1
Три следующих дня Джозеф Кроуз провёл в напряжённом и утомительном беспокойстве. Всё это время он почти ничего не ел. Движения его замедлились, а взгляд стал рассеянным и туманным. Справится ли девчонка с переводом? Не заподозрит ли чего неладного? Кроузу пришлось четыре раза подряд в своём служебном кабинете перечитывать заявление некой миссис Уинсли о пропаже домашнего любимца – королевского питона Чарльза. Женщина настаивала на том, что Чарльза похитили с целью приготовления в пищу в одном из китайских ресторанов города. «Вы должны немедленно провести проверку всех этих богомерзких заведений, пока Чарльз ещё жив!» – взывала к решительным действиям полицию разгневанная миссис Уинсли. Инспектор в задумчивости отбросил заявление на стол. На бумажном листе горечь утраты хозяйки питона запечатлелась слёзно-чернильным пятнышком размером с однопенсовую монету.
– Ты второй раз за сегодняшний вечер зеваешь фигуру, – сказал ему отец вечером, на исходе третьего дня, отправляя в рот кусочек сладкой галеты, когда они с бокалами португальского хереса в руках с противоположных сторон внимательно рассматривали шахматную доску.
Ждать больше не было сил. На четвёртый день даже его стальные «полицейские» нервы не выдержали. Джозеф Кроуз, поутру придя на службу, направился не к себе, а прямиком к Ляо, этажом выше.
– Добрый день, Ляо, – он пытался казаться, как можно более приветливым и беззаботным, – как наше общее дело государственной важности? – попытался быть непринуждённым инспектор.
– Добрый день, сэр. – Кроуз про себя отметил, что девушка не выглядела подавленной или растерянной. – Кое-что мне удалось перевести, но не так много и не по порядку.
– Вот как? – офицер приблизился к ней на расстояние вытянутой руки.
– Да, я уже говорила, что текст очень сложный, он весь переплетён сложными философскими метафорами, начало вообще не понятное… Но с примерами проще. Я сосредоточилась на более простых и понятных фрагментах, хотя и там…
– Покажи! – Джозеф Кроуз уже не пытался сдерживаться.
Переводчица протянула ему четыре листка желтоватой, как её собственная кожа, бумаги, расписанной почти каллиграфическим почерком на английском языке. Инспектор выхватил листы, бросил орлиный взгляд на первый, но тут же спохватился, решив, что читать надлежит только в уединении.
– Ляо, благодарю тебя. Я немедленно ознакомлюсь с твоим переводом. Продолжай работу. И помни о том, как это важно для всей Британской Колониальной полиции Гонконга. Удачного дня.
Он уже взялся за медную ручку высокой массивной двери, собираясь выйти, но в этот момент произошло то, чего он больше всего опасался. Кроуз поначалу даже не хотел верить своим ушам. Ляо спросила:
– Сэр, это ведь рукопись Ся-Бо?
Полицейский окаменел, он так и остался стоять, держась за холодную дверную ручку, спиной к девушке.
– Я, наверное, не должна была спрашивать. Простите меня, сэр! Ся Бо пропал, все только об этом и говорят. Я подумала…
Он ничего не ответил и в состоянии лёгкого нокдауна тяжело шагнул за порог.
«Какой же я кретин! И это один из самых перспективных молодых офицеров полиции Гонконга! Эта ускоглазая сучка обо всём догадалась! Без паники. Ну, и что, что догадалась? Дальше что? Ся Бо исчез, ведётся расследование по факту его исчезновения. Полиция обязана изучить все вещественные свидетельства, способные пролить свет на причину загадочного исчезновения гражданина Ли Хун Вея. Что тут особенного? Всё по закону. К тому же, я успел предупредить её, чтобы не трепала языком. Она не посмеет! Спокойно, держи себя в руках. Но всё равно – кретин! Прав, как всегда прав был отец. Ладно, что случилось, то случилось, там видно будет».
Служебный кабинет Кроуз делил со своим коллегой Томпсоном, которого, к счастью, не было на месте, и теперь Джозефу предоставлялась возможность хотя бы наскоро ознакомиться с первыми результатами работы переводчицы, что он и не замедлил сделать. С нетерпеливым раздражением запихнув заявление миссис Уинсли в ящик стола, инспектор начал лихорадочно водить взглядом по ровным исписанным строчкам. Листы желтоватой бумаги, как по команде все разом задрожали в его руках.
«Если вы думаете, что вы вне Игры, то тем хуже для вас. Потому что тогда вас начинают обыгрывать не соперники, а сама Игра. С Игрой нужно играть. Игра капризна, как ребёнок, и мстительна, как женщина, которую отвергли. Перестаньте играть с ребёнком, и он потеряет к вам всякий интерес. Отвернитесь от женщины, если у вас есть на затылке глаза. Выиграть можно только у соперника, обыграть Игру нельзя. Но, только играя с Игрой, можно не проиграть Игре и начать выигрывать соперников. Как мы играем с Игрой? Как Игра играет с нами?
Кроуз вспомнил, какой удар он только что получил в затылок от Ляо.
Игра всегда готова с нами играть. Игра никогда не отказывается от игры. Но мы сами, по своей воле отворачиваемся от неё, пренебрегаем ею. Часто не выигрывают, только потому, что не играют! Для нас игра с Игрой заключается в нашей готовности принять случайность, неопределённость Игры. Только тот, кто не боится проиграть, но лучше умрёт, чем проиграет, только тот – настоящий Игрок. Бледный человек с небесными глазами всегда хотел удалить от себя случайность, свести все случайности к закономерностям. Так, казалось ему, было бы намного спокойнее. Однако, стратегии, обеспечивающие иллюзию нашего спокойствия далеко не всегда выигрышны. Как правило, это не так.
Игрок, играющий с Игрой, не пытается исключить случайность, оттолкнуть её от себя или отвернутся от неё. Напротив, он уважает случайность, он искренне увлечён случайностями и идёт сознательно туда, где они давно поджидают его. Вместо того, чтобы сводить случайности к закономерностям, Игрок пытается постичь, разглядеть их тонкую внутреннюю связь. И если мы начинаем играть с Игрой, Игра, со своей стороны, тут же охотно помогает нам увидеть эти тончайшие узоры, связывающие узелки случайностей между собой. Именно через это видение мы каждый раз ускользаем от поражения. Что толку мухе знать, как паук плетёт свою смертельную сеть, если она её не видит?
Игре нельзя научить, ибо Игра бесконечно разнообразна. К Игре можно только повернуться лицом, и тогда сама Игра начнёт учить вас играть, и если вы будете внимательны и любопытны, она раскроет перед вами возможности выигрыша. Но помните: выигрывать предстоит именно вам. В конце концов, вы поймёте, что то, что вы обретаете, играя с Игрой, имелось у вас в самом начале…».
Джозеф Кроуз опасливо взглянул на входную дверь, слава богу, Томпсона где-то до сих пор носило по служебным надобностям. Ся-Бо, к его досаде, опять темнил, пускаясь в какие-то абстрактные и малопонятные философские экзерсисы. Где? Где? Где обещанные золотые правила выигрыша?! Он нетерпеливо встряхнул листы и заставил себя успокоиться. Тем более, дальше, кажется, следовало что-то более определённое.
«Я понял это, когда совсем молодым человеком приехал в Шанхай. У меня никого не было в этом большом городе: ни друзей, ни родственников, ни знакомых. После трёх дней безуспешных скитаний в поисках работы я присел на ступеньки возле какой-то москательной лавки, чтобы немного передохнуть. Сил почти не оставалось. И тогда ко мне подошёл протестантский миссионер – я это понял по его одежде – и дружелюбно заговорил. Узнав, что мой приезд из провинции связан с желанием заработать, он предположил, что я голоден, и великодушно пригласил меня к себе, в миссионерский центр. Там он меня накормил и сказал, что если мне негде переночевать, я могу запросто остаться на ночлег у него. Ночевать мне было действительно негде. Предыдущие две ночи я провёл под открытым небом. И я с благодарностью принял предложение этого великодушного человека.
Мы проговорили весь вечер, он много расспрашивал обо мне и охотно рассказывал о своей жизни: о том, как стал миссионером в Канзасе, о том, как чуть не женился на девушке из низшей касты в Индии и о своём служении теперь в Китае. «Но, – пожаловался пастор, – дела здесь идут не слишком-то хорошо». Я поинтересовался, что он имеет в виду. «Видишь ли, – вздохнул этот благородный человек, – всю неделю с утра до вечера я хожу по улицам Шанхая, неся местным жителям Слово Божье, а потом приглашаю их придти в воскресенье сюда, в миссионерский центр попить чаю, побеседовать в непринуждённой обстановке, послушать проповедь». «И что, не приходят, – поинтересовался я?» «Приходят, – отозвался пастор, но понимаешь как. В один воскресный день может придти 10 человек, в другой – 40, в третий – 20, а потом вообще только 5. Это не община! Это чёрт знает что, прости Господи, – в сердцах воскликнул он. – И я совершенно не знаю, к чему мне готовиться в предстоящее воскресенье». Мой благодетель выглядел растерянным.
Я ещё тогда интуитивно догадался, что этот честный, добрый и ответственный человек не выигрывал просто потому, что не играл! Он слишком серьёзно относился к своей миссии и думал, что этой «серьёзностью» автоматически заразятся все его прихожане. Между тем, каждый китайский учитель ци-гуна скажет вам, что любые упражнения нужно выполнять сосредоточенно, но без излишнего старания, с едва уловимой небрежностью, играючи. Но никогда нельзя легкомысленно относиться к Игре, игнорировать или недооценивать её значения!
Набравшись наглости, я спокойно сказал ему: «Хотите, я помогу Вам создать небольшую, но крепкую, а главное всё время разрастающуюся общину?». Изумлению пастора не было предела, он посмотрел на меня, как на крокодила, взявшегося доказать Великую теорему Ферма. Безработный, нищий провинциал, приехавший в Шанхай три дня назад, не занимавшийся никогда миссионерской деятельностью, самоуверенно заявлял, что может помочь ему создать то, что он (он!) не мог создать три года! Но это был воспитанный и деликатный человек, и поэтому, скорее, из вежливости согласился на моё предложение о помощи.
Честно говоря, я тоже точно не знал, как именно мне удастся помочь ему. Но я почему-то был абсолютно уверен, что смогу это сделать. Наконец, мне пришла в голову одна разумная идея. Денег у меня было совсем немного, но я решил потратить почти всё, что у меня имелось на библиотеку. Купив абонемент в центральную библиотеку Шанхая, я погрузился в раздел статистики, точнее начал просматривать почти все подряд имеющиеся там статистические данные. И вот, что мне удалось выяснить.
77,3 % подписчиков «The Times» являлись постоянными членами тех, или иных клубов по интересам. 79,2 % любителей бокса регулярно могли встретить друг друга на футбольных стадионах Метрополии, а 78,8 % футбольных болельщиков и любителей бокса были завсегдатаями пивных пабов. 75,8 % женщин Лондона, открыто выступающих за равенство прав с мужчинами, участвовали в демонстрациях в поддержку Североамериканских Соединённых Штатов в период гражданской войны Севера и Юга. 73 % любителей виски хотя бы раз в неделю посещали кофейни. 78,4 % вегетарианцев занимались или занимаются индийской йогой. 76,2 % филателистов совмещают коллекционирование марок с коллекционированием чего-то ещё. (Конкретно, 53 % филателистов коллекционируют дополнительно старинные монеты и денежные знаки). 72,5 % представителей шанхайского общества любителей зелёного чая не относят себя ни к одной из религиозных конфессий. 74,4 % людей, перебравшихся за последние три года из деревенских провинций в города Китая, не состоят ни в каком организованном сообществе. Вот оно! (в этом месте была пометка Ляо: если переводить дословно – «Журавль в руке!»).
Похоже, я нашёл то, что искал. Оказалось, существуют смежные группы людей, пересекающиеся в одних и тех же местах по причинам взаимного притяжения, о которых они даже не подозревают! Нельзя, конечно, сказать, что причиной того, что некоторые британцы регулярно встречались в лондонских клубах, являлась их устойчивая приверженность к «The Times». Однако незримая связь между этими людьми, безусловно, существовала. Мой вывод показался мне настолько же фантастическим, насколько верным: члены некоторых устойчивых групп не имели ни малейшего представления о своём членстве в данных группах. Ещё я заметил, что процент таких пересечений во всех смежных группах колеблется в совсем небольшом диапазоне: всего 5–6%. Мне пришло на ум два возможных объяснения данного феномена. Либо определённая группа сохраняла свою устойчивость по внутренним причинам сплочённости, а не по основным видимым мотивам своей организации. Как это происходило, скорее всего, в случае любителей футбола, бокса и пива. Либо у отдельных людей существовали психологически смежные интересы и предпочтения, в соответствии с которыми они оказывались в смежных группах, как, например, вегетарианцы и те, кто занимались или занимаются йогой.
Исходя из первого предположения, общину следовало формировать из сложившихся групп, а не из отдельных случайных прохожих, как это делал пастор. Исходя из второго, следовало искать людей из смежной группы. Но противоречия никакого здесь не было. Более того, сочетание этих двух факторов обещало только усилить планируемый эффект. Это был бы вообще идеальный случай. Я в результате своих поисков не нашёл абсолютно смежной группы, например, людей выращивающих розы и симпатизирующих протестантизму. Но зато у меня были любители зелёного чая, головы которых были свободны для религиозных проповедей. И городские иммигранты – группа, таких же, как и я провинциалов, незримо сплочённая общими проблемами выживания в большом городе.
Я прибежал в миссионерский центр и спросил у пастора, какой чай он использует при проведении своих воскресных чаепитий? Он ответил: чёрный. Это случилось в четверг. Тогда я сказал, что к ближайшему воскресенью ему необходимо приготовить зелёного чая на несколько десятков персон. Взяв у ошалевшего миссионера немного денег на объявление в газету и оставив его в полном недоумении, я понёсся сначала в шанхайское «Общество любителей зелёного чая», потом на биржу труда и затем в редакцию дешёвой китайской газетёнки, в которой печаталась колонка для разнорабочих. Правда, тогда мало кто из приезжающих в Шанхай на заработки умел читать и писать. Но в этом был и свой плюс – они покупали общую газету на 15–20 человек, среди которых один был грамотным, и все вместе просматривали предложения работы.
Затея была рискованной, неизвестно являлись ли эти группы смежными между собой, и возможно ли было их слияние в единую группу на принципиально иной основе. Но я играл! И я надеялся на проповедческие способности пастора.
Представителей общества любителей зелёного чая я пригласил на выездное чаепитие, а иммигрантов на первое заседание их собственной иммигрантской организации. Когда я рассказал о своём авантюрном плане пастору, он долго и внимательно смотрел на меня, а потом расхохотался. «Хорошо, что ты членов местного гольф-клуба не пригласил!» – сказал он добродушно. Я понял, что пастор включился в Игру.
В ближайшее воскресенье миссию посетили 19 человек, из числа, ранее привлечённых пастором, помимо них пришли 29 любителей зелёного чая и 34 новоиспечённых горожан. Всего – 82 человека! За 1 год число общины увеличилось до 165 человек, 83 % которых в среднем присутствовали на каждой воскресной проповеди. Пастору пришлось искать другое помещение для миссионерского центра, а мне заниматься делами иммигрантской организации, которая разрасталась ещё быстрее, чем протестантская община».
Едва Кроуз успел дочитать этот «шанхайский» фрагмент до конца, в кабинет ввалился красный, запыхавшийся коллега Томпсон. Эдди Томпсон был грузен и лысоват.
– А, Джозеф, дружище, привет, – пробормотал он, сипло отдуваясь.
От него повеяло запахом давно не проявлявшегося служебного рвения вперемешку с ландышевым одеколоном.
– Бегаешь с утра пораньше? – спросил Кроуз, торопливо пряча листы в ящик стола.
– Ох, чтоб им пусто было, – скривился коллега Томпсон. – Ты что-нибудь слышал о дактилоскопии?
– Это, кажется, метод идентификации человека по папиллярным узорам?
– Вот-вот, оно самое. Гальтоновские штучки и до нас докатились! – толстяк вообще относился весьма скептически к идее существования какой бы то ни было неповторимой индивидуальности, ну и почему бы для папиллярной стоило делать какие-то исключения?
– А ты здесь причём? – недоумевал Кроуз.
– А кому, по-твоему, поручили копаться в этом дерьме? – в свою очередь, спросил красный, как рак, Томпсон. – Из меня, инспектора Британской Колониальной полиции, раскрывшего 18 убийств, не считая воровства и грабежей и без всяких там фокусов, делают архивную крысу! Помяни моё слово, у всех узкоглазых отпечатки будут похожими, как две капли воды. Хрен отличишь!
Коллега Томпсон плюхнулся за свой служебный стол, размашисто отираясь платком.
– Если так, то и беспокоиться тебе не о чем, – примирительно заключил Кроуз, подходя к окну и раскуривая сигару.
– Не о чем беспокоиться, – недовольно пробурчал Томпсон. – Плохо ты их знаешь, этих умников из Метрополии…
Он что-то недовольно выговаривал в адрес начальства, но Джозеф Кроуз его уже не слушал, целиком погрузившись в размышления о трудностях перевода Самоучителя, о которых ему рассказала Ляо. «А что, если она делает копию перевода и оставляет её себе? Маловероятно, но вдруг? Догадалась же она об авторстве Ся-Бо и не может не понимать, что его рукопись, возможно, имеет огромную ценность. А вдруг девчонка вообще умышленно не переводит для меня некоторые фрагменты, ссылаясь на многозначность текста? Кто их китайцев поймёт, что у них там на уме. Но как это проверить? Думай, думай, ты же инспектор полиции, должен же быть какой-то способ вывести её на чистую воду, если что…».
– … А я тогда сразу заметил, что растение недавно пересаживали. Земля в горшке по цвету и по фактуре сильно отличалась от той, что я обнаружил на его корнях. Значит – пересадили! – торжествовал коллега Томпсон, вспоминая, должно быть, какую-то стародавнюю историю о невероятной проницательности своего аналитического ума, привыкшего обходиться без всяких там дактилоскопических фокусов.
– Как ты сказал? – вздрогнул Кроуз. – Нестыковочка?
– Какая нестыковочка? – не понял сначала Томпсон. – А, ну да, конечно. Я же говорю, в горшке земля была чёрной и рассыпчатой, а на корнях такой, знаешь, липкой и глинистой, – он даже неприязненно сморщился и потёр своими толстыми пальцами друг о друга.
Коллега Томпсон, сам не ведая того, навёл Джозефа Кроуза на мысль, каким образом он мог бы проверить лояльность переводчицы, не вдаваясь в подробности древних письменных языков Китая и не прибегая к посторонней помощи. И вот, что он придумал.
Рукопись состояла из китайских и английских фрагментов. Чтобы подтвердить или опровергнуть свои подозрения, инспектору нужно было всего лишь сопоставить, как стыкуется смысл китайских фрагментов рукописи, которые переведёт Ляо с английскими вставками, находящимися внутри данных китайских фрагментов. «Как же я не додумался до этого раньше?» – недоумевал он. Кроуз даже едва слышно застонал, чем вызвал изумление на широком «тюленьем» лице Эдди Томпсона. Это же так просто. Прежде, чем идти к ней он должен был уже заранее купировать текст, сделав в принципе невозможным прочтение английских фрагментов, и тем самым исключая возможность какой-либо их искусственной подгонки. Но разве всё предусмотришь? Оставалось надеяться на то, что девчонка просто переводила, не обращая особо внимая на английские вставки. А если всё-таки нет?
