Я не собиралась изучать рак груди – он сам меня выбрал. Вот как это произошло.

В науке я оказалась потому, что была прирожденной феминисткой. Сдавая выпускные экзамены, мальчики в моей школе могли выбирать между латынью, искусством и физикой, а девочки – между латынью, искусством и кулинарией. Хотя по латыни я получала высокие баллы, она мне не нравилась, и я жалела о потраченном времени, не видя особого смысла в ее изучении. По этой причине я затеяла среди девочек кампанию, чтобы нам предложили тот же выбор, что и мальчикам. За что боролась, на то и напоролась: мне пришлось учить физику. Сама того не сознавая, я встала на путь, ведущий в ученые.

В школе я иногда об этом жалела, но в университете буквально влюбилась в выбранный предмет – геохимию. Я оказалась единственной женщиной, изучавшей эту дисциплину в бакалавриате, отдавала всю себя этому делу и стала такой перфекционисткой, что у меня начались проблемы. Например, после выпускных экзаменов я сбежала, уверенная, что провалилась по всем предметам. Когда мой преподаватель нашел меня, выяснилось, что я получила высшие баллы.

Окончив университет, я вышла замуж за молодого врача, который впоследствии стал военным психиатром; у нас родился сын Марк. Позже наш брак распался, и после долгого и болезненного развода мне пришлось оставить сына бывшему мужу и его новой жене, психологу. Это стало причиной хронического стресса на следующие тридцать лет моей жизни. Через четыре года после развода я вышла замуж за Питера, который, как и я, был геологом. У нас двое детей: Эмма, которой сейчас двадцать шесть, и девятнадцатилетний Том. О них вы узнаете позже.

Мне посчастливилось работать в Британской геологической службе (БГС); я стала второй женщиной-ученым в ее истории. (До этого женщин принимали только на технические должности.) Сейчас я руковожу исследовательскими работами и помогаю другим женщинам делать карьеру там, где прежде была чисто мужская вотчина.

Геохимия исследует химический состав Земли. Цель моей работы – понять, из чего состоит поверхность нашей планеты, обращая особое внимание на концентрацию веществ, будь то естественные минеральные отложения или те, что появляются в результате человеческой деятельности – к примеру, на мусорных свалках или в местах заражения. Часто я работаю с биохимиками, ветеринарами, эпидемиологами и медицинскими географами, изучающими влияние химических веществ окружающей среды на здоровье людей, животных и растений. В начале своей карьеры, с 1975 по 1977 год, я служила в комитете Королевского общества по геохимии и здоровью. С тех пор моя группа ученых в БГС занимается широким спектром проблем человеческого здоровья, связанных с окружающей средой. Некоторые разработанные нами методы позволили создать легковоспроизводимые крупномасштабные карты распределения веществ на поверхности земли. Мы можем посмотреть на экран компьютера и увидеть распределение мышьяка и урана (потенциально токсичных элементов), цинка и железа (микроэлементов, необходимых для здоровья людей и животных), подобно тому как люди изучают физическую карту Земли, используя спутниковые системы. Появление таких снимков, предназначавшихся изначально только для геологов, вызвало большой интерес у ветеринаров; последние с их помощью диагностируют заболевания животных, связанные с окружающей средой и питанием. Работая со снимками, я впервые начала понимать удивительные связи, существующие между геохимией и биохимией. Во время болезни я узнала, что именно ветеринарная, а не медицинская литература дает фундаментальные ответы, основанные на биохимии. Позже я сформировала команду, ставшую лучшей в мире по работе с заболеваниями, зависящими от уровня микроэлементов в окружающей среде. Высокое содержание таких элементов, как мышьяк и фториды, может стать причиной различных заболеваний; низкий уровень селена, йода, цинка и кобальта ухудшает здоровье людей и животных. Это распространенные проблемы развивающихся стран.

Недавняя работа команды БГС, ставшая достоянием широкой общественности, касалась загрязнения мышьяком колодцев в Бангладеш. Уровни мышьяка в воде достигали таких значений, что у людей появлялись язвы, кожа чернела и утолщалась; у многих нашли рак.

В результате этой исследовательской работы я узнала, что, если не определить фундаментальную причину проблемы, вы ничем не сможете помочь. А пока вы не нашли причину (рака груди или другого заболевания) и не сумели ее эффективно нейтрализовать, болезнь нельзя назвать «вылеченной».

До 1987 года рак меня не интересовал, поскольку, как и большинство людей, я не думала, что он меня коснется. Я никогда не курила, не злоупотребляла солнечными ваннами, почти не пила алкоголь и ела то, что большинство специалистов называли здоровой пищей. Я использовала косметику без вредных веществ, не забывала о спорте (и сейчас не забываю!), и стресса в моей жизни было не больше, чем у других женщин.

В сентябре 1987 года, в пятницу вечером, моя жизнь изменилась навсегда.

Я была в Северной Канаде, где исследовала месторождения золота перед крупной научной конференцией в Торонто. Я работала над проектом, целью которого было понять, как золото, один из самых редких элементов на нашей планете, может благодаря определенным факторам сконцентрироваться до 10 тысяч раз в результате естественных геологических процессов и сформировать экономически выгодные залежи. Я была довольна, поскольку начинала видеть зачатки новых идей, позже ставших основой для публикаций в профессиональных научных изданиях, а также учебника, который я писала следующие несколько лет. Работать приходилось на жаре, в грязи, не говоря уже о шуме и пыли. Я не могла дождаться возвращения в гостиницу, где были горячая вода, мыло и свежие полотенца.

Оказавшись в номере, я приняла душ, вытерлась и вернулась в спальню в поисках лифчика. Проходя по комнате и еще не успев одеться, в свете вечернего солнца я вдруг увидела под кожей левой груди опухоль размером с большую горошину. Я коснулась ее, и меня охватили страх и паника, во рту пересохло, к горлу подкатила тошнота. В скором времени я буквально сроднилась с этим ощущением. Уже в первую секунду я точно знала, что это рак. Удивительно, какой твердой была опухоль – как сжатый резиновый мячик, окружавший один из протоков левой груди. Я злилась на себя, что не осматривала грудь раньше, но мне и в голову не приходило воспользоваться советами по обследованию. Мне было всего 42 года – слишком мало для рака. Семья и близкие, идущая в гору карьера, долгие, счастливые, продуктивные годы, которые я себе представляла впереди… В один краткий миг все разрушилось.

Когда первое потрясение утихло, я начала думать, что делать дальше. Мой муж работал на Ямайке, и у меня не было его номера (что вполне обычно для геологов), а дети жили с бабушкой. Я не хотела их расстраивать. Первым делом я позвонила своему старому и очень близкому другу. Джон Камак был моим доктором в детстве и до сих пор лечил мою мать. Несмотря на то что в Британии была полночь, он разговаривал со мной невероятно тепло. Он предложил провести тщательный осмотр и научил, как это делать. Джон знал меня достаточно хорошо и не стал дарить ложных надежд, поэтому мы пришли к заключению, что опухоль, которую я нашла, действительно раковая, но, к счастью, локализованная, и после возвращения в Британию ее можно будет удалить. После его совета и при поддержке канадской подруги я решила остаться на конференции, чтобы выполнить свои обязательства, но при этом пройти обследование в знаменитой больнице принцессы Маргарет в Торонто.

Следующую неделю мои роли периодически менялись: то я была профессиональным ученым, руководителем заседания или лектором перед аудиторией в восемьсот человек, то посетителем специализированной клиники, где проходила осмотры и делала биопсию, чтобы получить точный диагноз, то проводила время одна или с друзьями, чувствуя себя испуганной пятилетней девочкой и тревожась за собственное будущее. У большинства людей есть особенно привлекательные черты – длинные ноги, красивые глаза или роскошные волосы. В моем случае это грудь. У меня была маленькая талия и красивая грудь. До брака меня называли Пышкой, а в подростковом возрасте дразнили «пышными буферами». Мысль об утрате груди ужасала. Значит, теперь люди будут относиться ко мне с жалостью, а коллеги отпускать шуточки на мой счет?

Когда я вернулась в Лондон, врач уже записал меня на прием в онкологическое отделение ведущей лондонской больницы Чаринг-Кросс. Я никогда не забуду свой первый визит. Холл был заполнен напряженными женщинами и их спутниками; в воздухе витали страх и тревога, никто не разговаривал, и все мы старались не встречаться друг с другом глазами. Мои товарищи по несчастью выглядели ухоженными и напуганными; я сразу обратила внимание на то, что в холле сидели женщины разного возраста, с разной фигурой и разным размером груди. Я заметила двух чернокожих женщин, одну с Ближнего Востока, но при этом ни одной азиатки. Сейчас я понимаю, что уже тогда искала намеки на причину рака, пытаясь обнаружить у заболевших нечто общее. Конечно, будь это так просто, кто-то уже давно нашел бы объединяющие факторы; но подавить в себе инстинкты ученого я не могла. Эти испуганные лица и собственный страх говорили мне, насколько широко распространен рак груди и каким жестоким и всепоглощающим является урон, который он наносит женщинам, их семьям и друзьям.

В те месяцы и годы, что прошли после моего первого визита в клинику, я старалась как можно больше узнать об этом разрушительном заболевании. Находясь в глубоком личностном кризисе, люди нередко обращаются к основам, к тому, что они хорошо знают и чему доверяют. Для одних это может быть религия и вера. Для других – близкие друзья и любимые. Когда несчастье случилось со мной, я тоже обратилась к тому, чему доверяла больше всего, – к своему научному мышлению.

И это спасло мне жизнь.