Поблагодарив Небеса за чудесное спасение, а прекрасных и опасных гурий-амазонок за щедрость, путешественники собрались было двинуться по вновь заданному ориентиру, но здесь случилась небольшая заминка, которая впоследствии стоила им больших переживаний.

К путешественникам подкрался воин из племени каннибалов и с жаром стал умолять не следовать совету амазонок.

– Они дали вам ложный след, вы никогда не доберетесь до цели, если пойдете тем путем.

Родин нахмурился: он сразу узнал этого юношу, которому совсем недавно подарил жизнь, вместо того чтобы пристрелить как бешеного пса. Врать спасенному парню вроде бы было незачем, и экспедиция снова оказались на распутье, без четкого ориентира и уверенности в правильности пути. А юный каннибал продолжал, размахивая своими длинными руками-жердями:

– Племена амазонок и болотных людей никогда не любили чужаков и ни за что на свете не откроют настоящего пути. Ложь и смерть – вот как мы спасались от враждебных воинов. Поэтому амазонки снова солгали, а болотные люди решили промолчать. Но я помню добро, гордый белый человек! – воскликнул паренек, обращаясь к младшему Родину. – Ты не убил меня, и я теперь самый счастливый человек. Я жив и добыл себе хорошую женщину. И я помогаю тебе, чтобы и ты остался жив и твоя женщина тоже. Знай же, что тот вход, который вы ищете, находится в корнях гигантской секвойи в тысяче шагов отсюда в сторону северных гор.

Гордо поклонившись, юноша удалился, полный собственного достоинства. Экспедиция же застыла в состоянии полного раздрая и сомнений.

Но деваться было некуда и, распределив поклажу, соратники отправились в путь. Недолгое время все хранили сосредоточенное молчание, однако вскоре между участниками экспедиции разгорелся жаркий спор. А начал его, как ни странно, немой проводник, которого понимал только отец Лоренцо. Но теперь падре не было, и с индейцем пришлось наладить общение при помощи знаков.

Пабло промычал множество «слов» и, приправив их жестами и мимикой, с надеждой смотрел на компанию – кто-то да поймет. Встревоженный вид проводника и его активные попытки донести свою мысль заставили экспедицию задуматься. Родин с трудом сдерживался, чтобы не выдать тайну индейца, но решил ему подыграть.

Первым подал версию Серхио. Испанский сорвиголова голосом, не терпящим возражений, заявил:

– Все ясно! Кому, как не мне, понять этого пройдоху. Уж я перевидал на своем веку этих двуличных нехристей. Наш краснокожий друг предостерегает нас от обмана и предательства щенка племени каннибалов. Каннибал нам солгал, слушаться нужно прекрасных дам и следовать к тому месту, в которое отправили нас амазонки.

На удивление всей честной компании и более всего самого Серхио, Большакова почти поддержала его версию, с той лишь разницей, что она считала верным тот путь, который амазонки сообщили во второй раз. В доказательство своей версии госпожа Большакова снабдила ее подробностями, достойными настоящего психоаналитика:

– Вы, друзья, плохо знаете женщин. И не спорьте, сделайте милость. Я убеждена в том, что лучше всего понять женщину может только женщина, и мне это удалось вполне. Я очень внимательно наблюдала за жестами, мимикой и выражением глаз амазонок и поняла, что поначалу их одолевали сомнения. Впрочем, любой здравомыслящий и болеющий за судьбу племени человек поостерегся бы выдавать важный секрет первым встречным, тем более мужчинам. Однако им удалось заглушить свои страхи и сомнения, и они совершенно правильно указали нам путь и открыли местоположение камня. А юнец из каннибальского лагеря затаил на Георгия зло, так как не смог простить ему втаптывания в грязь, и совершенно точно навязал нам ложный след.

Всеволод такое заявление пропустить мимо ушей никак не мог, а потому тут же выступил с полярным мнением:

– Лариса Анатольевна, вы уж извините, но знать женщин – особая наука, и преуспевают в ней все же мужчины. Не в укор будет сказано, но вы совершенно не понимаете женщин. Вернее, понимаете, но на свой, весьма ограниченный лад. По моему видению, амазонки сказали правду в первый раз, и вот почему. Они были нам благодарны и поддались порыву. Но, как это часто бывает с женщинами, поразмыслив, осознали свой промах и решили его исправить.

– А в чем, собственно, промах? Насколько я помню, множество трупов врагов амазонок могли бы подтвердить тот факт, что стреляют наши девушки весьма точно, – язвительно уточнила Лариса Анатольевна.

– Уважаемая коллега, – невозмутимо продолжил Всеволод, – промашка у них вышла самая что ни на есть бытовая и местечковая. Прекрасные воительницы осознали, что остались без служанок, так как, согласно обычаю, мужья забирают своих жен из племени. Принять такую потерю непросто: наши полубогини поняли, что теперь вся ответственность и тяжелый труд по добыванию пищи и выносу дерьма за собой ляжет на их божественные плечи. А этого они просто так проглотить никак не могли и решили отомстить нам напоследок, отправив в инфернальные дали. Но справедливости ради, мальчишке я бы тоже не особо доверял, у него ведь также могли быть скрытые мотивы. Стало быть, у нас остаются соблазнительные амазонки, и я верю в их первый душевный порыв.

– А я бы им поверила, – прошептала Анюта, – ведь они давеча сказали, что ненавидят это племя любви, так может, и хотят, чтобы мы на них напали?

– Но кто из них прав? – благоговейно прошептал Серхио.

Стороны перешли к прениям, но уже минуту спустя стоял невыносимый гвалт из яростно спорящих упрямцев. Родин-младший смотрел на эти распри, как немое кино, совершенно отключившись от происходящего и прокручивая в голове рабочие версии. «Камень, похожий на черепаху, гора напоминающая ноздри каймана, и корни старого дерева… Где же истина и правильный вход?» Рисковать и жертвовать собой ему было не привыкать, но если бы речь шла только о нем…

Взгляд Родина скользнул по искаженным криками лицам товарищей, по невозмутимой физиономии истукана-индейца и остановился на Ирине, которая все это время безропотно сидела в переносной люльке.

Смотреть на нее было невыносимо больно. Наверное, страшнее только бессильно наблюдать за мучениями умирающего ребенка. Для Георгия же Ирина стала воплощением всего самого святого, что может быть у честного и благородного мужчины: его дама сердца, ставшая для него роднее кровных родственников, ради которой он был готов на подвиг. «Нежная, смертельно бледная Ирочка с лихорадочным румянцем, она же только выглядит безгласной и безучастной мумией, – горько подумал Георгий, – она же все видит, осознает и понимает, но не может ничегошеньки выразить словами из-за треклятого амулета, который сдавил ей грудь и приковал древнейшим проклятием к креслу». По легендам, покинувшее свой алтарь Золотое сердце много лет путешествовало по миру: копило и переплавляло в себе сотни, тысячи историй любви – вместе с переживаниями, печалями, болями и страданиями. Именно поэтому, как только амулет оказался на влюбленном сердце прекрасной Ирины, он выдал оглушительный по мощи и разрушающий по сути заряд, из-за которого носительница амулета впала в состояние кататонического ступора. И ни традиционной медициной, ни бабкиными заговорами ее из этого состояния не вывести.

Собственное бессилие вот уже который день сжигало Георгия изнутри, рождая в его храброй и бесстрашной груди строгие и беспощадные ультиматумы самому себе, не оставляющие места сомнениям и нерешительности.

Не медля больше ни секунды, Георгий решил действовать доступным ему способом и не нашел ничего лучшего, как вызвать огонь на себя. На глазах у спорящих до хрипоты товарищей он подошел к Ирине, нежно поцеловал ее, быть может в последний раз, осторожно снял с прекрасной шеи злополучный медальон и надел его на себя. Только-только амулет коснулся его груди, как голова закружилась, сердце заныло, но все вдруг стало четким и понятным. Конечно, лгали все: в первом месте их ждали бы отравленные колья, во втором – удушливый болотный газ, а в третьем они бы просто утонули.

– Идем вперед! – прохрипел Георгий, потирая ноющее, бешено колотящееся сердце, которому вдруг стало тесно в грудной клетке, так тесно, что захотелось его выдавить через глотку, скормить кайманам и жить дальше без этой всепоглощающей боли. Золотой медальон весил не больше грецкого ореха, но тянул шею, как десятипудовая гиря. Родина мутило, мысли в голове превратились в тягучую смолу, ноги стали ватными и непослушными, и ему невыносимо захотелось пасть на землю и стонать от какого-то непонятного ощущения вселенской усталости. Всеволод переполошился и, схватив Георгия за плечо, прошептал:

– Братец, куда?

– Вперед, – ответил молодой доктор, не выпуская из руки холодные пальцы возлюбленной и с ужасом ощущая, как холодеет его собственная ладонь. «Только бы успеть, только бы не поддаться лютой магии Золотого сердца, только бы не потерять способность двигаться и говорить», – повторял про себя Родин, продираясь сквозь джунгли, как терзаемый голодом медведь-шатун в поисках мороженой рябины.

Он шел впереди экспедиции, с трудом перебирая отяжелевшими ногами, наяву раздвигая траву, а у себя в голове – отгоняя жуткие видения. Ему показалось, что лицо Всеволода стало мордой волка, что тонкая струйка слюны стекает из пасти на мохнатую грудь, что клыки обагрены кровью, а шерсть на холке встала дыбом? Конечно, показалось, Енька, ты что? Соберись же! Шагай!

Всеволод тем временем, взяв по мачете в каждую руку, лихо кромсал лианы. Лианы противно скрипели и шебуршали, и этот звук отдавался в затуманенной голове Родина горячечной пульсацией, но он терпел, как умел стойко терпеть любую боль, кроме душевной. «А зачем терпеть-то, Енька? – предательски шептало Золотое сердце. – Зачем страдать, если можно сложить лапки и слиться с природой, прилечь, закрыть глаза и стать склизким грибочком или, еще лучше, – мягоньким мхом, пустить корни в теплую влагу болота и пускать пузыри, и чтоб жирные жабы садились на твое безмятежное лицо и пели свои тоскливые песни…»

– Надеюсь, Енька, ты знаешь, что делаешь, – бормотал Всеволод. – Тут вон какие заросли, не пройдем мы тут, братик.

– Руби, – прохрипел тот в ответ. – Все рубите.

Странно, но никто не стал спорить с Родиным, несмотря на то, что доктор начал вести себя совсем уж подозрительно. Косо поглядывая на своего вожака, участники экспедиции раздвигали, рубили, рвали толстые лианы, утирая пот со лба и отмахиваясь от мошкары. Порой им казалось, будто кто-то нарочно связал, спутал эти зеленые липкие струны в один гигантский клубок, за которым нет ни света, ни жизни, ничего. Казалось, будто они так и будут рубить и рвать, пока не увязнут здесь навеки, как глупые мушки в развесистой липкой паутине…

Внезапно мачете Всеволода напоролось на что-то твердое. Отряд на секунду замер и с усиленным рвением ринулся крошить непослушную амазонскую зелень. Чирк! Чирк! Чирк! Родин-старший сунул за пояс облепленный зеленой кашей нож и раздвинул ошметки лиан, за которыми показалась мокрая скала. Всеволод начал шарить своими руками-лопатами вправо-влево – сплошной камень. Огромный, холодный, черный камень до самого неба.

Скалы.

– Черт меня раздери, откуда здесь эта гора?! – ругнулся Серхио. – Как будто растет из самого центра земли прямо вместе с деревьями.

Всеволод расчистил поверхность скалы насколько хватило рук и обнаружил внизу, у самой болотистой каши, узкий лаз, покрытый ряской. Внутри лаза плескалась мутная вода, такая же мутная, каким стало к этому моменту сознание Родина. Георгия манила эта ледяная бездна, но он знал, что еще пара секунд, и тело перестанет слушаться, а разум заживет своей жизнью, и за эти секунды необходимо было преодолеть последнее препятствие. Возможно, самое последнее в его жизни. Золотое сердце тащило его вниз, как булыжник на шее утопленника. Уже плохо понимая, что он делает, Родин бережно вытащил Ирину из люльки за спиной Всеволода и положил ее руки себе на плечи.

– Надо вниз, – скорее промычал, нежели произнес он.

– Какое вниз, Еня! Ты что, сдурел?.. Тут же…

– Меня тянет вниз – значит, туда и нужно плыть. Всем нам. Прыгайте за мной.

Георгий набрал в грудь побольше воздуха и ухнул под воду, крепко обняв возлюбленную.

Вода была темная, тухлая, и открытые глаза сразу заболели. Родин плыл, понимая, что воздуха надолго не хватит. А за спиной еще Ирина… «Может, все это зря. Зря я сюда полез и всех за собой сманил. Сгинем как пить дать. Видно, не такой уж я белый бог, чтобы вас спасать, а наоборот, с самого моего рождения предназначение мое – губить. Мое проклятье. Убил маму, убью брата, убью любимую и сам умру, и кончатся мои мытарства…» – в голове Георгия стали взрываться разноцветные ракеты, одна за другой, и он уже не понимал, где верх, где низ, куда плыть, зачем плыть, но все же совершил последний рывок, дрыгнул ногами, стиснув уже не помня чьи руки на своей шее, и вдруг краем глаза сквозь тухлую воду увидел блеклый свет.

– Мы ждали тебя, белый человек, и тебя, белая женщина. Ваш путь был долог и полон опасностей, но любовь победит смерть, не правда ли?

Седой сгорбленный индеец восседал на плоском камне, курил длинную узкую трубку и хитро щурился своими раскосыми глазами. Он выглядел так, словно сидел здесь сто лет, и все это время ждал именно их – группу странных людей с Большой земли.