Глава 20

Еще одной победой над Киевом явилось поставление во Владимир епископом игумена Спасо-Берестовского монастыря Луки. Единственное, в чем зависел Всеволод от бывшей южной столицы Руси, так это в церковных делах. Только киевские митрополиты, поставленные греческим патриархом, имели право назначать епископов в русских княжеских уделах.

Поскольку митрополит в Киеве был обычно греком, то и- старался утверждать епископами своих соплеменников. Присутствие во Владимире киевского ставленника вызывало у Всеволода досаду, потому что он, великий князь, волей или неволей вынужден был подчиняться владыке, навязанному со стороны, пусть хоть и по праву константинопольских патриархов. Всеволод решил этот вопрос неожиданно легко.

Когда митрополит Никифор прислал епископом суздальским и ростовским Николая — грека, великий князь просто выпроводил его и потребовал себе Луку. И давний обычай был сломан. Ни Святослав, ни митрополит Никифор не захотели перечить Всеволоду, и Лука был утвержден. Великий князь поселил его во Владимире и, таким образом, перенес епископский престол в свою столицу, благо Успенская церковь вполне отвечала всем условиям, чтобы считаться епископским кафедральным собором. Правда, Берестовский собор был пятиглавым, а Успенский имел одну главу, но Всеволод уже несколько раз обсуждал с Лукой возможность перестройки собора.

При всей своей значимости победа над киевским митрополитом не принесла бы Всеволоду такой радости, если бы не епископ Лука. Всеволод с детства любил его. Приехав на Русь из Византии мальчиком, он нуждался в опеке, в ласковом слове, особенно после смерти матери. Лука, уже тогда игумен спасо-берестовский, часто бывал в Чернигове, в Киеве, ему пришелся по сердцу юный княжич, и они очень подружились. С той поры Лука почти не изменился — был все такой же худенький старичок с необыкновенно добрым лицом, не способный никому сказать худого слова.

Правда, виделись они с великим князем редко: епископ Лука не оставлял своим вниманием ни суздальскую, ни ростовскую, ни переяславскую епархии и постоянно находился в разъездах. Со Всеволодом же старался встречаться больше по делу: когда надо было передать государю чью-нибудь жалобу, попросить помощи в строительстве церкви где-нибудь под Ярославлем или если великий князь, соскучившись, сам звал к себе епископа — просто посидеть, поговорить, как встарь. Лука считал нескромным докучать Всеволоду, пользуясь давним знакомством и дружбой.

Сегодня, однако, причина для того, чтобы находиться в княжеском дворце, была значительная: с утра у княгини Марьи начались схватки, не очень сильные и с перерывами, но судя по тому, что сроки уже пошли, нынче княгиня должна была родить.

Утром епископ Лука в присутствии великого князя и знатнейших мужей владимирских отслужил молебен о благополучном разрешении от родов рабы Божией Марии и теперь находился вместе со Всеволодом на княжеской половине, всячески успокаивая великого князя, который с самого утра, узнав о том, что княгиня рожает, впал в угнетенное состояние. Непонятно было, отчего государь так переживает, ведь княгиня рожала не в первый раз. Таким подавленным Всеволода не видели еще ни разу.

— Что, княже, тоскуешь? — говорил ему Лука, с трудом удерживая желание погладить его по голове. — Радоваться надо, а ты печалишься. Подумай, радость-то какая!

— Я радуюсь, отец Лука. — Всеволод называл епископа, как привык с детства. — Мне Марьюшку жалко. Ох, как они кричат, когда рожают.

— Немножко кричат, да. Так и младенец кричит, как на свет появляется.

— А я ведь спрашивал ее: больно это бывает? Нет, говорит, не больно. Смеется.

— Это страдание Господь посылает во искупление грехов наших. Сказано: рожать будешь в муках, — сказал Лука и тут же пожалел о сказанном. Истина эта хотя и священна и незыблема, а Всеволод ждал от него каких-то других слов. — Недолго осталось, — успокаивающе произнес Лука, — потерпи, княже. — И не удержался, погладил Всеволода по голове.

Великий князь тут же отозвался на ласку, потянулся к старику. Тот обнял его, поцеловал в лоб. Перекрестил.

— Что ты, княже? Слезы у тебя. Ах ты Господи, — расстроился Лука. — Не надо плакать, сынок.

Всеволод закрыл лицо руками, посидел так немного, потом справился с собой, вытер глаза.

— Не буду плакать, отец Лука. Расскажу тебе, что меня мучит.

— Расскажи, расскажи, сынок. Кому же, как не мне?

— Сына я хочу, отец Лука, — выдохнул Всеволод. — Уж скоро пятнадцать лет, как жду, а Господь не дает нам с Марьюшкой. Ты, отец Лука, меня с детских лет знаешь. Помнишь, какой я был? Ни отца, ни матери, из милости жил при князьях. При Святославе твоем. А теперь? Захочу — и Святослав в моей воле ходить будет. И все будут. А только, отец Лука, — Всеволод тоскливо поглядел на епископа, — я не хочу. Зачем мне все это? — Он обвел руками вокруг. — Ты же сам говорил: не земных богатств надо стяжать, а небесных. Но, впрочем, богатства земные — вещь хорошая. Но это пока я жив. А умру?

Лука внимательно слушал князя. Он умел слушать, глядя на собеседника добрыми, словно просящими глазами.

— И я вот как положил себе, отец Лука, — продолжал Всеволод. — Если не даст мне Бог сына — отпущу всех. Оставлю себе Дмитров и там тихо доживу свое. А Владимиром пусть Святослав владеет.

— Что говоришь, княже? Опомнись! Да ты ли это?

— Пусть Святослав, или сыну какому своему отдаст. У всех сыновья есть. Пусть берут, может, друг друга меньше резать станут. У них вся жизнь — в стяжательстве. А мне и копить не для кого.

— Замолчи, князь Всеволод! — вдруг жестко сказал Лука.

Всеволод взглянул удивленно — никогда еще не слышал, чтобы старик так разговаривал.

— Я этих слов от тебя не слышал, а ты их не говорил, — по-прежнему сурово произнес Лука. — Слушай лучше, что я тебе скажу.

Всеволод притих, недоверчиво смотрел на старика. Что мог тот сказать ему, столь много и горько размышлявшему о своей жизни? Любые слова, любые утешения жизнь опровергает с легкостью, и то, что ты считаешь добром, оказывается злом, возвышенное — низменным, и раз в конце всего находится смерть, то не это ли доказывает тщетность всяческих слов и устремлений.

— Послушай меня теперь, князь Всеволод Юрьевич, — сказал Лука. — Ты ведь меня знаешь, я мудрствовать не люблю, и слова мои будут простые. Живу я на свете долго и многое повидал. И больше всего видел, как нарушаются Заветы Господа нашего. Князя Святослава знаю, и брата его Ярослава, и всех Ольговичей. Видел я, как гибнет земля наша. И не надеялся дожить до светлого дня. Ну, я — монах, мне легче. За весь род людской молиться не трудно, а о себе я мало заботился. Думал — доживу себе спокойно игуменом, выслужу царствие небесное.

Лука помолчал и снова. подобрел лицом.

— И вдруг ты, княже, сел на владимирский стол. И врагов своих разбил, и сам укрепился. Мне, князь Всеволод Юрьевич, — поверишь ли — будто солнышко в жизни засияло. Ведь я тебя помню с малых лет, знаю хорошо и люблю как сына. Прости мне, княже, дерзость мою, — улыбнулся Лука. — И в Киеве и в Чернигове мне много пришлось хулы на тебя услышать. А мне то и в радость: ругаются, думаю, князья, значит, нашлась на них управа! Тебе ли, князь Всеволод, печалиться? Ты — всей Русской земли надежа. Ты ей пропасть не даешь, врагов в страхе держишь. Нынче обиженному есть у кого защиты просить, злого и жадного есть кому наказать.

Лука встал, подошел к иконам, поклонился, положил крест. Обернулся к Всеволоду:

— Не себя, княже, слушай, а Русскую землю слушай. Не ради себя живешь, а ради нее. Эка беда — сына нет. Найдешь преемника себе. Да и сыновья у тебя будут, вот помяни мое слово. Я денно и нощно Господа стану молить. Ты ведь молодой еще, и княгинюшка твоя молодая. Нарожаете сыновей — будете жить как в большом гнезде.

— Хоть одного бы, отец Лука, — смущенно сказал Всеволод.

Он понемногу успокоился. Не то чтобы Лука сообщил ему что-то новое. Он и сам знал, как важен для всей Руси. Но одно дело, когда носишь в себе эту уверенность и в любой миг готов с ней расстаться, и совсем иное дело, когда тебе об этом говорят, и знаешь, что не лгут. Старик правду сказал.

— Известное дело — не всех сразу, — засмеялся Лука. — Сначала одного, потом еще.

— Узнать надо, как там Марьюшка, — сказал Всеволод. — Эй, кто там?

Дверь открылась, и мягко вошел отрок Власий, новый слуга из родни кравчего Захара. Что-то много Захаровой родни стало вокруг. Как-нибудь посчитать надо будет.

— Что княгиня? Нового ничего не слышно? — спросил Всеволод.

— Ничего не сказывали, княже. Сказали только — поклон тебе княгиня передает и просит не скучать, — ответил отрок.

— А что же ты мне не передал поклон?

— Беспокоить не хотел, княже.

— Иди узнай. Может, еще чего узнаешь, — велел Всеволод. И когда Власий собрался уходить, добавил; — И еще скажи: кто мне первым весть о сыне принесет, если сын родится, того награжу. Ну-ка, постой!

— Что, княже?

— Святому отцу поклониться забыл.

Власий с готовностью, словно только что заметил Луку, отмахнул поклон.

— Прости, святой отче.

— Бог простит. Ступай, — ласково улыбаясь, сказал Лука. И когда Власий ушел, хитро глянул на Всеволода: — Это чей такой отрок?

— Да Захара, кравчего, сыновец ли, еще ли кто — не упомнишь их.

— A-а, понятно. Ты бы, княже, сходил туда, что ли. Чего здесь сидеть да киснуть. Тут без тебя управятся. Да и обедать пора.

— И правда, — оживился Всеволод. — Что-то есть хочется. Отобедаешь со мной, отец Лука?

— Отобедаю, княже. Я уж сегодня от тебя не отстану, не обессудь.

— Я тебе всегда рад, отец Лука, — сказал Всеволод. — Только знаешь, не хочется мне сегодня здесь обедать. Гостей нынче нету, а вдвоем мы с тобой много не съедим. Да мне и кусок в горло не полезет, когда Марьюшка там. А повдем-ка мы в гости к кому-нибудь?

— Незваный гость — самый дорогой, — улыбнулся Лука. — К кому же пойдем?

— Да к Юряте моему. Я уж давно ему обещал, а все времени не найду.

— К Юряте пойдем. Он меня тоже приглашал.

— Предупредить надо, — сказал Всеволод. — Эй! Отрок!

Власий был тут как тут.

— Это ты? — удивился Всеволод. — Я же тебя отправил узнать, как и что.

— Я уже узнал, княже, — кланяясь, сообщил отрок. — Пока ничего. Велели передать, что княгиня веселая, тебе кланяется. Квас пила, а кушать не стала.

— Ну, куда ей сейчас кушать. Ты вот что, отрок. Юряты, подручника моего, дом знаешь?

— Как не знать, княже.

— Беги к нему, скажи, мы с отцом Лукой обедать придем. Если самого дома нету — найдешь, передашь. Захару тоже скажешь, что я там обедаю.

Когда Власий убежал, Лука, помявшись немного, спросил Всеволода:

— А что, княже… Захар-то, кравчий твой, тоже с нами обедать будет?

— Нет, не будет, — ответил Всеволод. Он знал, что Лука недолюбливает кравчего. — Он, отец Лука, к Юряте ни ногой. Юрята, видишь, уличил его в воровстве. Захар, правда, отговорился тогда, но с тех пор как Юряту увидит — трясется весь.

— Прогнал бы ты его, княже. Нечистый он на руку, и душа у него злая. Зачем такого в дому держать?

— Как прогонишь? Без него все хозяйство рассыплется. И Марьюшке он ловок угождать. Та, чуть что случилось, сразу: где Захар, что Захар? Ладно, пусть себе живет. Это бабы его мне навязали. А с бабами разве поспоришь?

Великий князь с епископом еще немного посидели, поговорили. Майское солнце уже перевалило за полдень, жара, принявшаяся было, начала спадать. Самое время для обеда. Надо было дать Юрятиной хозяйке подготовиться как следует для приема таких редких гостей. Лука вдруг вспомнил, что вчера ему рассказали любопытное: пришли купцы из Киева, и там, говорят, в Киеве, солнце пропадало.

— Как это пропадало? — удивленно спросил Всеволод.

— Да врут, наверное, княже. Среди бела дня, мол, солнце сделалось как месяц и звезды на небе высыпали. А из месяца этого будто бы искры сыпались.

— А может, не врут, отец Лука, я про такое слышал. Это знамение, говорят, бывает перед бедой. — Всеволод даже привстал. — Ох, не с случилось бы с Марьюшкой чего. То-то у меня предчувствия какие-то нехорошие.

— Полно, княже. Какое знамение? А хоть бы и знамение, так ведь не здесь, а в Киеве, — сказал Лука. — Жалею, что рассказал тебе эту байку.

— Это надо разузнать. — Всеволод разволновался. — Найти надо купцов этих.

— Найти-то их можно, да только зачем? Говорю тебе, княже, не для нас сие знамение было. Скорее уж для Святослава. Ты что, — шутливо погрозил пальцем Лука, — мне, святому епископу, не веришь?

— Тебе верю, отец Лука.

— Ну тогда пойдем в гости.

Дом Юряты находился недалеко от княжеского крыльца, и идти туда было недолго. Всеволод и Лука не торопясь вышли из княжеских покоев, спустились по ступеням и оказались на крыльце. Немой, бывший тут же, двинулся за ними вслед, но Всеволод знаком показал ему, что они идут к Юряте, и Немой, заулыбавшись и закивав, отстал.

— Сам-то не боишься его? — спросил Лука.

— Побаиваюсь, отец Лука, — со смехом ответил Всеволод, когда они уже отошли от крыльца настолько, что Немой не мог их слышать. — Да зато в бою с ним спокойно. Что мечом вытворяет!

— Да, мне сказывали, — промолвил Лука. — Такого бы богатыря да брату твоему покойному, князю Андрею, — вздохнул он и украдкой взглянул на Всеволода.

— Был бы жив Андрей и сейчас, — произнес Всеволод и нахмурился.

— Стало быть, и во Владимире княжил бы? — лукаво спросил старик. — Эх, княже, это ведь я нарочно так сказал, чтобы подразнить тебя. А ты вон — сердишься. Хорошо это, что сердишься, такое мне любо видеть. Это я, князь Всеволод, к разговору нашему давешнему, — шепнул заговорщицки Лука.

Всеволод кивнул. Ничего больше не сказал. Так, в молчании, они подошли к Юрятиному дому.

Свой дом Юрята пышно украсил — нашел во Владимире искусных древоделов-резчиков, и они уж потрудились на славу, чтобы угодить государеву подручнику. Окошки были убраны резными наличниками, резьба изображала разные цветы и диковинных зверей, балясины крыльца также светились свежеобточенным деревом, по всему торцу крышных скатов тянулась затейливая узорчатая вязь.

В таком доме жить да жить! И хозяйка у Юряты хорошая, права была Марьюшка, что заставила его жениться. Как бы сейчас он один был? Седой весь стал Юрята. Хоть и крепкий еще, а годы понемногу начинают брать свое. Сколько ему нынче? — думал Всеволод. Да уж за пятьдесят. И все бы до сей поры меч мой таскал да ногу помогал в стремя всовывать. А теперь-то вот — при семье, и сыновья у него растут. Надо приглядеться к сыновьям его, да к чему-нибудь пристраивать, большие уже! Подумать. Как там Марьюшка? Не началось ли? Позовут, если начнется.

В доме поднялась суета: увидели приближавшихся гостей. Юрята в лазоревой сорочке, красным поясом подпоясанный, нарядный, вышел на крыльцо.

— Здравствуй, государь, и ты, святой отец. Слава Богу, что пожаловали.

— Вот, Юрята, решили попробовать, хорошо ли твоя Любава пироги печет, — нарочито строго произнес Всеволод.

— И правильно, что зашли, — сказал Юрята. — Тебе, государь, сегодня развеяться надо, а там, во дворце-то, покоя ведь не дадут.

Он спустился с крыльца и, бережно поддерживая Луку, возвел его наверх. Войдя в дом, Лука перекрестился на образ, объявил «мир дому сему», благословил с улыбкой Любаву, склонившуюся перед ним. Стол был уже накрыт, Юрята постарался, чтобы государю угодить, — чего там только не было!

После короткой предобеденной молитвы стали садиться за стол. Любава собралась было уйти, но Лука остановил ее:

— Не обижай нас, хозяюшка, посиди с нами.

Всеволод тоже попросил ее остаться. Любава, несмотря на то что просили ее сам великий князь и епископ, вопросительно глядела на мужа. Юрята кивнул. Уселись.

Разбогател подручник — князю и епископу были поставлены серебряные кубки для вина, серебряные же блюда, положены золотые двузубые вилки с витыми ручками из рысьего зуба. Вино налил в кубки дорогое, красное, как рубин. Встал, поклонился гостям. Те — в ответ. Закончили с поклонами, стали есть и пить.

Две девушки молодые приносили все новые кушанья, и князь не отказывался ни от одного. Любава без смущения глядела на важных гостей. Время от времени поглядывала на Юряту, вроде бы прося его о чем-то. Хмурилась слегка от того, что молчит. Наконец сама решилась:

— Государь, позволь, тебя спрошу.

— Спрашивай, хозяюшка, — ответил Всеволод слегка удивленно. Не ожидал, что Любава начнет разговор.

— Как княгиня? Говорят, у нее началось.

— Утром было. Сейчас пока ничего. Квас, говорят, пила.

— Дай ей, Господи, — протянула Любава. Все перекрестились.

— А ваши ребята где? — спросил Всеволод. — Пусть бы с нами посидели, большие ведь.

— Их, государь, до вечера не будет, — улыбнулся Юрята. — Они на реку отправились коней купать.

— Это правильно, — сказал Лука. — Воины растут. А воин своего коня должен содержать в чистоте.

— А позволь и тебя спросить, святой отец, — попросила Любава.

— Спрашивай, доченька.

— Верно говорят, что солнце пропадало?

— Да дай ты гостям поесть спокойно, — строго обернулся Юрята к жене. — Не сердись на бабу глупую, святой отче. Наслушается сплетен и сама не знает, чего ей надо.

— То, доченька, сказки, ты не верь, — ласково ответил Лука.

Воцарилось молчание. Немного еще посидев, Любава встала, поклонилась гостям.

— Пойду я, гости дорогие. Что-то мне не можется. Простите, коль что не так сказала. — И, выйдя из-за стола, уплыла, перед этим не забыв зыркнуть на мужа.

— Ну, Юрята, берегись, — развеселился Всеволод. — Припомнит тебе глупую-то бабу.

Юрята смущенно помотал головой. Встал, налил еще вина князю и себе. Лука вина не пил, понюхал только.

— Ты и вправду, святой отче, не сердись на нее. Как ей сказали бабы про солнце-то, так она сама не своя сделалась. И меня задергала. За здоровье матушки государыни выпить надо, — предложил Юрята.

Выпили во здравие матушки государыни. Юрята, как замечал Всеволод, избегал говорить в его присутствии о детях: наверное, зная давнее желание Всеволода иметь сына, не хотел понапрасну тревожить душу. А теперь вот заговорил:

— Выпьем, княже, за сына твоего!

— Да погоди ты с сыном-то! — досадливо поморщился Всеволод. — Еще сглазишь.

— Руби мне тогда правую руку, государь. — Юрята протянул могучую руку над столом. — Вот увидишь, что я правду говорю. Мне сегодня сон приснился. Я даже Любаве его не рассказывал.

— Ну-ка, что за сон? — с любопытством посмотрел на Юряту князь.

Но тут за окнами послышался стук копыт — сыновья приехали. Слышно было, как привязывают коней возле крыльца, поднимаются, переговариваясь, смеясь чему-то. Открыли дверь, вошли оба — и замерли, увидев великого князя, сидевшего за их домашним столом, вдобавок, как им показалось, с недовольным видом. Бориска первым опомнился, склонился до пола, Добрыня — вслед за ним.

— Ну, здравствуйте, отроки, — шутливо-строго сказал Всеволод. — Молодцы, прямо к обеду пожаловали.

— Здравствуй, великий государь. Здравствуй, святой отец, — растерянно пробормотали оба, не зная, как себя вести. Юрята любовно хмурился, оглядывая сыновей.

Уж это не мальчишки были. Добрыня ростом, наверное, отца уже догнал, плечи раздались, руки крупные, с красными кистями — полоскался в воде, а она еще холодная. Светлые волосы перетянуты ремешком, сзади заплетены в короткую косу. Бориска пониже и потоньше, но на верхней губе пух чернеется, глаза совеем взрослые, умные, и острижен коротко. Оба румяные, запыхавшиеся, в простых полотняных сорочках, холщовых портках, заправленных в легкие сапоги. И оба при оружии, перепоясаны: Добрыня — коротким мечом в кожаных, с медным наконечником ножнах, Бориска — изогнутой саблей в тусклом серебре.

— Ох, хороши у тебя сыны, хозяин, — похвалил Лука. — Воины!

— Молодые еще, святой отче. Без оружия никуда не ходят. В баню — и то норовят захватить. Благословишь их, отец епископ?

— Надо благословить, надо, — еще больше подобрел Лука. — Ну, отроки, подходите-ка.

Оба приблизились к епископу и встали послушно перед ним на колени. Лука их уже не раз благословлял и причащал, так что они не робели. Другое дело — великий князь. Мальчикам хотелось глядеть на него не отрываясь. Лука благословил их, и они встали.

— Вот, сыны, какой у нас праздник нынче, — торжественно произнес Юрята. — Гости к нам пожаловали, каких и во всем свете не сыщешь. Позволишь им с нами пообедать, государь? — спросил он у Всеволода. — Они, поди, голодные.

Великий князь разрешил, улыбаясь. Он не испытывал к приемным детям Юряты чувства умиления, как княгиня Марья, но теперь почему-то ощутил тепло в душе, глядя на них. Может, подействовало то, как уверенно подручник пообещал ему сына? Великому князю стало даже приятно смотреть на них и думать, что у него будет сын, и станет он когда-нибудь таким же большим, и — кто знает — не будет ли один из этих ладных юношей его воспитателем и защитником, каким был Юрята для великого князя?

Добрыня и Бориска сели у дальнего края стола, ели, стараясь не спешить, но иногда забывали, подгоняемые молодым голодом. Поглядывали на Всеволода. Их успокаивало, что великий князь, как и они, ест много и с удовольствием.

— Чего так рано вернулись-то? — спросил Юрята. — На весь день отпрашивались.

— А нам сердце подсказало, что гости у нас, — невинно сказал Бориска. Добрыня вмиг покраснел, напрягся, сдерживая смех, не решаясь прыснуть.

Всеволод захохотал. Отметил про себя, что давно так не смеялся — свободно, легко. От этого стало еще веселее. Лука тоже оценил шутку и даже вытер заслезившиеся от смеха глаза. Юрята, привыкший уже к Борискиным выкрутасам, только покачал головой. Ох, не доведет когда-нибудь Бориску язык до добра.

— Сердце, говоришь, подсказало? — спросил, отсмеявшись, великий князь. — Ну что же, верно оно вам подсказало. Юрята! Налей-ка им вина. Ничего, что молодые, сегодня можно. Пусть за моего сына выпьют.

На этот раз Бориска промолчал, подождал, пока отец — невиданное дело — нальет им вина. Поднял кубок, словно это было для него привычным. Добрыня повторил за ним тоже. Поднялись оба. Поклонились сначала отцу, потом великому князю и Луке.

— За твоего сына, государь, — с непонятно откуда взявшейся сердечностью сказал Бориска. Добрыня не сказал ничего, только кивнул. Оба осушили кубки до дна.

— Ну, теперь закусывайте скорее, — благодушно велел Всеволод. Ему стало хорошо здесь, в доме Юряты, и он пожалел, что не бывал в гостях у подручника раньше. Для великого государя в гости ходить — непростое дело. К иному боярину зайдешь, так он потом перед всеми нос задирает, будто у князя в особой милости. А другие завидуют. У Юряты по-другому. Славно здесь и уютно. А покойный князь, Юрий Владимирович, отец Всеволода, сын Мономаха, говорят, и к простым людям заходил, и пировал с ними, не чинясь и не считая это умалением своей княжеской гордости. Позавчера, кстати, годовщина смерти его была, вспомнил Всеволод. Двадцать восемь лет.

Ребята жевали, после выпитого вина еще больше раскраснелись, сидели свободнее. Разговор пошел поживее.

— На охоту хотите отправиться со мной? — спросил Всеволод.

Конечно, они хотели. Давно уж просили отца, чтоб замолвил словечко перед государем. Но отец отговаривался, что малы, мол, еще. Вот, подумал Всеволод, другие своих отпрысков так и норовят подпихнуть поближе к князю, а Юрята — он не такой.

— Что же ты, хозяин? — спросил великий князь. — Стрелять-то они как — умеют?

Умеют. И с коня на полном скаку, и с бега, и так, а Бориска даже из-под конского брюха мог стрелять, а это почти никто даже в большой дружине княжеской не умеет. И копье могут кидать метко.

— А мечом, государь, их твой Немой учит владеть. Особенно его. — Юрята показал на Добрыню. — Он уже и показать кое-что может.

— А пусть покажет, коли может, — подхватил Всеволод, Ему все любопытнее становилось разговаривать с Юрятичами.

Добрыня покраснел, встал из-за стола, поклонился, вышел. Юрята объяснил Всеволоду, что пошел в кладовую — репу выбирать, если еще осталась прошлогодняя. Для одной такой хитрости репа ему нужна.

Лука сидел, блаженно улыбаясь: старика понемногу начинало клонить в сон.

Но тут в дверь постучали. Вошел отрок Власий.

— Княже! — воскликнул он истово. — Там, говорят, началось!

Наскоро попрощавшись с Юрятой, Всеволод поспешил к себе. Лука — за ним, моргая, сгоняя дрему с глаз. Юрята проводил их на крыльцо и перекрестился, глядя вслед.

Всеволод решил было сгоряча пройти прямо в княгинины покои, но, поглядев на Луку, передумал и прошел к себе. Сели. Разговаривать вроде было пока не о чем — думалось только о том, что сейчас происходит там, на женской половине, где в дальнем помещении, нарочно убранном для такого случая, мучилась от боли княгиня Марья. Епископ Лука вполголоса бормотал что-то, изредка крестясь, — молился, но Всеволода его молитва не успокаивала, а, наоборот, заставляла больше волноваться: великому князю казалось, что все теперь зависит именно от этой молитвы, тихо творимой епископом, и если он скажет хоть одно слово не так, то все надежды на появление сына рухнут. Всеволод тоже стал молиться про себя, потом подошел к иконам, висевшим в переднем углу рядом с изложницей, и опустился на колени. Лука тут же присоединился к нему, стал молиться громче. На миг Всеволоду показалось, что он услышал крик жены, и он даже сделал движение остановить Луку, но крик больше не повторился, и они продолжали молитву.

Всеволод не знал, сколько времени прошло, пока они с епископом стояли перед иконами, когда в доме, теперь уже наяву, послышалось движение, топот чьих-то ног, голоса. Вот сейчас придут, скажут.

В дверь осторожно постучали.

— Кто там? — нетерпеливо крикнул великий князь. — Войди!

И опять появился отрок Власий, с постной улыбкой на круглом лице.

— Поздравляю с сыном, княже, — важно выговорил он.

— С чем? С кем? — быстро переспросил Всеволод. — Как ты сказал?

— С сыном поздравляю, сын у тебя, княже, — повторил отрок.

— Слава тебе Господи! — возгласил Лука. — С большой радостью тебя, государь!

— Да, да, — еще не совсем понимая, сказал Всеволод.

Он вдруг заметил, что стоит еще на коленях. Встал. Поглядел на улыбавшегося Луку. Начал понемногу осознавать Всю радость происшедшего. Сын? Да неужели? Ах, Марьюшка, ах, голубка моя! Подарила сыночка. Что теперь ни сделаю для тебя — все мало будет. Скорее надо идти, взглянуть, может, покажут, дадут взглянуть хоть одним глазком?

Отрок Власий все стоял, не уходил. И чего стоит? Сказал — и уходи себе, нечего глаза пялить на то, как великий князь радостные слезы вытирает. И выгнать вроде не за что. Ах да! Награду же ему обещал, если о сыне скажет. Это он награды ждет!

И тут великий князь окончательно поверил, что у него родился сын.