Глава 6

Пиры и охоту пришлось временно оставить — угроза была слишком велика. Всеволод знал, что настоящей причиной, может быть даже не осознаваемой противником, были вовсе не честолюбие Мстислава и Ярополка, не гордость и буйный нрав рязанского князя Глеба. Это старая княжеская Русь, почувствовавшая опасность, сопротивлялась своей новой судьбе, не желала ее и боялась. Новая же судьба состояла в том, что наступали небывалые времена единовластия, когда придется всем подчиниться силе владимирского князя, строить свою жизнь не по собственному хотению, а по его воле. Такой жизни строптивые князья уже понюхали при князе Андрее, а теперь, казалось, возвращаются прежние времена. Молодой князь Всеволод Юрьевич, сев на место Андрея, своего старшего брата, снова угрожал вольнолюбию княжеской Руси.

Но кое-кто думал иначе. Они как раз были не прочь встать под тяжелую руку сильного властителя. Да, придется платить подати, исполнять утвержденные государем законы, выставлять войско по его требованию, но зато в это беспокойное время можно быть уверенным; великий князь защитит, наградит за службу. В конце концов, так уж на Руси повелось — всегда среди князей был кто-то старший.

Раньше это был князь киевский. Из его рук получали и ласку и таску. Тем и заманчив был киевский великокняжеский стол, потому и желали его многие. И доставался он сильнейшему, повиновение которому могла снести даже княжеская гордость.

Нынче не тот уж Киев. Частые осады, смена князей лишили его былого величия, сильно разрушили и обезлюдили. Сидит в стольном граде Рюрик Ростиславич. Сидит, а власти не имеет. Вроде бы царствует, а сам косится на Святослава, потомка южных князей славного и владетельного рода Ольговичей. И у Рюрика и у Святослава отцы и деды, сменяя друг друга, княжили в Киеве, и долгая борьба двух родов — Ольговичей с Мономаховичами — составляла главную суть всей жизни Руси, была главным ее бедствием и привела к ослаблению и оскудению Киевского княжества.

А когда ты слаб — первыми это чувствуют твои враги, в коих недостатка нет никогда. Ослаб Киев — ослабла Русь. И вот уже король венгерский тревожит княжество Галицкое, Новгородскую землю терзают дикие чудские племена, которые недавно были тише воды, ниже травы и исправно платили дань по кунице с дыма. Конечно же поганые половцы — и лукоморские, и приднепровские, и донские — кинулись как волки на раненого лося. Да что там половцы и венгры! Свои, можно сказать, поганые, берендеи да ковуи, что всегда тебе служили, от тех же половцев у тебя искали защиты, селятся нагло- в твоих разоренных городах, куда ты их, бывало, пускал из милости на зимнее суровое время. Приводят с собой свои стада, рабов своих, среди которых большая часть — русские, твои же смерды, захваченные под шумок. И вот сиди, думай: твой это теперь город или нет, посылать туда тиуна за данью или уж сразу дружину на них собирать. Не то пошлешь тиуном, на сбор дани верного боярина, а обратно привезут посланные с ним рядовичи лишь голову его, завернутую в конскую шкуру. Со всем светом сражаться не будешь! Так что сильный князь-самовластец, покровитель, пожалуй, сегодня пришелся бы кстати, а что дальше — время покажет.

Весть о победе Всеволода на Юрьевском поле быстро облетела Русскую землю. Конечно, стараниями приверженцев Мономаховичей и с помощью народной поэтической склонности к преувеличениям битва эта была расписана, особенно в отдаленных княжествах, как дотоле не имевшая себе равных, а сам Всеволод представал чуть ли не в облике сказочного богатыря, собственноручно укладывающего врагов дюжинами направо и налево. И хотя в Южной Руси молодого князя хорошо знали и помнили его как бесприютного скитальца, во всем зависящего от старшего сурового брата, все же такой образ его был принят почти безоговорочно. Во многих гридницах певцы воспевали светлоликого великого князя Владимирского: от топота его коня земля дрожит, блеск его меча днем солнце затмевает. Многие сердца переполнялись гордостью за Русскую землю от своей принадлежности к этой земле, родящей таких героев.

Всеволод это хорошо понимал, особенно когда потянулись во Владимир посольства, задача которых была — помимо изъявления дружеских и даже верноподданнических чувств — высмотреть, что же он такое, этот новый великий князь, какова его сила и государственная мудрость.

Для молодого человека, еще не совсем привыкшего к власти и лестному общественному мнению, установление отношений с ближними и дальними соседями было, пожалуй, не менее трудной задачей, чем та первая победа над Мстиславом и Ярополком. Но юный годами Всеволод оказался неожиданно — даже для себя самого — опытен и мудр. Не зря, выходит, детство и юность его были лишены праздности и неги родительского дома. Чего стоил только византийский опыт — годы наблюдения за жизнью императорского двора, жизнью, полной придворного коварства и хитростей.

Подручнику Юряте было поручено набрать побольше осведомителей. Всеволод помнил слова дяди, императора Мануила: ничто так не подчиняет людей, как то, что ты знаешь о них. Делом этим занимались различные люди, большей частью купцы, везде ездящие и ходящие и знающие все обо всех. Купцам этим были обещаны немалые льготы в их торговом деле. Охотно, даже не подозревая, что выступают в качестве видоков и послухов, делились сведениями о том, что творится при разных княжеских дворах, безудельные князья — захудалые отростки Рюрикова древа, прибывавшие во Владимир напомнить великому князю о дальнем родстве, поискать у него службы и благополучной жизни. Сведения эти сходились к Юряте, он велел доверенному писцу из монахов их записывать и представлял государю. В итоге всегда получалось, что послы владетельных князей, едва оторвав лбы от пола, повергались великим князем в изумление, когда он с доброй улыбкой спрашивал их о том, не выздоровела ли сухая ножка у младшего сына их князя, построил ли князь новую церковь взамен сгоревшей и куда это недавно отправил он младшую дружину с воеводой, который, поди, рад был удалиться от своей сварливой супруги. Всеволод, казалось им, знал все, и заранее подготовленные хитроумные речи теряли всякий смысл.

Великий князь не просил помощи, напротив — давал понять, что может без всякой помощи один одолеть всех врагов. На княжеском дворе и в гридницах пировали и просто так сидели могучие дружинники: Юрята нарочно подбирал молодцов покрупнее, выставлял их словно напоказ, и послы понимающе переглядывались при виде такой богатырской рати.

Посольские подарки принимались благосклонно, но послам как бы между прочим давалось понять, что ради такой безделицы не стоило совершать столь длинный путь. Так же исподволь намекалось, что если князья сами предложат свою помощь великому князю для борьбы с врагами, то это им зачтется в будущем и явится для них великой честью, ибо дело великого князя — правое, и Господь именно его поставил защитой и опорой всей Руси, и чудотворный образ Божьей Матери, пришедшей из Киева во Владимир, — тому подтверждение.

Послы возвращались обратно кто в веселом настроении, кто в грустном, но все они бывали равно очарованы умом и могуществом владимирского князя. А среди послов, как правило, не было людей случайных, для таких дел подбирались люди хитрые, сметливые и опытные. Вскоре о Всеволоде стали говорить по всей Руси и — чего не было раньше, во всяком случае после великих князей Владимира и Ярослава — иногда говорили просто «великий князь», и было ясно, что речь идет именно о нем.

Но создание доброй о себе славы было лишь малой частью забот, легших на плечи Всеволода.

На владетельных князей надежда была зыбкая: то ли дадут помощь, то ли нет. Помощь войсками от них Всеволоду была нужна для придания войне общерусского значения. Чем больше князей встанет под знамена Всеволода, тем явственнее эта война будет выглядеть справедливым Божьим делом, а не обычной княжеской усобицей. Враги великого князя Владимирского должны стать врагами всей Руси.

Справиться с Глебом Рязанским и своими племянниками Всеволод мог и сам. Однако тут же собирать дружину и кидаться в необозримые пространства на поиски врага было неразумно.

Одно дело, когда воюешь на своей земле. Другое дело — длительный поиск противника в чужих землях, зачастую разоренных, где трудно находить пищу и кров для войска. Можно месяцами водить полки по бездорожью, выматываясь и теряя силы. А можно предоставить противнику право рыскать по лесам, в мелких стычках теряя людей, загоняя коней, своими разбойными действиями восстанавливая против себя всех, а самому в это время укреплять свое войско и ожидать, когда уставший противник сам тебя найдет, но найдет готовым к бою, а значит, более сильным. Всеволод решил действовать именно так.

Правда, этим он обрекал на разорение и гибель тысячи людей. Стягивая все силы во Владимир, отзывая засады из укрепленных поселений, он лишал своих подданных защиты, и теперь они должны были положиться только на себя и на волю Божию.

Народ приносился в жертву великой цели — возвышению над всей Русью Владимирской земли и великого князя после окончательной победы.

Мстислав и Ярополк Ростиславичи с остатками своей дружины, к которой примкнули многие из ростовских бояр, боясь мести Всеволода, безошибочно выбрали себе союзника — рязанского князя Глеба. Ни Северная Русь — Новгород, ни Южная — Чернигов или Переяславль, не поддержали бы неудачников, поднявших меч на своего дядю. Глеб же Рязанский с готовностью принял их, даже устраивал пиры в честь гостей. Семена ядовитых речей, произносимых Ростиславичами на этих пирах, падали на удобренную почву.

Князя Глеба давно грызла зависть и злоба к своим богатым соседям. Рязанское княжество, находясь на отшибе, не могло похвастаться процветанием. С востока и юга Рязанскую землю беспрерывно терзали набеги половцев и волжских булгар. Языческая, не желающая принимать христианство мордва то соглашалась платить дань, то отказывалась и сама приходила и брала сколько могла пленных, скота и коней. Подати собирались скудные, торговое сословие, приносящее главный доход князю, было хоть и многочисленным, но бедным: торговля с Югом в последние годы стала опасной из-за постоянных войн, торговля с Севером также хирела — торговые пути проходили через Владимиро-Суздальскую землю, которая непомерными вирами и налогами разоряла купечество. Можно было принять главенство Владимира и, попав под руку владимирских князей, получить немалые выгоды, но Глебу гордость никак не позволяла это сделать, он считал суздальских властителей врагами и детей воспитывал в ненависти к ним.

Смерды на княжеских и боярских землях не столько пахали и сеяли, сколько тряслись от страха: не обдерут до нитки княжеские рядовичи, так половец наскочит. Многие бросали свои села, уходили в леса, к мордве, молиться Кереметю, искать защиты у деревянного идола. Горожане, в основном бедные ремесленники и проторговавшиеся купцы, садились в длинные лодки — ушкуи — и безжалостно грабили по рекам торговых людей, да так, что слава о рязанских ушкуйниках разнеслась повсюду. У князя Глеба не было средств построить себе каменный дворец, не на что было купить белого строительного камня. Поэтому ни в Муроме, ни в Пронске, ни в самой Рязани не стояло ни одной каменной церкви, не говоря уж о каменных домах. А Владимиро-Суздальская земля хвалилась своими храмами и дворцами, из белого камня знаменитыми византийскими умельцами построены были те дворцы.

Так что князь Глеб во время пиров с Ростиславичами жадно прислушивался к их жалобам на Всеволода. Предлагали они дело сколь заманчивое, столь и опасное — поход на Владимирскую землю, разумеется, победоносный. Особенно горячился Мстислав, ругмя ругая дядю. Вынимал из ножен меч, хвастался, что порубил им черни владимирской без счета и не успокоится, пока этим мечом не снесет голову великого князя. Ярополк больше отмалчивался, много пил, но. уверенность брата в победе разделял.

Глеб на своем веку повидал всякого, и легковерным его никак нельзя было назвать: ему шел уже шестой десяток, на рязанский стол он сел еще совсем юным и знал цену запальчивости, вызванной завистью. Что будет с головой Всеволода — это еще было неизвестно, а вот то, что свою голову Мстислав пока не потерял — это чудо. Но с братьями в Рязань пришел сам Борис Жидиславич, знаменитый воин, бывший воеводою у Андрея Боголюбского. Человека величайшей хитрости, тонко чувствовавшего выгоду и всегда встававшего на сторону сильного, Жидиславича никак нельзя было обвинить в сумасбродстве молодости, и если уж он примкнул к Ростиславичам, то, значит, имел основания надеяться на их успех. Кроме того, в случае поражения Борису Жидиславичу грозила только смерть: княжеское звание не охраняло его, а прошлые грехи вызвали у народа такую ненависть, что даже имя его стало нарицательным. Он мог бы пасть к ногам Всеволода и предложить ему свою службу — в крайнем случае был бы к службе не допущен, но сохранил жизнь, ведь князь Всеволод был великодушен.

Но Жидиславич отверг такой прямой и легкий путь к спасению. Над этим стоило задуматься, и чем больше князь Глеб думал, тем сильнее разгоралось сердце его молодым желанием битвы и победы. Но где взять средства для его выполнения?

Дружина князя Глеба едва насчитывала тысячу человек, Рязань и Пронск могли выставить едва ли больше двух-трех тысяч конных. На пешую рать нечего рассчитывать, потому что войску надлежало быть подвижным. Остатки Мстиславовой дружины — еще две сотни на конях. Маловато сил для такого великого дела. Правда, все рвутся в бой, и воевода умелый, но против Всеволода это еще не сила.

Средство нашлось. Недостойное средство для русского князя, но что делать? Прибегали к этому средству и деды наши, и прадеды. Решено было призвать поганых.

Эти волки всегда готовы кинуться на Русь. Так пусть же (в последний раз, пообещал себе Глеб) послужат великому делу. С их помощью одолеем Всеволода, этим укрепится Рязань, а там и самих поганых прижмем, да так, что и следа от них не останется. Решение было одобрено и Ростиславичами, и дружиной.

Задумали так: пустить поганых вперед, самим же направлять их и за ними следовать, где достанет сил обойтись без них — обойдемся. Вспомнили о двух мелких половецких князьках, уже с месяц сидевших в подвале Глебова дворца. Князь рассчитывал получить за них какой-нибудь выкуп, а если не дадут родичи выкупа, то порешить. Перепуганных князьков вывели из подвала, велели наскоро помыться, чтобы отбить кислый запах, одели в чистое и привели в гридницу, где князьки были усажены за общий стол. Сам Борис Жидиславич, не раз имевший дело с половцами и немного говоривший по-ихнему, стал расспрашивать их. Князьки оказались котловыми кощея Елтука, хозяина такой большой орды, что он мог позволить себе находиться в небольшой ссоре с самим Кончаком — могучим туром степей — и утверждать, что происходит от великого Шарукана. Очень удачно получалось! Гордый, но малоизвестный Елтук-оба должен схватить эту приманку — возможность блестящего похода на Русь, после которого, он своей бессмертной славой затмит таких известных ха-нов, как Кончак и Кобяк.

Одному из князьков дали двух коней — одного под седло, другого — чтобы везти подарки, наскоро насовали в мешки беличьих и куньих шкурок, пару кубков серебряных, саблю изукрашенную — и пустили в степь добираться до Елтука, проводили даже. Другого князька пока оставили при себе, на всякий случай. С утра поили его как следует, и он весь день, бессмысленно улыбаясь, слонялся по двору, сидел на лавке в гриднице, тянул какие-то свои волчьи песни, а то пытался приставать к дворовым бабам.

Недели через две приехало посольство от Елтука и тот, первый, князек с этим посольством. Елтук-оба согласен, сказало посольство, воинов у него много, и без войны им скучно. Но только такое условие: весь сайгат, что возьмет половецкое войско, у него и останется, весь полон русский — также, и начальником над половцами будет Елтук же, а русским князьям над ним не быть.

Почешешь в затылке! Выходило так, что никому не подчинявшаяся сила впускалась на русскую землю беспрепятственно и, вместо того чтобы стать орудием в руках Глеба, грозила и ему самому. А отказаться от половецкого участия в походе было уже поздно, этот Елтук, видно, понял, что дела в Рязанской земле неважные, защиты рязанцам ни от кого не будет. Хочешь не хочешь, а теперь называйся союзником поганому.

Да и чего жалеть? Чернь владимирскую, которую Елтукова орда потащит на арканах через свои степи — продавать на басурманских базарах? Богатства княжеского? Да пропади она совсем, эта чернь, — смерды, их бабы и отродье. А из княжеских богатств, поди, и нам кое-что достанется. Думали с дружиной три дня, томили послов, в гридницу на совет не допускали, хотя давно все уже было решено. На четвертый день объявили согласие. Поганое посольство тогда сообщило, что в таком случае великий хан Елтук-оба приведет свое войско осенью, а еще вернее — с первым снегом. С тем и отбыли.

Итак, дело было начато. Нехорошее дело, черное. Собрали дружину боярскую, вместе с большой дружиной Глеба и полком Ростиславичей набралось около трех тысяч конных воинов. Ждать до осени не стали. Главное — победить, а кто победит — тот и прав будет. Для начала двинулись по общему договору на Москву.

Этот небольшой, но заманчивый для них городок взяли на удивление легко — и спалили дотла. Жители бежали в села, их травили, как зайцев. Прошлись по окрестным селам, много дыму пустили. Вокруг Москвы — глухие леса на сотни верст, надо было решать, куда идти дальше. Мстислав настаивал — прямо на Владимир, но Глеб, да и дружина его не решались. Так и пошли обратно в Рязань: еще и хотелось дружинникам поскорее привезти домой добычу. Пробыли там до осени, а со снегом, как и обещал, прибыл Елтук со своей ордой. Телег, повозок, волокуш для будущей добычи — сайгата — привез видимо-невидимо. В княжеском дворце приняли поганого, попировали, посовещались, ударили по рукам и — на Владимир.

Великий князь Всеволод остаток лета и осень употребил на то, чтобы усилить свою дружину. Исправно была собрана дань с полюдья, запаслись кормом для коней. Численность войска, которое в один день могло быть собрано и двинуто в поход, превышала двадцать тысяч человек. Укреплялись городские стены, на дорогах, по которым возможно было продвижение врага, ставились засеки. Но выступать в поход Всеволод не торопился, хотя приближенные и склоняли его к этому. После известия о разорении Москвы, казалось, великий князь немедленно должен был кинуться на врага, найти его и разбить. Так поступали все и всегда. Нынешняя же деятельность Всеволода напоминала не военную, а, скорее, хозяйственную. Это начинало злить многих близких ему людей. Но Всеволод не торопился.

Сейчас, когда болота набухли черной холодной водой, а ручьи превратились в глубокие реки, начать поход означало предоставить исход всего дела изменчивой судьбе. А на судьбу полагаться он не мог. Но если враг сам найдет его, что ж..

Поздней осенью, недовольный действиями Всеволода, к Глебу ушел Петр Дедилец. Брат его Мирон валялся у великого князя в ногах, отрекаясь от брата и злых дел его, клянясь в верности. Медлить с походом становилось опасным. Не был ли угрюмый Петр Дедилец первой ласточкой, за которой и другие улетят к противнику? Что, если и другие примут осторожность и тонкий расчет Всеволода за его неспособность к войне или трусость? Великий князь не прогневался на простодушного боярина Мирона, но с походом не торопился.

Когда легли снега, пришли добрые вести из Новгорода, Южного Переяславля и Чернигова. Южные князья сообщали, что ведут ему на помощь свои полки. Всеволод мог торжествовать — Русь начинала признавать его. Шли к нему под руку дети Святослава Черниговского, сын брата Глеба Юрьевича — Владимир, князь Переяславский. Господин Великий Новгород, прямо называя Всеволода своим властителем и отцом, обещал прислать полки. Но полков этих не дождались и выступили наконец в поход. Год был на исходе. Без особых трудов взяли первый город, попавшийся на пути, — Коломну.

А с супостатом разминулись! В Коломне Всеволод узнал, что войско Глеба вместе с огромной половецкой ордой прошло на Владимир, но прошло западнее, через Муром. Эта ошибка могла дорого стоить. Пришлось спешно поворачивать назад, часть полков оставив с обозами. В пути получили тяжелую весть: город Боголюбов, монастырь Боголюбовский, окрестные села захвачены, разграблены, жители безжалостно истреблены и уведены в полон.

Слава Богу, Владимир поганым взять не удалось. Но они, похоже, не очень этого хотели — выбирали добычу себе по зубам: монастыри, села боярские. Много пролили крови. Глеб со Мстиславом от орды ни на шаг, словно галки при вороньей стае, крохами добычи пробавляются, подсказывают, куда идти, кого грабить, за спинами поганых прячутся.

Пришлось их поискать, погоняться за проклятыми.

Через месяц сошлись. Встали стеной друг против друга. Меж двух войск текла река Колокша, приток Клязьмы, — глубокая, с крутыми берегами. Река все не замерзала, перейти ее было нельзя. Орда половецкая оказалась в ловушке: чтобы пробиваться обратно в свои степи, надо было переходить реку, бросив все награбленное. Этого им делать не хотелось. Не очень хотелось и воевать с большим войском великого князя. Но, пойдя на уговоры Глеба, поганые поставили обозы «покоем» по русскому примеру и стали ждать, когда лед на Колокше станет достаточно крепким.