«Глубины подсознания. Черная дыра интуиции. Маракотова бездна человеческой памяти. Джонни Мнемоник…»

Не то, не то. Все не то… Откуда-то всплывает: «Профессионализм…» Теплее. Уже где-то совсем близко.

«Мастерство не пропьешь». Вот! Вот оно! Наконец-то! Горячо.

Конец июля. Народ кто «в поле», кто в отпусках — мертвый сезон. Конец рабочей недели. Конец рабочего дня. Стрелки часов отнимают уже не наше, а наших сиротливых семей время. Округ требовательно-угрожающе, но пока еще (!) относительно спокойно ждет информации. В отделе — тугая тишина. Только лениво гудят-погуживают, рассекая духоту накаленного за день помещения, неизбежные конторские мухи да чуть слышно шуршит перо китайской авторучки в кабинете аналитика. Это Паша Камолов, шестидесятикилограммовый лейтенант, по-школярски высунув язык от чрезмерного усердия, смахивая капли пота с высокого, «ленинского» лба, струячит «донесение в Центр».

Вдруг легкое дуновение качнуло полусонную незыблемость, хлопнула дверь, и в коридоре дробно-стремительно прогрохотало:

— Где этот… Лахов?!! Где вообще все?! (с подвыванием и полуистерическими нотками)…мать… Срочно-о!.. Даю две минуты! Найти!.. (далее неразборчиво) Вашу… так… в бога… душу… святых угодников… А-а-а-а!…ять! (ять-ять-ять!..) Сколько можно? Вечно с вами… Инфаркт!.. Инсульт!.. Геморрой… (и уже отчетливо…) Давай, Павел Сергееич, давай, родной, не сиди на заднице! Две минуты… Информация по БАПу… Горим…

Барабанный перестук удаляющихся в обратном направлении шагов. Бац! Клац… Хлоп!.. И тишина… И проникновенная озадаченность.

Что это было? «Это» было нашим шефом. Шеф, он же начальник отдела, Иван Алексеевич, «добрейшей» и отчаянной души человек, имел две характерные особенности — одну четкую, а другую — не очень. В смысле, не очень было с первого взгляда заметно, что в общении с подчиненными у него частенько присутствовало рассогласование местоимений «ты» и «вы». Обращаясь по имени-отчеству, он мог сказать:

— Паша, а идите-ка вы на… (Далее следовало четкое целеуказание или…)

Или:

— Па-л Серге-ич, а не пошел бы ты на… (и далее — расплывчатые ориентиры…).

Чувствуете разницу?

Зато очень четко было заметно его огромное, как у бригадира житомирского колхоза-миллионера, пузо. Самого его вряд ли можно было назвать толстым или жирным, но пузо… Пузо было в полном смысле слова дутой легендой. Ну или надутой. Про такое говорят — «зеркальная болезнь». Это когда собственную пипку, извиняюсь, можно увидеть только в зеркале. А в профиль по абрису, без фуражки и в темноте шефа вообще можно было запросто принять за беременную на последнем месяце доярку. И в нашем рассказе этому замечательному предмету, этой нависающей средней мышце, еще будет уделено внимание.

БАП же — это Большой Афганский Памир, большая «обратно-лунная» территория, «марсианская» выпуклость (или впуклость?). Для простых смертных (да в общем-то и для большинства непростых) славян — абсолютная «терра инкогнита». Кио ку мицу…

А Лахов — это майор Лахов, он же — Лахов Вячеслав Иванович, он же — в миру и попросту — Слава Циркуль. Циркуль — потому что длинный и нескладный. Майор — потому что вечный. А Слава — потому что просто хороший человек. У Славы неоценимый (или недооцененный?) плюс — лучше Славы у нас никто БАП не знает. И это взаимно — БАП тоже знает Славу. Знает и любит. И началось это так давно, что и не припомнить.

И от этой длинной, как хребты Гиндукуша и Памира, любви образовался у Славы большой и однозначный минус — безудержная тяга к «огненной воде». Как порок редкой любвеобильности сердца, как инфарктный на нем рубец. А может, как способ снижения порога чувствительности при частых и быстрых перемещениях бренного тела со значительным изменением высоты над уровнем моря. Кто знает, кто знает?

Так или иначе, Слава всегда приезжал с БАПа безо всяких чувств и в «транспортном положении», то есть лежа в «кунге». С помощью нехитрых народных средств — нашатыря и растирания ушей его приводили в рабочее состояние, но ненадолго. Хватало только на то, чтобы быстро отписаться по результатам поездки, скинуть справку в отдел и египетской мумией дойти-дошкандыбать до дома. Где его всегда ждала верная супруга Надежда. И мягкая «подруга» — удобная кроватка. После этого в течение как минимум восьми часов кантовать его было бесполезно.

Вот и сегодня Славка сделал все как обычно, а получилось «как лучше».

За каким-то (?) и кому-то в округе срочно понадобилась информация именно по БАПу. И шеф захотел включить ее в недельную сводку. А Лахов (поте и подлая душа!!!) забыл указать «квадраты» перечисленных в справке афганских кишлаков, оставив в рукотворном тексте лишь пустые скобки. Какая возмутительная наглость, какая недопустимая рассеянность!

Искать же эти зачуханные «населенные пункты» на карте размером во всю стену шефова кабинета было уже некогда, а без лупы и мало-мальских знаний района и бессмысленно.

Обреченно вздохнув, Паша набрал домашний номер Лахова и, услышав печальное, как осенний дождь, «алло?» его жены, торопливо буркнул:

— Надежда Викторовна, здрас-с-ти, Вячеслав Иванович нужен. Срочно. Шефу на «трубу». Живой. Через пару минут перезвоню. — И положил трубку.

Выдох. На раз-два-три… Тук-тук-тук. И с порога скороговоркой, быстро, не давая опомниться:

— Иван Алексеевич, разрешите войти? Есть. Значит так: у Лахова живот прихватило, с горшка не слезает, а карта с БАПом только у вас, разрешите прямо от вас его перенабрать, и тут же «квадратики» впишем…

Шеф недоверчиво-отрешенно, глядя куда-то сквозь и мимо лейтенанта, процедил:

— Урюк лопать надо меньше зеленый — «живот прихватило»… (Мы-тο с тобой знаем, какой-такой живот, не так ли?..) Ладно. Дай трубку. Набирай.

— Вячеслав Иванович, как здоровье? Ну-ну… Ты чего ж это, старый пень, подсунул мне справку без «квадратов», а? Где-где… В Катман-де, черт… На память сможешь? Ну, давай… — Вчитываясь в документ и переходя от стола к карте: — Так…так… Так! Кишлак… (с названием, допустим, имярек, читатель). Какой?! Эт-та г-ы-де же? Внизу справа? А?! Не слышу?.. Так, еще ниже?.. Замечательно, и-ы-ххх…

Тут шефу пришлось нагнуться, да так, что пузо у него стало как-то подозрительно потрескивать. Или не пузо, а пуговицы на рубашке? Или рубашка, внезапно натянувшаяся на спине?

Но Пашке явственно почудилось, что именно пузо! Он нервно сглотнул, облизал пересохшие губы, а внутри у него что-то жалобно екнуло: «Убьет, как пить дать, убьет! Не сейчас, так потом обязательно! Смотри, как морда налилась, вспухла! А глаза, глаза-то — щ-щас лопнут! Мамочки…»

— Уф-ф… Квадрат какой, сволочь? А?! — хрипел багрово-синий и полузадушенный шеф. — Хы-хх… Какой? Ух-ф-ф… Точно?! Сейчас проверю, гад вакханский… Х-м, ты смотри-ка, точно (Циркуль хренов!)… Так, а этот?… Кх-эх, г-гы-де?! — И уже вполголоса и не оборачиваясь: — Пиши, родной, пиши быстро. Диктую…

Утром Пашка спросил Лахова:

— Иваныч, ты как так смог по памяти-то квадраты?

— Какие квадраты?!

— Ну, кишлаков там…

— Каких кишлаков? Побойся бога… Ты о чем, Пашуль?

— Ну, шеф… тебя вчера… спрашивал… звонил…

— Бред какой-то. Шеф звонил? Мне?! Когда? Ты ничего не перепутал? Он, поди, и номера-то моего не знает. Не-е-е… Не может быть. Ты че-то напутал, сынок. Этого не может быть.

— Ну извини… Да ладно, правда, не грузись, Иваныч, это шутка. Ну, шучу я, шучу…

— Глупая шутка… Помилуй тя Господи. Вот и мастерство — оно от Бога. И материя это тонкая. Оно либо есть, либо его не дано. Веришь?

— Это — точно.