Глава 17

На совете, проходившем в шатре великого князя, дело едва не дошло до ругани, и если бы не Всеволод, бояре и воеводы могли наговорить друг другу много непростительных слов, а то и схватиться за мечи. Неприятель стоял так близко, что до него долетала пущенная через реку стрела. Перебрасываться стрелами можно было сколько угодно, но это не причиняло никому вреда, — оба войска были начеку.

Встав в месте, укрепленном самою природой, Всеволод определил для своей рати: выжидать нападения Святослава. Великий князь был верен себе — он не желал допускать и малейшей возможности проиграть битву. С высокого берега Влены войско Святослава было видно как на ладони, и войско это было настроено весьма решительно. Владимирцы не уступали противнику в решительности и были готовы по приказу великого князя ринуться в бой, но Всеволод справедливо полагал, что тот, кто нападет первым, поставит себя в невыгодное положение.

Мало кто был с этим согласен. Полностью поддерживали Всеволода только Юрята, Четвертак, ставший недавно суздальским тысяцким, да осторожный Федор Ноздря. Старший воевода Кузьма Ратишич, может, и имел свое мнение насчет того, как надо действовать, но пока не высказывался. Гаврила Настасич, вооруживший и посадивший на коней более тысячи ратников и поэтому имевший в совете не последний голос, настаивал на немедленном нападении. Мирон Дедилец, Твердислав, Вышата Охотин, Касьян, Василий Волос, Жирослав, Нежата Иванич — все великие суздальские и владимирские мужи, бояре, каждый из которых привел сюда многочисленные дружины, — все настаивали на скорейшей битве. Роман, Игорь и Ярополк Глебовичи, видимо чувствуя, что великий князь нападать первым не станет и никому не позволит, также высказывались за битву.

— Вижу, бояре, вам не терпится мечами позвенеть, — говорил великий князь. — Знаю, что все вы в битвах испытаны, сам с вами ходил на врага, видел, что спины своей вы никому не показываете. Только не надо спешить нынче. Пусть они первыми полезут, тогда и ударим в ответ.

Не соглашались. На самого Юряту поднимали голос, самому великому князю возражали. Перед лицом такой опасности вроде бы как сделались все равны. Видя, что уже готовы быть произнесены обвинения в трусости, а то и еще хуже — в измене, Всеволод прекратил уговоры и употребил власть.

— Такое мое слово, бояре. Вам приказываю стоять при своих полках и с места не двигаться. Я, ваш государь, вам это строго приказываю! Если кто ослушается — не погляжу на прежние заслуги и на нынешнюю нашу дружбу с вами.

Всеволод еще ни разу так сурово не говорил со своими. Но по-другому остановить их наступательный порыв было нельзя. Подавленные государевым гневом, который казался им несправедливым — они же рвались в бой за своего государя, — бояре разошлись по своим полкам, чтобы объявить его верховную волю.

Великий князь лично объехал войско и целый день убеждал воинов не перечить ему. Казалось, достиг желаемого — полки согласились подчиниться.

Однако день проходил за днем, и воинственные настроения во владимирском войске росли. Воины ходили хмурые, злые, поглядывали на тот берег, ввязывались в бессмысленное перебрасывание стрелами. Стали возникать ссоры — раздражение требовало выхода, и ругань, даже драка могли возникнуть из-за какой-нибудь мелочи — нечаянного толчка, отдавленной ноги, места у лошадиной кормушки. Пресекать эти ссоры Всеволод велел беспощадно и возложил ответственность на Юряту, приказав ему набрать для этого сотню надежных и спокойных людей.

Но сколько могло так продолжаться? Дружинники Святослава по целым дням кричали с того берега обидные слова. Великий князь запретил отвечать. Запретил также зря кидать стрелы. Самым лучшим было бы, если бы Святослав двинул войска вперед. Но Святослав медлил. Помня, как не смог удержать свою дружину от взятия Торжка, Всеволод боялся, что и на этот раз может наступить миг, когда, охваченные яростью, его полки ринутся вперед и вновь воинская удача станет зависеть от множества случайностей. Великий князь решился на жестокий, но отчаянный шаг.

Когда большому стоянию исполнилось полмесяца, Всеволод пригласил Юряту и Ратишича к себе в шатер для тайной беседы.

— Что бы там ни думали в полках, — сказал он, — а я знаю: если мы первыми ударим, то уподобимся зайцу, который прямо волку в пасть лезет. Вспомни, воевода, — обратился великий князь к Ратишичу, — как было на Прусковой горе. Помнишь ли?

— Помню, как не помнить, государь, — грустно ответил Ратишич.

— Знаю, войско недовольно, — продолжал Всеволод. — Но знаю также и то, что нынешняя битва всех наших прошлых побед стоит. И вижу, что положение наше незавидное: и ждать нельзя, и наступать нельзя. Вот что я решил. Завтра с утра призову Глебовичей и велю им ударить. Пусть всеми своими дружинами ударят. Если смогут Святослава погнать, тогда все войско вслед за ними пустим. А если не смогут…

Всеволод помолчал и твердо договорил:

— Если не смогут, тогда наши горячие головы немножко поостынут. Но, по правде сказать, на это я больше надеюсь.

— Господи, на смерть Глебовичей посылаешь, государь, — ахнул Ратишич.

— Пусть малая часть поляжет, зато остальным будет наука, — сказал Всеволод. — Бог видит, как не хотел я этого, но иначе нельзя. Что скажешь, Юрята? Злое дело я задумал?

— Война — дело злое, — ответил Юрята. — А ты, государь, правильно решил. Надо их укусить. И чтоб все наши это видели.

— Чтоб все видели, — повторил Всеволод. — Может, поумнее станут. Ты, воевода, боярам скажешь: пусть удерживают своих, когда Глебовичи пойдут. На том и порешим.

Было видно, что Кузьма Ратишич потрясен суровым решением своего государя. Такого он не мог припомнить, чтобы часть дружины обрекалась на уничтожение и гибель в назидание остальным. Но возражать Всеволоду воевода не стал: перед лицом того, что должно случиться завтра, он почувствовал себя таким беспомощным, что не смел и подумать о возражении. Он вышел из княжеского шатра.

Юрята остался с государем. Ждал — не прикажет ли великий князь удалиться. Но тот молчал. На хмуром лице Всеволода появилась безжизненная улыбка.

— Не хочешь мне слово утешительное сказать, брат? — вдруг спросил Всеволод. — Ну, утешь меня, скажи, чтоб я своих людей пожалел. За Глебовичей ты просить не станешь, но все равно и за них заступись. Мне тогда легче будет, и я приказ свой отменю. Ты же знаешь, я жалостливый.

Юрята не сразу нашелся, что ответить. Он видел — с князем неладное творится. Знал Юрята своего государя и понимал, что сейчас в душе Всеволода идет борьба — расчетливый жестокий властитель борется с юным княжичем.

— Моих утешений, государь, тебе мало будет. Да и не нужны они тебе, — сказал Юрята. — Прости меня, недостойного, а только я тебя, Всеволод Юрьевич, помню с детских твоих лет. И знаю, что зла ты никогда никому не хотел делать. И сейчас вот здесь, — Юрята постучал себя по груди, — вот этим местом слышу, как у тебя душа болит. А ты, государь, должен знать, что твоя правота тебе дается свыше. И ты должен эту правоту раньше всех узнавать, хоть и болит душа, хоть и жалко людей. Завтра все увидят, что ты прав. Хочешь, я с Глебовичами пойду?

— Нет. Тебя не отпущу, — сказал Всеволод. — Может, и верно, Господь мне мою правду посылает. Это ты хорошо сказал. — Всеволод засмеялся. — Случится что с тобой — кто меня наставлять будет? Ладно, ступай. Немому скажи — пусть зайдет.

Когда в шатер вошел Немой и почтительно остановился у входа, Всеволод велел ему хорошенько отдохнуть этой ночью, потому что завтра день будет трудный. В эту ночь шатер великого князя сторожили Юрятины дружинники.

Наутро Глебовичи пришли к Всеволоду. Будучи вызванными отдельно от всех, они догадывались, что Всеволод собирается поручить им нечто важное, но пока не могли понять что и заметно волновались.

— Ну что ж, князья, — обратился к ним великий князь. — Давно вижу, рветесь вы сразиться с врагом. Сегодня день настал. Тебе, князь Роман, тебе, князь Игорь, и тебе, князь Ярополк, поручаю ударить на супостата. К своим дружинникам присоедините еще и суздальцев Ратишича. Ваше дело — начать, а там и мы подсобим.

— Спасибо за честь, великий княже, — ответил за всех Роман. Не очень-то он был рад этой чести…

Через час все большое войско великого князя, выстроившись в длинный ряд на высоком берегу, следило за тем, как пошел вперед отряд Глебовичей, подкрепленный суздальскими дружинниками. Отряд насчитывал две тысячи человек.

Найдя самое удобное место для спуска, Глебовичи повели отряд через реку. В этом месте берег не был особенно крут, но нанесло много снега, и кони вязли по брюхо. В это время из Святославова стана заметили продвижение неприятеля и стали готовиться к бою. Когда наконец двухтысячное войско Глебовичей перебралось через реку, там все уже было готово для их встречи.

Теперь Святослав мог играть с нападавшими, как кошка с мышью. Он позволил Глебовичам единым полком ударить на свой стан, а тем временем окружал их. И когда напор рязанцев и суздальцев ослаб, так как им пришлось подниматься вверх по пологому склону и вдобавок дорогу им преградил спешно развернутый обоз, Святослав послал в бой брата Игоря Северского — князя Всеволода.

Едва половине отряда Глебовичей удалось спастись, и то только потому, что сами рязанские князья, увидев, что их окружают, не захотели расставаться с жизнью и побежали, увлекая за собой свои дружины. Суздальцы же приняли бой.

Бой этот был недолгим. С высокого противоположного берега вся владимирская рать в молчании наблюдала, как уничтожался суздальский отряд — таял, как ледышка, брошенная в печь. Глебовичи со своими рязанскими дружинниками перебирались обратно через реку, а суздальцы вскоре устлали снег своими телами, и вот уже дружинники Всеволода Святославича принялись грабить их трупы на виду у владимирцев, похвалялись добычей перед войском великого князя, звали, приглашали напасть на них еще разок. В стане Святослава царило торжество — легко далась победа.

Великий князь Всеволод, отправив рязанских князей на битву, даже не вышел из своего шатра — не хотел смотреть, как гибнут его люди. Он выжидал.

Первым к нему в шатер пришел Кузьма Ратишич — просить прощения. Повалился в ноги, клял себя, что не поверил государю. Обещал держать войско в полном послушании.

Вслед за воеводой стали собираться бояре. Пристыженные, они благодарили Всеволода, что уберег свое войско от участи суздальцев.

О Глебовичах не упоминали. Они укрылись в своем шатре, хотя могли и не укрываться: все видевшие разгром их отряда понимали, в какое положение рязанские князья попали. Никто Глебовичей не осуждал. Они ведь своим бегством спасли хоть часть войска.

Невыгодность нападения на Святослава стала очевидна всем, и многие знатные мужи чувствовали вину перед великим князем за гибель суздальцев. Теперь все согласны были выждать.

Противостояние продолжалось. Противники укрепляли свои станы, которые постепенно приобретали вид небольших, хорошо защищенных городов. Святослав, поверивший было в то, что Всеволод нападет на него первым и тем погубит себя, понемногу разуверился и злился, глядя на неприступный стан владимирцев. Положение Святослава становилось все более неловким: он вел свою рать на великую битву, вошел в Суздальскую землю и вот сейчас был вынужден остановиться. Князья, бывшие с ним, требовали действий. Но Святослав, так же как и Всеволод, понимал: кто начнет большую битву, тот и проиграет.

Дни летели один за другим.

В один из ясных дней конца зимы, когда солнце будто пробует свою силу, прежде чем начать припекать по-весеннему, к стану Всеволода с той стороны подъехал небольшой возок, запряженный парой лошадей. В возке, сопровождаемый ближним боярином Святослава Лазарем Михалковичем, сидел знаменитый киевский священник Нифонт, бывший Святославовым духовником. Он привез грамоту от киевского князя, о чем доложил с неподобающим его сану вызовом в голосе, будто доставил приказ победителя побежденному.

Однако торжественности и почета, на которые, может, рассчитывал отец Нифонт, не получилось. Посольство к вежливому князю допущено не было, Нифонта и боярина оставили сидеть в возке, грамоту отобрали и унесли в шатер к Всеволоду, словно это было не письмо великого киевского князя, а записка от управляющего. Вообще Нифонт заметил, что его приезд не произвел впечатления на владимирцев. В их стане царили порядок, спокойствие и послушание.

Тем временем Всеволод читал в присутствии воеводы Ратишича Святославову грамоту.

«Брат и сын мой, — писал Святослав. — Имев искреннее удовольствие служить тебе советом и делом, мог ли я ожидать столь жестокой неблагодарности? В возмездие за, сии услуги ты не устыдился злодействовать мне и схватил моего сына. Для чего же медлишь? Я близ тебя: решим дело судом Божиим. Выступи в поле, и сразимся на той или другой стороне реки».

— «Кмет князь Святослав», — произнес Всеволод, заканчивая чтение.

Ратишич хохотнул смущенно.

— Ну что, воевода, — послушаем мудрого совета? — спросил Всеволод.

— Думаю, этого князь Святослав не дождется, — преданно улыбаясь, ответил воевода.

— Послов вели отвезти во Владимир, — приказал великий князь. — Может, рассердится Святослав и свой лоб нам подставит. Тогда мы по нему и щелкнем.

Послы с сопровождением отправились в плен — ожидать лучших времен.

Святослав действительно рассердился, опять в своем шатре рубил мечом посуду, насмерть перепугав прислуживавшего ему отрока. Но войско свое все же не двинул.

Положение его становилось все затруднительнее. Скоро должны были подойти к концу припасы, а новых взять было негде — окрестные селения все разорил, когда шел сюда. Надежда на подвоз из Киева была слабая: эти-то запасы с трудом собирались в обнищавших уделах, а если сейчас их еще раз ограбить и все же собрать обозы, то кто знает, можно ли будет эти обозы провести мимо Ростиславичей.

Итак, Святослав понемногу начал осознавать, что победоносный поход не удался. Впереди был неприступный Всеволод, находившийся к тому же на своей земле и всегда могущий в случае чего пополнить свое войско, сзади было смоленское княжество, где Давид и Рюрик тоже не сидели сложа руки, тревожили Чернигов. В собственном войске могли начаться неприятности — половецкая орда, недовольная бесплодным стоянием, грозилась уйти, сразу ополовинив воинскую силу Святослава. А если ее задержать, то как бы с ними не пришлось биться самим — уже было несколько стычек, на которые дружинники, измученные бездельем, сами нарывались, задирая вспыльчивых половецких князьков.

Меж тем приближалась весна. Она грозила распутицей. Это сгубило бы войско Святослава еще вернее, чем Всеволод. Святославу оставалось сожалеть, что он не решился сразу ударить на врага, захотел его перехитрить, а перехитрил самого себя. О том, что не сделано, жалеть было поздно. Надо было решаться и уводить войска, пока не начал таять снег.

В начале весны Святослав снялся и налегке двинулся к Новгороду, провожаемый громкими радостными криками владимирцев. Весь стан, все обозы с добычей, награбленной во время удачного начала этого похода, — все доставалось Всеволоду, который опять мог считать себя победителем. Суздальская и Владимирская земли были спасены.

Чтобы его отступление не выглядело позорным бегством, Святослав дал небольшой крюк и сжег город Дмитров, в котором родился Всеволод. Город стоял пустой, население не дожидалось для себя еще более печальной участи и покинуло дома. К большой досаде великого князя, в Дмитрове сгорел только что построенный храм Святого Димитрия Солунского, ведь постройке его так радовалась в свое время княгиня Марья.

Едва успев до разлива рек достичь Новгорода, Святослав был встречен там как победитель — с епископом, крестами и колокольным звоном. Город, встречая киевского князя, был охвачен непонятной радостью, хотя ничего особенного не происходило, если не считать прибытия такого количества известных южнорусских князей — и все они были близкими родичами новгородского князя Владимира Святославича. Прозревший слепец Ярополк также испытал на себе вновь вспыхнувшую к нему любовь новгородцев.

Лучшего, чем Ярополк, защитника восточных новгородских пределов трудно было себе представить: всем была известна ненависть Ярополка к владимирскому князю. Ярополку вновь дали Торжок, в третий раз он садился там княжить, пообещав Новгороду крепко за него стоять.

С весной приходили обычные заботы. Купцы собирались отплывать к ганзейским городам, ремесленники готовились к сбыту своих товаров и ожидали подвоза чужеземных — шкур, железа, тканей; землепашцы начинали пахать и сеять. Новгород принимался за работу и понемногу терял любопытство к южным князьям и их дружинам, которые ему приходилось кормить. Всех стали раздражать половцы, приведенные Святославом. Чужая, иноязычная вооруженная орда вызывала в городе недовольство, тем более что ее содержание также ложилось на плечи новгородцев. Участились случаи воровства и грабежей — поганые начинали искать себе занятий и находили их поблизости.

Выборные горожане через тысяцкого пытались воздействовать на своего князя Владимира. Тот, чувствуя, что Новгород может обойтись с пришлым войском весьма негостеприимно, стал намекать отцу, что пора бы ему двигаться на Киев и вновь занять княжеский стол, согнав с него Рюрика. Святослав и сам знал, что засиживаться в Новгороде становится опасно, и уверял новгородцев, что ждет лишь, когда подсохнут дороги. Дороги вскоре подсохли — весна заканчивалась на удивление теплыми и сухими днями.

В самом конце весны Святослав со своей братией, забрав с собой половцев, покинул Новгород. В Суздальскую землю идти второй раз не решился.

Всеволод узнал об этом и, узнав, понял, что победил Святослава. Во Владимире и Суздале состоялись благодарственные молебны, отшумели пиры с угощением горожан. Столы были поставлены прямо в княжеском дворе, куда мог зайти всякий и, если пожелает, принять чашу вина прямо из рук великого князя. Недостатка в желающих, конечно, не было, и Всеволоду пришлось изрядно потрудиться, наполняя подставляемые все новые чаши, кубки и ковши. Святослав направился к Киеву, желая завершить неудачный поход против Всеволода победой над Ростиславичами.

По пути, лежавшему через кривскую область, полоцкие и витебские земли, он набирал себе все новых союзников, заставляя таковыми становиться местных князей — Васильевичей, Всеслава и Брячеслава, других князей, опасавшихся не столько дружины Святослава, сколько половецких орд. И как было не опасаться? Тех, кто отказывался присоединиться к войску Святослава, ждала участь князя Глеба Друцкого.

Глеб Друцкий заявил Святославу, что не поднимет руки на Ростиславичей. Может, такую смелость он взял на себя, надеясь на помощь Давида. Помощь и вправду шла от Смоленска, но, увидев огромную рать Святослава, Давид повернул обратно. Святослав отдал Друцк поганым, и те за день осады разорили окрестные села и сожгли стены внешнего города, не сумев взять укрепленный княжеский дворец. Сам князь Глеб при защите Друцка погиб.

Чтобы держать половецкую орду в узде, Святослав отдал ее под начало Игоря Святославича. Имя этого князя да и тяжелая рука его были хорошо знакомы поганым. Орда, начинавшая уже своевольничать — а это для Святослава особенно нежелательно было в киевских областях, куда он и направлялся теперь, — подчинилась и, оставив мысли о грабеже беззащитных днепровских городов, послушно пошла со Святославом к Киеву.

Но Святослав был уже не тот, что в начале похода. В главном он потерпел неудачу — не смог расправиться с могущественным противником, владимирским князем, и все нынешние дела, хоть и имели видимость важную, казались Святославу незначительными. Давид и Рюрик не представляли большой угрозы Ольговичам. Однако же Киев нужно было занять, чтобы весь поход получил хоть какое-то оправдание. Отправив князя Игоря с ордой искать Ростиславичей, Святослав подошел к Киеву и обнаружил, что город брать не придется. Он был пуст, князя Рюрика в нем не было. Святослав, терзаемый дурными предчувствиями, вошел в Киев, сел на княжеском столе и отпустил союзников и родичей с дружинами по домам. Нечем становилось кормить так много ртов.

Князь Игорь Святославич, предводительствуя ордой в поиске Ростиславичей, не забывал об увеселениях. Вместе со своим старым знакомцем князем Кончаком он по дороге устраивал охоты, благо Кончак вез с собой немало ловчих соколов, к которым питал страсть, разделяемую Игорем. Оба охотника — Игорь и Кончак — хорошо знали друг друга еще до нынешнего Святославова похода.

Шесть лет назад Игорь бил Кончака под Переяславлем и тогда же вынудил этого влиятельного половецкого князя заключить мир с Ольговичами. Двум князьям было что вспомнить. Они уважали силу и воинский опыт друг друга, и время в походе летело для них незаметно. Игорь не раз говорил Кончаку, что хотел бы видеть его русским, на что Кончак уверял Игоря, что тот, благодаря своему мужеству и благородству, вполне достоин занимать одно из первых мест среди половецких князей.

Наконец полк Игоря и половецкая орда встали на берегу реки Черторый возле Дулебского озера на длительную стоянку и здесь внезапно подверглись нападению Рюриковой дружины.

Сеча была страшная. Игорев полк и орда были разбиты и уничтожены. Сам Игорь вместе с Кончаком едва успели на ладье уйти к Чернигову. Кончак потерял лучших своих мужей — брата Елтута, князей Козла Сотановича, Тутура, Бякобу, Чугая, Конячука и многих других знаменитых воинов.

Собрав через несколько дней жалкие остатки своего войска, Кончак вернулся обратно в свои степи, обещая себе никогда больше не служить русским князьям. Игорь отправился в Киев к Святославу, понес ему печальную весть.

Туда же, в Киев, Рюрик отправил посольство с предложением мира. Расстроенный Святослав охотно согласился заключить мир, хотя условия, которые выдвигал Рюрик, могли считаться оскорбительными для князя Киевского. Ему оставался только Киев, а все города по Днепру отходили к Ростиславичам. За это Святослав признавался Ростиславичами старейшим и они давали ему клятву верности. Особо оговаривалось отдельное условие, касающееся половцев. Поганые должны были быть признаны врагами Руси, и задача не допускать их больше в русские земли объявлялась общей для Ольговичей и Мономаховичей. Рюрик и Давид не могли не поставить этого условия: ненависть к поганым была присуща всему их роду. Летом мир был подписан.

Так закончился поход Святослава. Итогом этого великого предприятия явилось то, что наибольшую выгоду получил великий князь Владимирский Всеволод Юрьевич. Его владения оставались почти не тронутыми войной. Его враги теперь были слишком заняты тем, что следили за выполнением мирного договора, чтобы еще думать о войне со Всеволодом. Новгород оставался недружественным, но думал о защите своих рубежей, а не о союзе со Святославом. И вообще — Всеволоду из Новгорода поступали сведения о том, что Святослав, пока весновал там, произвел на многих влиятельных новгородских мужей весьма неприятное впечатление. Всеволод знал, что так и должно быть: вольные новгородцы не могли не увидеть во властолюбии киевского князя угрозу своим вольностям.

Всеволоду оставалось выжидать, когда Новгород обратит свои взоры к нему, предлагающему дружбу и покровительство, а не рабство. В умении выжидать своего часа великому князю Владимирскому на Руси не было равных.