут. Все тумены уже переправились через Оку в других местах. Вот князь Андрей и принял решение спешно вести царев полк в Москву для ее защиты. Весь город он, конечно, не оборонит, но Кремль удержит до прихода помощи.
Иван Воротынский попытался было отговорить князя Старицкого от столь поспешного решения.
- Кремль Мухаммед-Гирею и без царева полка не по зубам. Сколько тысяч в Кремле выборных дворян? Они вой надежные. Непреодолимы и крепостные стены, твоим отцом поставленные. Мы нужней здесь, в Коломне. Я уверен, что два-три тумена пойдут через Коломну. Крепость они не возьмут, мы же, отбившись, ударим им в спину.
- Чего гадать: пойдут - не пойдут. Москву, но более того Кремль, нужно спасать.
- Подчиняюсь опричь души. И все же прошу оставить хотя бы меня с моей дружиной и парой тысяч мечебитцев царева полка.
- Нет.
Едва царев полк покинул Коломну, отойдя всего верст на десяток, как его догнал гонец от воеводы городовой рати.
- Тьма-тьмущая налетела. Я едва проскочил. Город осаждают, похоже, частью сил, остальные без остановки двинутся на Москву.
- Дозволь, князь Андрей, мне со своей дружиной и хотя бы с половиной царева полка встать на пути туменов.
- На верную гибель? А Кремль останется без защиты?
- Я уже говорил, там есть выборные дворяне. Да и с половиной полка ты подойдешь.
В создавшейся обстановке Воротынский хотел сделать как лучше, но оказалось, что это его стремление ему же повредило, причем основательно.
Полк успел вернуться в Москву раньше того, как Скородом, Белый и Китай-город запылали. Вроде бы москвичи ждали этого момента. Москва запылала, а царев полк с выборными дворянами и добровольцами из горожан, которых набилось в Кремль как сельдей в бочку, начали готовить встречу крымцам и казанцам, если они полезут на приступ.
Миновали сутки, пошли вторые, а татарва, похоже, откладывала бой. Более того, станы туменов расположились в нескольких верстах от Москвы. Ждали, видимо, когда окончательно догорит город. Кремль уже начал задыхаться и от дыма пожарища, и от зловонья испражнений десятков тысяч людей. Что делать? Не изгонять же несчастных из Кремля, тем самым отдавая в полон злым татарам? Лучше, может, откупиться от Мухаммед-Гирея.
Князь Андрей Старицкий - а он как царев брат главенствовал в Кремле - согласился с этим умозаключением, более того, готов был сам возглавить посольство к хану с подарками, однако несколько бояр встали что называется на дыбы: ведь так царев брат окажется в руках хана. Какой он запросит выкуп!
Между боярами началась обычная в таких случаях перебранка, и чья бы взяла, трудно предсказать, но в спор решительно вмешался князь Иван Воротынский:
- Я готов ехать с подарками к хану Мухаммед-Гирею.
Не знали князья и бояре, что Мухаммед-Гирею сейчас не до взятия Кремля. Загнав не менее десятка коней, из Астрахани прискакал ханский лазутчик с очень тревожной вестью: астраханский хан спешно собирает тумены для похода на Крым, намеревается захватить его, пока там нет ни властителя, ни войска.
Подготовка к походу - еще не поход, и все же поспешить с возвращением в Бахчисарай просто необходимо. Однако уйти из России, не получив большой выгоды от блистательно исполненного замысла, Мухаммед-Гирей не хотел, вполне понимая всю безвыходность положения, в котором оказался русский Кремль. Русские будут вынуждены либо открыть ворота, либо выслать откупные. Неделю-другую он мог повременить. Тем более что часть нукеров обогащаются, разоряя в Подмосковье деревни и малые города, беря великий полон, не неся при этом даже малых потерь. При взятии же Кремля неминуема гибель многих храбрецов, которые так будут нужны при встрече с астраханскими туменами.
Не знали бояре думные и о том, какой позор пережил их государь, Василий Иванович. Он возвращался в свой дворец после удачной соколиной охоты в Щукинской пойме. Вечерело. Перелесок сменялся перелеском, место открытое, поэтому сопровождавшие царя всадники не опасались никаких засад, поскольку двигались все по открытой и хорошо знакомой местности и не высылали вперед дозоров.
Вот впереди показались уже сенокосное поле и выпасы Воробьева сельца. Проехав с полусотню саженей по полю с частыми копнами, всадники - о ужас! - заметили, как сотни три татар пластает в сторону царского теремного дворца.
- Ныряй в стог! - приказал Василию Ивановичу, как своему слуге, командир сотни телохранителей. - Быстро!
Государь послушно слетел с коня и начал зарываться в пахучее сено.
- Обратно в перелесок! Стемнеет, вызволите государя, - приказал сотник двум десяткам ратников и скомандовал остальным: - За мной!
Они поскакали на смерть, лишь бы не вызвать никакого подозрения у татар и исключить возможную погоню, а Василий Иванович до полуночи провел в стоге сена вместе с полевыми мышами. Только когда окончательно стемнело, пробрался он в перелесок, где его ждали оставленные сотником телохранители.
Еще до рассвета государь был уже довольно далеко от Москвы, двигаясь по дороге на Волок Дамский. Он костил себя за верхоглядство и готов был на все, чтобы хоть как-то смягчить последствия коварного похода.
Вот так и получилось, что посольство, прибывшее из Кремля с дарами, пришлось хану Мухаммед-Гирею очень кстати. Его требование к царю, чтобы тот сам прибыл к нему на поклон или шертной грамотой признал себя данником Крыма, показалось князю Воротынскому и его спутникам неисполнимыми. Отправив гонца в Волок Ламский, посольство, видя отказ царя, готовилось к мучительной смерти. Вслух, однако, никто о страшном конце не говорил. Но эти тревоги и переживания оказались беспочвенными.
Царь Василий Иванович признал себя данником крымского хана, и Мухаммед-Гирей, довольный подарками, но особенно шертной грамотой, спокойно направил свои тумены и великие толпы пленников за Оку. Ему не было теперь нужды ограждать себя от возможных ударов русской рати: данники не бьют властелинов.
Под Рязанью Мухаммед-Гирей по просьбе казачьего атамана Дашковича сделал остановку. Казакам, продавшимся татарам, было поручено охранять фланги крымского войска, поэтому они не слишком разжились грабежом, и Евстафий Дашкович выпросил у хана Рязань на разграбление.
- Три дня постою, - согласился Мухаммед-Гирей, - отдаю город только тебе, атаман, и твоим казакам. Мои тумены в Рязань не ступят.
- Премного благодарен. Казаки верной службой тебе, великий хан, заслужили столь щедрый подарок. Они оценят твою доброту и в будущем никогда тебе не изменят.
- Я верю в это.
Хан с атаманом делили шкуру неубитого медведя: воевода Рязани Хабар-Симский не открыл ворот города.
Гневу хана не было предела. Он готов был тут же приказать своим воинам идти на приступ города, но советники отговорили его.
- Тебе нужно сохранять нукеров, если хочешь побить астраханцев, - убеждал первый советник.
- Но рабы мои не подчиняются мне! - возмущался он.
- Воевода может не знать, что у тебя шертная грамота князя Московского Ивана. Пошли нойонов, пусть они покажут царскую грамоту.
Хабар-Симский не поддался на ханскую уловку. Он сразу же признал руку царева писаря, но нойонам заявил:
- Она может быть поддельной. У меня есть человек, знающий почерк писаря государя нашего. Я проверю грамоту и дам ответ.
Не успели нойоны ртов раскрыть, как шертная грамота была унесена, а самих нойонов вытеснили за ворота.
Город же стал готовиться к отражению штурма.
К счастью для рязанцев, да и для всей России, Мухаммед-Гирей получил весть о начале похода астраханцев и ночью увел тумены спасать свои улусы. Ему было не до шертной грамоты. Она осталась в руках умного и хитрого воеводы.
Вскоре Василий Иванович возвратился в Кремль. Он выделил изрядную сумму из своей казны для восстановления Москвы и собрал Думу, пригласив на нее дьяков всех приказов и более десятка воевод.
Нет, царь не признал своей вины в случившемся бедствии. Он не обвинил ни князя Дмитрия Бельского, ни брата своего Андрея Старицкого, а только возвел Хабара-Симского, спасителя Рязани и великокняжеской чести, в сан боярина думного и оковал князя Ивана Воротынского, которого обвинил не только в попытке погубить царев полк, но и в неумелых переговорах с крымским ханом.
У многих это вызвало по меньшей мере недоумение, но все бояре смолчали. Правда, князь Старицкий на следующий день попытался уговорить брата-царя не карать Ивана Воротынского, но получил отказ.
Расстроившись, Андрей Иванович даже не поехал на званый ужин к Хабару-Симскому, который утром на правах старого друга сам пожаловал к нему.
- Твое нежелание порадоваться со мной за боярство мое я как ни старался осмыслить, но так и не смог. Стыд за крутые меры к Ивану Воротынскому, за твою вину, за вину князя Дмитрия Бельского сдержал тебя или иное что?
- Ничего иного, друг мой, боярин Симский, в этом поступке нет. Я пытался возражать брату, но без пользы. Ничего он не желает слушать. Оковал же Василий Иванович безвинного князя, как я понял, не за то, о чем объявил Думе. Князь Иван был против женитьбы государя на Елене Глинской. И не в кулак шептал свое несогласие, как некоторые, а высказал ему в глаза.
- Прости, что подумал о тебе не слишком хорошо. На мою руку, князь Андрей, ты - верный и честный друг.
Рукопожатие друзей было искренним и крепким.
