Находясь в больнице, я постоянно спрашивала врачей и медсестер, что вызывает рак груди и есть ли какие-то способы снизить вероятность его возвращения? Мне рассказали об эстрогенах (о них чуть позже), и я спросила, нет ли специальной диеты, позволяющей уменьшить объем эстрогенов в пище или снизить собственный уровень этих гормонов? Врачи не смогли ответить на вопрос и предложили поговорить с диетологом.

Диетолог очень удивился, обещал изучить проблему, но больше ко мне не приходил и на телефонные звонки не отвечал. В общем и целом, мне советовали забыть о раке, оставить все в прошлом и мыслить позитивно. Врачи считали себя специалистами, ответственными за мое здоровье, и мне беспокоиться не стоило. Намерения у них были самые лучшие, но, как им казалось, вполне достаточно просто мыслить позитивно.

Но я не могла принять такой совет. Мой опыт говорил о том, что для работы с проблемой ее следует понимать рационально, а всего лишь перестать о ней думать и «мыслить позитивно» – нет, я так не умела. Поэтому я принялась читать статьи по традиционной и альтернативной медицине, посвященные раку молочной железы, и скоро наткнулась на работу докторов Макса Герсона и Алека Форбса, разработавших антираковую диету. Из всех доступных в то время методов лечения рака перемена питания казалась мне самой осмысленной, поэтому я изменила свою диету и образ жизни, основываясь на рекомендациях бристольской диеты. Бристольская диета – общая антираковая диета, составленная доктором Форбсом (см. От автора). В ней говорится об элементах правильного питания, рекомендуется есть необработанную, неочищенную пищу – каши, зернобобовые культуры, проросшие семена – и готовить в гхи (топленом сливочном масле). Можно есть йогурты и кипяченое молоко. Всем, кто меня слушал, в том числе врачам, я говорила, какой это отличный подход, и, несмотря на их скептицизм, была уверена, что больше проблем с раком у меня не будет.

Следующие пять лет я регулярно ходила на осмотры. Однако, несмотря на оптимизм, постепенно я начинала испытывать беспокойство, словно в глубине меня зарождалось что-то неприятное.

Не могу сказать точно, когда это произошло, но как-то раз я нащупала большую, плотную опухоль, появившуюся в рубцовой ткани под левой рукой. Именно оттуда выходила дренажная трубка. Когда я сказала об этом врачам, они уверили меня, что это просто уплотнение ткани. Я согласилась отчасти потому, что вела здоровый образ жизни, с религиозным рвением следовала бристольской диете, и эта опухоль просто не могла быть злокачественной.

Но именно такой она и была.

После очередной проверки в 1992 году я решила измерять опухоль и составлять график, чтобы понять, растет она или нет. Я использовала несмываемые черные чернила и циркуль, которым палеонтологи измеряют размер окаменелости. В начале 1993 года, придя в больницу на осмотр, я принесла с собой график. За год опухоль выросла примерно на два миллиметра. Я показала график молодому врачу, проводившему осмотр, рассказала о своих тревогах и о тех заверениях, что мне давали раньше. Врач отправил меня делать пункцию. Через несколько дней мне позвонили и сказали, что опухоль необходимо удалить, а через две недели хирурги удалили еще одну опухоль, тоже злокачественную, которую я нашла в рубцовой ткани. Это был третий раз, когда я обнаружила у себя рак.

После операции я прошла серию тестов, аналогичных тем, что впервые делала в 1987 году. Признаков распространения рака не было, и мне рекомендовали курс радиотерапии. Я согласилась, решив, что терапия избавит меня от раковой грибницы на левой половине грудной клетки, где прежде была молочная железа.

Многие люди боятся радиоактивности (и правильно делают). Ее используют в диагностической медицине, маммографии, рентгеновских исследованиях, сканировании скелета и лучевой терапии. Стоит заметить, что в Великобритании, по данным независимой Национальной комиссии по радиологической защите, примерно 12 % средней дозы ионизирующей радиации (особо разрушительный тип радиационного излучения) люди получают из медицинских источников, тогда как на долю атомной промышленности приходится менее одного процента. Примерно 60 % ионизирующего излучения составляют гамма-лучи или альфа-частицы от радона – газа, исходящего из камней, почвы и стен зданий, в которых мы живем и работаем.

Радиотерапия – практический итог первого выделения естественного радиоактивного изотопа радия-226 из урановой руды, которую называют урановой смолкой. Сделала это Мария Кюри, ученица Анри Беккереля, человека, открывшего явление радиоактивности. К сожалению, Мария Кюри умерла от рака, появившегося, вероятно, в результате облучения за долгие годы исследований, когда опасность радиоактивных элементов была неизвестна и о мерах предосторожности никто не задумывался.

Сегодняшняя радиотерапия облучает опухоль мощным рентгеновским излучением (невидимыми электромагнитными волнами энергии), передающимися внешним лучом или через имплантируемый радиоактивный источник, который испускает гамма-лучи (еще более мощное излучение). Неизвестно, как радиация уничтожает раковые клетки, но считается, что либо она наносит достаточный генетический урон, чтобы убить клетки напрямую, либо вынуждает их совершить самоубийство, апоптоз. После такого воздействия здоровая ткань сможет себя восстановить, а раковые клетки – нет.

Одно из главных преимуществ лучевой терапии в том, что она сохраняет анатомическую структуру вокруг раковой опухоли, поэтому такой подход травмирует и уродует меньше, чем хирургическое вмешательство. Радиация способна уничтожить микроскопические распространения раковых клеток, которые хирург мог пропустить, и для пожилых, ослабленных пациентов это оптимальный выбор. Тем не менее лучевая терапия иногда не уничтожает все раковые клетки опухоли, и, подобно хирургии, это сугубо местное лечение. Она не помогает на 3-й и 4-й стадиях рака, когда возникают метастазы, а лишь облегчает симптомы. Облучение всего тела с энергией, способной убить распространившиеся по нему раковые клетки, неизбежно разрушит жизненно важные ткани.

Меня лечили мощным рентгеновским излучением, которое генерировал линейный ускоритель. В больнице Чаринг-Кросс меня встретил великолепный консультант-радиотерапевт, который быстро завоевал мое доверие благодаря великолепному знанию пластической анатомии и пристальному вниманию к деталям болезни. (Удивительно, как часто мне приходилось объяснять врачам, где находятся лимфатические узлы!) Он подробно и терпеливо рассказал, что со мной произойдет в процессе лечения, и ответил на все вопросы – еще один признак хорошего врача.

После этого меня привели в комнату, где высчитывались углы и интенсивность излучения. Комнату наполняло высокотехнологичное оборудование, как в фильме о Джеймсе Бонде, но доброе, профессиональное отношение врачей прогнало всякий страх. На мою кожу в качестве ориентиров нанесли маленькие черные отметины-татуировки. Они остались у меня до сих пор, но незаметны, если только я сама на них не укажу. Мне объяснили, что лучевая терапия повредит ткань легких и в результате лечения я потеряю примерно 15 % их объема. (Знают ли курильщики, сколь ограничены у них возможности при лечении рака легких?) Примерно через неделю я начала лечение. Каждый день я приходила в больницу и вместе с другими пациентами сидела в комнате ожидания. Затем я переодевалась и брала в небольшом боксе чистый белый халат. Из облучаемой области необходимо было убрать всю одежду и металлические объекты. Наконец, я оказывалась в комнате, где проводили сеансы. Я ложилась; на место моей удаленной груди клали мешочек с солью (это делалось для воспроизведения условий, когда облучение следовало за лампэктомией). Радиограф выходил из комнаты и переводил машину в первую позицию, продолжая разговаривать со мной все время процедуры. Левая часть грудной клетки облучалась из трех положений, чтобы не только избавить организм от раковых клеток, но и минимизировать радиационное повреждение легких.

Сперва я не замечала эффекты, которые оказывало на меня это лечение, но постепенно кожа стала выглядеть так, будто я получила сильнейший солнечный ожог. После лучевой терапии нельзя загорать. Даже сейчас, если на мою грудную клетку попадет солнечный свет, на ней появятся стороны квадрата, где меня облучали. Имеются различные рекомендации по лечению раздражения от лучевой терапии, особенно от альтернативных целителей, но даже травяные настойки содержали консерванты, способные, по моему мнению, усилить мои симптомы. Я решила не использовать кремы и лечебные настойки, но продолжала правильно питаться (соблюдала бристольскую диету) и потребляла все больше продуктов с веществами, аналогичными тем, что использовались в таблетках от радиации для астронавтов (об этом чуть позже). Хотя все тело я мыла с мылом, обожженную область приходилось мыть простой водой под мягким душем. Врачи в больнице удивлялись, как быстро и хорошо моя кожа восстановилась после облучения.

Многие люди путают лучевую терапию с химиотерапией. У этих методов различные побочные эффекты. В моем случае, кроме ожога на месте облучения, других проблем не возникло. Я не знаю человека, у которого сеансы радиотерапии при раке молочной железы вызвали бы выпадение волос и тошноту (хотя облучение головы или пищеварительного тракта при других типах рака способно вызывать такие симптомы). В процессе лечения мне делали анализ крови, чтобы понять, могу ли я продолжать сеансы. Я отметила регулярность, с которой проверялось и обслуживалось оборудование. Это очень важно, поскольку плохая настройка сложных приборов для лучевой терапии может быть крайне опасна. За семь недель я прошла 35 сеансов радиотерапии. В конце меня тщательно осмотрели, а через шесть недель провели еще один осмотр, подтвердивший, что рака у меня нет. Я отпраздновала это известие с друзьями, чувствуя себя спокойно и счастливо. Похоже, на этот раз мы действительно его победили.

Через шесть недель, в июле, в пятницу утром, я разговаривала с одним из моих коллег в Британском геологическом обществе и случайно положила правую руку на шею чуть выше ключицы.

В одном из моих лимфатических узлов была маленькая твердая опухоль. Я сразу же поняла – это снова рак.

Не могу передать, что я тогда почувствовала. Возможно, вы видели фильмы ужасов, где сверхъестественный убийца постоянно воскресает из мертвых, чтобы добраться до своих жертв. Но это лишь отдаленно похоже на пережитое мной. Почему это чудовище не оставит меня в покое? Я много раз боролась с ним и побеждала, но он все равно возвращался. Меня охватило леденящее понимание того, что болезнь не отвяжется, пока не заберет мою жизнь.

Я побежала к телефону и позвонила секретарю радиотерапевта. В течение получаса он перезвонил и сказал, что, даже если мы встретимся сейчас, он ничего не сможет сделать, поскольку ему требуется оборудование онкологической клиники. Мы договорились на следующий вторник. Осмотрев мою шею, он наверняка понял, что это рак, но все же назначил биопсию. Он уверил меня, что, даже если это рак, методы лечения все равно есть. Правда, мне от этого легче не стало.

Опухоль удалили; это заняло всего день, поскольку хирургическое вмешательство было минимальным. К тому моменту я настолько эмоционально выдохлась, что уже ничего не чувствовала.

После операции мне рекомендовали принимать тамоксифен, но я отказалась, зная, что лекарство увеличивает вероятность возникновения других типов рака – например, эндометриального (эндометрий – слой, выстилающий полость матки). Кроме того, я знала нескольких женщин, принимавших тамоксифен, у которых были неприятные побочные эффекты, и все равно они умерли от рака. В такие минуты человек опирается на личное восприятие, а не на данные статистики. Мне посоветовали облучить яичники, чтобы избавить организм от эстрогенов и других гормонов.

Удаление яичников может проводиться хирургическим путем, но чаще используется радиотерапия; в соответствующее отделение меня и направили. Этого я боялась больше, чем облучения при удалении рака в грудной стенке. Меня пугала перспектива столь быстрой менопаузы; я представляла, что скоро буду выглядеть гораздо старше, кожа моя станет тоньше, волосы поседеют, кости будут хрупкими. Кроме того, после менопаузы большинство западных женщин начинают полнеть. Это отражает изменение гормонального статуса по мужскому типу, когда любой дополнительный вес переходит в талию, а не в грудь или ягодицы, из-за чего многие женщины в менопаузе утрачивают женственные формы. Поначалу у меня были приливы, но, когда я начала питаться по-новому, они прекратились. Я не выгляжу как большинство женщин после наступления менопаузы: коллеги на конференциях часто просят у меня лишние тампоны, а медсестры и врачи, берущие мазок или другие анализы, всегда задают вопрос о месячных. Моя кожа, волосы и ногти в прекрасном состоянии, а фигура остается такой же, какой была последние двадцать лет. Я убеждена, что этот омолаживающий эффект оказали перемены в питании, речь о которых пойдет в следующих главах (большинство азиатских женщин сохраняют свою молодость гораздо дольше женщин Запада).

Через две недели после удаления опухоли я пришла в больницу, чтобы снять швы. Хирург подтвердил, что опухоль была злокачественная, а затем попросил меня подойти к висевшему в кабинете зеркалу. Разве мне не нравится его работа, поинтересовался он. Действительно, шрама было почти не заметно. Однако я была не в настроении оценивать его мастерство – напротив, меня разозлила его бесчувственность. Неужели он не понимал, как я расстроена возвращением рака? С тех пор прошло время, и сейчас я действительно восхищаюсь тем, как здорово поработал хирург. Я благодарна ему за то, что он использовал методы пластической хирургии, чтобы скрыть уродливый шрам на шее. Сегодня я понимаю, что он пытался быть вежливым. Он тщательно осмотрел меня и сказал, что никаких следов рака у меня нет.

Так оно казалось. Больше никакого рака. Все раковые клетки в моем организме были вырезаны или уничтожены излучением, а уровень эстрогенов – один из САМЫХ СЕРЬЕЗНЫХ факторов риска – снижен, если не исчез вообще.

Если б это было правдой!

Спустя примерно две недели после снятия швов и несколько дней после завершения лечения, стимулирующего менопаузу, я почувствовала под шрамом большое зудящее вздутие. Опухоль вернулась буквально через несколько дней. Место вокруг нее было болезненным, но сама опухоль не болела, хотя была очень заметной и походила на половину маленького вареного яйца у основания шеи. Поначалу я решила, что это инфекция, и отправилась на прием к радиотерапевту. Осмотрев шею, он мягко сказал, что это снова рак, и меня наполнили дурные предчувствия.

Надежды больше нет. Мне оставалось только сдаться и немедленно умереть. Какой смысл продолжать лечение?

Я вспомнила фильм «Бутч Кессиди и Санденс Кид». В конце истории обоих преступников преследует группа людей. Как бы они ни пытались спрятаться, преследователи все равно находят их след. Я чувствовала себя так же: как я ни пыталась побороть рак, от него было не избавиться.

Однако радиотерапевт повел себя великолепно. Он не дал мне загрустить и долго убеждал пройти курс химиотерапии, не обращая внимания на мои возражения, что в этом нет никакого смысла. (Сейчас мне стыдно, что я отняла у него так много ценного времени.) В итоге я согласилась: попытаться стоит хотя бы для того, чтобы провести больше времени с семьей, и врач записал меня на первый сеанс через три дня.

Мысли о химиотерапии меня очень тревожили. Я представляла себе лысых, худых людей, страдающих от побочных эффектов – сильной тошноты и рвоты. Больше всего я боялась потерять волосы, поэтому купила хороший парик, а потом обратилась к своему парикмахеру. Он подстриг его так, чтобы парик выглядел точь-в-точь как мои настоящие волосы. Однако мне не довелось его надеть, поскольку волосы не выпали.

Процедура химиотерапии состоит из введения антираковых препаратов, которые благодаря кровообращению распространяются по всему организму. Это системное антираковое лечение. Сегодня существует множество различных лекарств, то и дело испытываются и изучаются новые вещества. Химиотерапевтические агенты препятствуют размножению клеток, запрещая им реплицировать свои ДНК. В некоторых случаях антираковые препараты (как и радиотерапия) стимулируют самоубийство, или апоптоз, раковых клеток. К сожалению, эти вещества атакуют все делящиеся клетки. Сильнее всего они влияют на ткани, где происходит быстрое деление, – на слизистую пищеварительного тракта, волосяные луковицы и костный мозг. В этом причина побочных эффектов химиотерапии – тошноты, рвоты, потери волос, анемии. Особенно тяжело приходится быстрорастущим клеткам костного мозга: из-за нанесенного ущерба может возникнуть анемия, снижается способность организма противостоять инфекциям, увеличивается вероятность внутреннего кровотечения, поскольку организм производит очень мало красных и белых кровяных телец и тромбоцитов (клеток, участвующих в свертывании крови).

Первые препараты для химиотерапии появились в сороковые годы ХХ века – это был побочный результат работы нацистов над химическим оружием. Поначалу лекарства не приносили положительного эффекта, поскольку их вводили по отдельности или даже друг за другом. В шестидесятые годы врачи обнаружили, что некоторые виды рака – к примеру, лейкемия – излечимы, если лекарства вводить в комбинации. К сожалению, твердые опухоли, в том числе рак молочной железы, редко лечатся одной только химиотерапией.

Как бактерии развивают устойчивость к антибиотикам, так и некоторые опухоли быстро становятся устойчивыми к химиотерапевтическим лекарствам. Они могут развить устойчивость к нескольким препаратам, даже если в организм вводился всего один. Я прошла курс лечения метотрексатом, фторурацилом и циклофосфамидом. Первые два «притворяются» другими веществами, участвующими в биохимических реакциях клеток. Метотрексат – химический аналог фолиевой кислоты, включенной в удвоение участков ДНК, которые несут генетическую информацию во время деления клеток (митоза). Замена метотрексатом фолиевой кислоты лишает клетки способности копировать ДНК. Циклофосфамид (Американское национальное научное общество относит его к канцерогенам, то есть к веществам, способным вызывать рак) химически связывается с определенными участками ДНК, приводя к разрывам и образованию неправильных связей между или внутри цепей молекулы. Подобно радиотерапии, химиотерапия опирается на способность нормальных клеток восстанавливаться, в то время как раковые клетки разрушаются навсегда, утрачивая возможность ремонтировать свою ДНК.

Мои сеансы химиотерапии проходили по четвергам две недели подряд; затем следовали три недели перерыва и новый цикл лечения. За полгода я прошла 12 сеансов. В больнице врачи сделали все, чтобы уменьшить дискомфорт и стресс. Несмотря на это, у меня осталось мрачное впечатление. В ответ на просьбу честно оценить мои шансы на выживание, чтобы я могла составить план для своих детей, подготовить их к тому, что произойдет, и сделать распоряжения относительно их будущего, мне сказали, что осталось от трех до шести месяцев, если очень повезет.

Перед началом каждого курса я проходила ряд процедур: меня взвешивали и брали анализ крови и мочи, чтобы узнать уровень красных и белых кровяных телец, на основании чего делался вывод, могу ли я продолжать лечение. Когда результаты были готовы, я встречалась с врачом, который выписывал лекарства для химиотерапии, опираясь на полученные результаты. Затем я отправлялась за ними в больничную аптеку, чтобы не отнимать время у врачей – что, как вы узнаете далее, сыграло очень важную роль. Лекарства выдавались в большом открытом отделении, где было много людей, получавших препараты от всевозможных видов рака. Сперва мне вводили в вену метотрексат, а затем ставили капельницы с остальными растворами, прикрепленными к стойке.

От неприятностей, связанных с лечением, никуда не деться. В течение четырех-пяти часов после сеанса я чувствовала себя нормально, а затем на меня нападала жестокая тошнота и рвота, даже если в желудке было пусто. Впрочем, когда мое лекарство от тошноты сменили на ондансетрон, блокирующий рецепторы мозга, ответственные за тошноту, проблема значительно уменьшилась, и я стала возвращаться на работу через пару дней после сеанса.

Однажды с моей подругой, которую я сопровождала на химиотерапию в другую больницу, произошел неприятный случай, говорящий о том, как важно участвовать в собственном лечении, если вы хотите иметь лучшие шансы на выживание. Врач взял результаты стандартных тестов моей подруги, сделанных перед химиотерапией, и ввел в компьютер, чтобы высчитать дозировку согласно ее новому весу (доза считается на основе роста и веса). Когда мы забрали лекарства, я прочла этикетки (как делаю это всегда) и увидела, что концентрация растворов удвоена по сравнению с прежними дозами, хотя должна быть немного ниже, поскольку вес уменьшился. Отдав лекарства медсестре, я сказала ей об этом и попросила тщательно проверить дозировку прежде, чем приступать к сеансу. Через час мы с подругой пошли узнать, что происходит, и только после того, как обещали не подавать на больницу в суд, медсестра призналась, что врач действительно выписал двойную дозу относительно требуемой. Глядя на концентрацию на этикетке и думая о беседе с врачом, я в конце концов поняла, что случилось. В графу, где должен находиться рост, врач ввел значение веса.

Я не стала обвинять молодого доктора. В онкологических клиниках врачи работают в невероятном напряжении. Однако необходимо лучше контролировать качество и систему проверки. Компьютерной программе следует задать параметры, при нарушении которых появляется предупреждение и подсчет дозы блокируется (никто не может вырасти на метр за три недели!). Я написала письмо администрации больницы, объяснив, что случилось с моей подругой. В нем я заметила, что химические лаборатории в Британской геологической службе обрабатывают десятки тысяч камней, проб почвы и воды в год, но у нас существует точная система контроля и обеспечения качества. То, что случилось в одной из лучших больниц национальной системы здравоохранения, не могло произойти в геологической лаборатории БГС! В национальной службе здравоохранения используются слабые информационные технологии, и многие врачи и медсестры плохо обучены работе с ними, если обучены вообще. Даже сейчас на высокие технологии тратится менее двух процентов бюджета национальной службы. Там, где работаю я, на них приходится более 25 % нашего бюджета, и преимущества таких затрат в плане эффективности, уровня качества, экономии, способности собирать и обрабатывать информацию продолжают расти.

Когда я спросила, что бы случилось с моей подругой, если б ей дали неверную дозу препаратов, мне ответили, что она, скорее всего, умерла бы от отказа печени или почек. С тех пор я слышала о нескольких случаях смерти людей из-за отказа упомянутых органов. Надеюсь, никто из них не умер из-за неверной дозировки и неправильной работы компьютерной программы. Когда это случилось с моей подругой, она уже следовала моей диете, и ее рак исчез. Было бы нелепо, если б ее убила химиотерапия, которая ей больше не нужна!

Несмотря на то что мой рак пропал в начале лечения, я продолжила курс. Другими побочными эффектами стало частое появление герпеса губ (его я лечила сырым чесноком) и инфекции у основания ногтей (которые я вымачивала в теплой соленой воде), демонстрирующих ущерб, нанесенный иммунной системе принимаемыми лекарствами. У меня были абсцессы в зубах, которые стоматолог лечил с особой осторожностью (я рассказала ему о своих антираковых препаратах). У меня появился ужасный геморрой из-за запоров, вызванных противорвотными таблетками. С ним я справилась благодаря продукции Linusit, органически выращенному льняному семени, которое продается в магазинах здорового питания и имеет ряд других полезных свойств в борьбе с раком (см. главу 5).

Во время последней, пятой битвы мои дела пошли на лад. Рак исчез и больше не возвращался. Я не потеряла волосы, что было очень важно. Напротив, они стали темнее и гуще. Это я приписала влиянию своей новой диеты и образа жизни. Те, кто следовал Программе Плант во время химиотерапии, также не теряли волос. Начальник моего парикмахера Дэвида опасался, что мои волосы вылезут и останутся лежать на полу салона, однако Дэвид, которого я знаю много лет и которому доверяю, согласился со мной поработать, когда я сказала, что если это случится, вина будет лежать на мне. Он работал с моими волосами, как делал это всегда: выпрямил, обесцветил и даже сделал тоньше, чтобы придать им ту гладкость и аккуратность, которая мне нравится. Теперь Дэвид рассказывает о моей диете другим своим клиентам, больным раком.

Я точно не знаю, как моя диета предотвращает выпадение волос, но кое-какие идеи у меня имеются. Высокое содержание фолиевой кислоты, которая обменивается с фолиевоподобными молекулами метотрексата, ускоряет его выведение из организма сразу после того, как лекарство завершит свою работу.

Мой врач-радиолог (который также был моим онкологом и остается им до сих пор), удивившийся, что уже к концу пятого сеанса от рака не осталось и следа, опасался его возвращения по окончании курса. Но рак не вернулся. С тех пор прошло семь лет, и у меня до сих пор нет рака. Лекарства, которые мне тогда выписывали, были дешевыми стандартными препаратами, и даже сейчас, читая медицинские учебники, я понимаю – крайне маловероятно, что они могли самостоятельно уничтожить болезнь.

Спустя два года больница предложила мне новую, продвинутую форму химиотерапии. Лечение оказалось очень дорогим, но врачей впечатлил мой позитивный подход и то, что я прожила гораздо дольше ожидаемого срока. Они считали, что должны максимально мне помочь. Однако я отказалась, понимая, что ключ к моему исцелению кроется в другом.

В следующих главах я расскажу, как и почему вылечилась от рака, а также самое главное – почему не заболела вновь.