Глава 2. ГОРЬКОЕ СОБЫТИЕ В ШЕРИНСКОМ ЛЕСУ
Навалились ханские полчища огромной лавиной на русское войско, охватив его в полукольцо. Началась сеча злая, беспощадная. Ханская орда брала своим численным превосходством, к тому же была окрылена легкими победами над слабыми и разрозненными силами защитников русских городов на пути к сражению на реке Сити. У татаро-монгол была излюбленная тактика - вышибать русских всадников из седла или, накинув на шею аркан, стаскивать наземь и добивать уже пешего, затаптывать конской лавиной. Обладая многократным численным превосходством, татаро-монголы рассекали русскую рать на отдельные части и разбивали их поодиночке. Над полем боя неслись воинственные крики нападавших, лязг сабельных ударов, свист стрел, ржание коней.
Князь Василько Константинович лишился коня, пораженного градом вражеских стрел. Из-за тяжких доспехов, кольчужной рубахи и нагрудника, он не сразу смог подняться с земли. Ему помог десятник Гришка Меркурьев, рослый и сильный человек, в недавнем прошлом белозерский кузнец. Он ловко подхватил князя под мышки и поставил на ноги. Василько был ранен в правую ногу, не прикрытую доспехами. Рана обильно кровоточила.
Уцелевшие воины образовали плотное кольцо вокруг своего князя и яростно отбивались от наседавшего противника. Однако кольцо их редело, все больше сжималось, хоть немало перед ними полегло и ханских воинов. В конце концов осталась защищать князя лишь небольшая горстка русичей, не более десятка человек, над которыми возвышался рослый Гришка.
Но вот полегли и эти последние защитники. На Гришку навалились скопом пятеро татар, а потом схватили и обессиленного князя Василька.
- В ставку к хану, - приказал ханский военачальник. - Видать, знатная птичка в наши сети угодила.
Василько сделал два шага и споткнулся, ощутив острую боль в раненой ноге. Ему на помощь пришел Гришка Меркурьев, тоже раненный, но не так сильно. Он поддержал князя, заставив обхватить себя за шею. Так и стали медленно двигаться в сопровождении ханских воинов к опушке леса, в котором располагалась ставка Батыя.
Сеча закончилась победой татаро-монголов. Поле на берегу реки Сити, еще скованной льдом, было усеяно телами русских и ханских воинов. Между ними ходили победители: стаскивали с убитых сапоги, снимали с них шлемы, добивали раненых.
Ставка хана Батыя располагалась в Шеринском лесу, на просторной поляне. Здесь был поставлен большой шатер, охраняемый наиболее надежными и близкими к хану воинами его рода. Рядом находились шатры ханских наложниц, которых Батый непременно брал с собой во все походы, чтобы на досуге предаваться любовным утехам. На некотором отдалении стояли шатры ближайших ханских родственников.
Батыю доложили, что привели пленного, по всей видимости, русского князя. Хан вышел из шатра, с любопытством разглядывая пленников. Был Батый облачен в просторный халат цветастого китайского шелка, отороченный лисьим мехом. Прислужник вынес вслед за ним низенькое кресло, покрытое подушкой.
- Кто таков будешь? - резко спросил хан Василька, усаживаясь в кресло и поджимая под себя, по восточному обычаю, ноги.
Рядом оказался толмач, камский булгарин. Он и переводил довольно искусно ханскую речь на русский язык.
- Василько, князь Ростовский, - с усилием выговорил пленник.
- Что так плохо воюете, русские князья? - с издевкой в голосе спросил Батый.
- Ты привел, хан, великое войско. А нас, русичей, оказалось против вас, завоевателей, слишком мало. Да и мы разобщены, нет у нас единства. В этом злополучном для нас сражении столкнулись неравные силы.
- Ты прав, князь. Нас много, и мы великая сила. Хорошо, что ты это уразумел.
Князь Василько Константинович промолчал, ничего не возразив хану. А мог бы и возразить. И русичи могли бы выставить против ханской орды великую силу, если бы князья не враждовали друг с другом, сплотились в единый мощный кулак. Когда-нибудь так и будет. Выступят русские могучей силой, найдется у них отважный и мудрый предводитель. Не устоят тогда перед такой силой захватчики.
Хан прищурил узкие щелки глаз на полном, одутловатом лице, разглядывая Василька. Рослый Меркурьев по-прежнему поддерживал раненного в ногу князя, который с трудом стоял перед ханом, опираясь на плечо своего десятника.
- Что молчишь, русич? - резко сказал Васильку Батый. - Нечего возразить?
- Нечего.
- То-то же.
Батый продолжал с любопытством разглядывать русского князя: изодранный в клочья татарскими саблями алый плащ, накинутый поверх кольчужной рубахи, серебряный нагрудник с выгравированным на нем силуэтом Георгия Победоносца, поражающего копьем змия.
- Говорят, ты храбро сражался и положил немало моих воинов, - сказал Батый, прервав молчание.
- Долг воина поражать врагов, - сдержанно ответил Василько.
- Дерзко отвечаешь, - произнес с расстановкой хан. - Послушай-ка, князь Василько, что я тебе скажу…
Хан сделал паузу, продолжая сверлить пленника тяжелым взглядом маленьких глаз под припухшими веками. После длительной паузы Батый произнес медленно:
- Пойдешь служить ко мне, великому хану, могущественному повелителю народов?
- В чем ты видишь мою службу? - ответил вопросом на вопрос хана Василько.
- Ты будешь участвовать в моих военных походах. Мне такие храбрые воины, как ты, нужны. Будешь по моему повелению карать непокорных. А я за твою службу оставлю за тобой Ростовскую землю. Владей ею и плати мне дань.
- Требуешь невозможного, хан, - стиснув зубы, произнес вполголоса Василько.
- Не спеши с ответом, князь. Подумай. Коли проявишь покорность, ждут тебя милости, мое благоволение, красивые женщины. Даю тебе возможность в этом убедиться.
Батый встал с подушки и пошел внутрь шатра, сделав знак своим подчиненным. Те подхватили пленников и повели их в шатер вслед за ханом.
Огромный ханский шатер делился внутренними занавесками на несколько помещений. Центральное, самое просторное служило приемной. Здесь в медных чашах на высоких треножниках алели раскаленные угли. Напротив входа, на подушках уселся хан Батый в окружении ближайших родственников и военачальников.
- Дадим тебе возможность убедиться, какие милости тебя ожидают, русич, коли будешь послушен ханской воле, - произнес Батый и хлопнул в ладоши. По его сигналу зазвучала музыка, резкая, дисгармоничная. Музыкантов не было видно, они были скрыты за занавеской. Удары гонгов и барабанов сопровождались нестройными звуками труб. Под эти звуки откуда-то внезапно появилась молодая женщина с сильно нарумяненным лицом, в прозрачных шароварах и куске такой же прозрачной ткани, накинутой на грудь. Сквозь ткань отчетливо просвечивали стройные, хотя и несколько коротковатые ноги, пышные груди. Скуластое восточное лицо было бесстрастным, но в нем чувствовался затаенный страх.
Еще недавно эта женщина, принадлежавшая к одному сибирскому племени, была ханской наложницей. Пресыщенному удовольствиями Батыю наложницы быстро надоедали. И он, давая отставку очередной надоевшей обитательнице гарема, в виде особой милости дарил ее одному из своих приближенных. В ханском окружении считалось особо престижным пользоваться ласками той, которая прежде побывала у самого Батыя.
- Хороша?
- Что я тебе могу ответить, хан? Все у нее на месте.
- Коли нравится, дарю.
- Да зачем мне эта женщина? Я ведь женат, семью имею. По заветам нашей веры, принятой князем Владимиром, мы отвергаем многоженство.
- Я и не предлагаю тебе ее в жены. Бери для утехи.
- Не гоже такое, хан. По-нашему, это блуд, непотребство. Я же сердцем привязан к жене моей, Марье, матери моих сыновей. Не могу принять твоего подарка.
- Значит, отказываешься от ханской милости?
- От такой милости отказываюсь.
- Кто твоя жена?
- Дочь Михаила Всеволодовича, князя Черниговского.
- Наслышан о таком. А детей у тебя много?
- Двое сыновей. Еще малолетки.
- Подумай об их судьбе. Что с ними будет, коли мы не договоримся по-хорошему?
- Что ты ждешь от меня, хан?
- Покорности, послушания, готовности служить мне.
- Служба службе рознь. Как побежденный, вынужден признать тебя своим господином, буду платить тебе дань. Но сякому подчинению есть предел. Я все-таки русский православный человек, приверженец своей веры, своих обычаев. А не идолопоклонник - бусурманин. Совершать поступки, противные моей вере, православным семейным устоям, я не в силах. Идолам твоим не поклонюсь. И подымать оружие против русского брата, даже если на то будет твоя ханская воля, не стану. Вот мой ответ.
- Дерзко сказал. Считай, что общего языка мы с тобой не нашли, к согласию не пришли. Ты мне такой не нужен. Знаешь, как я поступаю с теми строптивцами, кто пошел против ханской воли?
- Догадываюсь.
- Так и с тобой велю поступить.
- На все Божья воля, хан.
Батый сделал резкий жест рукой. Приближенные поняли его без слов, схватили князя Василька и вывели из шатра. Гришка Меркурьев устремился было за уводимым, подумал с горечью: если ждет князя Василька мученический конец, пусть разделит с ним его участь и белозерский кузнец, ставший десятником в ростовском княжеском войске.
Но ханские люди преградили ему дорогу, скрестив копья. И Гришка услышал глухой голос толмача, передававшего по-русски негромкие слова хана:
- Ты мне нужен, русич.
Однако Батый не спешил начинать разговора с Гришкой Меркурьевым, а, казалось, прислушивался к тому, что происходило на воле, позади шатра. Оттуда доносились надрывные, приглушенные стоны. Продолжались они недолго. Когда стоны смолкли, в шатер вошел один из тех, кто уводил князя Василька на расправу: плечистый бритоголовый татарин с обвисшими усами. Он что-то тихо сказал хану, склонившись в низком поклоне. Его слова, сказанные по-монгольски, Гришка понять не мог, но о смысле нетрудно было догадаться. Батый удовлетворенно кивнул:
- Твой князь получил то, что заслужил. Я бы и с тобой мог поступить так же. Но ты мне нужен.
Гришка Меркурьев лихорадочно соображал. Если он зачем-то нужен грозному хану, может быть, есть возможность вырваться из полона. Ради этого придется прикинуться покорным, послушным. Только прикинуться. Если бы удалось добраться до родного Белоозера, он сообщил бы княгине Марье Михайловне горестную весть. Кроме него это сделать некому.
И десятник, склоняясь в низком поклоне, заговорил тихо и вкрадчиво:
- Слушаюсь и повинуюсь, о великий хан. Теперь ты мой отец и повелитель. Повелевай твоим-рабом недостойным.
Толмач запнулся, затрудняясь передать смысл таких витиеватых фраз. Все же приблизительно передал, прибавив что-то и от себя.
Хан заулыбался и произнес поощрительно:
- Разумную речь слышу. Я, повелитель многих стран и народов, привык к покорности. Князь говорил, что у него осталась семья, дети?
- Два сына, мой повелитель. Один совсем малый.
- Где они сейчас, знаешь?
- Знаю, что укрылись где-то на севере. И с ними ростовский владыка, епископ Кирилл.
- Это он главный шаман Ростова?
- По-вашему шаман, а по-нашему владыка. У русских своя вера.
- Оставайтесь при своей вере. Можешь отыскать их?
- Как прикажешь, великий хан, отыщу хоть на краю света.
- Повелеваю, чтоб отыскал. И передашь мою волю. Пусть все возвращаются в Ростов и не опасаются за свою жизнь.
- Все же боязно, великий хан.
- Дам охранную грамоту, чтобы никто не тронул. В Ростове я оставил своего человека, баскака Бурхана, с отрядом. Он будет следить за поступлениями дани. И шаман ваш пусть возвращается в Ростов и шаманит на здоровье.
- Велики твои милости, великий хан, - льстил Гришка.
- Молчи и слушай далее. Тебя могут задержать в пути мои люди. Дам и тебе охранную грамоту и коня в дорогу.
- Безграничны щедрости твои, о великий…
Батый досадливо отмахнулся. Льстивые реплики Гришки казались надоедливыми, хотя в глубине души он и был доволен: быстро покорился русич.
- А княгине вдовой и их главному шаману передай… С князем я поступил так в назидание другим. Пусть воспитывают княжичей в духе покорности и смирения. Пусть они не повторяют ошибок отца. Понятно, русич?
- Понятно, мудрейший… Сделаю все так, как наставляешь.
- Вот и хорошо, если тебе все понятно. Твой покойный князь не оказался таким понятливым, вот и плохо кончил. Как зовут его старшего сына?
- Борис.
- Борис, - повторил хан с иронией. - Какие однообразные имена у ваших князей. Младший братец его, наверное, зовется Глебом? У вас непременно так. Если один брат Борис, другой Глеб.
- Мудрость подсказывает тебе… Младший княжич действительно зовется Глебом.
- Так вот, русич… Передай вдове княгине и ее главному шаману - пусть Борис считает себя князем Ростова, преемником отца. Когда я вернусь с войском из походов, завоевав все русские земли, отстрою мою столицу в низовьях Волги. Князей стану вызывать к себе. Послушные получат от меня ярлык на княжение. Строптивые, непослушные ярлыка могут и не получить. И остаться без удела, а то и лишиться жизни, как…
- Как князь Василько, - подсказал Григорий.
- Пусть княжичи с малолетства усвоят этот порядок. Растолкуй им.
- Повинуюсь, великий хан.
- Нет ли у тебя, русич, напоследок просьб ко мне?
- Не решаюсь утруждать просьбами, великий…
- Не робей, русич. Все могу сделать… Вот разве солнца с неба не достану.
Хан раскатисто рассмеялся своей шутке. Его приближенные поддержали его угодливыми смешками.
- Коли позволишь, великий князь, выскажу тебе одну скромную просьбу. Не гневайся на раба твоего…
- Говори.
- Дозволь тело убиенного князя Василька земле предать. Обычай у нас, русичей, таков, - с трудом вымолвил Гришка, не без робости ожидая вспышки ханского гнева» Но Батый молчал.
- Знаю, что Василько не проявил мудрости… - добавил Гришка, чтобы смягчить ханское недовольство.
- Хорошо, - ответил хан. - Поступай с телом князя, как тебе угодно. Хоть забирай его с собой.
Батый махнул рукой, давая понять, что разговор закончен. Григорий вышел из шатра, сопровождаемый тем самым бритоголовым приближенным хана с обвислыми усами, который сообщил хану о расправе над Васильком. Вслед за ними вышел и толмач-булгарин.
На краю поляны, на опушке леса, позади шатра на красном от крови снегу лежал, раскинув руки, мертвый князь Василько с непокрытой головой. Его лицо было иссечено кровавыми рубцами. Кровь запеклась и на шее. Как видно, палачи предали князя смерти не мгновенной - наносили ему колотые и режущие раны, заставляя истекать кровью. Шлема рядом не было: видимо, его взял один из палачей. Был также сорван с кольчужной рубахи серебряный нагрудник с изображением Георгия Победоносца.
Григорий Меркурьев перекрестился, глядя на покойного. Взял его под мышки, оттащил на край поляны к разлапистому клену. Сложил руки князя на груди, обтер снегом окровавленное лицо его. Лопаты, чтобы вырыть могилу, поблизости не оказалось. Бритоголовый, сообразив, в чем нуждается русич, протянул широкий кинжал. Григорий попытался копать землю кинжалом. Еще не оттаявшая земля поддавалась плохо. Толмач вызвался помочь: так и копали они по очереди. Один крошил мерзлую землю, вонзая в нее кинжал, другой выгребал и выбрасывал застывшие комья. В результате немалых усилий удалось выкопать совсем неглубокую могилу.
- Для временного пристанища достаточно, - сказал Григорий.
Опустили тело в могилу, закидали комьями стылой земли, сверху еще навалили веток и нагребли снежный холм. Меркурьева удивило, с каким старанием толмач взялся помогать, и сказал об этом.
- Я ведь ханский невольник, - ответил булгарин. - Наши камские земли первыми подверглись нашествию Батыя, опустошению.
- Была у тебя, булгарин, семья?
- Были и жена и дети. Ничего не ведаю об их судьбе. Может, в полон увели, а может, порезали. А меня схватили, чтобы я при хане находился и толмачил.
- А толмач ты отменный. Откуда?
- У богатого купца служил. Ходил с товарами и в русские земли, и на восток. Так что наловчился. А князя вашего жалко. Молод был.
- Слишком прямодушен. Не хватило ему хитрости.
- Наверное.
Гришку Меркурьева больше в ханский шатер не приглашали. Вышел из шатра приближенный Батыя, не бритоголовый, а другой, и протянул русичу две охранные грамоты, написанные на листках пергамента. Под какими-то непонятными буквенными знаками был нанесен текст и славянской вязью. Видимо, хан располагал и русским писцом.
- Это для тебя, - сказал татарин, протягивая листок пергамента. - А это передай семье неразумного князя, которого вы схоронили.
Гришка спрятал оба листка пергамента за пазуху. Толмач далее его не сопровождал, оставшись в расположении Батыевой ставки. Бритоголовый вывел Меркурьева из Шеринского леса. На опушке сбились захваченные у потерпевших поражение русичей лошади. Бритоголовый произнес что-то охраннику, тот послушно вывел из табуна коня и подвел к Гришке.
Бритоголовый, не произнеся больше ни слова, пошел к лесной опушке и вскоре исчез в чаще. Гришка понял, что он теперь свободен и может ехать своей дорогой. Он пожалел, что лошадь была не оседлана. Видимо, кто-то из победителей воспользовался ее седлом, хорошо еще, что уздечка оказалась на месте. Уцепившись за гриву коня, Гришка вскочил на спину лошади и пустился мелкой рысью.
Он решил обогнуть поле Ситской битвы и выбраться к Волге. Но какая-то необъяснимая сила влекла его туда, где на снежной равнине, подкрашенной густо кроваво-красными пятнами, лежали поодиночке и грудами трупы воинов, русских и татар. Валялось оружие: мечи, сабли, копья, кинжалы, щиты, луки. Немало было мертвых лошадей. Кони монгольской породы были коренастые и шерстистые. Над полем кружились стаи воронья. Откуда-то взялись бездомные псы. Пока они ограничивались тем, что обнюхивали павших, слизывая с них кровь и выжидательно поглядывая по сторонам.
«Может, это вовсе и не псы, а волки, - подумал Гришка. - Будет им пиршество».
Конь тревожно храпел и вздрагивал, когда приближались к очередной горе трупов. Вдали шныряли мародеры из татарского войска. Подбирали, что поценнее, переругивались из-за добычи. На Гришку, казалось, не обращали внимания.
«Не гоже без оружия в путь пускаться», - решил он и, спрыгнув с коня, подобрал татарскую кривую саблю. Попробовал пальцем острие ее лезвия. Еще взял широкий кинжал. Кинжал сунул за пояс, а саблю решил не выпускать из рук. Снова сев на коня, направился к реке Мологе, сопровождаемый карканьем воронья. С Мологи Григорий намеревался выйти к Волге и по волжскому льду достичь Шексны. Оттуда открывалась прямая дорога на Белоозеро, где, как ему было известно, укрывалась княжеская семья вместе с владыкой. Реки еще были замерзшими, хотя лед становился рыхлым, ноздреватым. На его поверхности появлялись большие лужицы.
Григорий Меркурьев миновал три опустошенных деревни, от которых остались только следы пожарища. Наконец повстречалась уцелевшая деревня в несколько изб. К придорожной осине были привязаны две малорослые коренастые лошади монгольской породы. Они встретили всадника призывным ржанием. Заслышав ржание, из одной избы вышли два татарина, вооруженные саблями и луками.
Батый, выиграв Ситскую битву, объявил войску трехдневный отдых перед дальнейшим походом. Впереди были новые цели: Северские земли, Чернигов, Киев. Воспользовавшись стоянкой, татары рыскали мелкими группами по окрестным деревням, грабя и опустошая их. Деревушка, встреченная Григорием на пути к Волге, была бедной. Вряд ли грабители могли поживиться здесь чем-нибудь существенным.
Один из татар приблизился к Григорию и о чем-то резко заговорил, держась за рукоять сабли. Десятник вынул из-за пазухи охранную грамоту, выданную ханом, и постарался ответить с помощью жестов, упоминая имя Батыя.
- Понимаешь, бусурманин непотребный… Хан Батыга…
Гришка ткнул в грамоту пальцем и потом указал на себя. Но монгол ничего не понял: был он неграмотен, прочитать запись на пергаменте не мог. Да, вероятно, и не думал, что хан мог снабдить русича охранной грамотой, которая обеспечивала неприкосновенность и свободу передвижения. Татарин швырнул грамоту наземь и стал уверенно поднимать саблю.
Мысль Григория сработала молниеносно. Он выхватил из ножен саблю и обрушил сильный удар на плечо мародера. Послышался хруст костей и слабый, вмиг оборвавшийся вскрик. Русич сумел рассечь туловище врага почти до половины. Татарин свалился бездыханный. Второй татарин, стоявший в отдалении, поспешно отвязал коня и пустился наутек. Отъехав на некоторое расстояние, он схватился за лук, натянул тетиву, прицелился и выпустил стрелу. Стрела поразила цель, ранив десятника в бедро.
Григорий с усилием выдернул стрелу из кровоточащей раны. Превозмогая боль, вскочил он на коня и бросился вслед за стрелявшим. Татарин, снова натягивая тетиву, упустил поводья коня, и тот споткнулся. Из-за этого татарин свалился наземь. Тут-то и нагнал его русич, поступив с ним так же, как и с первым.
Услышав шум сражения, возгласы, откуда-то возник совсем ветхий старик. Он был слишком слаб, чтобы последовать за молодыми односельчанами, укрывшимися в лесу, и прятался в погребе.
- Доброе дело сотворил, сынок, - промолвил старик поощрительно. - Мои сынки четверых бусурман подстерегли на дороге и всех вот так же уложили.
- Убиенных убрать не подсобишь, чтобы не прицепились к тебе ханские люди?
- Мне все одно… Бояться уже нечего. Как Господь распорядится моей судьбой…
- Не скажи, дед. Жизнью надо дорожить и старому и малому. Помог бы тебе, да видишь, ранили проклятые.
- - Не утруждайся, сынок. Подам сигнал, придут из леса мои ребята. Уберут эту, прости Господи, падаль. Лучше всего в прорубь спустим.
- Бог в помощь твоим ребятам.
- Спасибо за добрые слова. Покажи-ка мне свою рану.
- Ты знахарь, что ли?
- Никакой не знахарь, а старый вояка. Воевал много лет назад, когда еще князь Константин Всеволодович, отец Василька с братом своим, Юрием, из-за великого княжения сцепились. Злая сеча случилась тогда при Липице. Старые бывалые воины учили меня, как кровь остановить, коли ты ранен, какую травушку приложить, чтобы поскорей зажило.
Старик осмотрел рану Григория, промыл ее чистой родниковой водицей из кувшина, приложил пучек каких-то трав и перевязал ее чистой тряпицей.
- Теперь и в путь отправляйся. Да лошадок бусурманских прихвати, пригодятся, коли дорога дальняя.
- Дальняя, отец. До самого Белоозера.
Григорий отыскал свою охранную грамоту, стряхнул с нее снежные комья и сунул за пазуху. Авось пригодится когда-нибудь. Обоих монгольских лошадей взял с собой в качестве трофеев.
Уже в пути, выходя на волжский берег, Меркурьев спохватился, что отправился он в дальний путь без всякого запаса съестного. В одном из селений на берегу Шексны он выменял одну из монгольских лошадей на большой шмат свиного сала, куль ржаных сухарей и мешок овса для оставшихся лошадей, взяв в придачу и старое седло.
Приближаясь к Белоозеру, Григорий почувствовал себя плохо. Разболелись раны, полученные в Ситской битве, когда он вместе с другими воинами прикрывал князя Василька. Раны были неглубокие и не казались вначале слишком серьезными. Но Григорий не принял своевременных мер, чтобы промыть их, воспользоваться целебными травами. Да и дальняя дорога, потное, немытое тело, общая усталость оказали свое влияние. Раны воспалились и нестерпимо зудели.
Добравшись до Белоозера, он свалился без сил и был не в состоянии сразу же встретиться с княгиней и владыкой. Только после того как старая знахарка подняла его на ноги, такая встреча состоялась. Григорий Меркурьев рассказал все, что произошло с князем Василько на поле боя и в ставке хана Батыя.
Не проронив ни единого слова, без единой слезинки выслушала княгиня Марья горький рассказ белозерского кузнеца, десятника ростовского войска Гришки Меркурьева. Княгиня была готова к такой новости, сердцем чувствовала, что ее Василька, отца ее детей, уже нет на свете. Но все же в душе еще теплилась слабая надежда, - может быть, пощадит ее ненаглядного грозный хан Батый, смилостивится. Нет, не смилостивился!
Почернела, осунулась, посуровела княгиня Марья. Темные круги под глазами резче обозначились. До крови закусила она тонкие губы. А владыка Кирилл расспрашивал Григория подробности битвы, пленения и гибели Василька. Заставлял Григория тщательно припомнить и те слова, которые говорил ему Батый.
- Найдешь то место, где захоронено тело князя? - вопрошал владыка.
- Непременно найду. Могила его на краю поляны, где стоял ханский шатер. Рядом огромный клен. Я на том клене для памятки зарубку сделал.
- Князя Василька мы похороним со всеми почестями в Успенском соборе, главном ростовском храме. Верю, что придет время, и церковь причислит великомученика к Лику Святых, он этого заслуживает. Слышишь, матушка-княгиня?
Уйдя в себя, княгиня Марья молчала. Но Кирилл продолжал обращаться к ней.
- Сынок твой старший, Борис, отныне считается князем Ростова, преемником покойного батюшки своего. По малолетству князя ты правительница. Я, как старший духовный иерарх Ростовской земли, готов помогать тебе всемерно. И боярин Евлампий разделит с нами все заботы.
Евлампий Неофитов поклонился княгине и владыке в знак согласия.
Княгиня Марья наконец нашла в себе силы вступить в разговор.
- Я бы монашество приняла, вдова горемычная. Женский монастырь хочу основать в Ростове. Назову его именем святого Спаса. Будет и моей обителью.
- Похвально твое намерение, матушка, - сказал поощрительно Кирилл. - Но не забывай… - Владыка сделал паузу: - Не забывай, что и монашеский сан не снимет с тебя заботы о сыновьях, о благополучии Ростова.
- Полагаюсь на твои наставления, владыка, - тихо прошептала Марья. - Уж позаботься об останках князя. Ты прав, ему теперь место не на лесной поляне, а в Успенском соборе. Ведь он завершил строительство, начатое еще его батюшкой Константином…
О гибели отца сообщили маленькому Борису. Услышав горестную весть, мальчик расплакался. Владыка утешал:
- Не гоже, князь, давать волю слезам. Ты теперь князь Ростова, продолжатель дела отца. Старайся всем походить на него. Щедрой души был человек. Занесем, князюшка, в летопись добрые дела его.
Княгиня Марья Михайловна и епископ Ростова Кирилл Второй были духовными единомышленниками. Люди для своего времени образованные, начитанные, великие книжники, они трудились вдвоем над составлением ростовского летописного свода, охватывавшего много имен и событий.
Глебу сообщать трагическую весть было бессмысленно: все равно не уразумел бы ничего по малолетству. Еще недавно был ползунком.
Кирилл продолжал наставлять княгиню.
- Подрастет твой младшенький, возмужает… Выделим ему удел. Можно Белоозеро с округой. Борис останется старшим в роду, Глебушка, как удельный князь, у него в подчинении.
- Что же теперь делать, владыка? - с отчаянием в голосе вымолвила княгиня.
- Воспитывать сыновей, управлять Ростовской землей. Платить супостатам дань. Скрывать свою ненависть к ним и ладить с ханом.
- Ты прав, владыка, - спокойно ответила княгиня Марья, - хотя приглушить ненависть, забыть о жертвах вряд ли возможно.
- Я говорю о внешнем проявлении ненависти, матушка. Сие проявление может оказаться губительным и для тебя, и твоих детей. Надевай личину благодушия.
- Как так?
- А иначе нельзя, матушка. Поразмысли сама. Княгиня Марья умолкла, не найдя слов для возражения и заговорила о другом.
- Я полагаю, владыка, надо бы поощрить этого белоозерского кузнеца, как его…
- Григорий Меркурьев. Судя по всему, хороший воин, находчивый. И был предан князю Васильку. Оставим его в княжеской дружине?
- Оставим.
- А как оправимся от разрушений, подымем Ростов, восстановим войско, дадим ему чин пятидесятника или даже сотника. Он этого заслужил.
Княгиня Марья не возражала. Владыка изложил свой план действий на ближайшие дни.
- Я выеду в Ростов с моими клириками, пока Шексна еще не вскрылась. Возьму с собой Меркурьева. Он укажет место, где покоятся останки нашего князя. Доставим в Ростов для погребения в Успенском соборе.
- А как же я с детьми?
- Оставайтесь на Белоозере, пока не вскроются реки и не пройдет ледоход. Возвращайтесь уже по воде. А тем временем я восстановлю княжеские хоромы, кафедральный собор. Небось, все пограблено, загажено. Не могу представить, что сделали бусурманы с Успенским храмом. Святые образа, наверное, осквернили, в храме конюшни устроили.
- Типун тебе на язык, владыка, - Марья Михайловна перекрестилась.
С планом епископа княгиня согласилась. Владыка Кирилл вместе со своими духовными лицами и Григорием Меркурьевым выехали санным путем в Ростов, намереваясь по пути забрать в Шеринском лесу останки князя Василька. Княгиня с детьми и боярином Неофитовым, который стал управляющим и начальником небольшой охраны, осталась в Белоозере.
Вся белозерская земля оглашалась скорбным звоном церковных колоколов. Духовенство непрестанно молилось за упокой души раба Божьего, великомученика Василька, сына Константинова.
Прощаясь с княгиней и благословляя ее, владыка Кирилл сказал проникновенно:
- Вернешься, княгинюшка, с детьми в Ростов, и вернемся мы к нашему богоугодному делу, летописанию. Подумай, что должны написать об убиенном Васильке. Слова добрые, хвалебные, как об ангеле Господнем. Кто из бояр служил князю Васильку Константиновичу, тот уже не мог служить другому князю. Так и напишем.
Княгиня засомневалась в справедливости этих слов, но владыка сказал ей твердо:
- В летописи надо написать именно так. Летопись - это и Божий, и людской суд над человеком. Великомученик заслуживает таких слов. Пусть это будет панегирик. Верю, что церковь станет чтить князя Василька как святого.
- Пусть будет по-твоему, владыка, - согласилась Марья Михайловна.
