Глава седьмая. Комиссия

В подключичную вену ставят катетер, чтобы можно было ввести пациенту нужное лекарство в любой момент, не тратя времени на поиски места для укола. Во многих реанимационных отделениях подключичные катетеры ставят всем пациентам без исключения – мало ли что может случиться.

Женщине, лежавшей в отделении патологии беременности с диагнозом угрозы преждевременных родов, не повезло. Впервые попробовала заморский фрукт с ведьминским названием помело, которым ее угостила соседка по палате – и такая аллергия! До отека гортани, слава богу, дело не дошло, но лицо пациентки сильно отекло, и вдобавок она с ног до головы покрылась сыпью, которая нестерпимо зудела. Гавреченков легко убедил главного врача в том, что такую тяжелую пациентку следует перевести в реанимацию хотя бы на сутки, а то и до тех пор, пока не станет ясно, что ее состояние стабилизировалось.

Любой заведующий отделением должен уметь подстраховываться – в том числе и сплавляя «острых» пациентов в реанимацию. Иначе долго в руководящем кресле не усидишь.

Вознесенский, приглашенный в отделение патологии, осмотрел «аллергичку» в палате, а затем, уже более подробно, – у себя в блоке реанимации.

– Поставим подключичку, – распорядился он по окончании осмотра. – Так спокойнее.

Данилов, принимавший «перевод», согласно кивнул. Нередко аллергия появляется как первое звено в цепи аналогичных реакций. Врачу спокойнее, если есть гарантированный доступ в вену. Да и пациентке удобнее, когда капельницы входят в подключичный катетер – рука не немеет.

Данилов вымыл руки, надел перчатки, попросил пациентку повернуть голову влево и не шевелиться и начал ставить катетер.

Сначала он взял шприц с тонкой иглой и обезболил место пункции лидокаином. Выждал пять минут – не выдаст ли пациентка очередную аллергическую реакцию, – после чего взял поданный постовой медсестрой пустой десятимиллилитровый шприц со специальной «пункционной» иглой.

Игла не успела еще проткнуть кожу, как пациентка попыталась взглянуть на Данилова.

– Не шевелитесь! – всполошилась медсестра, стоявшая по другую сторону кровати.

– Люба, придержи ее! – скомандовал Данилов, отдергивая руку со шприцем.

– Извините, доктор, – вздохнула женщина, расслабляясь.

– Будете пунктировать с моей стороны? – спросила медсестра.

– Почему? – Данилов подумал, что ослышался.

– Илья Иосифович всегда так поступает. Раз что-то помешало – лучше переделать на другом месте…

Чужие суеверия иногда раздражали Данилова. Своих собственных он немного стеснялся, но избавляться от них не спешил.

– А если пациент дернется в процессе интубирования, Илья Иосифович переставляет трубку в прямую кишку? – спросил Данилов таким тоном, что медсестра не засмеялась, но и не возразила. – Продолжим! Будете лежать смирно?

– Да, да! – заверила пациентка.

Доктор отклонил шприц с иглой так, чтобы игла входила в тело не перпендикулярно, а под углом, и направил ее под ключицей к грудине. Где-то здесь должна была проходить нужная ему вена. Данилов мог бы выполнить эту манипуляцию с закрытыми глазами – настолько хорошо он ее знал.

Доктор медленно продвигал шприц, слегка потягивая его за поршень, чтобы поддерживать разрежение. Именно разрежение помогает обнаружить вену: сигналом прохождения стенки сосуда служит поступление в шприц венозной крови. Обычно вена лежит неглубоко под кожей – сантиметр, два, три. Через иглу в вену вводится проводник, похожий на толстую леску, затем иглу извлекают и надевают на проводник катетер. Катетер продвигают вперед, слегка покручивая, затем удаляют проводник, а сам катетер затыкают пробкой и фиксируют на коже лейкопластырем. «Магистраль» готова, можно пользоваться.

Данилов еще не довел иглу до вены, когда пациентка вдруг вздрогнула и рывком села в постели. Сделала она это с такой силой и такой скоростью, что ни Данилов, ни медсестра не успели ничего предпринять. Шприц остался в руке у Данилова, а игла – в теле непослушной пациентки.

Игла вместо вены попала в артерию и сейчас, словно пульверизатор, брызгала ярко-алой артериальной кровью. Женщина поворачивалась, орошая кровью стены, Данилова и Любу, кровать, пол… Алое было везде.

В первую секунду Данилов опешил, но очень быстро пришел в себя. Он резко выдернул иглу и попытался силой уложить пациентку на кровать – ранение артерии требовало срочных мер. Пациентка обеими руками оттолкнула его, соскочила с кровати, поскользнулась на собственной крови и навзничь растянулась на полу, замерев на несколько секунд – Данилов и Люба успели схватить ее под руки. Прибежавшая на шум старшая сестра взяла пациентку за ноги и помогла вернуть ее на кровать.

В этот момент дверь реанимационного блока открылась, впуская главную акушерку в сопровождении трех незнакомых Данилову женщин. Было нетрудно догадаться, что это и есть обещанная комиссия.

– Что тут происходит? – удивилась главная акушерка.

Даже в родильном доме, где, казалось бы, ко всему привыкаешь, такое можно увидеть нечасто: трое сотрудников, в разной степени перепачканные кровью, удерживают на кровати брыкающуюся женщину, тоже всю в крови. И все декорации забрызганы алым. Через иглу вытекло не так уж и много, но «эффект поражения» был впечатляющий.

– Работаем, Юлия Константиновна, – недружелюбно ответил Данилов. – Чем бы другим занимались – такого переполоха бы не устроили. Люба, фиксируй ее поскорее!

Он навалился на пытающуюся освободиться женщину с таким расчетом, чтобы не надавить ей на довольно большой уже, семимесячный, живот.

Люба сноровисто привязала руки пациентки к бортам кровати широким бинтом.

– Давайте не будем мешать, – сказала одна из незнакомых Данилову женщин, и гости ушли, неслышно закрыв за собой дверь.

Старшая сестра, убедившись, что пациентка успокоилась, заспешила к выходу.

– Халат смените, Анна Сергеевна! – крикнул ей Данилов: старшая медсестра испачкалась меньше остальных, но с полдюжины пятен на ней было.

– Потом, потом! – отмахнулась Анна Сергеевна, явно торопясь догнать ушедших.

Данилов скептически посмотрел на лежащую на кровати пациентку. Та, судя по ее взгляду, находилась в полном сознании.

– Вы помните, как вас зовут и где вы находитесь?

– Оксаной меня зовут, – вздохнула та. – А нахожусь я в роддоме. У меня под утро аллергия случилась, потому меня сюда и перевели…

– Прекрасно, память в порядке! – одобрил Данилов. – А чего ради, Оксана, вы такой переполох устроили?

– Испугалась чего-то сдуру, честно скажу – сама не знаю, что на меня нашло. Все такое чужое вокруг, вдруг страшно мне стало…

– Беременная, а ведете себя как каскадер, – упрекнула Люба. – Если мы вас развяжем – не будете больше хулиганить?

– Не буду, – пообещала Оксана.

– Ну смотрите, верю в последний раз.

Люба достала из кармана халата ножницы и освободила пациентку от пут, а Данилов внимательно осмотрел рану.

Из пункционного прокола на коже сочилась кровь, припухлости в месте пункции не было. Боли не было – пациентка никак не реагировала, когда доктор прощупал кожу возле раны. Впрочем, возможно, это действовал лидокаин.

– Люба, тампоны и перекись, пожалуйста!

Очистив кожу от потеков крови, Данилов взял один сухой стерильный тампон, крепко прижал его пальцами к месту пункции и попросил Любу:

– Срочно четыре кубика этамзилата в вену.

Этамзилат – надежное кровоостанавливающее средство, которое при внутривенном введении начинает действовать уже через пять минут – то что надо.

Ранение подключичной артерии при пункции считается тяжелым осложнением, но далеко не в каждом случае нужно вмешиваться сосудистым хирургам. Как правило, чтобы остановить кровотечение из поврежденной стенки артерии, достаточно консервативных мер.

Пока Люба набирала в шприц физиологический раствор и этамзилат, Данилов огляделся по сторонам – ему стало интересно, чем заняты остальные пациентки реанимации. Все было нормально – одна спала, а другая с любопытством наблюдала за происходящим. Встретив вопросительный взгляд доктора, она смутилась и отвернулась к стене.

– Владимир Александрович, вы что – так и будете стоять и держать артерию? Давайте давящую повязку наложим, – предложила Люба, протирая место укола тампоном, смоченным спиртом.

– Не надо, – отказался Данилов. – С повязкой дольше провозимся, да и держать-то всего пять минут.

– Ну, как знаете.

Люба медленно-медленно ввела раствор в вену, затем согнула руку пациентки, оставив в месте сгиба тампон и строго сказала:

– Десять минут руку не разгибать. И не забывайте, что вы обещали хорошо себя вести. А то доктор вам усыпляющий укол назначит…

– Люба!!!

– Да шучу я, Владимир Александрович! Уж и пошутить нельзя!

Когда Данилов перестал прижимать артерию, Люба наложила на место пункции сложенный в несколько слоев бинт и зафиксировала его лейкопластырем.

Чрез четверть часа Данилов окончательно удостоверился в том, что кровотечение прекратилось.

– Ну что, Оксана, будем ставить катетер с другой стороны? – спросил он у женщины.

– Если нужно…

– Фокусов больше не будет? Или связать вас для надежности?

Насчет «связать» Данилов конечно же пошутил, но пациентка приняла его слова за чистую монету.

– Нет, доктор, я не шелохнусь! – пообещала она и в этот раз сдержала обещание.

Как только катетер был благополучно установлен, Оксана повертела головой и радостно сообщила:

– Не болит и не колется!

– Так вы боялись, что будет болеть и колоться? – спросил Данилов.

– Конечно, – подтвердила Оксана. – Я же видела, какая огромная была иголка.

«Под наркозом «подключичку» ставить, конечно, глупо, – подумал Данилов. – Но вот глаза завязывать не мешает».

В блоке реанимации появился заведующий.

– Что тут у вас стряслось? – негромко поинтересовался он, подойдя к Данилову. – Кровищи-то…

– Необъяснимые страхи при постановке катетера, – ответил Данилов. – А это сейчас ликвидируем. Я просто не хотел наводить порядок до того, как поставлю катетер с другой стороны. Вдруг еще напачкали бы.

– Назначь ей часов через пять никотиновую кислоту для активации фибринолиза и гепарин по пятьдесят единиц на килограмм в сутки, для профилактики тромбоза, – велел заведующий.

– Непременно, – пообещал Данилов. – Я и сам собирался.

Если сразу же после перфорации артерии следует вводить препараты, увеличивающие свертываемость крови для остановки кровотечения, то немного позже настает черед лекарств, снижающих эту самую свертываемость – чтобы в месте повреждения не образовался тромб.

– Как давление? – спросил Возенсенский.

– Сто тридцать на восемьдесят, – доложил Данилов.

Он обернулся к Любе, сидевшей на посту и сказал:

– Можете наводить порядок. Я буду в ординаторской.

– Да, – кивнул Илья Иосифович, – пора бы и кофея выпить.

– Не кофея, а кофию, – в шутку поправил его Данилов.

– Ну да, – не стал спорить шеф. – Именно – кофию. Заодно расскажу о комиссии.

– Замучили?

– Меня – нет, – улыбнулся заведующий. – Поняли, что с тобой, кровавым маньяком, убийцей и насильником, шутки плохи, и умотали прямиком в обсервацию, где выложились по полной программе. Сейчас выделываются в гинекологии. Пытают Борю, выясняя, когда он в последний раз заходил в свой процедурный кабинет…

– И сильно зверствуют? – Данилов открыл дверь ординаторской.

– Не зверствуют, но все подмечают. Широко сеть раскинули. Помяни мое слово – это последний сигнал для хозяйки. Со дня на день ее уйдут. А комиссия – это так, вроде погрозить пальцем. Возраст у Ксении пенсионный, снять ее можно без проблем, но там, – заведующий указал глазами на потолок, – привыкли перестраховываться.

В ординаторской скучал доктор Клюквин, самый пожилой анестезиолог роддома. В сентябре ему стукнуло шестьдесят лет. Бурная жизнь, полная радостей и разочарований, превратила Клюквина в молчаливого, довольно невозмутимого и весьма въедливого субъекта. Коллеги любили Клюквина – он никогда не отказывался поменяться дежурствами, мог «прикрыть» чье-то отсутствие на рабочем месте, с готовностью давал правильные советы, причем только тогда, когда его об этом просили. Правда, ладили с Клюквиным только те, кто не вступал с ним в политические споры. Клюквин был убежденным коммунистом, причем самого радикального толка.

– Будете с нами кофе, Анатолий Николаевич? – предложил Вознесеский, проходя к чайнику. – Давайте вашу чашку…

Клюквин был единственным из анестезиологов, с которым Вознесенский всегда был на «вы». Ко всем остальным заведующий обращался то так, то эдак, по настроению.

– Спасибо, не хочется. – Клюквин покачал седой головой и тут же поправил съехавшие к кончику носа очки – большие, старые, с широкой роговой оправой, чиненые-перечиненые.

– Надумаете – присоединяйтесь.

Данилов, чтобы не терять времени, пил кофе и заполнял истории родов.

– Ты мне объяснительную по этому случаю написать не забудь, – предупредил Вознесенский.

– Зачем? – удивился Данилов. – Какой повод?

На случай, если твоя красавица или ее родственники напишут жалобу, – объяснил Вознесенский. – Обстоятельно опиши, что она была полностью адекватна, что обезболивание ты провел, как в законе учили, и что никак не мог предугадать подобную реакцию. А я напишу докладную хозяйке…

– И будут наши задницы надежно защищены, – пробурчал Клюквин, беря в руки сложенную вчетверо газету, лежавшую рядом с ним на подоконнике, и сотрясая ею. – Вот, прочтите, что пишут. В одной из пензенских больниц родственники больного с только что удаленными двумя третями желудка пришли к нему в отделение, чтобы отпраздновать перевод из реанимации. Накормили бедолагу пельменями, налили водочки, а теперь подали в суд на врачей, которые не предупредили их о том, что от такого застолья на третий день после операции можно отдать концы. Ого?

– Бред! – не поверил Вознесенский. – Это же повсюду на входе висит – что можно послеоперационным больным, а что нет. Да и врачи еще до операции предупреждают.

– Кого до операции предупреждали, тот благополучно помер, – саркастически скривился Клюквин. – А родственники утверждают, что они ничего не знали… Может, они и читать не умеют, ведь демократия и всеобщая грамотность несовместимы.

– Работаешь – как по минному полю ходишь! – Вознесенский обернулся к Данилову: – Ты напиши и в истории и в объяснительной, что предупреждал эту дуру о том, чтобы лежала неподвижно.

– Конечно, напишу, – улыбнулся Данилов, только сейчас заметив, что так и забыл переодеться. Кровь на халате успела высохнуть и стать бурой.

– Владимир Александрович, сам того не желая, спас нас от комиссии, – сообщил Клюквину заведующий. – Они как его во всей красе увидели, так замандражировали и ушли восвояси.

– Они же не под нас копать пришли, – пожал плечами Клюквин, – а под роддом в целом. Так какая им разница, где именно оценивать свежесть раствора хлорки для мытья сортиров? Никакой!

В корзине с чистыми бахилами, предназначенными для посетителей, оказалась пара грязных. Какой-то идиот на выходе перепутал корзины…

Охранник был уличен в выходе на перекур без смены обуви…

У одной из акушерок в отделении обсервации из-под колпака выбилась прядь волос…

В журнале контроля концентраций рабочих растворов дезинфицирующих и стерилизующих средств того же отделения обнаружили подчищенную запись. Администрация неоднократно объясняла, что в случае ошибки при записи следует перечеркнуть неправильно написанное и поставить рядом подпись, а не подчищать и не замазывать…

В отделении патологии беременных не смогли найти журнал учета проведения генеральных уборок…

В детском отделении неправильно велась книга учета получения и расходования дезинфицирующих средств…

В коммерческом отделении (комиссия, вопреки традициям и ожиданиям, сунулась и туда) чуть ли не в каждой палате вопреки строжайшим запретам хранили еду, в том числе и скоропортящиеся продукты. Родильницы ленились доходить до холодильников, стоящих возле поста…

Медсестра из ЦСО (централизованного стерилизационного отделения) запуталась в методике определения скрытой крови в инструментах…

Врач ультразвуковой диагностики растерялась и не смогла назвать средство, которым обрабатывалась кушетка для пациентов…

Комиссия прицепилась даже к покрасневшим рукам доктора Юртаевой, заподозрив наличие неведомой кожной инфекции. Юртаева, будучи женщиной весьма сдержанной, объяснила, что вчера (да и сегодня) ей слишком часто приходилось производить предоперационную обработку рук, вот кожа и отреагировала…

Акт, по объему лишь слегка уступавший «Войне и миру», писался около полутора часов. От предложенного обеда комиссия наотрез отказалась, что было очень плохим знаком для главного врача. Впрочем, после ухода проверяющих Ксения Дмитриевна не выглядела раздраженной или подавленной.

– Глядишь на вас, Ксения Дмитриевна, и душа радуется, – подольстилась к ней главная акушерка.

– А что бы и не радоваться, Юлечка? – ответила главный врач. – Ну пришли три дуры, ну нарыли кучу нарушений, да все это такие мелочи… Только зря воздух сотрясали да время тратили.

– А мне поначалу показалось, что вы все очень близко к сердцу принимаете…

– Господи! Ты как будто вчера родилась! – удивилась главный врач. – Надо же изобразить подавленность и огорчение… Проверяющие должны чувствовать, что им удалось взять тебя за жабры, тогда они быстро отвалят. Ты вон акт перечитай да подумай, что из него можно выжать. Разве что выговор, да и то под вопросом. Другое дело, если бы я метила на какое-нибудь повышение – тогда бы меня это расстроило. А так… Пошли лучше ко мне, перекусим тем, что я для комиссии припасла.

В кабинете Ксения Дмитриевна кивнула на почетную грамоту «За заслуги перед городским сообществом и в связи с 20-летием со дня открытия», висевшую на стене, и призналась:

– Когда-то я гордилась наградами и переживала по поводу каждого выговора. А теперь мне все как-то пополам. Старею, наверное.

Она почти не кривила душой.

Не успела Ксения Дмитриевна выставить на стол часть припасенных деликатесов, как в дверь постучали.

– Кто там такой вежливый? – громко поинтересовалась главный врач.

В кабинет заглянул Гавреченков.

– Ксения Дмитриевна, я к вам по поводу жалобы…

– Ты жалуешься или жалуются на тебя? – перебила Ксения Дмитриевна.

– Жалуются мне, – скромно потупил глаза Гавреченков.

– На кого?

– На приемное, Ксения Дмитриевна! Женщина поступает к нам по направлению женской консультации, госпитализация плановая, заранее согласованная со мной, а из приемного ее направляют в обсервацию…

– Значит – были на то причины, Алексей Емельянович! Просто так у нас в обсервацию не направляют.

– Какие причины, Ксения Дмитриевна? Я вас умоляю – все притянуто за уши! Гиперемия слизистых ротоглотки? Да если так взять…

– Алексей Емельянович! – снова перебила главный врач, переходя на «вы». – Если у вас есть претензии, то потрудитесь высказать их на утренней конференции. По таким поводам бегать к главному врачу незачем! У вас все?

– Нет, не все. Ведь существовала договоренность…

– А что вы так волнуетесь? – Ксения Дмитриевна подошла чуть ли не вплотную к Гавреченкову и внимательно посмотрела на него. – Уж не ваша ли любимая поговорка: «Баба с возу – кобыле легче»? Так и радуйтесь, что вам с ней не возиться. Или я ошибаюсь? Может, у вас там меркантильный интерес имеется?

– Да что вы, Ксения Дмитриевна! – затряс головой Гавреченков. – Никакого меркантильного интереса. Просто ведь…

– Тогда иди работать, – махнула рукой Ксения Дмитриевна. – Без повода ее Гвоздев держать не станет. Получишь послезавтра свою клиентку в лучшем виде. А теперь иди с богом, дай мне пообедать спокойно.