Князь Борис Владимирович привел полк к Василёву. Явившийся старшина городовой сотни ничего не смог сообщить о печенегах.

— Пока тихо. Да и рано им набегать.

— Почему рано?

— Ну как же. Жито не поспело. Вот скосят смерды хлеб, обмолотят. Тогда можно ждать печенега. А сейчас чего ему взять?

Перейдя засечную линию, полк разбил лагерь. Был поставлен в центре княжеский шатер. Вызвав к себе тысяцкого Усмошвеца, Борис сказал ему:

— Поеду к печенегам, Ян. Ты останься за меня.

— Надо бы сначала выслать лазутчиков, князь. Разведать что и как. Не ровен час, попленят.

— Ты ж знаешь, что у меня там побратим есть Артак. А ты «попленят». Вот сам я и разведаю.

— Кого берешь с собой?

— С Георгием вдвоем поедем. Кибитка Артака для нас дом родной. Ежели что, мы у него будем.

На стойбище, к которому подъехали Борис с Георгием, их узнали, и вот уж помчались меж кибиток ребятишки с криком: «Князь Борис! Князь Борис приехал!»

Улыбающийся Артак встретил побратима у самого входа в кибитку, обнял ласково. Они потерлись носами, приветствуя друг друга.

В кибитке сели на расшитую кошму, Артак пригласил сесть и Георгия. Женщины принесли в бурдюке кумыс, наливали в пиалы, подавали мужчинам. Справившись, как принято, о здоровье, о дороге, Артак спросил наконец:

— С чем приехал, Борис?

— До отца дошел слух, что вы набег готовите, и он послал меня с полком навстречу.

— Набег? — удивился Артак. — От тебя впервые слышу.

— Но, может, другой какой род готовится?

— Да нет. Я бы знал, Борис. И потом, мы же с тобой договорились не обнажать меж собой оружие.

— Мы-то с тобой договорились. Но у вас же около двадцати родов и князей, кажется, кто-то, может, из них надумал?

— Говорю тебе, я бы знал об этом. У нас когда сбираются в набег, не менее четырех-пяти родов объединяются. И тогда всей степи становится известно.

— Ну, значит, слух ложный.

— А где твой полк?

— Да под Василевом лагерем стоит. Я решил сам разведать, а заодно и тебя повидать. Ну и Нанкуль, конечно.

— Так ты что? Не видел ее?

— Нет.

— Вот те раз. Она ж тебе только что пиалу подавала.

— Нанкуль?

— Ну да.

Оба посмеялись. Вскоре появился Загит, вернулся с охоты. Едва поздоровавшись, спросил:

— А как великий князь Владимир Святославич? Здоров ли?

— Отец здоров, слава Богу, прихварывает маленько.

— А Глеб где?

— Глеб уехал в Муром на свой стол.

— А это далеко?

— Да не близко. Недели две скакать надо.

— Хороший парень Глеб. Мы с ним часто вместе играли. Из лука стрелял не хуже меня.

Узнав о цели приезда Бориса, Загит тоже удивился:

— Никто не собирался в набег. Можешь передать Владимиру Святославичу и мои добрые пожелания, и мое глубокое уважение. Твой отец мудрый человек, Борис. И ежели узнаю, что кто-то собирается на него идти, предупрежу великого князя. Так можешь ему и сказать.

— Спасибо, Загит.

Когда, сытно отобедав, Борис собрался в обратный Путь, Артак и Загит дружно воспротивились:

— Э-э нет, так не гостят, Борис.

— Но мне нельзя, меня же полк ждет.

— Ну и что? В полку не младенцы, да и тысяцкий для чего у тебя? Так ты нас обидишь, Борис. Даже кибитка будет в обиде на тебя.

— Кибитка? А при чем она?

— А как же? Не переночевав в ней, ты обидишь и кибитку.

— Ну что, Георгий? — взглянул Борис на милостника. — Ночуем?

— Ночуем, — согласился тот.

Поскольку ночь выдалась теплой и тихой, у кибитки были подняты вверх нижние войлочные коши, а верхние дымники, наоборот, опущены, и сквозь обрешетку кибитки было видно звездное небо и пробивались запахи степных трав. Они долго проговорили, вспоминая детские забавы и случаи, даже о тарантуле не забыли. И уж когда засопел, заснув, Загит, Борис тихонько спросил Артака:

— Как Нанкуль? Не раздумала за меня идти?

— Нанкуль твоя, можешь хоть завтра увозить.

— Вот как на стол отправлюсь, так за ней и приеду.

— А когда отправишься?

— Не знаю. Отец болеет, пока не хочет, чтоб я уезжал. Один оставаться не хочет. Оно и верно: мама умерла, Глеб уехал. Вышеслав с Изяславом, его старшие сыновья, умерли. На Святополка сердится. Ярослав выпрягся, не слушается. Шибко отец расстроен, меня просит: будь со мной. Куда ж мне отъезжать?

— Но вот к нам же послал?

— Больше некого. Да и потом, он же знает, что я в дружбе с вами. Надеется, миром все смогу решить.

Заснули они, когда уж светать начало, и уж не слышали, как просыпалось кочевье, мычали в стаде коровы, блеяли овцы, ржали где-то кони. Разбудил их Загит около полудня:

— Борис, к тебе гонец из Киева.

Борис вышел из кибитки, там стоял пропыленный Волчок, держа под уздцы истомленного коня.

— Князь, прошлой ночью помер великий князь Владимир Святославич. Князь Святополк велел тебе немедля возвращаться.

Новость, словно палицей, оглушила Бориса, он стоял не двигаясь, прикрыв глаза, слезы сочились меж ресниц, сбегали по щекам.

— Когда? — спросил наконец тихо.

— Прошлой ночью, я уже сказал.

— Я спрашиваю, когда похороны?

— Ждут тебя, Борис Владимирович. Приедешь, будут хоронить, так сказал Святополк.

— Георгий, седлай коней.

Милостник побежал за конями. Артак подошел, сказал сочувственно:

— Крепись, Борис. Что делать? Когда наш отец умер, мы тоже плакали. Но потом привыкли без него. И ты привыкнешь.

Артак обернулся к гонцу:

— Твой конь утомлен, оставь его. Иди в загон выбери себе свежего.

— Спасибо, — отвечал Волчок. — Я друзей не предаю.

— Но твой же измучен.

— Ничего. Отдохнем и поедем шажком. Пусть князь торопится.

Борис отказался от завтрака, только выпил кумыса. Нанкуль со служанкой наложили им в переметные сумы пшенных лепешек и сушеного овечьего сыра.

— Спасибо, Нанкуль, — сказал Борис, ловя ногой стремя. — Не забывай меня.

— Я всегда помню, — отвечала девушка, опуская глаза.

Артак проводил их немного на коне, потом, простившись, повернул назад, наказав напоследок:

— Помни, Борис, у тебя есть родной дом в степи.

— Я помню, Артак, всегда помню.

Полк встретил князя уже готовым к отходу. Шатры были свернуты и увязаны в тороки, костры потушены.

— Горе-то какое, — вздохнул Усмошвец. — Кто бы мог подумать.

Борис промолчал, тысяцкий спросил осторожно:

— Кто вместо Владимира встанет? Ты?

— Почему я? Есть старший брат Святополк, это его место.

— Он в опале был, — пожал Ян плечами. — И я думал, что…

— Отец простил его. И давай, Ян, больше не будем говорить об этом.

Несмотря на печальное известие, полк возвращался домой если и не веселясь, то и не очень-то грустя. Оно и понятно, готовились к сече, где многие бы живота лишились, а возвращаются все живы-здоровы. Ну а что великий князь помер, так царствие ему небесное, ничего не скажешь, хороший был князь, добрый, дай Бог, чтоб и новый был не хуже. Вот Борис Владимирович, чем не великий? И умен, и добр, и от царского корня. За весь поход ни на кого даже голоса не повысил. И что еще важно, с печенегами мир может держать вечный, даже сказывают, уже и невесту там присмотрел. Дай Бог, дай Бог! Так думалось простым ратникам-киевлянам, так хотелось многим.

Но не мизинным вмешиваться в порядок престолонаследия, это княжеское семейное дело.

На ночевку на Русской поляне вставать не стали, сделали лишь остановку, чтобы дать передышку коням, напоить и накормить их. Ну и самим ратникам перехватить чего всухомятку. Даже шатров не ставили, костров не разводили. В ночь двинулись на Киев и уж утром вступали в город.

Князь Борис прямо от ворот направил коня к Десятинной церкви, где стоял гроб с телом великого князя. У церкви, несмотря на раннее время, толпился народ, и ночью не уходивший отсюда. При виде подъезжавшего юного князя толпа с новой силой начала выть и плакать. Передние пали на колени, протягивая руки к приближавшемуся Борису, словно прося и умоляя его о чем-то.

Он сошел с коня, передал повод Георгию и, склонив голову, пошел через расступавшуюся толпу к дверям церкви, кусая губы, чтобы не расплакаться.

Мраморный гроб стоял перед входом в алтарь, в головах его находился иерей и, раскрыв книгу, заунывно читал псалмы.

Борис присел возле гроба, пристально и неотрывно всматриваясь в лицо покойного. Оно было бледным, строгим и отрешенным. В белой как снег бороде и усах едва просматривались сжатые обескровленные губы.

Он хотел как можно подробнее разглядеть родные черты, запомнить их, запечатлеть в памяти, но подступавшие слезы размывали картину. Он отирал слезы рукавом, но они являлись вновь еще обильнее и горше.

И вдруг он ощутил на правом плече сочувственную руку, догадался: Святополк. С другой стороны гроба появилась вся в черном сестра Предслава, бледная, заплаканная.

— Выйдем, — тихо шепнул на ухо Борису Святополк.

Они вышли на улицу, и, увидя их, опять заголосила, заплакала толпа. Пришли в великокняжеский дворец, поднялись в светлицу отца.

— Когда будем хоронить? — спросил Борис.

— Как только съедутся братья. — отвечал Святополк, беря со стола сверток пергамента.

— За кем ты послал?

— Послал за Глебом, Станиславом. Святослав уже приехал, сменит у гроба Предславу.

— А еще за кем?

— Даже в Тмутаракань за Мстиславом отправил гонца, хотя вряд ли он приедет.

— Почему?

— Далеко ведь, у черта на куличках. Еще доберется ли до него мой гонец, ехать-то через печенегов.

— А к Ярославу?

— К Ярославу? — переспросил Святополк. — Стоит ли? Из-за него отец и разболелся. И потом, вот. Читай, — и подсунул Борису сверток пергамента.

— Что это?

— Это грамота из Новгорода от посадника Константина Добрынича отцу нашему. Она уже не застала его. Пришла на другой день после смерти. Читай, читай.

Борис развернул пергамент, грамота гласила:

«Великий князь Владимир Святославич! Прости, что не смог я удержать Ярослава от решения его пагубного отложиться от Киева. Видит Бог, я как мог старался отговорить его. Не получилось. Один из твоих ближних предупредил Ярослава, что готовишься наказать неслуха, и он уговорил вече собирать куны для найма варягов. И ему было собрано очень много кун, со всего города сбирали. И он отправился к королю Олафу за варягами. Берегись, Владимир Святославич. Ежели он приведет варягов — сидеть в Новгороде не станет, а поведет их на Киев. На тебя. И я ничем не смогу помочь. Он грозится сместить меня, потому что я сказал ему, что против тебя никогда не обнажу меча. А на нем уж бес верхом поехал, весь Новгород настроил против Киева. Молю Бога, чтобы он не допустил скреститься мечам сына и отца. Неужто он допустит это? Умоляю тебя, Владимир Святославич, помиритесь. Ну а ежели не можешь перешагнуть через обиду, точи меч.

Константин».

Борис закончил чтение, машинально начал сворачивать свиток.

— Ну как? — спросил Святополк.

— Плохо.

— Да куда уж плоше. Ярослав у варягов набирает войско против родного отца. И ежели приведет его, без дела сидеть не будет. Тут Константин прав.

— Считаешь, пойдет на Киев?

— А то на кого же? Он станет себе великий стол добывать.

— Но ты же старший, стол великий твой должен быть.

— Ты забываешь, Борис, что я не родной сын отцу. А из родных Ярослав старше, и он не преминет предъявить свои права, тем более ежели будет в союзе с королем варяжским.

— Мы можем печенегов в союз призвать.

— Печенегов? — усмехнулся Святополк. — Устоят ли они перед варягами? Сомневаюсь. Одна надежда на тестя моего, но его с императором мир не берет, никак не развяжутся.

— Так что же делать?

— Ну, перво-наперво, Борис, надо достойно проводить отца и справить добрую тризну по нем.

— Понравится ли сие митрополиту? Скажет, в язычество, мол, ворочаетесь.

— А мы его и спрашивать не станем, Борис. В язычестве, брат, не все плохо. Та же тризна ведь. Душа отца, глядя с неба, только радоваться будет, что по нем пир такой загудит. Ты же знаешь, как он любил пировать. Верно?

— Верно.

— Вот и порадуем его душеньку. А уж потом возьмемся мечи точить, как советует посадник. Даст Бог, хорошо наточим.