Вот уж истина: пришла беда — отворяй ворота. Не успели Вышеслава оплакать — умерла великая княгиня Анна Романовна. Отпевали ее в Десятинной церкви. Из близких, помимо самого Владимира, были сыны Анны — Борис и Глеб. Из Вышгорода приехал Святополк с женой, из Овруча Святослав.

Отпевал княгиню сам митрополит. У гроба жены горько плакал великий князь, ощутивший вдруг такую пустоту в жизни, какую уже ничто не могло заполнить. Отчасти плакалось оттого, что со смертью Анны, которая была моложе Владимира, он почувствовал приближение своего конца. И от этой мысли становилось грустно князю, сумно на душе. Оглядываясь на прожитые годы, искал он оправдания бурной жизни своей, и в голову лезли одни грехи. Все, все вспоминалось: и неутолимое женолюбие в молодости, и убийство Рогволода с сыновьями, и даже насильное крещение киевлян самому себе не прощалось. Хотя именно крещение Руси он более всего ставил себе в заслугу и жалел, что мало успел в этом святом деле. Многие вески, а в восточной части Руси и целые города оставались языческими. По всей земле бродили еще волхвы — верные слуги Перуна и Волоса, мутя неокрепшие христианские души. Забредали даже в стольный град и на Торге без всякого стеснения пели хвалы Громовержцу и хулили «переметчиков» — новоокрещенных.

Тризна после похорон Анны была нешумной и невеликой по числу участников. Зато Владимир распорядился, нагрузив телеги съестным и медами, ездить по городу, спрашивать, где есть больные, недужные, и поить и кормить всех досыта. И одаривать их от имени князя серебряными кунами, чтоб молились они за упокой души великой княгини Анны. И ездили возчики по городу, и громко кричали-спрашивали:

— Люди добрые, скажите-покажите нам больных и немощных, чтобы могли мы волю княжью исполнить: напоить, накормить убогих. Приветить обиженных, насытить голодных, облачить нагих.

И находилось немало и обиженных, и голодных, и нагих. Бегали за возами мальчишки, указывали возчикам дворы, где были больные и убогие. Именно мальчишки их всех знали, никого не пропускали, всех помнили.

И возчики останавливали возы и несли меды и еду в убогие жилища и говорили несчастным:

— Это шлет вам великий князь, он кланяется вам. И просит простить его и помянуть за упокой души жену его, великую княгиню Анну Романовну.

И плакали нищие, и рыдали калеки, восклицая жарко и истово:

— Пусть долго светит Солнышко наше Владимир Святославич. Дай ему Бог многая лета.

И люди, получив серебряные полугривны, не желали их тратить, а носили с собой как святыни. И, часто вынимая их, поминали Владимира и плакали. Уже после смерти великого князя нередко находили околевшего от холода и голода убогого, а в пазухе серебряную монету, с которой он не захотел расстаться, предпочтя голодную смерть. И звали такие полугривны «владимирками», ценили много выше их настоящей стоимости. За «владимирку» — полугривну на Торге нередко отдавали две-три гривны, искренне веря, что она приносит в жизни счастье.

После тризны разъехались сыновья по своим уделам. Грустно было Владимиру Святославичу отпускать младшеньких своих, которых Анна родила. Глеб отъезжал в пожалованный ему Муром. Накануне явился к великому князю Илья Муромец, уже поседевший, постаревший на службе порубежной.

— Слышал я, Владимир Святославич, отпускаешь ты князя Глеба в Муром? Позволь и мне отъехать с ним.

— Что так-то, Илья?

— Хочу на родине помереть, в родную землю лечь.

— Ну что ж, езжай, Илья. Спасибо тебе за службу твою верную. Послужи же и сыну моему сколько сможешь.

— Послужу, Владимир Святославич, сколько Бог жизни даст.

Великий князь наградил богатыря щедро казной златосеребряной, однако Бог уж не дал ему долгих лет. Вскоре по возвращении в Муром умер герой наш, и родная земля приняла его в свои объятья. Сбылась последняя мечта Ильи.

Прощаясь с Глебом, не удержался Владимир, расплакался отчего-то, уж не провидело ли сердце его страшную судьбу младшего сына.

Бориса вообще не хотел отпускать. Долго удерживал подле себя любимца своего, обличьем напоминавшего ему Анну.

Но перед зимой отпустил все-таки, строго наказав посадить за себя в Ростове наместника, а самому Вернуться к отцу в Киев.

— Тоскливо мне, сынок. Да уж и стар я за погаными гоняться. Будешь ты за меня ратоборствовать.

Была и другая мысль у великого князя: по смерти своей оставить стол киевский Борису, и не только потому, что был он любимцем отца, но потому, что текла в нем кровь царей византийских, унаследованная им от матери. Только говорить об этом загодя не хотел Владимир Святославич, чтобы не торопить свой конец.

«Еще успею, скажу, когда понадобится. Время есть».

А времени-то оставалось не так уж и много. Но кто знает, сколько отпущено тебе Всевышним? Когда он призовет тебя к себе?