Глава 9

На восьмом километре от Свиты Крикун наехал на острый камень и пропорол колесо! Да будут прокляты эти битые дороги ненавистного Донбасса! До леса было метров сто, вокруг дороги – ровное пространство. Опасно, черт возьми! Ругаться и пинать колеса – не самый рациональный выход.

– Нечего нам тут всем торчать, – проворчал он. – Быстро покинули машину – и в лес. Колесо поменяю – махну.

Американцы ворчали сквозь зубы, но подчинились. Побежали, согнувшись, в лес, а за ними Паскевич. Пока он менял это чертово колесо, мимо проехал пыльный «ПАЗ», курсирующий между Ургой и Кремлино, пассажиры провожали его глазами. Крикун натянул капюшон, не оборачивался. Он и так достаточно засветился за последнее время. Потом проехал аналогичный «УАЗ» с ополченцами. Настроения проверять документы у одинокого водителя бойцы не имели. Крикун небрежно помахал им рукой. А когда проехали, машинально коснулся пальцем щеточки усов под носом – не отвалились ли. «Папаша, у вас ус отклеился…» – ну, не придумал он ничего другого для перемены внешности! Документы липовые, но убедительные, на чужое имя, номера фальшивые, машина чужая (хотя и казенная), легенда железная – на сутки уехал в Россию для встречи с поставщиками санкционных продуктов, пожелавших остаться инкогнито. Вот только эта внешность…

Потеряли минут двадцать. Дождался, пока дорога опустеет, махнул рукой: ну, кто быстрее. Американцы, злобно пыхтя, загрузились в машину. А минут через десять новая напасть! На участке от Угры до Манежной горки объездной дороги не было, и этот участок оккупировала колонна военной техники, которая никуда не ехала, а просто стояла! Видимо, ждали приказа, или какая неувязка с принимающей базой. Ехать мимо этой колонны было бы сверхнаглостью. Там было много людей. И ополченцы с повязками – дорожный патруль. Раздавать столь щедрые подарки боевикам в планы Крикуна не входило. Заехали в лес и битых полтора часа прождали, пока колонна уберется к чертовой матери! Ругались американцы, жадно грыз травинки Паскевич. Потом успокоился и чисто по-человечески вздремнул. Куда, действительно, спешить, если работа будет завтра? Когда его разбудили, он сладко зевал и имел настроение куда положительнее, нежели коллеги. Колонна ушла, громыхая железом и матюгами, «УАЗик» выехал на дорогу и понесся по открытому участку мимо деревушки, утонувшей в зелени за оврагом. До Луганска оставалось чуть больше сорока верст, но почему-то эта дорога выливалась в череду каких-то возмутительных препятствий!

Все-таки мимо поста они проехать не смогли! Было что-то не то. «УАЗик» вывернул из-за леса (в этой местности вообще не должно было быть никаких патрулей), и лоб в лоб столкнулись с дорожным постом! Это был не просто пост, такое ощущение, что ждали именно их! Они смотрели в бинокль на приближающуюся машину, потом старший наряда что-то заорал, начал вкруговую махать рукой. Патрульная машина стала неуклюже разворачиваться с обочины, чтобы загородить дорогу, и в этот момент струхнувший Крикун утопил педаль газа в пол! Машина ускорилась. Ополченцы брызнули врассыпную. «УАЗ» краем зацепил патрульную машину, водитель ее не справился с управлением, и машина носом клюнула в кювет, перевернулась на бок. «Отлично, – мелькнула мысль, – теперь они не смогут преследовать». В спину хлопнуло несколько выстрелов. Крикун машинально глянул в зеркало заднего вида. Ополченцы бежали за ними, стреляли на бегу. Старший поста с нарукавной повязкой что-то кричал в рацию.

«Худо дело, – сообразил Крикун, – может, проскочим?» Снова неудобное место, никаких дорог-дублеров. Машина с ревом ушла за перегиб возвышенности, и выстрелы стихли.

– Майор, что случилось, в чем дело? – нервничал Хардинг.

Нервничали и все остальные. Что за черт возьми, почему работе вечно мешают искусственно созданные барьеры? А если бы одна из пуль попала в машину, пробила стекло? Кто бы за это отвечал?

– Думаю, неприятности, Дмитрий Макарович, – мрачно бросил Паскевич. – Они работали по номеру нашей машины. Что не так у тебя с номером?

– Не знаю, – процедил Крикун. – С утра все в порядке было с номером… Ничего, отъедем подальше, поменяем номера, у меня этого барахла в тайнике достаточно…

Подальше не отъехали, на следующем дорожном посту их тоже ждали. Видимо, сообщили незадачливые коллеги. Проклятая трасса, некуда свернуть, а по полю до ближайшего леса бежать целую вечность! На полной скорости вышли из поворота – и здравствуйте, бабушка с дедушкой! На широкой обочине стоял старенький микроавтобус, а ополченцы суетливо разматывали поперек проезжей части ленту с шипами. У гаишников отобрали? Тормозить поздно, перестреляют на открытом месте. Винтовки в тайнике в багажнике, не достать, да и толку в тесном салоне от этих неповоротливых жердин! Четверо автоматчиков уже держали автоматы наизготовку. Крикун запоздало начал тормозить. Зашумели американцы – мой бог, что происходит?!

– Тихо всем, ни звука… – прошипел Крикун. – Может, еще обойдется?

Машина встала, как вкопанная, не доехав пары метров до торчащих шипов. Все пятеро сидели в салоне, как застывшие статуи. Ополченцев было четверо – одеты вольно, кто-то в расстегнутых защитных куртках, кто-то в майках-безрукавках и камуфляжных штанах. Все четверо целились из автоматов, явственно намекая, что пока лучше не шевелиться. Единственный, кто был в головном уборе, – средних лет, с тонкими усиками над верхней губой – наклонил голову, глянув на номер машины. Удовлетворенно кивнул – та самая. Лица ополченцев озарились радостными улыбками.

– Выходите, – распорядился усач, – медленно, по одному, не дергаясь. Кто дернется, получит пулю. Руки за головы.

Момент был трудный. Люди впали в ступор, двигались, как в кисельном тумане. Они приторможенно выбирались из салона, сжимали пальцы в замок на затылке. Только Паскевич что-то долго вылезал – похоже, впал в прострацию, движения не ладились, конечности цеплялись за все подряд.

– Привет, хлопцы, – голосом, не предвещающим ничего хорошего, сказал усач и злорадно оскалился. – Ну, что, слава Украине?

– Дурная слава, – засмеялся сослуживец с дефектом губы – ее уродовал белесый шрам, и она напоминала кроличью. – Походу вмерла уже.

– Послушайте, мужики, вы что, белены объелись? – сглотнул Крикун. – Вы кого останавливаете?

– Так, спокойно, – перебил усатый. – Без оскорблений и перехода на личности. Нам плевать, кто вы такие, но твоя машина, дружище, находится в розыске. Рожи ваши, панове…

– Не имеете права, мы будем жаловаться! – взвизгнул Фуллертон. Ополченцы дружно заржали.

– Ну, точно, ты с какого края света, братан? – обрадовался усатый. – Смотри-ка, мужики, всю банду в полном составе поимели. Это они комбата Шубина в Вордовке грохнули.

– Что вы несете? – заворчал утробным басом Крикун. – Давайте так, хлопцы, вы не дергаетесь, а я медленно достаю из кармана ксиву, на которой русским языком сказано, кто я такой и в какой структуре служу.

– Стриптизер, что ли? – хохотнул самый молодой ополченец с юношеским пушком на щеках. – Медленно достает он. Ты нам мозги не компостируй, мужик. А ну давайте по одному на обочину и на колени. – Юнец выразительно повел стволом. – Будет вам сейчас шариатский суд.

«Придурок, – подумал Паскевич. – Ты хоть знаешь, как выглядит компостер?»

– Слышь, чувачелло, ты чего там копаешься? Руки за бошку, быстро! – Четвертый ополченец, коренастый, словно вырубленный из коры морщинистого дуба, ткнул в него автомат. Паскевич еще не вылез из машины – кряхтел под пристальным взглядом бойца, делал вид, что не может выдернуть застрявшую под сиденьем ногу.

Другого момента уже не дождаться! Сгодилась «мелкая оружейная мелочь», которую Паскевич всегда имел при себе. Он взялся за ногу, чтобы освободить ее, рука скользнула под носок, и пуля из компактного «браунинга» поразила бедняге шею! Ополченец отшатнулся, рухнул на колени. Какое-то время он не падал, качался. Не прошло и мгновения, как Паскевич уже вывалился из машины, падая на бок, швыряя за спины ополченцам наступательную РГД-5, которая всегда лежала в боковом кармашке сумки!

– Ложись! – заорал он, как ненормальный. Сообразили – что еще оставалось делать, если чувства на пределе. Все четверо попадали, как подкошенные. Юнец успел произвести короткую очередь, но она прошла над головами. Бабахнула граната, разлетелись осколки. Обученным спецназом эти четверо не были, иначе знали бы, что чревато стоять кучкой. И надо падать мгновенно, если прилетает граната. Орали раненые, корчились от боли. Гранатка дохлая, осколок от нее убьет лишь в том случае, если поразит жизненно важный орган. Но ранения доставляет серьезные, и боль самую настоящую. А вот теперь американцы были в родной стихии – коршунами бросились на корчащихся ополченцев, стали вырывать автоматы. Усач держался за пробитое плечо. Янг вскинул автомат. В затянутых болью глазах на миг мелькнуло недоумение. И все застыло, словно часы остановились, когда короткая очередь вскрыла череп. Ополченцу с дефективной губой перебило ноги. Он вертелся ужом, пытаясь отыскать свой автомат, но его нигде не было. Пена пошла изо рта, а он продолжал искать свое оружие, не видя, что оно уже в руках врага. И враг скалится, жуя резинку, – так уж вышло, что Янг в момент испуга не подавился своей жвачкой. Ополченец вскинул голову, застонал от разочарования, но не было времени ощутить вкус горечи по уходящей жизни. Очередь прошила насквозь. Вскричал юнец, которому спину изрешетило мелкими осколками. Кровь лилась ручьями, но он не потерял сознания. Когда увидел фигуру наемника с автоматом напротив, стало совсем хреново. Но он не умолял, не ползал на коленях, не просил сохранить только начавшуюся жизнь. Он пытался подняться с колен, неловко балансировал дрожащими руками.

– Сволочи, – шмыгал он носом. – Суки, хохлы позорные…

Совести ради надо заметить, что сам процесс умерщвления живой плоти не вызывал у Хардинга дикого восторга. В печаль тоже не вгонял, но и восторга не было. Обычная работа – как у поваров, шоферов, маркетологов. Он выстрелил, и парень рухнул навзничь, подкинув ноги.

– Вот так разгул справедливости… – пробормотал Паскевич и выстрелом из «браунинга» добил коренастого ополченца, раненного в шею, – тот пытался подняться, держась за дверцу. Осмотрелся: все приняли витамины?

– О май гад… – чуть не хором проговорили американцы и облегченно вздохнули. Автоматы, из которых они только что совершили убийства, видимо, пришлись им по душе. Расставаться с ними не хотелось. Они, не сговариваясь, вешали оружие на плечи.

– Вы молодец, Вадим, спасибо… – озирая окровавленные тела, вымолвил Крикун.

– Чего не скажешь о вас, Дмитрий Макарович, – упрекнул Паскевич. – Как нас вычислили?

– Думаю, по номерам… Кто-то нас засек – в Верховце или в Свите… – Крикун лихорадочно работал извилинами: где он мог проколоться? Не спалился ли сам? Нет, не должен, он принял все меры предосторожности. Спалить могли американцев и примкнувшего к ним Паскевича, а Дмитрий Макарович всего лишь оказался рядом. – Ничего, господа, все нормально. – Он вдруг засуетился. – Номера мы поменяем, а сейчас надо убраться в лес, на первый же проселок. Скоро здесь будет жарко… – И кинулся стаскивать на обочину утыканное шипами средство для принудительной остановки транспорта…

Загружались в машину с такой скоростью, словно соревновались на время. «УАЗ» помчался по дороге. В целом, ничего страшного, никто не знает, куда они следуют. Поменяют номера, собьют волков со следа…

Он гнал окольными тропами, по полям, по бездорожью. Пришлось сделать основательный крюк, потом петлять в окрестностях разрушенного луганского аэропорта. Здесь уже Паскевич выступал в роли штурмана, он прекрасно знал эти места. В районе Видного машины никто не проверял, в этой зоне все было спокойно. В стороне осталась строго охраняемая вертолетная площадка – на нее как раз садился, хлопая лопастями, военно-транспортный вертолет МИ-171Ш. Крикун въехал в поселок с западной стороны, углубился в него каким-то зигзагообразным проездом. Солнце клонилось к закату – день промчался, как пригородный экспресс. Район был вымершим, здесь почти никто не жил. Следы от воронок, разбитые снарядами двухэтажки, с покосившихся столбов свисали обрывки проводов. Крикун остановил машину в глубине квартала.

– Все, господа, я с вами сегодня достаточно покувыркался, хлебнул адреналина. Дальше сами, а я возвращаюсь на работу. Вы знаете, что делать. Военным на глаза не попадаться. Найти с Харецким общий язык. Из барака не высовываться. Ситуация с клиентом будет отслеживаться и вам сообщаться. Если что пойдет не так, сообщу в первую очередь. Держите. – Крикун обошел машину и вынул из багажника пакет, в котором что-то позвякивало. – Здесь две поллитровки самой мерзкой на Донбассе горилки и банка тушенки. Должно хватить. По выполнении задания немедленный отход в точку, где мы сейчас находимся, здесь будет ждать машина. Удачи, господа.

До нужного барака добирались попарно. Здание у дороги производило удручающее впечатление. Мусор, обломки строительных конструкций. Лестница на второй этаж трещала и осыпалась. Информация была недостоверной – на первом этаже в конце здания кто-то жил. Возможно, бродяги. Пьяный женский голос выводил музыкальную абракадабру. Паскевич приложил палец к губам, ступая на лестницу. Хардинг кивнул, подавил рвотный рефлекс…

Обитатель квартиры на втором этаже был мертвецки пьян. Обитель была двухкомнатная, даже имелся санузел, рядом с ним ведро воды. Старая мебель, на полу какие-то истлевшие коврики со следами рвоты, пустые консервные банки на столе. Стекла сохранились, но были загажены до такой степени, что отпадала необходимость в светомаскировке. Повсюду мусор, пустые бутылки, ламповый телевизор с пробитым монитором (встреча с белочкой?). Хозяин храпел на тахте в маленькой комнате – язык наружу, грязная рука свисала до пола. Он был одет в какие-то клоунские полосатые штаны – последний писк гламурной моды? Хардинг брезгливо перешагнул через брошенные комком засаленные брюки, недоуменно глянул на Паскевича – мол, час от часу не легче. Вадим пожал плечами – что поделать, довели до нищеты добропорядочное население проклятые террористы…

Подтянулись Джерри с Фуллертоном. Недоуменно качали головами. Янг досадливо отмахнулся – ладно, нам все по фэн-шую. Хардинг подошел к окну, створки которого держались на честном слове. На окнах имелись занавески, которые активно использовались для сморкания. Он осторожно отогнул одну из них. Вид был в принципе обещанный. Поселок выглядел мертвым. Пустырь, разбитые дома, пожилые тополя, обросшие пылью. За пустырем колыхались какие-то фигуры. Прохромала женщина с палочкой, пробежала собака. Доносился треск – в дальнем дворе неряшливо одетые мужчины в кепках разбирали забор. Дорога проходила рядом с домом и выглядела относительно неповрежденной. Хардинг стоял у окна несколько минут, за это время проехали несколько машин – пара легковушек, закрытый фургон непонятно с чем и даже сияющая краской новенькая БМП-2 с флагом ЛНР на башне.

– Мы должны до темноты определить позиции, – повернулся Хардинг к Паскевичу. – Думаю, это не сложно. Одному придется работать на улице – думаю, со свалки. Другому – из квартиры. Третий – из второй или третьей квартиры по коридору. Мы можем в них попасть?

– Там никто не живет, мистер Хардинг. Мы можем туда попасть, даже если бы жильцы возражали.

– Отлично, Вадим. Тогда займемся делом, пока не стемнело. Наденем обноски, чтобы не выделяться среди вашего добропорядочного населения. – Хардинг саркастически хмыкнул. – Потом – спать… Надеюсь, вот это нам не помешает? – Он кивнул на закрытую дверь, за которой растекался молодецкий храп.

«Вот это» очнулось, когда по земле растекались сумерки, и окрестности погружались под полупроницаемую вуаль. Раздался надрывный гнусный кашель с мокротой, мучительный стон, распахнулась дверь, и на пороге возникло взъерошенное чудо-юдо с блуждающим взором. Все его конечности тряслись, стучала челюсть. Похмелье у человека было, как русский бунт, – бессмысленным и беспощадным. Он уставился на незнакомцев, как на инопланетян, и его затрясло еще сильнее. Снова здравствуй, белая горячка!

– А ну, изыди! – взревел он и попер напролом, как бульдозер.

– Петруха, родной! – вскричал Паскевич, распахивая объятия. – Так вот ты какой, чертяка! – обниматься было тошно, но он это сделал. Алкоголик как-то смяк, стал икать.

– А ты кто?

– Так тебе же привет от Женьки, братишки твоего любимого троюродного! Забыл такого? А он тебя помнит, гостинцев прислал! Смотри, Петруха!

Иных гостинцев этому доброму человеку и не требовалось. Он с жадностью схватился за бутылку, сорвал крышку, присосался к горлышку. Вдруг дрогнула рука, господина Харецкого повело на сторону. Он не удержал бутылку, она выпала, разбилась. Он растерянно уставился на пустую руку: как же так, недоглядел за смыслом жизни! Взвыл, словно потерял самое дорогое, упал на колени в осколки. Не схвати Паскевич его за шиворот, он бы принялся лакать с пола.

– Тащи стакан, Петруха.

Дважды можно было не повторять. Харецкий умчался, вернулся с граненым «другом человека». Паскевич наливал ему из второй бутылки, стакан трясся, стучали зубы. Он даже не дождался, пока стакан наполнится, вылакал его. Срыгнул, уставился на Паскевича осмысленным взором.

– Ты кто? – икнул он.

– От Женьки.

– От какого Женьки? Хотя… – Алкоголик задумался, махнул рукой. – Ладно… Как он там?

– Скучает сильно. Поживем у тебя. – Паскевич не спрашивал – констатировал. Харецкий глупо улыбнулся, снова икнул. – Есть будешь?

– Буду, – кивнул алкаш и подставил стакан. Паскевич пожал плечами, набулькал. Харецкий выпил, блаженно заулыбался. – Прости, брат, подлечиться надо…

Паскевич усмехнулся. Это точно. Лечение несколько разнообразит течение болезни. Горилка в бутылке убывала стремительно. Глаза Харецкого заволокла пьяная мгла, он расслабился, подкосились ноги. Он снова густо храпел, когда Паскевич волок его в маленькую комнату, грубо швырнул на кушетку, которая взвыла ржавым металлом. Харецкий не проснулся, лишь заныл во сне, зачавкал. Теперь до обеда можно не беспокоиться, мешать не будет. Возникло желание вытереть руки о занавеску. Но он вовремя вспомнил, чем покрыты занавески в этом доме, сдержал рвотный позыв и вышел, хлопнув дверью.

– Валюша, выходи, ты не одна! – звучно позвал черноволосый, немного грузный мужчина в белой рубашке и домашних брюках.

В ванной комнате закрыли кран.

– Иду, родной, – прозвучал глухой женский голос. Отворилась дверь, женщина вышла в расстегнутом халате на белое тело. Улыбнулась, мужчина обнял ее – чистую, еще не высохшую, с мокрыми каштановыми волосами.

– Ужас какой, ты помыла голову, – манерно ужаснулся он. – Ты же целый час ее будешь сушить. А нам уже скоро выходить.

– Успеем, Мишенька, еще девяти нет, – проворковала женщина. – Тут ехать сорок минут, куда нам торопиться? Посидим еще немного дома, здесь хорошо. Ты все свои вещи собрал?

– Не знаю. – Он развел руками. – Всегда начинаю теряться, когда собираю вещи.

– Ладно, занимайся, я волосы подсушу.

Квартира на четвертом этаже была трехкомнатной, но небольшой. Дом считался элитным, хотя на самом деле дом как дом, лоджия четыре метра (на которую все равно охрана запрещает выходить), кухня девять, комнаты так себе, высота потолков всего два семьдесят. Мебель в квартире отнюдь не венская и не от Чиппендейла. Но кровать была большая, не отнять. На кровати лежал распахнутый чемодан, а рядом валялись вещи первой необходимости: полотенца, туалетные и бритвенные принадлежности, чистые рубашки, несколько пачек сигарет «Винстон». Мужчина глянул на часы, присел на кровать, открыл папку с документами. Муж и жена собирались в трехдневную командировку. Когда Валентина Петровна (оставившая в браке прежнюю фамилию Пономаренко) вернулась с высохшими волосами, муж сидел в той же позе, задумчиво перелистывал содержимое папки. Женщина промолчала, лишь укоризненно покачала головой. Она догадывалась, что он не станет ничего собирать, доверит это сложное дело женщине.

– Они все равно не пойдут на наши предложения, – заметила женщина, открывая шкаф. – Украина же у нас самая незалежная в мире страна, дружит с сильнейшими государствами. Какой мир, Мишенька? Это фантастика. Какая самостоятельность восточным областям? Никто ее не даст ни при каких условиях, какие бы резонные доводы мы ни приводили. На наших западных границах нависла мощная украинская армия. Это не те голодные необученные новобранцы, над которыми мы потешались в прошлом году. Это злые и мотивированные головорезы, обученные и натасканные «западными партнерами».

– Ерунда, родная, – отмахнулся депутат. – Слышала новый анекдот: Украинская армия не входит в пятерку сильнейших армий даже в самой Украине.

– Анекдоты – это хорошо, Мишенька. – Женщина вываливала из шкафа горы одежды, перебирала их. – Но девяносто тысяч штыков… Тысячи танков, орудий, САУ, реактивных установок… Это армада, Миша. Такая армия не может стоять у ворот месяцами. Ее нужно кормить, содержать. Это громадные деньги каждый день. Распустить по домам – да киевский режим скорее харакири сам себе сделает! Держать ее дальше в таком состоянии – армия начнет разлагаться. Она должна воевать, Миша. И она это сделает. Ты представляешь, сколько горя и смертей еще будет? И ты предлагаешь завершить все миром? Да кто тебя будет слушать?

– Во всяком случае, я должен попробовать, – проворчал мужчина. – Пусть услышат люди, пусть услышат наконец эти глухонемые деятели из Евросоюза! У меня есть знакомства, есть рычаги, я знаю, куда надавить. А потерпим поражение – хоть изобличим эту хунту. У меня есть несколько неоспоримых доказательств артобстрела населенных пунктов, где не было никаких ополченцев, расстрела мирных жителей айдаровцами, показания изнасилованных женщин…

– Не знаю, Мишенька, – вздохнула женщина. – Не знаю… Я всегда буду тебе помогать, всегда буду на твоей стороне, и это большая победа, что нас приглашают в Минск наравне со всеми. Но тебе не кажется, что это пыль в глаза? Наступление уже готовится, ищется повод обвинить ополчение в провокации, все уже предрешено. Переговоры в Минске – отвлекающий маневр. «Нормандская четверка» – это чушь, за спиной европейцев все равно маячат Штаты. Опять будут долдонить свою затянувшуюся песню: мы будем вести переговоры, но только после того, как будут выведены российские войска. И не докажешь им, родной, что для того, чтобы вывести с Украины российские войска, их нужно для начала туда ввести. А украинская делегация снова будет паясничать, задирать нос, а в кулуарах кричать: «Москаляку на гиляку!»

Депутат Рогач улыбнулся, отложил папку.

– А ты знаешь, для чего Господь создал украинцев?

– Не знаю, – помотала головой женщина.

– Чтобы русские учили историю. – Михаил Андреевич засмеялся. Потом сделался серьезным. – Есть один пункт, по которому мы будем настаивать, как ни по какому другому. Осенние выборы в парламент. Они пройдут в любом случае, но нужно, чтобы на них наконец обратили внимание наши… хм, западные партнеры. Пусть пришлют наблюдателей, увидят, как голосует народ, чем отличаются наши выборы от подобных клоунад на Украине, когда в урны бросают не бюллетени, а кандидатов…

– Ладно, Мишенька, поживем – увидим. Давай хоть расслабимся перед дорогой.

Они стояли обнявшись, полуодетые, непричесанные. Потом спохватились, глянув на часы, кинулись утрамбовывать в чемодан вещи, одежду.

– Милая, зачем ты все это тащишь? – сокрушался мужчина. – Полотенца, мыло, халаты… В Минске хорошие гостиницы, уверяю тебя, там все это есть. У нас будет номер люкс, мы же с тобой не проходимцы какие-нибудь.

– Нет, Миша, извини, я так не могу. Ничего, мы же с тобой дотащим? Вот еще сумочка небольшая, ее тоже нужно взять. Тут самые необходимые мои вещи…

– Самые необходимые? – схватился за голову Рогач. – Дорогая, мы же не на пожизненное в тюрьму едем, а в Минск на три дня! Впрочем, ладно, – смилостивился депутат. – Бери что хочешь. Старшина дотащит, ему все равно силу девать некуда.

Валентина насторожилась. В соседней квартире плакал ребенок. Было слышно, как мама (или какая другая женщина) успокаивает его. Стены в «элитном» доме были не очень толстыми, и часто приходилось не только выслушивать, чем живут соседи, но и сопереживать им. Депутат тоже насторожился. Очень часто он стал замечать, что его жена как-то неравнодушно ведет себя в присутствии маленьких детей. Глаза наполняются слезами, отворачивается, бывает, что и носом хлюпает. Он все понимал, не маленький. Вот и сейчас – сделала жалобное личико, словно ее чем-то обидели, трагически вздохнула, стала одеваться. Он отложил насущные дела, поднялся, заключил ее в объятия.

– Милая, ты опять?

– Мишенька, мы же еще молодые, здоровые, нам сам бог велел… Скажи честно, когда мы заведем ребенка?

– Честно? – Мужчина задумался. Потом неуверенно улыбнулся. – Вот вернемся из Минска…

– И сделаем ребенка? – Она доверчиво потянулась к нему. И тут же расстроилась. – Или только обсудим эту тему?

– Обсудить – это уже полдела. – Он натянуто рассмеялся. – Не волнуйся, родная, через год у нас будет ребенок.

– Обещаешь?

– Обещаю. А если начнется война, то лично возьму старую отцовскую берданку и пойду его защищать.

В дверь постучали. Михаил Александрович пошел открывать.

– В глазок посмотри, – крикнула в спину Валентина.

– Посмотрел, – проворчал он.

– И что там?

– Масонский глаз в треугольнике, – усмехнулся он.

В прихожую пружинящей походкой вошел широкоплечий старшина Оболдин в отглаженном камуфляже.

– Доброе утро, Михаил Александрович, пора. Машина у подъезда. Все готово?

– Можешь забирать, Кирилл… – Депутат подтащил к прихожей набитую сумку и пухлый чемодан на колесиках.

– Ничего себе. – Старшина задумчиво почесал вихрастый затылок. – А вы точно в Минск, Михаил Александрович? Или еще куда на пару месяцев? Острова там какие-нибудь…

– Не рассуждай, – улыбнулся депутат. – Тащи багаж в машину. Тебе это что – пушинка. Ты же у нас культурист.

– Точно, – хохотнул весельчак старшина. – Культурный турист.

Старшина поволок вещи вниз, а Михаил Александрович обнял подошедшую жену. Затем отстранился, осмотрел ее критическим глазом.

– Готова? Все в порядке, Валюша? Выглядишь супер. Первые леди глав ведущих государств нервно курят.

– Готова, Миша, – улыбнулась женщина. – Только сердце что-то немного пошаливает. Не понимаю, отчего. Волнуюсь, наверное. Может, и вправду на этот раз мы чего-нибудь добьемся?

– А если не получится, то все равно дадим им перцу, – уверил муж и депутат.

«Клиенты сели в белый микроавтобус «Форд» и следуют в аэропорт, – поступил сигнал. – Автомобиль не бронированный, обычный служебный. В автобусе шофер и сопровождающий. Во главе колонны милицейская «Лада» синего цвета. В ней трое. Колонна следует на высокой скорости без остановок». Паскевич поморщился – про милицейскую «Ладу» уговора не было. Ладно, бог с ней. Не танк. Он переключил волну и передал информацию Хардингу. Наемник молча проглотил сообщение о милицейском сопровождении. Подобные сюрпризы учитывались, к ним были готовы. Наемники рассредоточились по позициям. Вадим Паскевич с раннего утра обошел окрестности, наметив пути отхода – в каком-то рубище (в квартире Харецкого его хватало), делая вид, что ищет бутылки и металл. Вернулся в квартиру и примостился рядом с Хардингом, засевшим у окна. Фуллертон находился через две квартиры на этой же стороне. Янг обустроился на улице – метрах в семидесяти напротив, в самом средоточии мусорной свалки. Маскировка, судя по всему, была отменная – десять минут назад пара бродяг прошла в метре от него и ничего не заметила.

Поступил новый сигнал: «Через три минуты клиенты будут у вас». Без досадных недоразумений, конечно, не обошлось. Забыли про Харецкого, спящего в соседней комнате. Заскрипели половицы, хриплый стон продрал пространство. Харецкий взвизгнул от боли – промахнулся мимо дверного проема. Пробуждение состоялось. Похмелье было то еще. Распахнулась дверь, и он вырос на пороге – страшный, как ночной кошмар, с перекошенной физиономией, глаза блуждали.

– Мужики, водки налейте, будьте людьми… – исторг он с хрипом заматерелого шансонье. Покосился Хардинг – куда уж там, занятой человек. Паскевич с досадой скрипнул зубами. Водки в доме больше не было. Он нащупал нож с выкидным лезвием в боковом кармане.

– Мужики, ну, пожалуйста, у вас же есть… – канючил алкаш.

Паскевич подошел, изобразив радушную улыбку. Без усилий вонзил в живот – знал, что лезвие идеально острое, само отыщет дорогу. Отпрянул, вытащив нож из тела, чтобы не обрызгало кровью, пошел обратно в свой угол, вытер лезвие о штору. Глаза у Харецкого сбились в кучку, едва не вывалились из орбит. Он хлопал ртом, тупо смотрел, как рваная тельняшка пропитывается кровью. Покачнулся, схватился за стену.

– Мужики, а как же выпить? – Он с усилием шевелил языком, сполз на пол, скрючился. Под живот уже натекла целая лужа. Он вздрагивал, булькал горлом. Умирал Харецкий долго, со всеми страданиями, пытался куда-то ползти, потом перевернулся на живот, дышал, превозмогая боль. Комментария со стороны Хардинга не последовало. Работать надо, а не на мелочи отвлекаться. Сработал сотовый телефон – готовность минута, колонна идет на скорости 60 километров в час.

– Минута, – поставил в известность Паскевич. Хардинг кивнул, что-то бросил в рацию.

Вымер в этот час квартал. Ни людей, ни собак. Только нарастал автомобильный гул. Две машины вписались в поворот, не сбавляя скорости, понеслись по дороге. Расстояние сокращалось – сто пятьдесят метров, сто… Первой катила светло-синяя «Лада» с милицейской символикой, через двадцать метров – обычный белый микроавтобус. Хардинг поправил микрофон, припал к прицелу, затаив дыхание, высчитывал упреждение. Немного неудобно целиться под углом, но пространства для смещения вокруг тела хватало…

Работу сделали, как всегда, безупречно. До «Лады» оставалось метров двадцать, когда пуля, способная пробить броню толщиной до сантиметра, продырявила лобовое стекло и вошла водителю в голову. Он дернулся, как кукла, бросил голову на руль. Машина потеряла управление, резко ушла влево, перевалилась через разбитый бордюр и под углом врезалась в здание. Теперь она была вне зоны досягаемости Хардинга с Фуллертоном. На этот случаяй имелся Джерри Янг на мусорной свалке, у которого все происходящее было как на ладони. Водитель микроавтобуса от неожиданности врезал по тормозам, это была ошибка. Но даже если бы он погрузил педаль в пол, это бы его не спасло. Он попытался исправить свою ошибку. Вышел из заноса, надавил педаль акселератора. Выстрелил Фуллертон. Водитель перевалился через коробку передач с простреленным виском. Машину затрясло. Второй выстрел пробил колесо, она завиляла восьмеркой, повалилась на бок и какое-то время ехала на боку. Из милицейской машины, протаранившей здание, выбирались двое служителей порядка с перекошенными лицами. У сержанта, сидевшего на переднем сиденье, был разбит лоб. Оба пребывали в прострации, но пытались передернуть затворы укороченных автоматов. Джерри Янг в эту минуту, видимо, наслаждался. Он расстреливал их, как мишени в тире. Первый милиционер получил в промежность, свалился на колени, открыв рот – туда и влетела вторая пуля, разнеся в щепки заднюю стенку черепа. Второй ударил врассыпную из автомата, бросился за капот. Пуля попала в ногу. Он изогнулся от боли, не успев толком спрятаться, и подставил для выстрела макушку, чем Джерри не преминул воспользоваться…

В перевернувшемся минивэне отъехала боковая дверца. Выбрался рослый широкоплечий старшина с безумно блестящими глазами. Он выдернул пистолет из кобуры на поясе. Что-то прокричал, помог вылезти мужчине в строгом деловом костюме. От респектабельности осталось мало – движения мужчины были вялыми, с виска стекала кровь. Он что-то бормотал, морщился. Снайперы молчали. Вертелся старшина, сжимая пистолет обеими руками. Он не мог понять, откуда стреляют, взгляд перепрыгивал с места на место. Мужчина в костюме помогал выбраться женщине в сером деловом жакете и длинной юбке. Ее глаза были охвачены страхом. Она тоже что-то бормотала, хватала мужчину за рукав, плакала. А тот не понимал, что делает, он не должен был вытаскивать женщину! Пусть маленький, но шанс. Вдруг прибудет помощь, вдруг появятся какие-нибудь люди, машины… Но она сама не хотела там оставаться. Спрыгнула на землю, вцепилась в своего мужчину, словно собралась его закрыть, защитить от пуль. Истошно закричал старшина: «Бегите, Михаил Александрович!» Вразнобой застучали выстрелы. Старшина споткнулся, выронил пистолет, повалился неловко, как-то спиралью. Мужчина в костюме схватился за живот, закричал от жуткой боли. Вторая пуля прошила грудь, третья пробила лоб, бесповоротно швырнув его на землю. Лебедицей завыла овдовевшая женщина, упала перед ним на колени, прижалась щекой к окровавленному лицу. Потом резко вскинула голову, обвела пространство невидящими глазами, из которых катились слезы. Долго вдовой она не протянула. Наемники предпочитали стрелять в голову, если была такая возможность. Одновременно две пули поразили череп. Она упала плашмя на своего мужа, закрыла-таки его собой…

Контрольные выстрелы не требовались. Главная цель мертва – с пулей в голове, как правило, долго не протянешь. Янг, вырядившийся в лохмотья поверх своей одежды, уже бежал к дороге, согнувшись в три погибели. Верхнюю часть лица закрывала тряпичная маска. Остальные выбежали из барака – тоже в масках, за спинами сумки с личными вещами, торопливо засовывали сложенные винтовки в чехлы. Дело сделано, мавр может удалиться…