Появление Святополка в Гнезно в сопровождении нескольких милостников удивило Болеслава:

— Сынок, каким ветром?

— Горьким, отец, очень горьким, — отвечал Святополк, пряча глаза.

— Ярослав? — догадался тесть.

— Он самый. Привел варягов, новгородцев, ладожан… Напал внезапно, мы и исполчиться не успели, в сорочках дрались.

— А где Ядвига?

— Ядвига, — вздохнул Святополк, — в Киеве, в плену.

— Да. Неладно вышло, неладно, сынок. Ну да что делать? Будем выручать и стол твой, и жену, чай, не чужие.

Нет, Болеслав не стал корить зятя за потерю престола и жены. Где-то в глубине его сознания мгновенно случившаяся беда уравновесилась потаенным: «Значит, червенские города моими будут».

С некоторых пор князь Болеслав Мечиславич Храбрый вбил себе в голову мысль объявить себя королем. Возможно, с того времени, когда удалось добиться утверждения в Гнезно архиепископии. Дело было за малым, надо было увеличить владения Польши до приличествовавших королевству размеров. И червенские города с прилегающими землями очень были бы кстати. И тогда б можно было короноваться без оглядки на папу да и на императора, чай, своих епископов умаслить Болеславу ничего не стоило. Коронуют как миленькие, провозгласят. Куда денутся, небось с его копья кормятся.

Правда, старая вещунья Зика нагородила Бог весть что.

— Не гонись, голубь, за венцом златым, — говорила, глядя на ладонь князя.

— А отчего не гнаться-то, карга?

— Так ить придавит он тебя.

— Меня-а, — смеялся Болеслав, охлопывая свой пышный торс. — Что мелешь, дура?

— Так то не я, голубь, не я, а длань твоя молвит. Я лишь читаю, что в ней написано.

— Что там написано?

— Тут написано, что алкаешь ты венца златого, королевского.

«Угадала карга. Ишь ты».

Но вслух подстегнул:

— Ну и что?

— А то, как обвенчаешься, тут к тебе и смерть явится.

— Не каркай, дура!

— Сам же просил поворожить, сказать всю правду. А ругаешься. Нехорошо такому соколу старую ворону клевать. Не к чести.

Оно и правда, будь эта Зика помоложе, пришиб бы, а о старуху не хотелось князю рук марать, но пообещал:

— Ежели врешь, карга, как вошь раздавлю.

— А зачем мне врать-то, голубь? Кака корысть? Я и так поперед тебя на небо вскочу.

И верно, через год умерла вещунья. А Болеслав на семь лет ее пережил, но умер, как и предсказала Зика, сразу, как королем провозгласился.

Слушать надо старших, слушать, не с куста ведь слово-то берут — с неба.

Чтоб пойти на Киев, надо не только ратников собрать, но и со спины обезопасить себя, с императором Генрихом II уладить дела.

Собрав ближних бояр на совет, Болеслав говорил:

— Генрих на меня сердце держит, дескать, я когда-то сторону его брата Бруно взял в его претензиях на Богемию. Коли б знал я, что Бруно с его союзником Генрихом Швенфуртским слабаками окажутся, разве б я вступился за них? И теперь вот мне мир с императором хотя бы на год-два нужен, как к нему подъехать?

— Надо через императрицу попробовать, — посоветовал Горт.

— Через Кунигунду?

— Ну да. Генрих от нее без ума, на других баб и смотреть не хочет. Ежели Кунигунду удастся уговорить, он ее послушает.

— Пожалуй, так и придется. Надо ей какой-то подарок приготовить. Но какой?

— Женщины, они до украшений падки. Какое-нибудь ожерелье, браслет.

— Этого добра у нее, поди, хватает. Надо, чтоб такого у нее не было.

— А что, ежели, знаешь… — Горт несколько задумался, — …знаешь, золотую ладанку с волосами святого Войтеха. А?

— Пожалуй, это знатный подарок. Они оба чтут святого Войтеха, из-за его мощей император и согласился на архиепископию у нас. Тут ты, Горт, прав. А самому Генриху хорошего жеребца, под арабским седлом с серебряными стременами.

Слушая разговор тестя с его милостниками, Святополк молчал, сумно у него было на душе. Думал о жене, матери. Как-то они там сейчас? Ну, мать-то с Ядвигой что-нибудь придумает. Или выкуп заломит тысячи в две-три или отречение от престола будет вымазживать. Так просто не выпустит. Хорошо, что Болеслав в помощи не отказывает, так и сказал: «Дождемся лета, пойдем Ярослава из Киева выгонять. Расчихвостим твоего брата в два счета».

Болеслав на рати удачлив, должен Ярослава победить. Должен. В конце концов, Ядвига ему дочь родная. Из-за нее постарается тесть.

Святополк догадывается, что не только из-за Ядвиги будет стараться Болеслав, как пить дать, червенские города запросит за помощь. И ничего не поделаешь, придется отдать. Вон Ярослав посадил же варяга в Ладоге.

Охо-хо, за все-то надо расплачиваться. За все. Ничего-то за так не достается.

Когда остались князья одни, Болеслав ободрил Святополка:

— Не вешай носа, сынок. Отберем тебе Киев у Ярослава и Ядвигу воротим. Не станет же он с бабами воевать.

Цела она будет, не боись. А пока можешь вон кого из девок дворовых прилабунить. Они иные-то помягче княжон будут, послаще. Ха-ха-ха.

Посольство к германскому императору во главе с Гортом отправилось в средине цветеня, а воротилось в конце месяца.

— Ну как? — еще не поздоровавшись, спросил Болеслав в нетерпении.

— На коне, князь, — отвечал, улыбаясь, Горт. — Мы на коне.

— Ну, слава Богу, — перекрестился Болеслав. — Как действовали-то?

— Через Кунигунду. Она от ладанки была в восторге, даже поцеловала ее. И обещала помочь, и помогла.

— На сколько лет?

— На три года. И не просто слово дал Генрих, а письменный договор о мире составили. Первый министр и подписал его.

— Ну молодец, Горт, молодец, — хвалил милостника князь, разворачивая драгоценный пергамент. — Теперь у нас руки развязаны, поворотимся на восток, ухватим Ярослава за яйца. Ха-ха-ха.

— И еще, князь, Генрих разрешил тебе нанимать в твою рать и немцев.

— Ай да Кунигунда, ай да молодец баба!

После заключения мира с императором Болеслав развил бешеную деятельность по собиранию рати. Помимо природных поляков, составивших основной костяк его полка, ему удалось нанять триста немцев, около полутысячи венгров и призвать под свои стяги около тысячи конных печенегов.

Уже в липень, узнав о приближении киевлян к границам Польши, Болеслав выступил им навстречу.

Ярослав, придя к Бугу, не стал переходить его, а ждал прихода обещанного императором отряда. А когда с другой стороны Буга явился Болеслав, киевский князь послал к нему в сопровождении трубача-бирюча переговорщика.

— Князь, — обратился бирюч к Болеславу. — Великий князь Ярослав Владимирович не хочет напрасной крови, он предлагает разойтись с миром.

— Условия? — спросил Болеслав, заранее зная, что не согласится ни на какие, раз уж настроился драться.

— Ярослав Владимирович просит выдать ему брата его Святополка.

— А что в обмен?

— В обмен мир.

Болеслав взглянул на бледного Святополка, стоявшего рядом, незаметно подмигнул ему и, оборотившись к бирючу, сказал:

— Хорошо. Я согласен. Но только голову на голову. На равноценную голову.

— Как? — не понял бирюч.

— Я вам отдаю князя Святополка, а вы мне князя Ярослава. А? И разойдемся миром. Ну?

Бирюч нахмурился:

— Но я послан с серьезным предложением, князь Болеслав.

— А я тоже серьезно тебе говорю. Обмен должен быть равным. А то вам и мир и Святополк, а мне только мир. Несправедливо. Давай в придачу Ярослава — и по рукам. А?

Отъезжая, бирюч слышал, как сзади смеялись князья с милостниками, и думал: «Смейтесь, смейтесь, скоро заплачете». Он был уверен в победе Ярослава.