Глава 24

Ни к какому Даньше Бориска не собирался идти ночевать. У него цель была другая.

Отправился он ловить жар-птицу за хвост. Звали ее Потвора, и, несмотря на молодой возраст, уже несколько лет она вдовела, похоронив старого мужа, бывшего старостой купеческой сотни. Жила с двумя старыми няньками в большом доме на не тронутом прошлогодним пожаром Заболонье, у церкви Святой Параскевы, где и располагались в основном купеческие дома — с высокими глухими заборами, широкими дворами, с нагромождением товарных хранилищ и надворных построек, сплошной полосой тенистых яблоневых садов, отделенных от Клязьмы.

Вела Потвора жизнь не то чтобы веселую, но и скромницей не была. И на гуляньях ее можно было увидеть, и на Торгу, где она, выбирая нужную покупку, бойко перешучивалась с лавочными сидельцами и приказчиками.

Дочку ее Господь прибрал еще во младенчестве. Сватались к ней, и не раз, но замуж снова она выходить не спешила. А охотников до нее находилось много: привлекала она и своей молодостью, и богатством, так как после смерти мужа осталась хозяйкой солидного торгового дела, которым, правда, не занималась, передоверив дело пожилому хромому приказчику. Тот вел дело исправно: и себя не обижал, и хозяйку.

К Потворе ходили не только сваты, подкатывались к ней и любители сладенького, даже сам тысяцкий Никита, говорят, предлагал ей тайную любовь взамен на влиятельную свою помощь в торговых делах. Но мало ли что говорят об одинокой молодой женщине. Впрямую же ее никто ни в чем не мог обвинить.

Все это о ней Бориска выведал разными путями. Началось же все с того дня, когда, проезжая мимо церкви Параскевы на новом своем коне, которого хотел проверить в поле за городом, увидел попавшуюся его навстречу молодку и вмиг узнал в ней ту самую, что пошутила над ним, юным ратником, вернувшимся из похода на Торжок.

После того случая, происшедшего недалеко от городских Золотых ворот, бывая в городе — на Торгу, в слободах с разными поручениями, в соборе, — везде искал ее взглядом. Тогда-то, не успев ее разглядеть как следует, запомнил только глаза, одарившие его таким взглядом, какого он еще ни от кого не удостаивался. Бориска думал, что стоит ему увидеть ее, как спадет это наваждение, потому что она наверняка не та девица-красавица, что снилась ему в стыдных, но желанных снах, а вовсе пожилая тетка, да вдобавок замужняя и с кучей детишек.

И узнал ее сразу, даже не всматриваясь, просто сердце забухало где-то в животе: она, та самая! Впился глазами. Что делать? Остановить коня — нельзя, не станет говорить на улице с чужим. Спросить о чем-нибудь? О чем? Обычно слова всегда находились, а тут, пока придумывал, верный конь пронес его мимо. Ну, дальше пришлось ехать. Хлестнул его по крупу, ускорил ход. Она его, конечно, не узнала.

С того дня он и начал ее выслеживать. Проще всего было на Торгу подкараулить, к толпе покупавших приблизиться и, глядишь, перекинуться словечком. Стал надевать синий кафтан, шапку высокую, с куньей оторочкой. Обязательно нацеплял на пояс саблю, с ней больше мужества чувствовал в себе, а потом никак не шла из головы та сабелька, которую хотела поглядеть Потвора. Вроде сабля у пояса уже чем-то, только им двоим известным, их связывала.

Имя ее узнал легко: встретил на Торгу и услышал, как называл ее молодой приказчик, выставивший разный скобяной товар, мимо которого она проходила. Была со старухой, зорко поглядывавшей по сторонам и степенно кланявшейся встречным знакомым. Старуха эта и навела Бориску на удачную мысль.

Подав куну нищенке, постоянной обитательнице торговой площади, посулил ей целую ногату, нет — две, если сообщит ему нужные сведения. Убогая, может, с час молотила языком, так что в конце концов Бориске стало неловко: уж на них стали коситься, любопытствуя, о чем это красиво одетый отрок боярский, а то и княжеский, так долго разговаривает с никчемной старухой, которую даже не зовут никак.

Было это в самом начале мая, как раз перед Пасхой. Бориска дождаться не мог Светлого Воскресенья — задумал встретить Потвору и похристосоваться с ней троекратным поцелуем. Юрята не отпустил в Страстную субботу на всенощную: я, мол, с великим князем буду стоять, а вы — со мной. Чтоб всем вместе быть. Не станешь же объяснять Юряте, вот мамка — он чувствовал — отпустила бы. Днем, кое-как отделавшись от Добрыни, Бориска побежал на Заболонье — встретить хоть на улице.

И встретил ее, но теперь не со старухой, а с целым выводком молодух, а это было еще хуже. Снова пришлось проходить мимо, не сбавляя шага. Заметил, правда, что, когда молодухи, поравнявшись с ним, зашушукались и засмеялись, она не засмеялась с ними, а только поглядела на Бориску с удивлением, точно силилась его узнать.

Когда он, бывало, околачивался возле взрослых, то всегда прислушивался жадно к разговорам про девок, баб и про то, как с ними нужно обращаться. Дружинники князя, например, часто о таком беседовали. Из всех разговоров выходило одно: бабы любят подарки и нахрапистость. Хорошо, подарок можно раздобыть, но не попрешь же на улице на Потвору, как конный на пешего, не станешь совать подарок. На помощь станет звать, побьют еще. Сначала познакомиться надо. Опять же — как? Он-то хоть и чувствует себя уже взрослым, а — мальчишка для нее, она-то ведь и замужем побыла, и вообще, конечно, немолодая. Лет на семь, никак, старше Бориски.

И никого нет, чтобы помочь познакомиться. Никак Бориска не мог сладить с этим наваждением. И когда видел ее — нехорошо, и когда не видел — тоже нехорошо. Как-то теплой ночью не мог заснуть, лежал, в темноте глазами лупал — такая тоска взяла, ну хоть из дому беги да у нее на пороге ложись, чтобы ноги вытирали, и чуть не надумал пойти к Юряте просить: сватай! Откажет тебе — попроси княгиню Марью, откажет княгине — попроси великого князя. Ему Потвора, конечно, не сможет отказать. И действительно, хотел Бориска утром говорить с матерью да с Юрятой. Слава Богу, что заснул. Утро вечера мудренее: когда проснулся, передумал идти.

И хотелось забыть ее уж скорее, да и делу конец. Бориска стал к разным девкам приглядываться, и нравились ему некоторые, а все не то. Колдунья она, эта Потвора, не иначе. Присушила.

А жить все равно было хорошо! Лето играло, лес зеленел. река сверкала под солнцем. Скоро князь на ловлю будет выезжать, их возьмет с Добрыней. Мамка осенью родит братца или сестричку — забавно. К зиме, может, в булгарскую землю снова поход будет — на войне все забудется, заживет, он это чувствовал. Пока же время от времени не мог с собой сладить, тянуло на Заболонье, в торговый конец.

Вот и сегодня после обеда, хоть и собирался давеча с Добрыней пойти на княжескую выжлятню, посмотреть молодых собак и поговорить с ловчим Прокофием о предстоящей охоте, ощутил, что его словно веревка какая тянет прочь с княжеского двора, знакомый поводок, привычный, которому приятнее не сопротивляться, а подчиняться, — и отправился в город, с облегчением пообещав себе сделать это в последний раз.

Он спустился по дороге к кривому проулку, вышел к площади, где строили большой собор, прошел мимо, торопясь, чтобы случайно не заметил кто-нибудь из распорядителей — хорошо знали его в лицо, тот же Акинфий или помощники его, и могли дать какое-нибудь поручение. Проскочил, слава Богу. Дальше — к Торгу, где и надеялся увидеть мучительницу свою.

Обежал все ряды три раза, разглядывая выставленные товары. Смотреть на горшки, ткани, седла и сбрую, замки, косы, серпы, обувь, деревянную посуду было скучно, столько раз все видено. Потвору в рядах не встретил, даже возле ее лавки, где суетился тот самый старичок-приказчик, споря с покупателями. Нет, нужно идти к ее дому. В расстройстве и уверенности, что сегодня, а может и никогда, больше ее не встретит, решил пойти окольным путем на улицу, где стоял Потворин дом, с другого, противоположного конца, и уж снова пройти мимо нее, возвращаясь домой.

Улицы были пусты в этот послеобеденный час, и ничто не отвлекло Бориску, ничто не задержало. Кляня себя, что мозолит глаза всем на этой улице, что стал посмешищем, он, стараясь идти неторопливо, сдерживал желание убыстрить шаг, потому что подозревал: из-за прикрытых по случаю жаркой погоды ставней за ним наблюдает много любопытных глаз, медленно тащился вдаль вереницы добротных домов.

Немудрено Бориске быть замеченным: жители все друг дружку знают наперечет, а он еще и одеянием своим в этот будний день выделяется, как муха на куске сахара — бархатная синяя шапочка вроде подшлемника, чтоб голову не напекло, синяя шелковая сорочка, расшитая на груди затейливым узором, красные штаны тонкого полотна и мягкие зеленые сапожки с загнутыми кверху носами. А сабля! Она здесь, на скучной и пыльной улице, даже ему самому кажется нелепой!

Вот и ее дом. Знакомый снаружи, будто свой. Ни движения в нем не видно, ни единого звука не слышно. Ворота закрыты, ставни наглухо затворены. Там, внутри, наверное, прохлада, пахнет травой, только что скошенной где-нибудь поблизости, на берегу Клязьмы, и разбросанной по полу для свежести. Потвора, наверно, пообедав, лежит сейчас у себя в спальне, на постели, в одной рубашке, чтобы не было жарко, и дремлет, раскинувшись. Лучше себе Я не воображать этой картины! Или не дремлет, а усадила свою няньку-старуху рядом с собой и велела ей рассказывать сказку… Вот бы переодеться старухой и проникнуть в дом к ней, да чтоб она не заметила подмены. Какую бы сказку стал ей рассказывать?

Впереди, там, где лежал Торг, послышался шум. Что бы это могло быть? Народу нынче в рядах немного, да и с чего бы им так шуметь? Даже если бы все разом с сидельцами вдруг заспорили, то и тогда не набралось бы голосов для такого шума. Дом Потворы уже остался позади. Бориску рассердил этот шум, и он решил с пути не сворачивать, хотя обычно старался не встревать на улице ни в какие происшествия.

Шум от Торга слышался все явственнее, в нем можно было различить весьма грозные выкрики. Что это? Вора поймали? Или купец выбросил на прилавок гнилой товар, успел кому-то всучить, а теперь отпирается, его, конечно, приказчики да другие купцы поддержали, а за обманутого покупатели вступились — и пошло. И — завертелось побоище, втягивая в себя все новых участников, а они и не знают, кого бить, и бьют тех, кто поближе стоит.

Должна стража на шум прибежать. Кого свяжут, кому по шее дадут — восстановят спокойствие. Бориска был очень сердит на Потвору, что она не встретилась ему нынче, и, чтобы не казаться самому себе смешным, как бы невзначай тронул саблю, висевшую слева на поясе, и, решившись, твердо пошел на шум.

Однако по мере приближения к торговым рядам благоразумие в Бориске начало понемногу пробуждаться. В самом деле — чего испытывать судьбу! Мало ли что там происходит. Примут за соглядатая да возьмут в кольцо — сабелькой не отмашешься от толпы. И чего люди шумят в такой ясный летний день?

Бориска решил не переть на рожон, а обойти торговую площадь сбоку. Может, удастся рассмотреть, в чем там дело. Глядишь — и не придется вмешиваться, тем более что уже и желание пропало. Он свернул в ближайший проулок — так, ему казалось, выйдет к складам, пробравшись между которыми незаметно подберется к тому месту, откуда доносились крики. Удивительно и немного страшно было идти пустым проулком — ни возле домов, ни на огородах некого было спросить, что происходит, или хотя бы ободриться видом человека. Какая-то неведомая сила утянула весь народ туда, на площадь.

А, нет, все же Бориска здесь не был один. Он крался вдоль длинной бревенчатой стены бретьяницы, когда из-за угла, куда он собирался свернуть, послышался топот шагов и хрип запыленного дыхания. Бориска непроизвольно прижался спиной к бревнам, успев мгновенно подосадовать, что, наверное, испачкал новую сорочку смолой, и взялся за рукоятку сабли. Кто-то направлялся сюда по проходу между бретьяницами, и, судя по звукам, производимым этим человеком, явно не просто прогуливался. В проходе, еще невидимый, кто-то тонко и тихо завизжал, и тут, сразу появившись, оба — их было двое — оказались перед испуганным Бориской.

Один из людей, по одежде, как с облегчением увидел Бориска, был княжеский дружинник; он тащил за шиворот второго, тщедушного мужика в рваной рубахе, без шапки, босого. Волосы мужика были растрепаны, глаза выпучены от удушья — дружинник, на голову выше его, таща, стянул горло воротом холщовой рубахи. В дружиннике Бориска радостно узнал дядьку Ласко, которого хорошо знал.

Но такого Ласко ему еще не доводилось видеть. Лицо дружинника было отрешенное, как у мертвого, только глаза жили на нем, горели огнем. Вывернув из прохода за угол, прямо под Борискин взгляд, Ласко тут же переложил сипящего мужика из правой в левую руку, толчком притиснул к стене, крепко ударив затылком, и свободной теперь правой рукой медленно и нежно потянул нож из-за сапога, все ближе присовываясь лицом к выпученному лицу того, сразу как-то затихшего.

Когда нож выскользнул из-за голенища, Ласко, вдруг задержавшись на миг, оглянулся по сторонам и увидел Бориску, оскалился, отпрянул от мужика. Тот послушно дернулся вместе с рукой дружинника, сжимавшего его горло. Ласко узнал Бориску, ощеренный рот его закрылся, сложившись в недовольную улыбку. Незнакомый мужик обессиленно прильнул щекой к руке, держащей его теперь почти на весу.

— Юрятич, — зло, но все же как к своему обратился Ласко. — Ты как здесь? Зачем?

Он еще раз посмотрел на мужика и брезгливо отбросил его обратно к стене. Мужик, всеми расслабленными костями ударившись о бревна, на подогнувшихся ногах сполз и стал похож на кучу тряпья, из которой торчали две большие желтые ступни.

Бориска не знал, что сказать. Тот самый дядька Ласко, не раз хохотавший над Борискиными шутками, теперь не был похож на того весельчака, всегда располагавшего к дружескому разговору. Но все же это был именно он, тот самый Ласко, Встряхнул головой, как после купания, взглянул на нож в своей руке и пригнулся положить его на прежнее место. Выпрямился и теперь уже почти знакомыми глазами нацелился на Бориску.

— Ты с Торга убежал, что ли? — спросил, подмигнув.

— Нет… я тут шел, слышу — кричат, — как бы оправдываясь, сказал Бориска.

— A-а. Да эти вот, — Ласко показал на мужика, — ходят, воду мутят. Там дружки его еще остались. Ну, наверное, их уже взяли наши. — Дружинник пнул ногой кучу тряпья. Куча пошевелилась, блеснула глазами из-под спутанных волос и снова затихла.

— Мятеж устроили, — продолжал Ласко. — Против князя народ подбивать. Вира им, видишь, велика. А то, что князь их кормит, это они забыли. Ладно, мы тут с ребятами случились. Побили их маленько. — Ласко хмыкнул. — Тут, Юрятич, главное дело — до звона их не допустить. Начнут в било колотить, соберут народу толпу, а сами, глядишь, в суматохе чем-нибудь и разживутся. И других сманят лавки грабить. У-у! — И он, вроде даже беззлобно, опять пнул мужика ногой, но тот вдруг выругался, откинул белое лицо с жидкой кустистой бороденкой, закатил глаза, словно от боли.

— Ишь прикидывается, — презрительно сказал Ласко. — Однако это хорошо, Юрятич, что я тебя встретил. Его отпускать-то нельзя. Надо в темницу доставить или к тысяцкому— дознание провести. На тебя, Юрятич, вся надежда.

Ласко быстро оглядел Бориску.

— Вот, при оружии ты. Это хорошо. Ступай, побеги к Торгу. Там кого из наших увидишь — Блуда, Братилу, Сысоя, — сюда их веди. Скажи — я звал. А я этого пока постерегу, пса шелудивого.

— А где идти-то? — растерянно спросил Бориска. Ему почему-то страшно не захотелось туда, на площадь, молчавшую сейчас и потому казавшуюся ему еще более опасной, чем раньше.

— Вот здесь пройдешь, — с готовностью, даже, как показалось Бориске, с услужливостью показал Ласко. — Bот тут проходом прямо и прямо, не сворачивай, а там сам увидишь.

Бориска, стараясь не показывать своего нежелания, придерживая саблю, пошел. Перед тем как завернуть за угол, В проход, оглянулся. Ласко стоял, долгим взглядом провожая его. Потом, подбадривая, улыбнулся неприятной улыбкой и махнул рукой: иди, иди, мол.

Бориска пошел между складами по утоптанной, покрытой слежавшейся золой тропке. От того, что сзади оставался знакомый дружинник, было не так боязно. Вот впереди, в просвете между нагромождением построек, появились торговые ряды. Он прибавил шагу и вышел к площади, заранее готовясь отыскать взглядом красные кафтаны княжеских дружинников.

Но он их не увидел. Среди народа, находившегося на площади, дружинников не было. И вообще — все выглядело так, словно ничего здесь не произошло, правда, народ — мужики отдельно, бабы отдельно, — стоя кучками, что-то обсуждал. Пробежала стайка ребятишек. Заунывно запел кто-то неподалеку: «Квасу холодного, квасу холодного с хреном!» Бориска постоял растерянно, не понимая, что должен делать: поручение выполнить было нельзя.

Он направился вдоль Торга, заглядывая в лица попадавшихся ему навстречу людей. Невольно отмечал про себя всякий раз, проходя мимо баб, что Потворы среди них нет. Никого из дружины, для того чтобы позвать их на помощь дядьке Ласко, он не встретил. Натолкнулся, чего раньше здесь с ним никогда не случалось, на несколько колючих злых взглядов. Стало одиноко среди этой, такой чужой сегодня, толпы. Бориска подумал: хорошо бы выбраться отсюда и побежать домой. И тут же понял, что домой, как ни хочется, пойти не удастся: там, на задах, за складами, ждал его помощи дружинник Ласко, стороживший злого человека, из одной, наверное, воровской братчины с теми, кто так недобро косился на него. Бориска повернул назад.

Проход, через который он выбрался к Торгу, отыскался не сразу: был закрыт телегой, груженной кулями. Но Бориска все же отыскал его и побежал по тропе между бретьяницами, торопясь скорее добраться до того места и предложить Ласко провести преступника не через площадь, а задами, вдоль огородов, а там выбраться на какую-нибудь улицу поспокойнее. Вот и угол, за который надо завернуть.

Дядьки Ласко там не было, а мужик все сидел. Не похож он был на злодея-разбойника — обычный мужик-смерд, какие тысячами копошатся в земле, таскают бревна, жуют хлеб из тряпицы, глядя в одну точку, валяются пьяные в лопухах во время праздников. Вот как сейчас. Бориска глянул — и отшатнулся: рубаха, которую мужик скомкал обеими руками на животе, была вся черная от крови. Лица его не было видно, голова свисла на грудь.

— Ты что же наделал?

Бориска даже подпрыгнул от испуга, мгновенно оборачиваясь на голос. Недалеко от него стояли двое, смотрели. Один постарше, седоватый, другой молодой, синие глаза на красном лице. У обоих в руках короткие толстые палки. Откуда подошли? Следили за ним, выслеживали. Стояли, пока не двигались. Сабля! Бориска судорожно схватился за оружие.

— Ты не хватай железку-то, отрок, — по-прежнему не двигаясь, произнес тот, кто постарше.

Второй, помоложе, спросил сурово:

— Твоя работа? За что его убил?

«Они думают, это я убил мужика, — понял Бориска. — Рассказать им».

— Нет, нет. Я его не убивал, — стараясь быть спокойнее, проговорил он. — Я пришел вот только что, а он лежит.

— А что ты здесь забыл? Ты чей? — спросил пожилой. — Боярина Нежила отрок? Что высматриваешь?

И тут Бориска, вспомнив глупое лицо старого боярина Нежила, почувствовал некоторую обиду. Нежилова чадь была презираема всеми: боярин будто нарочно разводил у себя на подворье таких же, как сам, глупых и злобных ребят — некрасивых лицом, не брезговавших отнимать даже у нищих их жалкую добычу. Отроки боярина Нежила были притчей во языцех, и сказать кому-нибудь, что ему место среди них, считалось немалым оскорблением. Бориска сразу успокоился. Рука на сабле слегка разжалась и лежала вольно, не стискивая изогнутую рукоятку, но и не собираясь покидать ее.

— А ты кто такой, чтобы меня спрашивать? — В своем голосе Бориска с удовлетворением услышал спокойную угрозу.

Они переглянулись.

— Мы вот сейчас тебе покажем, щенок боярский, кто мы такие, — проскрипел пожилой. Молодой, перехватывая палку поудобнее, шагнул в сторону и вперед. Охватывали, значит, с боков. Гнев, мягко и сладко поднявшись откуда-то из живота, ударил в голову. Бориска ловко выхватил саблю из ножен. Тяжесть клинка придала ему восхитительную силу и смелость. Старый как будто замешкался в нерешительности, но молодой не стал останавливаться, кинулся на Бориску, крутя колом над головой, Но в последний миг, спасаясь от рубящего удара сабли, присел и отпрыгнул в сторону, к мертвому мужику. А сзади уже набегал пожилой, и Бориска, не успевая размахнуться во второй раз, сунул клинок ему навстречу, одновременно почувствовав скользнувшим по плечу обжигающий удар твердого дерева и — правой рукой — наткнувшуюся на острие дернувшуюся живую плоть. Пожилой с криком отпрыгнул, выронил дубину. И теперь уже пришел Борискин черед отпрыгивать — он оглянулся и увидел молодого с поднятым над головой колом совсем близко. Бориска не попал по молодому, но отогнал его и сам наконец догадался попятиться назад, отступая. Пожилой сидел, прижав руку к груди. Молодой, видя, что Бориска отошел уже на порядочное расстояние, подбежал к пожилому и нагнулся над ним, пытаясь определить, насколько тяжело ранен его товарищ. Тут Бориска почувствовал, что ему надоела битва. Он увидел путь для отхода: вдоль огородов поворачивала вниз, к реке, и дальше скрывалась среди деревьев тропинка. Бориска что есть духу бросился по ней, оглядываясь. Погони за ним не было.

Очутившись под прикрытием листвы, он ощутил уверенность и даже заставил себя рассмеяться.

Стыдно было за свой страх, который он испытал сегодня несколько раз. Он, считавший себя уже настоящим воином, повидавшим за свою жизнь и убитых и умирающих, испугался каких-то смердов, которые сами должны были испугаться его.

Он долго сидел под раскидистым дубом, пытаясь погасить горевший в душе огонь стыда и найти оправдание своему бегству. Но оправдания не находилось. Одно жалко: не хотелось, чтоб забили кольями безвестно — мамка бы потом убивалась. От такого оправдания стало еще стыднее.

Он опять вспомнил Добрыню. Тот бы не стал убегать. Ну, Добрыне хорошо, он уже и поганого когда-то успел саблей порубать. Он спину никому не покажет, печально думал Бориска, ковыряя острием сабли росший рядом гриб.

Неизвестно, сколько надо тут сидеть, дожидаясь, чтобы стыд прошел. Бориска решительно поднялся на ноги. Единственно, чем можно успокоить душу, — это вернуться назад и поискать этих двоих. Взять их и доставить — хоть к тысяцкому, хоть куда. А не захотят подчиниться… Что ж, он не убежит во второй раз.

Бориска пошел обратно, очутился у огородов. Там уже бабы какие-то копались, пололи грядки, выставив зады. Завидев его, выпрямились, разглядывали, прикрываясь ладошками от солнца — оно уже начинало закатываться. Пройдя мимо огородов, немного попетлял между деревянными строениями и вышел опять к тому самому месту.

Там никого не было — ни мертвого мужика, ни тех двоих. Бориска даже подумал, что ошибся, но нет — на траве, возле стены, где раньше сидел мужик, виднелись следы крови, рядом валялись обе дубины. Он побегал по проходам между бретьяницами, но не обнаружил обидчиков, только напугал каких-то мужиков, сгружавших с телеги тяжелые бочки.

Торг уже заканчивался, лавки закрывались, и народ расходился. Покружив по площади, походив вдоль лавок, Бориска направился прочь, сам не зная куда. Возвращаться домой ему совсем не хотелось. Разговаривать со своими — с Юрятой, с Добрыней — даже подумать об этом было невозможно. Ему казалось, что как только они его увидят, так сразу все узнают.

Но зверский голод, поднявшийся в нем, понемногу все же примирил Бориску с возвращением домой. Хорошо было бы поспеть к самому закрытию ворот — когда солнце совсем сядет. Чтобы, оказавшись дома, наесться и сразу залечь спать. А завтра снова вернуться сюда, походить, поискать. Бориска даже немного повеселел.

До закрытия ворот, однако, было еще далеко. Он решил искупаться и еще больше ободрился. Казалось, вместе с потом и пылью сегодняшнего дня он смоет большую часть той скверны, что мучила его. Ощутил вдруг себя липким. Надо было опять спускаться к Клязьме.

Теперь он шагал уверенно, вызывающе поглядывая по сторонам. Его даже немного обижало, что никто не обращает на него внимания. Впрочем, люди на улицах, попадавшиеся ему, имели вид степенный, а многие и одеты были не хуже Бориски. Он проходил по Заболонью, а здесь народ жил богатый.

Найдя спуск к реке, Бориска долго бродил по берегу, выбирая место для купания. То дно ему казалось илистым, то коряга торчала из воды, отбивая всякую охоту купаться. В конце концов он наткнулся на хорошее место — тихую заводь с травянистым берегом. В заводи играла рыба — слышались всплески, расходились круги. Бориска прислушался: никого вокруг, значит, никто и не помешает. Он быстро разделся и бултыхнулся в воду.

Блаженство охватило его. Прохладная вода охладила тело, умыла свежестью лицо, приласкала волосы. Расходившиеся от него волны уносили все плохое, каждой частичкой он словно впитывал новую радость и молодую уверенность в себе.

Плечо, по которому вскользь прошелся удар колом, слегка побаливало. Бориска оглядел: ничего, посинело немного, а кожа цела. Надо будет Добрыню попросить, чтобы поучил мечом махать, как это он делает. Бориске стало казаться, что с сегодняшнего дня все изменится, жизнь пойдет по-другому, лучше, чем до этого дня. Наполоскавшись вдоволь, он вылез на берег, постоял немного, обсыхая, попрыгал, выливая воду из ушей. Оделся. Взялся за пояс с саблей, чтобы подпоясаться. И тут услышал приближающиеся шага.

Кто-то направлялся сюда, и в Бориске мгновенно проснулись все его страхи и вся решимость их перебороть. Пятясь, он спрятался за кусты, присел, скрывшись в густой высокой траве. Ему вдруг захотелось, чтобы это были те двое. Посмотрел бы он на их морды, когда он выскочит из кустов с обнаженной саблей, неотвратимый, как сама смерть. Бухнутся в ноги, конечно. Бориска подался чуть вперед, наполовину вытащив клинок из ножен.

На полянку вышла женщина. И как только Бориска увидел ее, он понял, что все сегодняшние волнения и потрясения выпали ему только для того, чтобы после всего он получил вознаграждение — оказался именно в этот миг именно в этом месте. Может, она, колдунья, сама это ему наколдовала. Потому что женщина была Потвора.

Даже не оглянувшись туда, откуда пришла, Потвора стала снимать одежду.

Бориске уже доводилось подглядывать за купающимися девками. Но здесь все было не так. Он знал, какой она окажется. Она такой и оказалась. Потвора немного постояла, поглаживая себя по грудям и животу — как только что он стоял на этом же самом месте. Потом, улыбаясь, медленно вошла в воду. Поплыла. Бориске сразу стало скучно, и он принялся разглядывать свою ладонь, ожидая, когда Потвора закончит купаться и вылезет на берёг. Очень скоро он этого дождался. И снова глядел на нее — как стекают капли по коже, как отжимает она слегка намокшую косу, как, будто нехотя, одевается и, вздохнув, собирается уходить. Тогда он встал, спокойно шагнул ей вслед и тихо позвал:

— Потвора.

— Она всем телом обернулась к нему. Попятилась. Он стоял, уперев руки в бока, и улыбался.

— Ты кто? — спросила она. — Чего тебе?

Но не убегала. Остановилась даже, видя, что и он не трогается с места.

— Подглядывал, что ли? — спросила она. — Бесстыдник! Уходи отсюда!

Он молчал, раздумывая: кинется ли она бежать, если он попробует подойти.

— А я ведь знаю тебя, — сказала Потвора. — Такой хорошенький и такой безобразник. Ну, уходи! — Она махнула на него рукой, повернулась и спокойно пошла прочь.

Бориска смотрел, как она уходит. И тут вдруг само придумалось, взял и сказал. Даже удивился, как душевно получилось:

— Постой, красавица моя. Позволь хоть поглядеть-то на тебя!

Она остановилась. Тронула рукой метелку травы, росшей рядом. Полуобернулась.

— Ишь ты. Как говоришь-то складно. — И, уже обернувшись, сказала с улыбкой: — Не нагляделся еще, значит? Ну, пойдем.