На дворе январь, а у Левы в кармане ни гроша. Вдобавок одежонка износилась. Лева бомжевал третий год, но впервые попал в поистине затруднительное положение.

Последнюю, особенно морозную неделю ночевал в подвале детского сада на Профсоюзной, немного обогрелся возле теплых труб, соорудив удобное ложе из листа фанеры и картонных ящиков (хоть даму приглашай), но накануне, когда, надыбав бутылку ханки и приличной закуски, готовился в блаженном одиночестве справить Крещение, наверху, как назло, полопались батареи и за ночь, успевший употребить бутылку, он чуть не околел в заледеневшем помещении. Под утро ему привиделся чудный сон. Будто он лежал не в подвале на фанерной подстилке, а на высоком царском ложе, и по мраморным плитам к нему подкатилась незнакомая, удивительно красивая баба в солдатском ватнике на голое тело, груди из-под него топорщились наружу подобно пушечным ядрам; и ласково спросила: «Это ты, Таракан?» Обмерев от сладкого предвкушения, Лева независимо ответил: «Хоть бы и я, так что?» После чего красавица выхватила из-за спины железный крюк, вроде тех, на которых подвешивают мясные туши в магазинных подсобках, и, не говоря худого слова, опустила железку ему на темечко.

От удара Лева проснулся и обнаружил, что в беспамятстве соскользнул с фанеры и уперся башкой в отверделый, подмерзший кусок глины.

Выбрался из подвала на поверхность, как шахтер из рухнувшего забоя, — чумазый, злой и остолбенелый.

Как минимум градусов двадцать ниже нуля. Знатный морозец распустил в предутреннем сумраке хрусткие, слюдяные звуки, словно под каблуком взрывались маленькие хлопушки.

Лева заглянул в каморку к сторожу Михалычу, с которым у них сложились доверительные отношения: за ежедневную бутылку пива тот делал вид, что не замечает подселившегося квартиранта.

— Михалыч, — из дверей окликнул Лева. — Чего с трубами сделалось? Померзли совсем.

Михалыч пил чай и не повернулся на голос.

— Померзли, значит, так надо… Ступай отсюда, скоро начальство нагрянет.

— Какое начальство, Михалыч? Семи нету.

На это старик вообще не ответил.

Ох как муторно было выходить на промысел, в стужу, в подбитом ветром пальтеце, но делать нечего, пожрать и похмелиться было необходимо. Утренний маршрут пролегал по задворкам трех магазинов, а также по пустырю на улице Дмитрия Ульянова, где ночами кучковался пьяный молодняк. Территория не ахти какая богатая, но освоенная и как бы узаконенная. Меньше чем за час Лева натолкал две вместительных полотняных сумки «хрусталя» — сорок с лишним бутылок, в основном, из-под пива, — и у первой же помойки удачно отоварился слегка надорванной упаковкой красной рыбы и здоровенным кусярой фруктового рулета. Плюс к этому палкой с гвоздем на конце выудил из груды мусора какой-то приборчик — металлическую коробочку с блестящим циферблатом и с двумя медными усиками по бокам. Непонятная вещь при правильной раскрутке могла потянуть не меньше чем на полсотни зеленых: чутье редко подводило Леву Таракана.

Со всем уловом, до костей продрогший, около восьми явился к Дарье Степановне в подсобку коммерческого продмага. Знакомством с этой женщиной он очень дорожил, но сегодня пожилая вакханка с борцовскими грузными статями встретила его неприветливо, на что у нее была своя, чисто женская причина. Дарья Степановна исправно подкармливала его уже с полгода, все это время он клубился вокруг нее с кудрявыми, задорными обещаниями, но ни одного из них не выполнил. Третьего дня под вечер, когда забежал за обещанным блоком «Явы», Дарья Степановна прямо его спросила: «Скажи, Левчик, ты мужик ли вообще? Или только языком треплешь?» Лева геройски ответил: «Что ж, Дарьюшка, вот мы завтра и проверим». «Почему не сегодня?» — смягчаясь, поинтересовалась дама. «Сегодня никак нельзя, — смалодушничал Лева. — Сегодня день поминовения».

Трагическая интонация, темный блеск Левиных глаз и его тихий, грустный голос заворожили Дарью Степановну, и опять она поверила в его благие намерения, но на другой день он даже не заглянул. Само собой, бедняжка затаила на него горькую женскую обиду.

— Явился? — проворчала с гримасой презрения, — Подперло, видать? Ну, и что дальше?

Лева, закряхтев, опустился в глубокое, продавленное кресло. В подсобке было тепло, чадно, щеки мгновенно налились истомным жаром, в глазах защипало.

— Еле сумки донес, — пожаловался он. — Ночью чуть не околел. Батареи отключили. Страдаю, Дарьюшка.

— Ишь ты, — Дарья Степановна встала напротив, уперла руки в бока — ох какие мощные бока! — Расселся, страдает… Катись отсюда со своими бутылками, обманщик чертов.

Катиться ему было некуда: Дарья Степановна принимала у него посуду по шестьдесят, а то и семьдесят копеек за пузырек, в хорошем настроении отстегивала и по рублю, тогда как в других местах бутылки шли по сорок копеек, да и где эти другие места?

— Трубы лопнули, — протянул он еще жалобнее. — Башка как кочерыжка. Прости, любовь моя, если что не так.

Вот это «любовь моя» было верной отмычкой к ее нежному сердцу, и если не сработает… Но отмычка сработала и на этот раз. Ярость возмущенной женщины утихла, истаяла — да и была ли она?

— Одного не пойму, — Дарья Степановна присела на стул, накрыла его, как гора мышь. — Почему ты такое трепло?

— Ты о чем, родная?

— Левчик, посмотри на себя. Ты когда последний раз мылся?

— Вчера, — с достоинством ответил Таракан, с ужасом чувствуя, что если немедленно не примет чего-нибудь горячительного, то своими ногами из подсобки уже не выберется.

— Разве можно так опускаться? Тебе же, наверное, сорока нету.

— Тридцать пять. Я не сам опустился, Дарьюшка, подтолкнули. Судьба подтолкнула. Я же тебе рассказывал свою историю.

— Судьбу человек сам себе строит, — наставительно заметила Дарья Степановна, продемонстрировав, что когда-то читала хорошие советские книжки. — Такой, как сейчас, ты никому не нужен, Левчик. Ты даже всем людям немного противен.

— И тебе тоже, родная?

— Ох, какой же ты несерьезный! Может, хоть побреешься? Бритва в туалете на полочке, где всегда.

Лева понял, что наступил решительный момент.

— Налей, пожалуйста, — произнес с такой умильной гримасой, с какой, вероятно, юная девушка умоляет насильника отпустить ее домой. — Хоть глоточек, Дарьюшка. А то помру!

Горестно качая головой, Дарья Степановна прошла к стенному шкафу и достала с полки бутылку. Налила в граненый (тоже из прежних времен) стакан доверху, подала страдальцу. В свободной руке держала наготове кусок черняшки.

Пока пил, давясь и перхая, не отрывал от женщины благодарных глаз, улыбался, жмурился. И она не выдержала, зарделась, первая отвела взгляд.

— Господи, несчастный алкаш… И чего я с тобой хлопочу? Своих, что ли, забот нету?.

Оторвавшись от стакана, как от мамкиной титьки, Лева солидно объяснил:.

— У нас, Дарьюшка, родство душ. Это намного выше примитивного секса.

Через двадцать минут с сорока рублями в кармане Лева вышел на улицу. Мороз не слабел, напротив, кажется, прибавил: снежок под башмаками стеклянно хрустел, но пара стаканов взбодрила кровь, в глазах прояснилось, Лева наконец-то проснулся окончательно. То, что он увидел, не вызывало раздражения. Солнце на небе, люди на тротуарах, спешащие по разным делам, потоки машин, сомкнутые в причудливые железные гирлянды, — и он сам посреди хорошо знакомого мира — одинокий странник.

С его лица не сходила печальная усмешка. На прощание пришлось-таки слегка приласкать Дарью Степановну, промять, сколько хватило сил, тугие телеса, и от ее внезапного, задышливого, вырвавшегося откуда-то из сумеречной глуби: — Ах, зачем ты меня мучаешь, Левчик! — до сих пор пискляво ныло сердце.

Но в общем день начался удачно. Дай Бог, чтобы так и закончился: лишь бы батареи в детском саду к ночи починили.

Покурив в затишке, двинул на Черемушкинскую барахолку, где всегда можно раскрутить какого-нибудь чайника, пожрать и выпить на халяву (подмогнул хачикам, потряс лопатой — вот тебе и обед) и вообще скоротать день до вечера, пообщаться с добычливым народцем.

На барахолке сунулся туда-сюда, погрелся в двух-трех магазинчиках, погулял по рядам, но подолгу нигде не задерживался: неподвижный бомж бросается в глаза и вызывает подозрения.

Никак не подворачивался подходящий клиент, но в конце концов углядел господина — в меховой роскошной шапке, в бобровой шубе, изрядно поддавшего. Господин приценивался к аккумуляторам в автолавке. По внешнему облику и яростно выпученным глазам — гость Москвы, бухает с ночи, где-то неподалеку ждет тачка, в ней, возможно, телка, которой праздный гуляка приготовил гостинец: бутылку шампанского и букет прихваченных морозом алых роз в пластиковом пакете. Шестое чувство подсказало Леве: это он.

Пересекся с «шубой» на выходе из автолавки.

— Извини, дружище, задержись на минутку.

Увидел вытаращенные пьяные глаза, выдал коронную фразу:

— Буду краток. Инженер из Питера. Отстал от поезда. Одна шалава подмешала в водку яду. Чуть не подох. Положение безвыходное.

Господин попытался молча его обойти, но клюнул на «шалаву» и «яд». В подобных ситуациях Лева ставил на свою совковую внешность: худое лицо, высокий, чистый лоб, осмысленный, честный взгляд придурка. Такому человеку трудно не поверить.

Господин выгреб из кармана мелочь.

— На, бери и проваливай. Инженер!

Лева приосанился.

— Вы не поняли, дружище. Я не прошу милостыню. У меня есть вещь, которую могу оставить в залог.

— Какая вещь?

— Отойдемте, пожалуйста, в сторонку.

Напустив на себя таинственность, какую изображают мафиози в боевиках, Лева отвел клиента за ближайший ларек и там, пугливо озираясь, показал блестящий приборчик с медными усиками.

— Что это?

— Опытный образец. Последняя новинка из «Титана». Слыхали, надеюсь, про такую организацию?

— И для чего она?

— Антикиллер. Реагирует на малейшую опасность. Никаких аналогов. Выдвинут на Нобелевскую премию.

Господин в шубе смотрел ошарашенно, от умственного напряжения на красную рожу выкатилась кривая ухмылка. Лева ответил таким искренне-простодушным взглядом, какого, в принципе, не бывает у нормальных людей. Он уже не сомневался, что клиент не соскочит. Теперь чем чуднее, тем вернее. Бодрящий холодок удачи щекотал ноздри.

— Как действует?

— Видите — стрелка? Прибор улавливает эманацию агрессии. Если с вами заговорит человек, испытывающий недобрые чувства, стрелка резко уйдет вправо. Но это не все. Вот эти антенны, видите?.. настроены на космос. Так называемые «сберегатели». Посылают в мозг нападающего импульс тоски, страха, растерянности. В зависимости от фона… Практически с этой штукой любой человек может чувствовать себя в полной безопасности. Тем более бизнесмен… Увы, пока действует на расстоянии не больше ста метров. Образец в стадии доводки. Но даже при такой мощности… Опытный снайпер всегда подбирается к цели как можно ближе. Со ста метров будет палить только идиот. Вы согласны?

— И как проверить?

— Пожалуйста, — сказал Лева. — Замахнитесь на меня.

— Я могу и врезать.

— Нет, только поднимите руку.

Господин угрожающе размахнулся пакетом с шампанским. Лева незаметно нажал пальцем нижнюю панель, и стрелка послушно скакнула на середину, при этом, чего не ожидал и сам Лева, прибор внезапно ожил и слабо пискнул. Эффект получился потрясающий. У клиента детским восторгом вспыхнули пьяные глаза.

— А ну-ка, дай мне!

Лева спрятал прибор.

— Извините, деньги вперед.

— Сколько за него хочешь?

— Нисколько, — Лева смущенно потупился. — Продать не имею права. Мне за него, сами понимаете, башку оторвут. В залог оставлю. На несколько дней. Смотаюсь в Питер и обратно.

— Сколько?

— Пятихатка меня устроит. И пожалуйста, вашу визитку.

Через минуту расстались, оба довольные, что одурачили друг друга. На глянцевой карточке Лева прочитал: Хитрук Михаил Иванович, генеральный директор ТОО «Солитер». Чего-то подобного он и ожидал. Непонятно, грозно и многообещающе. Как вся нынешняя жизнь.

С хорошими деньгами Лева еще в охотку пошастал по рынку, с некоторыми знакомцами перекинулся словцом, авторитетно поприценялся к продуктам, снял пробу с сала, с творога, с меда. Запил все это доброй кружкой капустного рассола у бабки Матрены, торгующей всегда на одном и том же углу.

— Дрожжи, что ли, в бочку кладешь? В нос шибает, как бражка.

— Пей, сынок, квасок-то полезный, — улыбнулась старуха, и от ее приветливости какая-то струнка счастливо тенькнула в Левиной душе.

Он решил, что заслужил сегодня полноценный обед, с первым и вторым блюдами и с качественной водярой. Неподалеку было приятное местечко, где все это можно получить за сравнительно небольшую цену, — харчевня «У Казбека» в двух шагах от бензоколонки. Заведение славилось пловом и шашлыком, а также острыми специями, выгонявшими слезу, стоило только поднести их ко рту. Хозяин харчевни, добродушный рыжий Казбек, каждого гостя встречал, как родного, к завсегдатаям подсаживался за стол и выпивал бокал вина. Злые языки болтали, что плов у Казбека дешев потому, что окрестные мальчишки поставляют на кухню бродячих собак и кошек, но Лева Таракан в это не верил. Они не раз вели с хозяином задушевные, философские беседы, насколько позволяло короткое застолье, и Лева полагал, что вряд ли мудрый и отчасти даже православный человек опустится до позорного, хотя и популярного в Москве промысла.

До харчевни не дошел буквально двадцати метров. Здесь произошла встреча, которая круто изменила его жизнь. У кирпичной стены, огораживающей кооперативную автостоянку, трое рослых черногривых парней волтузили маленького, верткого человечка, одетого в яркую малиново-зеленую куртку с капюшоном. Парней Лева узнал: братья Арслановы с рынка из бакинской группировки. Специализация — наркота и стволы. Все трое принадлежали к неприкасаемым. Лева мог с легким сердцем поставить сто против одного, что если они возьмутся кого-то колошматить, то не успокоятся, пока не забьют до смерти. Он намерился прошмыгнуть мимо, но привлекла внимание жертва братанов. Это был не хачик и не россиянин, а маленький китайчонок неопределенного возраста, скорей юный, чем пожилой. Непонятно, что ему вообще понадобилось в Черемушках, районе, контролируемом исключительно кавказцами. Китайцы уже года три назад надежно обосновались на Варшавке, там их зона, а не здесь. Территориальное разделение Москвы по этническому признаку соблюдалось достаточно строго, напоминая размежевание банковских интересов в экономике: там, где кормился, допустим, грузин, хохлу делать нечего — и наоборот. Хотя до сей поры сохранялись участки смешанного влияния (Центр, Марьина роща), но в тех-то районах и царил беспредел и не смолкали ночные перестрелки. Вполне возможно, маленького китайчонка наказывали, учили уму-разуму как раз за неосторожное нарушение границы чужой территории.

А тот порхал, как мотылек, и — чудеса да и только! — ни один из сокрушительных ударов могучих Арслановых, кажется, не покалечил его всерьез. Им никак не удавалось по-настоящему припечатать китайчонка к асфальту, чтобы приступить к обработке ногами, и это, Лева видел, сильно нервировало братанов. Удивительное зрелище! Их кувалды со свистом рассекали воздух, они дружно, по-мясницки кхекали, сходились в круг и размыкались — и по-прежнему легкий китайчонок летал между ними, как пестрая молинка, уворачивающаяся от хлопающих ладоней. Наконец одному из братанов, Илхаму-старшему посчастливилось ухватить китайчонка за ворот куртки, приподнять, подцепив за локти, — и, пока он держал его на весу, помощники поочередно начали вколачивать в жертву тяжеленные плюхи, потом Илхам с брезгливой гримасой бросил обвисшего китайчонка на землю и средний брат Айхан для верности обрушил поверженному на череп брусок красного кирпича. Китайчонок затих, возможно, навсегда, а братья пустили по рукам пачку «Кэмела» и с облегчением задымили

Тут Илхам и заметил зазевавшегося Леву.

— Гляди-ка, — с усмешкой обратился к братанам, — кажись, Таракан приполз… Тебе чего, Таракаша? Нюхнуть хочешь?

— Ты же знаешь, уважаемый бек, — вежливо ответил Лева, — я не по этому делу.

— Тогда ступай, куда шел, — посоветовал Илхам. — Или дохлых китайцев не видел?

Лева побрел прочь, но вдруг бес толкнул его под руку и он совершил один из самых чудных поступков в своей жизни. Зная, что придется раскаиваться, вернулся к братанам.

— Продайте его, ребята, а?

Арслановы не удивились, они вообще ничему не удивлялись с тех пор, как прибыли в столицу.

— Сколько дашь? — спросил Илхам.

— Пятьсот рублей. Больше нету.

Илхам зычно гоготнул, и братья поддержали его сдержанным ржанием.

— Ты, Таракаша, мой тебе совет, думай иногда, чего говоришь, а то попадешь в беду. На нем куртка дороже стоит.

— Куртку можете забрать.

— Не наглей, Таракан, — предупредил азер и на всякий случай пнул лежащую тушку ногой. В китайчонке что-то жалобно чмокнуло, но он не шевельнулся.

— Зачем он тебе? — поинтересовался средний брат Айхан.

— Для коллекции. Я их коллекционирую. Китайцев, вьетнамцев и японцев.

— Он же жмурик, не видишь?

— Тем лучше, — глубокомысленно заметил Лева.

Поторговались еще немного и сошлись на том, что Лева отдает пятьсот рублей в задаток и еще сотню баксов принесет завтра. На слабый протест, что он, дескать, таких денег никогда в руках не держал, Илхам спокойно объяснил, что сделка уже состоялась и обратного хода не имеет.

— Законы ты знаешь, Таракаша.

— Знаю, — согласился Лева.

Братаны Арслановы удалились в сторону рынка, а Лева уселся возле китайца на корточки. Приложил пальцы к теплой, худенькой шее: пульса не было. Бомж видел много смертей, неожиданных и нелепых, но эта взволновала как-то по-особенному. На грязном московском снегу приплюснутое нежное личико китайца, с закрытыми глазами, с кровоподтеком на скуле выглядело совершенно инородным предметом, графической миниатюрой с выставки восточного искусства. А как изящно, энергично он прыгал, летал несколько минут назад! Надо же, одолеть такое расстояние, примчаться из Поднебесной на край земли лишь затем, чтобы уткнуться носом в пропитанную соляркой северную жижу, скованную льдом. Все же когда погибали, осыпались целыми гнездовьями землячки-русаки, это было более естественно.

Лева подложил сумки под задницу, уселся и закурил, не зная, что делать дальше. Главное; не мог понять, что такое на него накатило и зачем он отдал кровно заработанную пятихатку, да еще влез в непомерный долг, который может крепко аукнуться. Что это? Каприз сумеречного, алкогольного сознания или запоздалый отголосок былых душевных устремлений, когда мир выглядел сложной, многоступенчатой ярко окрашенной конструкцией, а не делился всего лишь на два цвета — белый и черный?

В этот миг убитый китаец открыл глаза, перевернулся на бок и сел, устремив на Леву рассеянный взгляд, напоминающий мерцание двух голубовато-зеленых звездочек в предутреннем тумане. Это было так неожиданно, что Лева невольно отшатнулся.

— Спасибо, товарищ, — сказал китаец на хорошем русском языке, хотя и с акцентом. — Ты меня спас. Твой теперь я должник. Меня зовут Су Линь, а тебя, товарищ?

— Лева Таракан, — представился Лева, машинально протянув руку, — Выходит, притворялся? Ловко.

— Зачем притворялся? Сходил туда-сюда и вернулся. Больно было, потом прошло.

Из голубоватых щелочек пролилась озорная улыбка, словно он сообщил что-то важное по секрету.

— Встать сможешь? — спросил Лева.

— Почему нет? Наверно смогу.

— Тогда пошли пожрем чего-нибудь. Думаю, не помешает после такого приключения?

— Очень хорошо! — засмеялся китаец.