Андрей приехал в Марамыш за день до именин сестры. Усадив возле себя брата, Агния начала рассказывать городские новости.

— Скоро в кинематографе Степанова пойдет картина «Камо грядеши» по роману Генриха Сенкевича. Говорят, очень интересная. В особенности сцена в римском цирке. Да, в городе появилась очень симпатичная особа, зовут ее Нина Дробышева. Я тебя познакомлю с ней на пикнике. Смотри, не влюбись, — погрозила она пальцем. Андрей улыбнулся.

— На этот счет будь спокойна. У твоей Нины Дробышевой, вероятно, целый хвост поклонников, и где нам, степнякам, — деланно вздохнул он. — Кто она?

Агния пожала плечами.

— Не знаю. По разговорам, дочь присяжного поверенного, выслана в Марамыш за связь с революционными кружками. Между прочим, — добавила Агния, — на днях прибыли еще трое политических ссыльных. Один бывший студент, остальных не знаю… Еще новость: приехал Штейер. Ты его помнишь, сын аптекаря. Окончил юнкерское училище и гостит у стариков.

— К старикам ли он приехал? — Андрей лукаво посмотрел на сестру. Девушка вспыхнула: она была неравнодушна к Штейеру.

— Кто еще будет на пикнике? — перевел он разговор.

— Виктор Словцов…

— Виктор здесь? — спросил живо Андрей. — Давно?

— Недели две. У него неприятность по университету.

— Вот это новость… — протянул Андрей. — Виктор здесь!

Словцова он знал по городскому училищу. Это был жизнерадостный юноша, балагур и весельчак. Сын сельского учителя, Виктор после окончания гимназии поступил в Московский университет, и Андрей не видел его года три. Узнав от Агнии адрес, он направился к школьному другу.

Словцов жил на окраине, у старой просвирни. Фирсов нашел его на огороде занятым окучиванием картофеля. Бросив тяпку, Виктор раскрыл объятия и крепко расцеловал Андрея.

— Наконец-то! Ну, пойдем в мое убежище!

— Надолго приехал?

Виктор развел руками:

— Как тебе сказать? Пожалуй, насовсем, — усмехнулся он. — Чаю хочешь? — И, не дожидаясь согласия друга, крикнул в боковушку: — Марковна, поставь-ка самоварчик.

Из маленькой комнаты вышла старушка и, увидев Андрея, всплеснула руками:

— Господи, Андрюша. А мой-то Алексеевич, — взглянула она добрыми глазами на Словцова, — каждый день вспоминал. Собрался было идти в степь, на мельницу, я и котомку ему с сухарями подготовила.

— Ну-ну, Марковна, не выдавать семейных секретов, — улыбнулся Виктор.

Когда женщина вышла, Андрей спросил озабоченно:

— Я слышал, у тебя по университету неприятность?

— Да, исключили, — вскочив со стула, Словцов зашагал по комнате. — Реформаторы! Прожженные плуты! Ты пойми: за время столыпинского закона вышло из крестьянской общины и закрепило землю в личную собственность свыше двух миллионов домохозяев. Половина из них вышла на отруба, многие оказались нищими только потому, что не было сил и средств обрабатывать землю. В результате столыпинского жульничания помещикам и кулакам досталось сто шестьдесят миллионов десятин плодородной земли и огромные площади леса! Ты подумай! — Остановившись перед Андреем, он покачал головой:

— Обнищавших крестьян двинули к нам, на Урал и в Сибирь. Бросили на произвол судьбы, кинули в объятия нового ростовщика — крестьянского банка, который с благословения правительства вытягивает последние жилы из мужика. Разве это не преступление перед человечеством?

— Ну хорошо, — остановил его Андрей. — Исключили из университета, а дальше что думаешь делать?

Виктор пригладил волосы и отошел к окну.

— Пойду пока по стопам отца — учителем, надеюсь на твою протекцию, — улыбнулся он.

Андрей усмехнулся:

— Просчитался, дружище: с протекцией Андрея Фирсова у тебя, кроме неприятностей, ничего не выйдет.

— Не понимаю, — пожал плечами Словцов.

— Здешнее начальство поглядывает на меня косо. Тебя удивляет?

— Да…

Андрей рассказал о ссоре с отцом и о связи с революционными кружками Петербурга.

— Вот оно что, — протянул Виктор. — Я, признаться, считал тебя лишь богатым либералом и только. Ты мне и раньше нравился своей прямотой и честностью взглядов, но то, что ты сказал сейчас, меня радует.

Друзья уселись за чай.

— Агния мне говорила о какой-то Нине Дробышевой, ты ее знаешь? — спросил Андрей.

— Встречал раза два… Она — убежденная марксистка. Не советую тебе вступать с ней в спор, — улыбнулся Виктор, — разнесет в пух и прах.

— Посмотрим. Хотя я и не коммунист, но общее в споре что-нибудь найду.

— Сомневаюсь, — продолжая улыбаться, заметил Виктор. — Компромиссов она не признает.

Андрей пожал плечами, помолчав, спросил:

— В Марамыш прибыли еще трое политических ссыльных. Кто они?

— Не совсем точно. Двое являются административно высланными на год. Третий — по решению суда. Русаков Григорий Иванович, по профессии слесарь, как человек и собеседник очень интересен. Я тебя познакомлю с ним. Между прочим, имеет большое влияние на Нину Дробышеву. Если, как я сказал, она неплохой теоретик, то у Русакова сочетается два качества: теория марксизма с революционной практикой. Остальные двое принадлежат к экономистам. Вернее, один — Кукарский, а второй — Устюгов, тип тургеневского Базарова.

Город спал. Повернув на одну из улиц, Андрей заметил фигуру человека, который неслышно шел за ним, прижимаясь к заборам домов.

«Шпик. — Фирсов прибавил шагу. — Не отстает. Проучить разве?» Повернув круто обратно, он направился к незнакомцу. Тот притворился пьяным и, шатаясь, прислонился к забору.

Чиркнув спичкой, Андрей посмотрел ему в лицо. Перед ним стоял Феофан Чижиков — отставной коллежский регистратор.

— Ты что, заблудился, милейший?

Феофан заморгал красноватыми глазами и съежился, точно от удара.

— Дайте три рубля, и я ничего не видел и ничего не знаю, — заискивающе произнес тот и протянул руку.

Встряхнув за шиворот Чижикова, Фирсов сказал с презрением:

— Жаба болотная, шагай, пока цел.