Во двор Фирсовых зашел незнакомый человек, одетый в старый пиджак, в прорехах которого виднелись скатанные клочья серой ваты. Ноги обуты в порванные бахилы, из которых торчали грязные пальцы и концы портянок. Кудлатую голову прикрывала монашеская скуфейка. Был он широк в плечах, могуч. Окинув взглядом окна верхнего этажа, он уселся на ступеньки крыльца. В доме Фирсова после обеда все спали. Лишь на кухне гремела посудой недавно взятая из деревни стряпка вдова Мария Сорокина. Увидев бродягу, она закрыла дверь на крючок.

«Варнак, наверно. Ишь, рожа-то как у разбойника. Как бы не стащил что, — пронеслось у нее в голове. — Проньку лешак на сеновал затащил, дрыхнет, турнуть этого мошенника некому». Прислонившись к подоконнику, Мария стала наблюдать за монахом.

Тот зевнул и, перекрестив рот, не торопясь вынул из кармана холщовых брюк берестяную коробочку. Постучал пальцем по крышке, открыл и, захватив щепоть истертого в порошок табаку, со свистом втянул его в широкие ноздри приплюснутого носа. Смахнув с усов зеленую пыль, раскрыл рот, с наслаждением чихнул.

Проходивший недалеко от крыльца петух с испуга подскочил на месте и сердито покосился на бродягу. Чихнув еще раз, тот спрятал коробочку и передвинулся в тень.

— Во здравие чихаете, — сказал с усмешкой вышедший на крыльцо Никита Захарович.

— Благодарствую, — пробасил тот и не спеша поднялся на ноги. — Вы и есть владыка дома сего?

— Что нужно? — сухо спросил Фирсов.

— В писании сказано: просящему дай, от хотящего не отвращайся… Живот мой пуст, как турецкий барабан. Покорми.

Никита Захарович с любопытством посмотрел на монаха.

— Кто такой?

— Аз есмь человек, — уклончиво ответил тот и, помолчав, добавил с деланной грустью: — Лисицы имеют норы, птицы — гнезда, а человеку негде приклонить голову.

— Ты что, из духовного звания?

По лицу незнакомца пробежала легкая тень.

— Челябинской епархии бывший дьякон. Окончил духовную семинарию, знаю латынь и бранные слова на всех языках мира.

— Служил? — продолжал расспрашивать Фирсов.

— В Косулинском приходе. За усердное поклонение Бахусу, за совращение сорокалетней отроковицы, сиречь блуд, вылетел из церковного лона, — весело ответил пришелец.

— Имя?

— Никодим Федорович Елеонский, имею от духовной консистории направление в чертоги Вельзевула и гражданский паспорт. — Расстрига вытащил из-за пазухи помятый документ и подал его Никите.

— Ладно. Скажи стряпке, чтобы покормила, я скоро вернусь, — отрывисто бросил Никита и поднялся наверх.

«Этого кутейника надо поближе посмотреть. Может, пригодится, — подумал он. — Андрей не торговец, Сергей еще молод. За мельницей смотреть надо, да и с хлебом забот немало. Одному не управиться. Пускай поживет, посмотрю. Для испытки пошлю сначала на мельницу, а потом с Сергеем на ярмарку в Троицк».

Через полчаса Фирсов спустился вниз, но расстриги на кухне не было.

— Подала ему миску щей, калачик положила — смял, исшо просит. Давай, говорит, красавица, мечи, что есть в печи. Подала каши — съел, перекрестил лоб, выпил полтуеса квасу, сгреб подушку и ушел, — пожаловалась Мария хозяину.

— Куда? — поспешно спросил Никита.

— В кладовку спать. Я ему кричу, что там кринки с молоком стоят, а он: «Наплевать мне, говорит, на твои кринки, что я кот, что ли? Не вылакаю. А хозяину скажи, чтоб меня не тревожил. Высплюсь — сам приду».

— Ладно, пускай дрыхнет, — махнул рукой Никита. — Проснется, пошли ко мне.

Через час, сопровождаемый любопытными взглядами домочадцев, Елеонский, вместе с хозяином, вошел в маленькую комнату, которая служила Фирсову кабинетом.

— Вот что, Никодим…

— Федорович, — подсказал тот.

— Никодим Федорович, дело, как ты знаешь, у меня большое. Надежных людей мало. Поживи пока у меня. Поглянемся друг другу — поведем дело вместе. А как начнешь дурить — пеняй на себя, не маленький. Сколько лет?

— Сорок восьмой, — ответил расстрига. — Вот только… как насчет моих риз? Ветхие стали, — сказал Никодим, оттянув рукав грязной рубахи. — Правда, — продолжал он, — в писании бо сказано: «Что смотрите на одежды свои? Поглядите на полевые лилии, как они цветут, не ткут, не трудятся», — расстрига усмехнулся и почесал грязной пятерней затылок. — Насчет лилии сказано правильно. А в жизни бывает так: оделся в пальто с котиковым воротником — Иван Иванович, а в рваную шубенку — Ванька сукин сын.

— Ладно, сегодня же получишь новую одежду. В баню сходишь, — перебил его Никита, глядя на руки Никодима. — Жить будешь во флигеле. Там одну половину занимает мой старый приказчик, вторая — свободна. Ты семейный?

— Вдов, — Елеонский опустил голову и вздохнул, — через это и свернул с пути праведного…

На следующий день Мария, увидев расстригу, ахнула. Никодим был одет в просторную гарусную рубаху, опоясанную крученным из шелка поясом, в плисовые шаровары и новые яловые сапоги со скрипом.

— Ну вот, теперь на человека похож, — оглядывая будущего помощника, сказал довольный Никита и повел расстригу к семье.

Двухэтажный дом Фирсова имел несколько комнат. Наверх шла узкая витая лестница, которая выходила на женскую половину дома — к Василисе Терентьевне. Нижний этаж разделяла каменная стена: кухня и небольшой закуток для работницы — слева, просторная кладовая, где хранилось хозяйское добро, — справа.

Со двора вход в кладовую закрывался низенькой массивной дверью, висевшей на кованных из железа петлях.

Парадное крыльцо было выложено плитами чугунного литья. Широкая лестница с блестящими, покрытыми лаком перилами поднималась на веранду.

Никодим вместе с хозяином вошел в столовую и бросил беглый взгляд на обстановку. Стены были оклеены голубыми обоями, над столом, накрытым белоснежной скатертью, опускалась массивная люстра с позолоченными купидонами. По углам и возле окон стояли кадки с фикусами, олеандрами.

— Прошу любить и жаловать — моя старуха, — кивнул Никита на сидевшую за самоваром жену, — большая чаевница.

— Значит, мне компаньонша, — Елеонский сделал учтивый поклон хозяйке и подал ей руку.

— А это мой младший сынок, — показал Фирсов взглядом на стройного юношу, который был занят разговором с миловидной девушкой, по-видимому, сестрой. Сергей поднялся со стула.

— Достойный представитель дома сего, — оглядывая молодого Фирсова, произнес расстрига. — Ну, будем знакомы, — и энергично пожал руку Сергея.

Никита повернулся к девушке.

— Дочь Агния.

Девушка неохотно протянула руку. Ее губы дрогнули в чуть заметной усмешке, и, свысока оглядев гостя холодными красивыми глазами, она повернулась к брату.

«Пустоцвет», — подумал недружелюбно расстрига и опустился на стул.

Сергей украдкой поглядывал на пришельца.

Выпив три стакана чаю, Елеонский простился с хозяевами и ушел к себе во флигель.

— Кто это, папа? — спросил Сергей.

— Бывший дьякон. Окончил духовную семинарию. Мой будущий помощник, — барабаня пальцами по столу, ответил отец.

— А я думал, конный прасол.

— Настоящий опричник с картины. Ему бы с алебардой стоять у лобного места, — поморщилась Агния и добавила: — Лицо как у Малюты Скуратова.

— Да, пожалуй, этот дядька если давнет кого, дух вылетит, — Сергей подошел к отцу. — Где ты его взял?

— Сам пришел. Да в таком виде, что срамота смотреть.

— Пьет, наверно? — заметила Василиса Терентьевна.

— Похоже, гулеван, — ответил Фирсов, — посмотрю, что будет из него. Думаю отправить его на первых порах на Тобол: с подвозом хлеба стало плохо. — Поднявшись со стула, Никита зашагал по комнате. Неожиданно остановился, круто повернулся к сыну и отрывисто спросил:

— Где вчера был?

Сергей опустил голову.

— Идите! — кивнул женщинам Никита.

Василиса Терентьевна и Агния торопливо убрали посуду со стола и закрыли за собой дверь.

— Что молчишь? Отвечай!

— Играл на гармошке горянам, — смущенно произнес младший Фирсов.

— Вот что, играть-то играй, да не заигрывайся. Знаю, кто тебя манит — Устинья. Хотя и живут ее родители в достатке, но ямщик всегда останется ямщиком. Запомни раз и навсегда.

Сергей отвернулся, подошел к окну.

— Сходил бы ты как-нибудь к Дарье Петровне, посидел бы у ней вечерок, — вкрадчиво добавил Фирсов. — И то прошлый раз вспоминала тебя.

— Нечего мне у ней делать, — произнес недовольно Сергей. — В хозяйственных делах я ей не помощник.

Никита погладил бородку, опустил хитрые глаза.

— Об этом она со мной, слава богу, советуется. Вот только насчет каких-то бумаг просила тебя зайти. В грамоте я не силен, а другим не доверяет. Зайдешь?

— Ладно, буду в воскресенье, — неохотно ответил Сергей.

Никита привлек сына к себе.

— Тебя, дурачок, берегу. С Дарьей-то поласковее будь.

— Устиньей ты мне, папаша, не попрекай: может, люба она мне. — Сергей смело посмотрел отцу в глаза.