ГЛАВА 20
Челябинск потонул в сугробах. На улицах видны лишь редкие прохожие. Извозчики отсиживались на постоялых дворах, целыми днями играли в «подкидного». На станциях застряли поезда. Согнанные на очистку железнодорожных путей крестьяне работали неохотно.
Морозы сковали толстым слоем льда реки и озера, загнали в теплые избы людей, одели в пушистый куржак леса.
В один из таких дней из города по направлению Копейска шла Христина, одетая в овчинный полушубок, пеструю шаль, из-под которой выбилась прядь волос. Поправив ее на ходу, девушка внимательно вглядывалась в завьюженный след саней, который терялся на снежной равнине.
Началась поземка. Колючий снег с легким шуршанием катился по затвердевшему за ночь насту, дымил на высоких сугробах и легкими вихрями кружился по опушке редких лесов. Христина глубже спрятала озябшие руки в полушубок.
Весной, после того, как чехи заняли Марамыш, она благополучно доехала до Челябинска и остановилась на квартире у дальней родственницы в Заречье.
Город был наводнен чехами и белогвардейцами. Христина начала осторожно наводить справки об оставшихся на свободе коммунистах.
Лето прошло, напряженное и опасное. Шпики шныряли повсюду. Подпольный комитет поручил Христине вести работу по оказанию материальной помощи семьям партизан. Девушка выезжала в Куричью дачу, в отряд Русакова. Через нее была установлена связь с рабочими Златоуста и Миньяра. Сейчас она шла в Копейск по заданию укома.
Над равниной медленно плыли тяжелые тучи.
Согретая быстрой ходьбой, Христина не чувствовала холода и, поглядывая с опаской на небо, старалась лишь не сбиться с дороги.
Часа через полтора она стучалась в дверь маленького домика.
Шахтер Ошурков находился в партизанском отряде. Девушку встретила хозяйка, молодая, но уже состарившаяся от нужды и непосильной работы.
Вместе с ней Христина направилась к партизанским семьям, сидевшим в то время без хлеба и денег.
В семье шахтера Андрея Бойко три сына сражались против Колчака, четвертый томился в белогвардейском застенке, малыши жались друг к другу на широкой кровати. Христина, окинув взглядом пустые промерзшие стены избушки, вздохнула.
В избу вошли другие женщины. Девушка начала рассказывать о разложении в рядах белых частей, о наступлении Красной Армии.
— Скорей бы, — вздохнула одна из шахтерок. — Так намучились, так намучились, что сказать трудно!
— Скоро! — решительно тряхнула головой Христина. — Потерпите немножко. Колчак подыхает, но он еще силен. Нужно бороться, не давать угля белогвардейцам! — Открыв полевую сумку и достав из нее деньги, бумагу и карандаш, девушка продолжала: — Подпольный комитет посылает вам свою пролетарскую помощь. Мы будем оказывать вам поддержку по мере возможности.
Ночью был созван подпольный райком.
Христина передала директиву укома.
— Снижайте добычу угля. Всячески тормозите его транспортировку. Если не будет угля, паровозные топки заглохнут, тогда эшелоны колчаковцев застрянут на станциях. Не получая подкрепления, беляки быстрее откатятся обратно, мы скорее их добьем! Победа не достается даром, ее нужно завоевать. Устраивайте забастовки! Ни одной тонны угля на-гора!
На второй день девушка направилась в обратный путь.
Пройдя километра два, Христина заметила небольшую группу всадников. Растянувшись цепочкой они двигались навстречу неторопливо, видимо, боясь сбиться с дороги.
— Казаки! — Девушка поспешно расстегнула полушубок, и, вынув полевую сумку с бумагами, быстро втоптала в снег.
Казачий разъезд приближался. Переминаясь с ноги на ногу, девушка стояла на сумке, ожидая, когда всадники проедут.
— Холодно, красавица? Может, тебя погреть? — весело крикнул молодой казак.
— Погрей ее нагайкой! — хмуро буркнул в бороду второй и сердито посмотрел на Христину. — Куда идешь?
— В город, на базар.
— Какой тебе базар в такое бездорожье?
— Трогай коня! — крикнул задний, напирая на лошадь бородатого. — И так запаздываем! — Не дожидаясь, когда тот возьмется за повод, стегнул лошадь бородача нагайкой.
Казачий разъезд скрылся за березовым колком. Христина нашарила в снегу сумку и спрятала ее под полушубок.
* * *
Старая тетка, у которой она жила, открыла дверь и сказала тревожно:
— Какой-то человек целый день возле окна ходил. Не сыщик ли?
Девушка торопливо прошла в комнату, зажгла лампу, прислонилась спиной к теплой печке и, грея озябшие руки, ответила:
— Спи спокойно, тетя.
Старушка вздохнула.
— Боюсь за тебя. — Помолчав, добавила: — Бумаги-то спрятала бы подальше. Не ровен час, придут с обыском, тогда как?
— Я сейчас об этом думаю, — сказала Христина и, приподняв с помощью хозяйки одну из половиц, сунула прокламации в отверстие. Доска легла на свое место.
Христине не спалось. Подошла к маленькому столику, взяла в руки фотографию Андрея и поднесла к свету.
Долго смотрела на дорогое лицо и, вздохнув, поставила фотографию на место. Жив ли? Огонек в лампе затрепетал, мигнул последний раз и погас. Сумрак ночи окутал комнату и одинокую фигуру девушки, неподвижно сидевшую у стола.
Чуть свет Христина достала прокламации из тайника, сунула под меховой жакет и, простившись с тетей, вышла на улицу.
Через час, купив билет на пригородный поезд, вышла на перрон.
Там толпились мешочники; прошла дама с носильщиком; проковылял, опираясь на палку, старичок в форменной фуражке с полинялым околышем; из ресторана вышла группа пьяных каппелевцев. Один из них, задев Христину плечом, нагло уставился на нее.
Христина вошла в тамбур. В вагоне сидеть не хотелось: там было накурено, пахло сырой одеждой, портянками, как обычно в общих вагонах.
Взглянув еще раз на перрон, девушка вздохнула с облегчением. Каппелевцев не было. Недалеко у стены вокзала толпилась группа солдат. На усталых, давно небритых лицах лежала печать безразличия ко всему. До отхода поезда оставалось минуты три. Христина снова вышла на перрон, посмотрела по сторонам, подошла к широкой доске расписания поездов и, вынув какую-то бумагу, сделала вид, что сличает запись. Раздался звук паровозного гудка. Обронив в спешке лист недалеко от солдат, Христина вернулась в вагон. Поезд набирал скорость.
Вскоре один из солдат поднял оброненный Христиной лист бумаги и стал читать. Кинув быстрый взгляд на опустевший перрон, произнес чуть слышно:
— Прокламация.
— А ну-ка, читай, — окружив его плотным кольцом, солдаты придвинулись ближе.
— «Солдаты и казаки!
Доколе вы будете воевать? Доколе вы будете разорять Россию? Доколе вы будете мучить себя и равных себе рабочих и крестьян. Они не хотят отдавать свою землю помещикам, свои фабрики капиталистам, они не хотят быть рабами царских офицеров и генералов.
…Мы воюем с помещиками, капиталистами, с царскими генералами и офицерами, со всеми, кто сотни лет держал русский народ в рабстве.
Руку, товарищи солдаты и казаки!
От вас зависит ваше счастье и счастье страны!
Мы ждем вас к себе как друзей, как истинных сынов страдающего народа.
Урало-Сибирское бюро Российской Коммунистической партии».
Солдаты молча переглянулись. Разговаривать о политике на вокзале опасно. Заскорузлыми пальцами чтец аккуратно сложил листовку вчетверо и, положив ее на скамью, отошел к товарищам.
Белый лист бумаги со жгучими словами правды скатился и, гонимый ветром, понесся по асфальту перрона, прижался к рельсам. Там его нашел смазчик, прочитал первые строки и поспешно сунул в карман.
В ту ночь листовки были найдены и на пригородных станциях.
На одном из разъездов Христина пересела в поезд, идущий обратно.
Невдалеке маячили огни вокзала, за ним был виден тусклый свет уличных фонарей, ведущих в город.
Девушка вышла из вагона и юркнула под грузовой состав.
В конце поезда стоял, завернувшись в огромный тулуп часовой и, видимо, дремал. Недалеко от Христины пробежала собака и, усевшись на задние лапы, задрала морду вверх. Тоскливые, ноющие звуки полились над застывшими составами, тупиками и замерли на сумрачных полях.
Потянуло холодком. Христина стояла неподвижно, не выпуская из рук узелок. Ее беспокоил вчерашний шпик. Куда идти? К кому? Домой нельзя. Там установлена слежка. На старую конспиративную квартиру? Опасно, недавно был провал.
Через час она постучала в дверь квартиры одной из знакомых по гимназии. Женщина, узнав Христину смутилась.
— Милая, я бы рада принять, но… — хозяйка завертела головой по сторонам безлюдной улицы, — пойми, дорогая.
— Хорошо, я поняла, — перебила Христина, сдвинула брови и побрела в Заречье, где жила тетка. Остановилась на перекрестке, прислонившись к забору, долго смотрела на знакомый дом. Было видно, как из трубы поднимался дым и, гонимый ветром, плыл к Миассу.
«Тетя, наверное, на кухне, обнять бы старушку и посидеть у огонька, погреть руки».
Христина подула в кулак и слегка постучала носками стоптанных ботинок.
По застывшим тротуарам катился колючий снег, набиваясь к ногам. Резкий, холодный ветер стучал оторванным листом железной крыши соседнего дома, вихрями кружился по улицам и злобно метал снег в стены, окна.
Христина, зябко кутаясь в меховой жакет, зашагала к рабочей слободке. Уставшая опустилась на первую попавшуюся скамейку возле ворот одного из домиков и задремала.
Мороз крепчал. Слышно, как во дворе загремел цепью пес и, почуяв незнакомого человека, хрипло залаял. Стукнула дверь, из домика вышел немолодой хозяин, судя по одежде, рабочий, и, прикрикнув на собаку, открыл калитку. Христина приподняла отяжелевшую голову и вновь опустила ее на узелок, лежавший на коленях.
— Ты что, не здешняя? Замерзнешь ведь. Проходи-ка лучше в избу, — сказал он приветливо.
Девушка поднялась со скамейки и пошла вслед за хозяином.
