ВЫСОКАЯ ЦЕНА СЛИТКОВ
ЕСТЬ ДОКАЗАТЕЛЬСТВО
ОБЕСЦЕНЕНИЯ БАНКОВЫХ БИЛЕТОВ
Высокая цена слитков.
Наиболее выдающиеся политико-экономические писатели придерживались того мнения, что в период, предшествующий учреждению банков, драгоценные металлы, употребляемые для обращения товаров во всем мире, распределялись в известных пропорциях между различными цивилизованными нациями земного шара соответственно состоянию торговли и богатства каждой из них, а, след., соответственно числу и частоте платежей, которые им необходимо выполнять. Распределяясь таким образом, металлы повсюду сохраняли и одну и ту же ценность, и так как каждая страна имела одинаковую потребность в количестве металла, находящемся в данное время в обращении, то и не могло являться искушения на вывоз или ввоз металла.
Золото и серебро, подобно другим товарам, имеют внутреннюю ценность, которая не отличается характером случайности, но зависит от их редкости, от количества труда, употребленного на добычу их, и от ценности капитала, затраченного на производство их в рудниках.
«Свойства полезности, красоты и редкости,
– говорит д-р Смит, —
представляют первоначальную основу высокой цены этих металлов и значительного количества других предметов, на которые их можно где бы то ни было обменять. Ценность эта предшествовала употреблению их в качестве монеты, и, будучи независимою от последнего, является, напротив, сама качеством, которое сделало драгоценный металл пригодным для этого назначения».
Если бы употребляемое во всем мире количество золота и серебра было чрезмерно ограничено или излишне велико, то это обстоятельство не оказало бы в последнем счете влияния на те пропорции, в которых металлы эти распределяются между различными странами, и изменение в их количестве сопровождалось лишь тем последствием, что возвышало бы или понижало бы сравнительно ценность товаров, за которые они обмениваются. Меньшее количество монеты выполняло бы функцию орудия обращения столь же хорошо, как и более значительное. Десять миллионов годились бы для этой цели совершенно так же, как и сто миллионов. Д-р Смит замечает, что
«наиболее богатые рудники драгоценных металлов присоединили бы лишь очень небольшую сумму к всемирному богатству. Продукт, ценность которого зависит от его редкости, необходимо понижается при изобилии в нем».
Если в стремлении к возрастанию богатства одна нация движется быстрее чем другая, то эта нация предъявит спрос на более значительное количество всемирных денег и действительно приобретет таковое. Произойдет возрастание в ее торговле, в ее товарах и платежах, и общее, всемирное орудие мены распределится сообразно новым пропорциям. Таким образом, вся совокупность стран будет способствовать в известной доле удовлетворению этого действительного спроса.
Таким же точно образом, если какая-либо нация потеряла часть своего богатства или часть своей торговли, то она будет не в состоянии удержать за собою то количество орудия обращения, каким она владела прежде. Известная часть последнего будет в таком случае вывезена и станет распределяться между другими нациями, пока не восстановятся обычные пропорции.
Пока относительное положение различных стран не изменяется, между ними может продолжаться обширная торговля, но их ввоз и вывоз остаются в целом одинаковы. Англия могла бы ввезти из Франции больше товаров, чем вывезти в нее, но, вследствие этого, она вывезет больше товаров в какую-нибудь другую страну, а Франция ввезет больше из этой последней, и таким образом ввоз и вывоз всех стран в совокупности будут взаимно уравновешиваться; при помощи векселей будут производиться необходимые платежи, но деньги не будут переходить из одной страны в другую, потому что их ценность будет повсюду одинакова.
Если бы в какой-нибудь из этих стран был открыт новый золотой рудник, то ценность орудия обращения этой страны понизилась бы, вследствие увеличения количества драгоценных металлов, поступивших в обращение, и, таким образом, оно перестало бы иметь ту же ценность, какую имело бы в других странах. Повинуясь закону, регулирующему движение всех прочих товаров, золото и серебро в монете или в слитках немедленно сделалось бы предметов вывоза. Металлы оставили бы ту страну, в которой они дешевы, и пере шли бы в те страны, в которых они дороги, и это продолжалось бы до тех пор, пока рудник оставался бы производительным и пока не восстановилась бы та пропорция, которая существовала между капиталом и деньгами каждой страны до открытия рудника, а золото и серебро не пришли бы повсюду к одинаковой ценности. В вознаграждение за вывезенное золото ввозились бы товары, и хотя то, что обыкновенно называется торговым балансом, было бы против страны, вывозящей монету или слитки, но очевидно, что она вела бы наиболее выгодную для себя торговлю, вывозя товар, в котором она не имела бы никакой надобности, в обмен за такие товары, которые могут быть употреблены для расширения ее мануфактур и для возрастания ее богатства.
Если бы, вместо открытия в какой-нибудь стране рудника, в ней был учрежден банк, подобно банку Англии, снабженный правом выпуска своих билетов в качестве орудия обращения, то, по выполнении большого выпуска, посредством-ли займов купцам, или авансов правительству, который значительно увеличил бы сумму орудий обращения, наступили бы те же последствия, как и в случае открытия рудника. Орудие обращения понизилось бы в ценности, а ценность товаров испытала бы пропорциональное повышение. Равновесие между обеими странами восстановилось бы единственно благодаря вывозу известной части монеты.
Таким образом, подобно открытию рудника, учреждение банка и сопутствующий ему выпуск билетов действуют как поощрение вывоза слитков или монеты и могут считаться благодетельными лишь на столько, насколько выполняется эта цель. Банк ставит на место в высшей степени дорогого орудия обращения орудие, не имеющее никакой ценности, и дает нам возможность превратить драгоценные металлы, – которые хотя и представляют необходимую часть нашего капитала, но не приносят никакого дохода, – в капитал, который станет приносить доход. Д-р Смит сравнивает выгоды, сопровождающие учреждение банка, с теми, которые были бы доставлены обращением наших дорог в поля и в пастбища и проведением дороги в воздухе. Подобно деньгам, дороги в высшей степени полезны, но они никогда не приносят дохода. Некоторые личности могли бы встревожиться при виде того, что металл оставляет страну, и могли бы думать, что мы принуждены принять участие в невыгодной для нас торговле. Закон действительно рассматривает последнюю в таком свете, принимая меры против вывоза металла; но достаточно незначительного размышления, чтобы убедиться, что высылка металла за границу есть дело нашего выбора, а совсем не необходимости, и что нам в высшей степени выгодно обменивать излишний для нас товар за другие товары, которые могут получить производительное назначение.
Подобный вывоз металла может быть всегда с полною безопасностью предоставляем произволу отдельных лиц; металла не станет вывозиться более чем всякого другого товара, если только вывоз его не будет выгоден для страны. Если же вывозить его будет представлять выгоду, то никакой закон не в состоянии помешать действительному его вывозу. К счастью, в этом случае, как и в большей части других торговых случаев, при существовании свободного соперничества, интересы отдельного лица и интерес общества никогда не расходятся между собою.
Если бы было возможно привести в надлежащее исполнение закон, воспрещающий переплавку или вывоз монеты, при существовании в то же время разрешения на свободный вывоз золотых слитков, то подобный закон не принес бы ни малейшей пользы, а, напротив, послужил бы источником великой несправедливости по отношению к тем, кому пришлось бы выплачивать, быть может, две или более унции чеканенного золота за одну унцию золота, не бывшего на монетном дворе. Возвышая цены всех других товаров в той же пропорции, в какой оно возвысило бы цену золотых слитков, запрещение это повлекло бы за собой действительное обесценение нашего орудия обращения. Владелец монеты подвергался бы в подобном случае такой же несправедливости, как и тот владелец хлеба, которому закон воспретил бы продавать принадлежащий ему хлеб дороже, чем за половину рыночной ценности последнего. Закон, воспрещающий вывоз монеты, имеет именно такое стремление, но он обходится с такою легкостью, что золото в слитках имеет всегда приблизительно такую же ценность, как и золото в монете.
Итак, оказывается, что орудие обращения данной страны никогда не может в течение продолжительного времени иметь более высокую ценность, – насколько речь идет о равных количествах драгоценного металла, нежели орудие другой страны; что излишество орудия обращения есть не более, как относительное выражение; что если бы обращение Англии равнялось 10 миллионам, Франции – 5 миллионам, Голландии – 4 миллионам и т. д., и т. д., то, до тех пор, пока сохранялись бы между ними прежние пропорции, количество орудия обращения каждой страны могло-бы удвоиться или утроиться, но ни одна из этих стран не почувствовала бы излишества в орудии обращения. Цены товаров, вследствие увеличения количества орудия обращения, возвысились бы повсюду, но ни одна страна не прибегла бы к вывозу денег. Но если бы прежняя пропорция была нарушена в одной лишь Англии, вследствие удвоения количества ее орудия обращения, в то время, как обращение Франции, Голландии и т. д. оставалось бы без изменения, то мы почувствовали бы тогда излишество в орудии обращения, и по той же причине другие страны ощутили бы недостаток в последнем, и часть нашего излишка стала бы вывозиться, пока пропорция 10:5:4 и т. д. снова не восстановилась бы.
Если бы унция золота имела более высокую ценность во Франции, нежели в Англии, и покупала бы во Франции большее количество общих обеим странам товаров, то золото немедленно стало бы оставлять Англию для выполнения такой покупки, и мы отдавали бы вывозу золота преимущество перед вывозом всякого другого товара, потому что оно являлось бы самым дешевым товаром английского рынка; ибо если бы золото было дороже во Франций, чем в Англии, то другие товары были бы в первой дешевле, и мы не стали бы посылать на этом основании эти последние с дорогого рынка на дешевый, а, наоборот, они явились бы в обмен за наше золото с дешевого на дорогой рынок.
Банк может продолжать делать свои выпуски, а металл может продолжать с выгодою вывозиться из страны, пока билеты банка остаются разменными, по предъявлению, на металл, так как банк никогда не может выпустить билетов более чем на ценность монеты, которая обращалась бы в стране при отсутствии банка.
Если бы банк покусился превзойти это количество, то излишек билетов немедленно возвратился бы к нему для размена на металл, так как наше орудие обращения, потерпев от этого изменение в своей ценности, стало бы вывозиться с выгодою и не могло бы быть удержано в нашем внутреннем обращении. Таковы, как я уже объяснил выше, те способы, посредством которых наше обращение стремится прийти в равновесие с обращением других стран. Как скоро будет достигнуто это равновесие, прекратится всякая выгода от вывоза; но если банк продолжает выпускать возвратившиеся к нему билеты, – допуская-ли, что, как известное количество орудия обращения было необходимо в прошлом году, то, поэтому, такое же количество должно быть необходимо и в нынешнем, – или же по какой-нибудь другой причине, – то снова возобновится однородное действие того стимула, который давался первоначально вывозу металла изобилием обращения; снова явится спрос на золото, вексельный курс сделается неблагоприятным, и цена золотых слитков несколько возвысится над монетною их ценою, так как закон дозволяет вывоз слитков, но не дозволяет вывоза монеты, и разность этих двух цен будет приблизительно соответствовать достаточному вознаграждению за риск.
Если бы банк упорствовал в возвращении своих билетов в обращение, то из его сундуков можно было бы извлечь, таким образом, все до последней гинеи.
Если бы, желая пополнить недостаточность своих запасов золота, банк начал покупать слитки этого металла по более высокой цене и перечеканивал бы их в гинеи, то это не пособило бы злу; спрос на гинеи не прекратился бы от этого, но, вместо вывоза, гинеи стали бы переплавляться и продаваться банку, в качестве слитков, по более высокой цене.
«Операции банка,
– заметил Ад. Сдит, намекая на случай, аналогичный этому, —
были бы в этом отношении нечто похожее на ткань Пенелопы – дело, сделанное в течение дня, уничтожалось бы в течение ночи».
Тот же взгляд выражает и Торнтон:
«находя, что гинеи в его сундуках уменьшаются с каждым днем, естественно предположить, что банк пожелал бы прибегнуть к замещению их всеми действительными и не чрезвычайно дорогими средствами. До известной степени он был бы расположен приобретать покупкой золото, хотя и по невыгодной цене, и перечеканивать его в новые гинеи; но он станет делать это как раз в то время, когда многие лица частным образом превращают в слитки то, что было вычеканено. Одна сторона стала бы в таком случае переплавлять металл и продавать его, а другая покупать и обращать в монету. И каждая из этих двух противоположных операций будет совершаться в подобном случае не в видах действительного вывоза каждой расплавленной гинеи в Гамбург, но все дело, или, по крайней мере, значительная часть его, будет ограничено пределами Лондона, так как и те, которые чеканят из слитков гинеи, и те, которые плавят гинеи в слитки, живут в одном и том же месте и дают постоянную работу друг другу».
«Если мы предположим,
– продолжает Торнтон, —
как мы это и сделали сейчас, что банк ведет подобную борьбу с теми, кто плавит гинеи, то он, очевидно, отваживается на весьма неравный бой, и, если бы даже банк не был утомлен им скоро, то он, конечно, устал бы от него скорее, чем его противники».
Таким образом, банк был бы, в конце концов, вынужден прибегнуть к единственному состоящему в его власти способу, чтобы положить предел запросу на гинеи. Он стал бы извлекать из обращения часть своих билетов и продолжал бы это до тех пор, пока ценность их не возросла бы до уровня ценности золотых слитков, а, след., и до уровня обращения других стран. Тогда прекратилась бы всякая выгода от вывоза золотых слитков, а, вместе с тем, и искушение к размену банковых билетов на гинеи.
Итак, с этой точки зрения ясно, что искушение вывозить деньги в обмен за товары или то, что называется неблагоприятным торговым балансом, порождается исключительно одним только изобильным обращением. Но Торнтон, который рассматривал этот предмет в слишком общем свете, предполагает, что весьма неблагоприятный торговый баланс может быть обусловлен в данной стране дурным урожаем и сопутствующим ему вывозом хлеба; он полагает, что в то же время страна, которой мы должны за хлеб, может не пожелать принять в уплату долга наши товары, и вследствие этого баланс нашего долга этой стране должен быть выплачен из той части нашего обращения, которая состоит в монете, а это возвышает спрос на золото и его цену. Он думает, что банк оказывает купцам значительную, услугу, пополняя своими билетами ту пустоту, которая порождается вывозом металла.
Так как Торнтон признает во многих местах своего сочинения, что цена слитков золота определяется золотою монетою, и так как он соглашается с тем, что закон, направленный против переплавки золотой монет в слитки и против вывоза ее, обходится весьма легко, то отсюда следует, что никакой спрос на слитки золота, от какой бы причины он ни происходил, не может возвысить монетной цены этого товара. Ошибочность этого способа рассуждения происходит от того, что он не проводит различия между возвышением ценности золота и возрастанием монетной цены его.
Если бы существовал значительный спрос на хлеб, то монетная цена его возросла бы, ибо, сравнивая хлеб с монетою, мы в действительности сравниваем его с другим товаром, и по той же самой причине, когда заявляется значительный спрос на золото, его хлебная цена должна возрасти; но ни в каком случае один бушель пшеницы не может стоить дороже, чем другой бушель пшеницы, или одна унция золота дороже другой унции золота. Как бы ни был значителен спрос на золото в слитках, но одна унция последнего не может иметь большей ценности, нежели одна унция золота в монете или 3 ф. 17 ш. 10 п., пока цена золота в слитках определяется золотою монетою.
Если бы этот аргумент не казался решительным, то мне следовало бы настаивать на том, что предполагаемая в данном случае пустота в обращении может быть порождена единственно уничтожением или ограничением бумажного обращения, и что она с быстротой была бы пополнена ввозом слитков, возрастание ценности которых, вследствие уменьшения в количестве орудия обращения, не преминуло бы оказать притяжение по направлению к прибыльному рынку. Как бы ни был велик недостаток в хлебе, но вывоз денег встретил бы ограничение в увеличении недостатка в них. Спрос на деньги столь всеобщ, и при настоящем состоянии цивилизации значение их для коммерческих сделок столь существенно, что они никогда не станут вывозиться в излишнем количестве; даже в течение войны, подобной настоящей, когда наш неприятель стремится запретить всякую торговлю с нами, ценность, которую приобретало бы обращение от уменьшения в его количестве, предупреждает такие размеры его вывоза, которые могли бы причинить пустоту в обращении.
Торнтон не объяснил нам, почему существовала бы неохота в иноземной стране получать наши товары в обмен за ее хлеб; а ему было бы необходимо показать, что, если бы подобная неохота состояла налицо, то, что мы были бы к ней настолько снисходительны, что решились бы расстаться со своей монетой.
Если мы соглашаемся давать монету в обмен за товар, то это делается нами свободно, а не, из необходимости. Мы не стали бы ввозить больше товаров, чем вывозим, если бы не имели изобилия в орудии обращения, которое, вследствие этого, становится пригодною частью нашего вывоза. Вывоз монеты причиняется ее дешевизною и составляет не следствие, а причину неблагоприятного баланса: мы не стали бы вывозить ее, если бы не могли послать ее на более выгодный рынок, или если бы у нас имелся налицо другой товар, который можно было бы вывезти с большим барышом. Вывоз монеты есть спасительное средство против изобилия обращения, и как я уже старался показать, что изобилие или излишество обращения есть только относительное выражение, то отсюда следует, что заграничный спрос на монету порождается единственно сравнительным недостатком обращения в ввозящей стране, который и причиняет там возвышение ценности последнего.
Вывоз этот является всецело вопросом сравнительного барыша. Если бы продавцы хлеба в Англию, на сумму около миллиона, могли ввезти к себе товары, стоящие миллион в Англии, и в то же время, продавая эти товары заграницей, выручали бы более, нежели в том случае, когда миллион посылался бы им деньгами, то они предпочли бы в уплату за хлеб наши товары; в противном случае они предъявили бы спрос на монету.
Иностранцы предпочитают получать золото в обмен за свою пшеницу единственно на основании сравнения ценности золота и других товаров на их и на нашем рынке и потому, что золото дешевле на лондонском рынке, чем на их рынках. Уменьшая количество обращения, мы придаем ему прибавочную ценность: это заставляет иностранцев изменить свой выбор и предпочесть товары. Если бы я был должен в Гамбурге 100 ф., то понятно, что я постарался бы приискать наиболее дешевый способ уплаты этого долга. Если я посылаю монету, то, при расходе на ее пересылку в 5 ф., я расквитаюсь с долгом суммою в 105 ф. Если я покупаю здесь сукно, которое с издержками пересылки обойдется мне в 106 ф. и которое может быть продано в Гамбурге за 100 ф., то мне будет, очевидно, выгоднее послать деньги. Если покупка и расходы перевозки мелких железных товаров, для уплаты моего долга, обойдутся мне в 107 ф., то я предпочту посылку сукна посылке этих товаров, но я не могу послать ни одного товара предпочтительнее монеты, потому что эта последняя представляла бы самый дешевый вывозной продукт лондонского рынка. Те же самые причины имели бы влияние и на экспортера пшеницы, если бы сделка происходила на его собственный счет. Но если банк, «опасаясь за целость своего учреждения» и зная, что требуемое число гиней будет извлечено из его сундуков по монетной цене, счел бы необходимым уменьшить количество своих билетов в обращении, то пропорция между ценностью денег, сукна и мелких железных товаров не оставалась бы прежняя – 105, 106 и 107; деньги сделались бы самым дорогим из трех товаров и, следовательно, с наименьшею выгодою могли бы быть употреблены на уплату заграничных долгов.
Если бы – что представляет более важный случай – мы согласились платить субсидию иноземному государству, то деньги не стали бы вывозиться до тех пор, пока в нашей стране оставались бы какие бы то ни было товары, которыми можно было бы дешевле расплатиться с долгом. Интересы отдельных лиц сделали бы вывоз денег нисколько не необходимым.
Итак, металл будет посылаться заграницу для уплаты долга единственно в тех случаях, когда его имеется излишнее количество, когда он самый дешевый из предметов вывоза. Если бы в такое время банк платил по своим билетам металлом, то явился бы для этой цели спрос на таковой. Он получался бы тогда по монетной цене, между тем, как цена его в слитках была бы несколько выше его цены в монете, потому что слитки вывозить по закону можно, а монету нельзя.
Таким образом, не подлежит сомнению, что обесценение орудия обращения есть необходимое следствие изобилия в нем, и что при обыкновенном состоянии обращения страны это обесценение встречает противовес в вывозе драгоценных металлов.
Таковы, мне кажется, законы, которые регулируют распределение драгоценных металлов по всемирному рынку, а также обусловливают и ограничивают перемещение их из одной страны в другую, регулируя ценность их в каждой стране. Но прежде чем перейти к рассмотрению на основании этих начал главного предмета моего исследования, мне будет необходимо показать, каково то постоянное мерило ценности в нашей стране, которого представителем должны являться наши бумажные деньги, так как определить их нормальное состояние и их обесценение возможно только с помощью сравнения с упомянутою единицею ценности.
Можно утверждать, что ни в одной стране, в которой орудие обращения достоит из двух металлов, не существует постоянного мерила ценности, потому что металлы эти подвергаются колебаниям ценности один относительно другого. С какою бы точностью директоры монетного двора ни устанавливали относительной ценности золота и серебра в монете в тот момент, когда они констатируют это отношение, но они не в состоянии предупредить возвышения одного из этих металлов, когда ценность другого остается без изменения или даже подвергается упадку. Как скоро это случится, один из металлов в монете будет переплавляться в слитки для продажи за другой металл. Локке, лорд Ливерпуль и некоторые другие писатели подвергали этот предмет весьма талантливому рассмотрению, и все сошлись в том мнении, что единственное средство против зла, происходящего для обращения из этого источника, это – сделать мерилом и единицею ценности только один из двух металлов. По мнению Локке, наиболее пригодным для этой цели металлом было бы серебро, и он сделал предложение, чтобы золотой монете было предоставлено найти свою собственную ценность и идти в обращение за большее или за меньшее количество шиллингов, смотря по колебаниям рыночной цены золота относительно серебра.
Лорд Ливерпуль, напротив того, настаивал на том, что золото не только является металлом наиболее пригодным для функции общего мерила ценности в нашей стране, но что оно сделалось таковым, благодаря всеобщему соглашению народа, стало рассматриваться в таком свете иностранцами и наилучшим образом соответствовало возрастанию торговли и богатства Англии.
На этом основании он сделал предложение, чтобы для взноса сумм, превосходящих одну гинею, законным орудием платежа служило одно золото; для сумм же, не достигающих упомянутой цифры, таким орудием считалось бы серебро. При действии нынешнего закона, золотая монета есть законное орудие для платежа всякой суммы, но в 1774 г. было постановлено, что «никакая уплата серебряной монетою королевства суммы, превосходящей 25 ф. в один раз, не может быть признана законною или считаться произведенною законным орудием платежа в пределах Великобритании и Ирландии, если ей придается большая ценность, нежели та, которая соответствует ей по весу, т. е. 5 ш. 2 п. за каждую унцию серебра. Правило это было возобновлено в 1798 году и находится в силе до настоящей минуты.
Следуя некоторым мотивам, которые приводятся лордом Ливерпулем, по-видимому, не может подлежать сомнению, что приблизительно за сто лет до настоящего времени золотая монета представляла главное мерило ценности; но мне кажется, что это следует приписывать неправильному определению монетных отношений. Золото было оценено слишком высоко, поэтому-то и не могло оставаться в обращении серебро, имеющее свой законный вес.
Если бы произошло новое регулирование, на основании которого было бы оценено чересчур высоко серебро, или, что то же самое, если бы рыночное отношение между ценою серебра и золота сделалось более значительным, чем монетное отношение между ними, то исчезло бы из обращения золото, а мерилом ценности сделалось бы серебро.
Это может потребовать дальнейших разъяснений. Относительная ценность золота и серебра в монете равняется 15:1. Унция золота, которая чеканится в 3 ф. 17 ш. 10 п. золотой монеты, согласно постановлениям о монете, соответствует по ценности 15 унциям серебра, так как именно такое количество серебра по весу чеканится в 3 ф. 17 ш. 10 п. серебряной монеты. Пока относительная рыночная ценность золота к серебру остается 15:1, что и происходило в течение многих лет до последнего времени, золотая монета необходимо остается законною единицею ценности, ибо ни банк, ни отдельное лицо не стали бы представлять на монетный двор 15 унции серебра для обращения их в 3 ф. 17 ш. 10 п. монеты, если бы они могли продать это количество серебра на рынке за сумму, превышающую З ф. 17 ш. 10 п. золотой монеты; а таким образом они могли бы поступить, основываясь на том предположении, что унцию золота можно купить за количество меньшее 15 унций серебра.
Но если относительная ценность золота и серебра превышает установленную законом монетную пропорцию 15:1, то золото не станет вовсе посылаться на монетный двор для чеканки, ибо, так как каждый из этих металлов является законным орудием платежа на всякую сумму, то владелец унции золота не стал бы предъявлять ее на монетный двор для чеканки в 3 ф. 17 ш. 10 п. золотой монеты, пока мог бы продать ее, и в таком случае он действительно может сделать это за сумму большую 3 ф. 17 ш. 10 п. серебряной монеты. Не только не станут посылать золота на монетный двор для чеканки, но золотая монета будет подвергаться противозаконной переплавке в слитки и в этом виде продаваться за большую сумму, чем насколько простирается номинальная ее ценность в серебряной монете. Таким образом, золото в подобном случае исчезло бы из обращения, а серебряная монета сделалась бы единицею и мерилом ценности. Так как опыт последнего времени указывает на значительное возвышение сравнительно с серебром ценности золота (унция чистого золота, равнявшаяся средним числом в течение многих лет 14 унциям чистого серебра, имеет в настоящее время рыночную ценность 15 унций последнего), то именно теперь наступил бы такой случай, если бы было отменено предоставленное банку право производить выпуски неразменных билетов и если бы была допущена столь же свободно чеканка на монетном дворе серебряных слитков, как и слитков золота; но в парламентском акте 39 Гео. III, находится следующее постановление:
«Так как могут возникнуть неудобства от чеканки серебра, пока не будут приняты такие меры, которые явились бы необходимыми; так как вследствие существующей низкой цены на слитки серебра, происходящей от временных обстоятельств, на монетный двор для превращения в монету предъявлялось незначительное количество слитков серебра, и есть основания полагать, что впредь могут предъявляться более значительные количества, и так как поэтому необходимо прекратить покамест чеканку серебра; то, на этом основании постановляется, что со дня утверждения настоящего акта серебряные слитки не должны вовсе чеканиться на монетном дворе, а также не должна выдаваться та серебряная монета, которая могла уже быть вычеканена, несмотря ни на какой закон, дозволяющий противное».
Закон этот сохраняет и в настоящее время силу.
Могло бы на этом основании показаться, что желанием законодательства было признать мерилом ценности нашей страны золото. Пока этот закон находится в действии, употребление серебряной монеты должно быть ограничено одними только мелкими платежами, для каковой цели только и достаточно находящегося в обращении количества ее. Для должника было бы не безвыгодно уплачивать свои значительные долги серебряною монетою, если бы он мог достать серебряные слитки, перечеканенные в монету; но, встречая препятствия к этому в упомянутом законе, он необходимо вынужден уплачивать свой долг золотою монетою, которой на монетном дворе можно получить в обмен за слитки золота на какую угодно сумму. Пока этот закон в силе, золото, во всяком случае, должно продолжать оставаться мерилом ценности.
Если бы рыночная ценность унции золота сделалась равною 30 унциям серебра, то золото, тем не менее, оставалось бы мерилом ценности, пока упомянутое запрещение сохраняло бы действие. Владельцу 30 унций серебра не было бы ни малейшей пользы знать, что он некогда мог уплатить долг в 3 ф. 17 ш. 10 п. доставлением себе 15 унций серебра для превращения в монету на монетном дворе, так как в данном случае он не имел бы другого способа расквитаться со своим долгом, кроме продажи своих 30 унций серебра по рыночной ценности, иными словами, за одну унцию золота или за 3 ф. 17 ш. 10 п. золотой монеты.
Общество несло в различное время весьма серьезные потери от обесценения орудия обращения, имевшего причиной противозаконный обычай скобления монеты.
По мере уменьшения содержания металла в монете, цена всякого товара, за который он обменивается, не исключая и золотых и серебряных слитков, подвергается номинальному повышению: соответственно этому мы находим, что до перечеканки, предпринятой в царствование короля Вильгельма III серебряное обращение сделалось столь истертым, что унция серебра, которая должна была содержаться в 62 пенсах, продавалась за 77 пенсов, а гинея, которая была оценена на монетном дворе в 20 шил., шла во всякой сделке за 30 шил. Зло это было тогда уничтожено посредством перечеканки. Подобные же последствия были порождены ухудшением золотого обращения, которое также было исправлено в 1774 году тем же самым способом.
С 1774 года законное содержание золота в нашей золотой монете оставалось почти без уменьшения; но серебряные наши деньги снова ухудшаются. В результате опыта, сделанного в 1798 году на монетном дворе, оказалось, что содержание наших шиллингов стоит ниже их монетной ценности на 24 %, а наших сикс-пенсов на 38 %, и меня извещали, что, как показывают новейшие опыты, монета эта обесценена еще значительно более. Таким образом, она не содержит в себе теперь такого же количества чистого серебра, какое содержала в царствование короля Вильгельма. Но это ухудшение не сопровождалось, однако, в период, предшествующий 1798 году, такими же последствиями, как в предыдущем случае. В эту последнюю эпоху и золото, и серебро возвысились в ценности пропорционально ухудшению серебряной монеты. Все иностранные курсы стояли против нас на полные 20 %, а иные и выше. Но хотя ухудшение серебряной монеты продолжало существовать в течение нескольких лет, оно ни разу до 1798 года не возвысило цены золота и серебра, а также не произвело никакого влияния на вексельный курс. Это представляет весьма убедительное доказательство того, что золотая монета в течение этого периода рассматривалась как легальное мерило ценности. Ухудшение золотой монеты произвело бы, таким образом, такое же действие на цены золотых и серебряных слитков и на иностранный вексельный курс, какое было прежде порождено ухудшением серебряной монеты.
Пока обращение различных стран состоит из драгоценных металлов, или из бумажных денег, во всякое время разменных на металл по предъявлению, и пока металлическое обращение не ухудшено скоблением и трением, до тех пор сравнение веса и чистоты сплава монеты дает нам возможность установить ее курс al pari. Так, al pari курса между Голландией и Англией установляется в 11 флоринов, или около того, ибо количество чистого серебра, содержащегося в 11 флоринах, равняется количеству чистого серебра, содержащегося в 20 полновесных шиллингах.
Это al pari не установляется и не может быть установлено абсолютно, ибо в Англии признается денежною единицею золотая, а в Голландии серебряная монета, и фунт стерлинг или QUOTE гинеи может иметь в различное время боль или меньшую ценность, нежели 20 полновесных шиллингов, а, след., и большую или меньшую ценность, нежели эквивалент его в 11 флоринов. Для нашей цели будет достаточно определять al pari или только серебром, или только золотом.
Если на мне причитается долг в Голландии, то, узнавая al pari вексельного курса, я узнаю, вместе с тем, и то количество монеты нашей страны, которое необходимо для уплаты моего долга.
Если долг мой простирается до 1,100 флор., и ценность золота остается неизменною, то 100 ф. нашей чистой золотой монеты будут в состоянии купить столько голландской монеты, сколько необходимо для уплаты моего долга. Я могу достигнуть этого вывозом 100 ф. монеты, или (что то же самое) уплатою торговцу слитками – 100 ф. монетой, с придачею издержек, требуемых им на пересылку, каковы фрахт, страхование, а также его прибыли – в обмен за вексель, который покроет должную мною сумму; в то же время торговец этот вывезет слитки, чтобы дать возможность своему корреспонденту уплатить по векселю, когда последнему выйдет срок.
Итак, эти расходы будут представлять собою крайний предел неблагоприятного вексельного курса. Как бы ни был велик мой долг, даже если бы он равнялся самой значительной субсидии, которую когда-либо давала наша страна какой-нибудь другой, – пока я в состоянии платить торговцу слитками монету установленной ценности, – он будет охотно вывозить слитки и продавать мне векселя. Но если я стану платить ему за вексель худой монетой, или обесцененными бумажными деньгами, то он не согласится продавать мне свой вексель по этой ценности: так как, если монета истерта, то она перестает содержать такое количество чистого золота или серебра, которое должно заключаться в 100 фунтах, и, след., он должен вывезти прибавочное число штук такой худой монеты, чтобы иметь возможность уплатить мой долг в 100 ф. или эквивалент последнего в 1,100 флоринов. Если я стану платить ему бумажными деньгами, то, не будучи в состоянии вывезти их заграницу, он примет в соображение то обстоятельство, можно ли будет ему за эти деньги купить столько слитков золота и серебра, сколько заключается в монете, которую заменяет бумага; если да, то он примет бумагу, подобно монете, если же нет, то он станет выжидать дальнейшей премии на свой вексель, равняющейся обесценению бумаги.
Итак, пока орудие обращения состоит из полновесной монеты, или из бумаги, разменной по предъявлению на полновесную монету, вексельный курс никогда не может возвышаться или падать сравнительно с al pari более, чем насколько простираются издержки пересылки драгоценных металлов. Но когда оно состоит из обесцененных бумажных денег, он, несомненно, будет падать соответственно степени обесценения.
Таким образом, вексельный курс представляет достаточно точный критерий, на основании которого мы можем судить об ухудшении обращения, которое порождено или скоблением и трением монеты или обесценением бумажных денег.
Сэр Джемс Стёарт сделал замечание, что
«если бы изменили одновременно во всей Англии наш английский фут, посредством придачи к нему или отнятия от него известной относительной части его установленной длины, то всего лучше можно было бы открыть подобное изменение путем сравнения нового фута с парижским или с футом какой-либо другой страны, не потерпевшим никакого изменения.
Совершенно также, если бы оказалось какое-нибудь изменение в английской денежной единице – фунте стерлинга, и если бы подобное изменение было затруднительно привести в известность, благодаря сложности сопровождающих его условий, то лучшим способом открыть его было бы сравнение старой и новой ценности с деньгами других стран, не испытавшими никаких изменений. С наибольшею точностью это может выполнить вексельный курс».
В «Эдинбургском обозрении», при обсуждении памфлета лорда Кинга, было замечено, что
«наш торговый баланс не потому постоянно нам благоприятен, что наш ввоз состоит частью из слитков».
«Слиток,
– говорится здесь далее, —
есть товар, на который, подобно всякому другому, спрос колеблется, и который совершенно так же, как и всякий другой товар, может входить в список вывоза или ввоза; но этот вывоз или ввоз не станет действовать на вексельный курс путем отличным от вывоза или ввоза каких-либо иных товаров».
Но никто не ввозит слитков и не вывозит их, не принимая в соображение уровень вексельного курса. Только при помощи вексельного курса открывается относительная ценность слитков в двух различных странах, относительно которых она определяется. Таким образом, торговец слитками советуется с вексельным курсом совершенно так же, как другие торговцы с прейскурантом, прежде чем они решаются вывозить или ввозить другие товары. Если 11 флоринов в Голландии содержат такое же количество чистого серебра, как 20 полновесных английских шиллингов, то серебряные слитки, равные по весу 20 полновесным английским шиллингам, ни за что не станут вывозиться из Лондона в Амстердам, пока вексельный курс стоит al pari, или неблагоприятен для Голландии. Вывоз их сопровождался бы некоторыми расходами и риском, а истинное значение слов al pari состоит в том, что покупкой векселя в Голландии приобретается количество слитков серебра, равное упомянутому по весу и по чистоте сплава, помимо всяких издержек. Кто стал бы посылать слитки в Голландию с издержками в 3–4 %, если покупкой векселя al pari он на самом деле приобретает ордер на вручение его корреспонденту в Голландии слитков такого же веса, какой он готов был послать?
Утверждать это было бы столь же основательно, как и настаивать на том, что если цена хлеба в Англии выше, чем на континенте, то хлеб будет вывозиться для продажи на более дешевом рынке, несмотря на все издержки по его вывозу.
Объяснив уже те беспорядки, которым подвергается металлическое обращение, я обращу теперь внимание на те из них, которые хотя и не порождаются ухудшением состояния золотой или серебряной монеты, но, тем не менее, весьма серьезны по своим окончательным последствиям.
Наше орудие обращения почти всецело состоит из бумаги, что дает нам выгодное предостережение наблюдать за обесценением бумаги, но меньшей мере, столь же неуклонно, как и за обесценением монеты.
Этим мы до сих пор пренебрегали.
Освободивши банк от платежа монетой, парламент дал директорам последнего возможность по произволу увеличивать количество и сумму их билетов, и так как существовавшие прежде препятствия для излишних выпусков были этим разрешением отменены, то директоры банка приобрели власть увеличивать и уменьшать ценность бумажных денег.
Желая проследить существующее зло до самого источника его и доказать его существование посредством обращения к двум безошибочным критериям, о которых я упоминаю выше, а именно, к вексельному курсу и к цене слитков, я воспользуюсь отчетом об образе действий банка до освобождения от платежей монетою, представленным Торнтоном, чтобы показать, насколько очевидно действия банка сообразовались с тем началом, которое было выразительно признано Торнтоном, а именно, что ценность банковых билетов зависит от их количества, и что банк приводил в известность колебания своих билетов при помощи упомянутых мною признаков.
Торнтон говорит нам, что,
«когда время от времени вексельный курс страны становился настолько неблагоприятным, что производил существенное повышение в рыночной цене золота сравнительно с монетною его ценою, то директоры банка, как это видно из показаний, данных некоторыми из них в парламенте, бывали расположены обращаться к уменьшению количества своей бумаги, как к способу ослабления или удаления указанного повышения, заботясь таким образом о безопасности своего учреждения. Еще более,
– прибавляет он, —
они всегда придерживались того правила и на тех же благоразумных основаниях, чтобы наблюдать известный предел в выпуске своих билетов».
И в другом месте:
«Когда цена, которую приобретает наша монета в чужих странах, настолько велика, что представляет искушение к вывозу последней, тогда директоры банка естественно уменьшают количество своей бумаги, опасаясь за целость своего учреждения. Уменьшая количество своей бумаги, они поднимают ценность последней, а поднимая ее ценность, они поднимают во всей Англии ценность ходячей монеты, которая обменивалась за бумагу. Таким образом, ценность нашей золотой монеты сама собою начинает совпадать с ценностью ходячей бумаги, а ходячая бумага делается директорами банка такой ценности, какая необходима, чтобы для предупреждения значительного вывоза, за нее давали цену иногда несколько более высокую, иногда же несколько более низкую, чем та цена, которую дают за нашу монету заграницею».
Итак, необходимость, ощущаемая самим банком, заботиться о целости своего существования, до освобождения банка от платежа монетой, всегда предупреждала чересчур лавинообразные выпуски бумажных денег.
Так мы находим, что в течение 23-летнего периода предварительно освобождения банка от платежей наличностью в 1797 году, средняя цена золотых слитков была 3 ф. 17 ш. 7 п. за унцию, т. е. около 2 п. ниже монетной цены; а в течение 16 лет до 1774 года она никогда не была значительно выше 4 ф. за унцию. Следует вспомнить, что в продолжение этих 16 лет наша золотая монета была ухудшена трением, и, поэтому, вероятно, что 4 ф. такой неполновесной монеты не могли весить столько же, сколько унция золота, которая за них обменивалась.
По мнению д-ра Смита, всякое постоянное возвышение рыночной цены золота над монетною его ценою должно быть относимо на счет состояния монеты. Пока монета сохраняет свой первоначальный вес и чистоту, рыночная цена золотых слитков, полагал д-р Смит, не может значительно превзойти монетную цену.
Торнтон утверждает, что это не может быть единственной причиной.
«Мы пережили,
– говорит он, —
в последнее время колебания в наших вексельных курсах, и соответствующие колебания на рынке, сравнительно с монетною ценою золота, простирающиеся не менее, как до 8 или до 10 %, а, между тем, состояние нашей монеты продолжало оставаться во всех отношениях одинаковым».
Но Торнтону надлежало принять в соображение, что в ту эпоху, когда он писал, в банк не могли предъявляться билеты для обмена на монету; что именно это-то и было причиною обесценения обращения, которой д-р Смит не мог предвидеть. Если бы г. Торнтон доказал, что в цене золота происходили колебания на 10 % в то время, пока банк платил монетой по своим билетам, и пока монета была в хорошем состоянии, то в таком случае он мог бы обвинять Ад. Смита, что последний «недостаточно и неудовлетворительно исследовал этот важный предмет».
Но так как в настоящее время парламентским актом удалены все препятствия к излишним выпускам со стороны банка, который освобождается от уплаты металлом по своим билетам, то банк не связывается более опасениями «за целость своего учреждения» и не ограничивает количества своих билетов тою суммою, которая поддерживала бы их в одной и той же ценности с представляемою ими монетою. Соответственно этому, мы находим, что золотые слитки возвысились от своей средней цены в период, предшествовавший 1799 году – 3 ф. 17 ш. 7 п. до 4 ф. 10 ш., а в последнее время достигали 4 ф. 13 ш. за унцию.
Итак, мы можем смело прийти к заключению, что эта разность в относительной ценности, или, иными словами, это уменьшение действительной ценности банковых билетов имело причиною то слишком изобильное их количество, которое было выпущено банком в обращение. Та же самая причина, которая произвела в ценности банковых билетов сравнительно со слитками золота разность в 15–20 %, могла довести ее до 50 %. Для обесценения, происходящего от постоянного увеличения количества бумаги, границ не существует. Стимул, представляемый для вывоза монеты увеличением обращения, приобретает новую силу, но он не может, подобно прежнему, устранить сам себя. Наши бумажные деньги необходимо ограничиваются пределами одного только нашего обращения. Всякое увеличение их количества роняет ценность их ниже ценности обращения других стран.
Результат этого точно такой же, как и тот, который был бы порожден скоблением нашей монеты.
Если бы от каждой гинеи было отнято по, то рыночная цена золотых слитков поднялась бы на выше монетной их цены. Сорок четыре гинеи с половиною (т. е. такое число гиней, которое весит фунт и потому называется монетною ценою) перестали бы иметь вес фунта, а, следовательно, ценою фунта золота сделалось бы количество на часть большее, или около 56 ф. ст., и разность между рыночною и монетною ценою, между 56 ф. и 46 ф. 14 ш. 6 п. сделалась бы мерилом обесценения.
Если бы подобная неполновесная монета продолжала именоваться гинеей, и если бы ценность золотых слитков и всех других товаров определялась неполновесною монетою, то гинея, только что вышедшая с монетного двора, называлась бы стоящею 1 ф. 5 ш., и эта сумма выплачивалась бы за нее торговцем нарушителем закона; но при этом возрастала бы не ценность новой гинеи, а уменьшалась бы ценность гинеи неполновесной. Это сделалось бы очевидным немедленно, если бы вышло распоряжение, воспрещающее обращение неполновесных гиней, иначе, как сообразно их весу, по монетной цене 3 ф. 17 ш. 10 п.; это доставило бы новым полновесным гинеям место законного мерила ценности вместо гиней, подвергшихся скоблению и ухудшению. Последние шли бы в таком случае по своей действительной ценности и стали бы называться монетою в 17 или в 18 шилл. (вместо 20). Таким же образом, если бы можно было в настоящее время добиться распоряжения, клонящегося к той же цели, то банковые билеты не перестали бы обращаться, а только стали бы приниматься по ценности золотых слитков, которые покупались бы на них. Тогда нельзя было бы сказать, что ценность гинеи равняется одному ф. пяти шилл., но фунтовый билет обращался бы по 16 или по 17 шилл. В настоящее время золотые слитки суть не более как товар, а банковые билеты – мерило ценности, тогда как в упомянутом случае золотые слитки стали бы таким мерилом, а банковые билеты лишь имеющим обращение товаром.
«Неподвижность наших вексельных курсов,
– говорит Торнтон, —
или, иными словами, совпадение монетной цены с ценою золотых слитков, представляет, по-видимому, истинное доказательство, что обращающаяся бумага не испытала обесценения».
Когда возникают мотивы к вывозу золота, то, пока рынок не платит металлом, и, следовательно, золото не может быть получено по монетной цене, незначительное его количество, которое можно достать, будет собрано для вывоза, и банковые билеты будут продаваться за золото с таким учетом, который соответствует излишеству в них. Но когда мы говорим, что цена золота высока, то мы ошибаемся: изменилась ценность не золота, а бумаги. Если сравнить с товарами унцию золота или 3 ф. 17 шилл. 10 п., то пропорция между ними сохранится прежняя, а если это и не так, то причину этого следует отнести на счет увеличения налогов, или на счет некоторых других условий, оказывающих постоянное влияние на ценность товаров. Но если мы сравним с товаром представитель унции золота – 3 ф. 17 ш. 10 п. банковыми билетами, то в таком случае мы откроем обесценение банковых билетов. На всех рынках земного шара я принужден платить 4 ф. 10 ш. банковыми билетами за такое же количество товаров, которое я могу получить за золото, содержащееся в 3 ф. 17 ш. 10 п. монеты.
Часто утверждали, что гинея в Гамбурге имеет ценность 26 или 28 шилл.; но мы сильно обманулись бы, если бы заключили из этого, что гинея может быть продана в Гамбурге за такое же количество серебра, какое содержится в 26 или в 28 шиллингах. До изменения в относительной ценности золота и серебра гинея не продавалась в Гамбурге за такое же количество серебряной монеты, какое содержится в 21 полновесном шиллинге, а по нынешней рыночной цене гинея продается за такую сумму серебряного обращения, которая будучи свезена в Англию и отнесена на монетный двор для чеканки, соответствовала бы 21 ш. 5 п. нашей полновесной серебряной монеты.
Тем не менее, не подлежит сомнению, что прежнее количество серебра покупает в Гамбурге вексель, по которому платится в Лондоне 26 или 28 шилл. банковыми билетами. Может ли быть иное, более удовлетворительное доказательство обесценения нашего орудия обращения?
Говорили, что, если бы закон, освобождающий банк от платежа монетой не был в силе, то последняя гинея покинула бы страну.
Это, без сомнения, справедливо; но если бы банк уменьшил количество своих билетов в обращении, на столько, чтобы ценность их возросла на 15 %, то отмена упомянутого закона могла бы состояться преспокойно, так как исчезло бы искушение к вывозу металла. Но как бы долго это ни откладывалось, как бы ни был значителен учет на банковых билетах, но банк никогда не мог бы восстановить свои платежи металлом, пока не доведет наконец до этой границы количество своих билетов в обращении.
Все писатели по политической экономии согласны с тем, что закон есть бесполезное препятствие для вывоза гиней: он обходится с такою легкостью, что можно сомневаться, имел ли он последствием удержание хотя одной гинеей больше в Англии, чем было бы при отсутствии закона. Локке, Стёарт, Смит, лорд Ливерпуль и Торнтон – все сходятся на этом пункте. Последний замечает, что
«существование британского закона бесспорно способствует ограничению и ослаблению, – хотя не в состоянии воспрепятствовать ему, – того вывоза гиней, который поощряется неблагоприятным торговым балансом, и, быть может, лишь незначительно уменьшает его, когда барыш от вывоза делается весьма значительным».
Конечно, после того, как личность, обходящая закон, расплавила и вывезла за границу каждую гинею, которую при настоящем положении вещей она могла себе доставить, она придет в затруднение, прежде чем решится открыто покупать гинеи за банковые билеты с премией, ибо, какой бы значительный барыш ни представляла подобная спекуляция, она сделает себя этим подозрительною. Ее могут подстерегать и не дозволить ей достигнуть своей цели. Так как установляемое законом взыскание отличается строгостью, а искушение доноса сильно, то для подобных операций необходимо соблюдение тайны. Когда гинеи можно получить простой отсылкой банковых билетов в банк для обмена на гинеи, тогда закон обходится легко; но когда необходимо открыто извлекать их из широко разбросанного обращения, которое состоит почти исключительно из бумаги, то выгода, проистекающая от этого, должна быть весьма значительна, чтобы кто-либо решился принять на себя риск быть уличенным.
Если мы обратим внимание на то, что в течение настоящего царствования было отчеканено свыше 60 милл. гиней, то мы можем составить себе некоторое понятие о тех размерах, в каких должен был совершаться вывоз золота. Но отмените закон против вывоза гиней, дозвольте им открыто вывозиться из страны, и что может помешать продаже унции надлежащего качества золота в гинее по такой же высокой цене за банковые билеты, как и унции португальской золотой монеты или унции золота надлежащего качества в слитке, когда известно, что гинея равняется им по своей чистоте? И если унция золота надлежащего качества в гинеях будет продаваться на рынке за 4 ф. 10 ш., как продаются в настоящее время надлежащего качества слитки, или как они продавались недавно – по 4 ф. 13 ш., то какой лавочник станет продавать свои товары по одной цене за золото и за банковые билеты безразлично? Если бы цена сюртука была 3 ф. 17 ш. 10 п., или унция золота, и если бы в то же время унция золота продавалась за 4ф. 13 ш. билетами, то можно ли понять, что портному было бы безразлично, получать ли платеж золотом, или банковыми билетами?
Единственно потому, что гинея не покупает более чем билет в один фунт и один шиллинг, многие затрудняются признать, что банковые билеты ходят с учетом. То же мнение поддерживает и «Эдинбургское Обозрение»; но если моя аргументация была правильна, то я успел показать, что подобные возражения не имеют основания.
Торнтон говорит нам, что неблагоприятная торговля служит причиною неблагоприятного вексельного курса; но мы уже видели, что влияние неблагоприятной торговли, – если это выражение точно, – на вексельный курс ограничено. Эта граница вероятно равняется 4 или 5 %. Это не может объяснить обесценения в 15 или в 20 %. Еще более, Торнтон сказал нам, и я вполне согласен с ним в этом, что «можно признать за общую истину, что коммерческий ввоз и вывоз государства естественно стремятся в известной степени ко взаимному между собою соответствию, и что, поэтому, торговый баланс не может долгое время продолжать оставаться или слишком благоприятным, или слишком неблагоприятным для страны». Однако, низкий вексельный курс, вместо того, чтобы оставаться временным, стоял еще до того времени, когда Торнтон писал, т. е. до 1802 года, и с тех пор упадал все более и более, так что в настоящее время он на 15–20 % против нас. Таким образом, г. Торнтон, согласно своим собственным принципам, должен приписывать это какой-нибудь другой, более постоянной причине, чем неблагоприятному торговому балансу, и, каково бы ни было его прежнее мнение, он несомненно теперь согласится, что в этом может быть ответственно единственно обесценение орудия обращения.
Итак, мне кажется, нельзя продолжать сомневаться в том, что банковые билеты ходят с учетом. До тех пор, пока цена золотого слитка равняется 4 ф. 10 ш. за унцию, или, иными словами, до тех пор, пока кто-либо соглашается давать за унцию золота унцию и одну шестую, что признается обязательным, нельзя не видеть, что 4 ф. 10 ш. золотою монетою и 4 ф. 10 ш. билетами имеют не одну и ту же ценность.
Унция золота чеканится в 3 ф. 17 ш. 10 п.; след., обладая этою суммою, я обладаю унцией золота и не стану давать за унцию золота 4 ф. 10 ш. золотою монетою, или такими билетами, которые я могу немедленно обменять на 4 ф. 10 ш.
Противно здравому смыслу полагать, что это может быть рыночною ценою, если только цена не определяется обесцененным орудием обращения.
Если бы цена золота определялась серебром, то цена эта могла бы подняться на деле до 4, 5 или 10 ф. за унцию, и само по себе это изменение вовсе не было бы доказательством обесценения бумажных денег, а только изменения относительной ценности золота и серебра. Однако, я, кажется, доказал, что серебро не есть мерило ценности и, след., не есть то орудие, которым определяется ценность золота. Но если бы это было и так, то так как унция золота стоит на рынке только 15 унций серебра, и так как 15 унций серебра в точности равняются по весу 80 шилл. а, след., и чеканятся в такой сумме, то унция золота не была бы продаваема дороже 4 ф.
Таким образом, те, которые держатся мнения, что серебро есть мерило ценности, не могут доказать, что всякий спрос на золото, от какой бы причины он ни происходил, мог бы поднять его цену выше 4 ф. за унцию. Все, что превышает эту цену, должно быть, согласно их собственным принципам, названо обесценением банковых билетов. Отсюда, значит, следует, что если бы банковые билеты служили представителем серебряной монеты, то унция золота, продаваемая за 4 ф. 10 шилл., как она продается в настоящее время, продавалась бы за такое количество билетов, которое представляет 17 унций серебра, между тем, как на слитковом рынке она может быть обменена всего за 15 унций, а, след., 15 унций серебряных слитков равняются по ценности банковому обязательству уплатить предъявителю 17 унций.
Рыночная цена серебра представляет в настоящее время – 5 ш. 9 п. за унцию, по оценке на банковые билеты; монетная же цена только 5 ш. 2 п., и, след., серебро узаконенного качества в 100 фунтах (стерл.) равняется более чем 112 ф. в банковых билетах.
Можно, однако, заметить, что банковые билеты суть представители нашей неполновесной серебряной монеты, а не монеты надлежащего веса. Но это неверно, так как цитированный мною выше закон объявляет серебро законным орудием платежа на суммы, только не превосходящие 25 ф., если оно берется не по весу. Если бы банк настаивал на уплате предъявителю банкового билета в 1,000 ф. серебряною монетою, то он был бы обязан или заплатить ему узаконенным полновесным серебром, или же неполновесным серебром на равную сумму, за исключением 25 ф., которые он может уплатить ему неполновесною монетой. Но 1,000 ф., состоящие из 975 ф. хорошей монеты и 25 ф. монеты худой, по нынешней рыночной цене серебряных слитков, стоят более 1,112 ф.
Утверждали, что количество банковых билетов возросло в пропорции не большей, чем потребовало увеличение нашей торговли, а, след., не может быть чрезмерным. Это утверждение было бы трудно доказать, и если оно истинно, то на нем нельзя основать иного аргумента, кроме ошибочного. Прежде всего, ежедневные усовершенствования, производимые нами в искусстве экономизировать употребление орудия обращения посредством улучшенных способов ведения банкового дела, делают чрезмерным то самое количество билетов, которое было необходимо при таком же состоянии торговли в предыдущий период времени. Во-вторых, между банком Англии и провинциальными банками существует постоянная конкуренция по замещению своими билетами билетов своих соперников, в каждом округе, в котором учреждены провинциальные банки.
Так как увеличение последних в течение немногих лет почти удвоилось, то не вероятно ли, что деятельность их по замещению своими собственными билетами весьма многих билетов банка Англии могла быть увенчана успехом?
Если бы это случилось, то в настоящее время оказалось бы чрезмерным то же самое количество билетов банка Англии, которое в прежнее время, при менее обширных торговых сношениях, было только что достаточно для поддержания нашего обращения на одном и том же уровне с обращением других стран. Итак, нынешнее количество банковых билетов в обращении не может, след., вести ни к какому верному заключению, хотя я не сомневаюсь, что ближайшее исследование обнаружило бы ту истину, что возрастание количества банковых билетов и высокая цена золота обыкновенно сопровождали одно другую.
Заявляли сомнение, чтобы сумма в два или в три миллиона банковых билетов (сумма, которую, как предполагают, банк присоединил к обращению сравнительно с тою, которую последнее легко выносит) могла сопровождаться такими последствиями, какие ей приписывались; но следует вспомнить, что банк Англии регулирует количество обращения всех провинциальных банков, и что если банк Англии увеличивает размер своих выпусков на 3 миллиона, то, по всей вероятности, он дает провинциальным банкам возможность увеличить общее обращение Англии более чем на 3 миллиона.
Деньги отдельной страны распределяются между различными провинциями ее по тем же самым правилам, по которым деньги всего мира распределяются между различными нациями, из которых он состоит. Каждый округ удерживает в своем обращении такую относительно часть обращения страны, какой может потребовать его торговля, и, след., его платежи, в сравнении с торговлею целой страны, и не может наступить такого увеличения в количестве орудия обращения одного округа, которое не распространилось бы повсеместно и не вызвало бы пропорционального увеличения во всяком другом округе. Именно это-то обстоятельство и поддерживает повсюду билеты провинциальных банков на одном уровне ценности с билетами банка Англии. Если бы в Лондоне, где обращаются одни только билеты банка Англии, к количеству орудия обращения был присоединен один миллион, то обращение сделалось бы дешевле, чем в другом месте, или товары стали бы дороже. Тогда стали бы посылаться из провинции на лондонский рынок товары для продажи по более дорогим ценам, или, что еще вероятнее, провинциальные банки воспользовались бы относительною недостаточностью провинциального обращения и увеличили бы количество своих билетов в такой же пропорции, в какой сделал это банк Англии; тогда действие на цены произведено было бы не частное, а общее.
Таким же образом, если бы в количестве билетов банка Англии последовало уменьшение в 1 миллион, то сравнительная ценность обращения в Лондоне возвысилась бы, а цены товаров упали бы. Тогда билеты банка Англии сделались бы дороже, чем билеты провинциальных банков, ибо в них стали бы нуждаться для покупки товаров на дешевом рынке, и так как провинциальные банки обязаны выдавать по предъявлению билеты банка Англии в обмен за свои собственные, то к ним и стали бы обращаться за первыми до тех пор, пока общее количество провинциальных билетов не уменьшилось бы до той же пропорции, которую оно имело прежде к лондонской бумаге, и не произвело бы, таким образом, соответственного упадка в цене всех товаров, за которые оно обменивалось.
Провинциальные банки никогда не могут увеличить количества своих билетов, за исключением того случая, когда необходимо пополнить относительный недостаток в обращении провинции, последовавший от увеличения выпусков банка Англии. Если бы они попробовали поступить таким образом, то то же самое препятствие, которое принудило бы банк Англии извлечь из обращения часть своих билетов, когда приходилось оплачивать их по предъявлению золотом, принудило бы и провинциальные банки пойти тою же дорогою. Их билеты соответственно возрастанию их количества, сделались бы менее ценными, чем, билеты банка Англии, таким же образом, как и билеты банка Англии сделались бы менее ценными, чем представляемые ими гинеи. Они стали бы, поэтому, до тех пор обмениваться на билеты банка Англии, пока не поравнялись бы с ними в ценности.
Банк Англии является великим регулятором провинциальной бумаги. Когда он увеличивает или уменьшает количество своих билетов, – провинциальные банки делают то же самое, и ни в каком случае не может провинциальный банк присоединить что-либо к общему обращению страны, если только банк Англии не увеличит предварительно количества своих билетов.
Некоторые утверждали, что не цена золотых и серебряных слитков, а уровень процента есть тот критерий, на основании которого мы всегда можем судить об изобилии бумажных денег; что если бы этих последних было слишком много, то процент упал бы, а если недостаточно, то процент возвысился бы. По моему мнению, может быть с ясностью доказано, что уровень процента регулируется, не изобилием или недостатком в деньгах, а изобилием или недостатком той части капитала, которая не состоит из денег.
«Деньги,
– замечает Ад. Смит, —
великое колесо обращения, великое орудие торговли, подобно всяким другим орудиям промышленности, хотя и составляют часть, и весьма ценную часть, капитала, не составляют части дохода общества, которому они принадлежат, и хотя металлические кружки, из которых они состоят, совершая свой годичный путь обращения, доставляют каждому человеку доход, который принадлежит собственно ему, но сами по себе не составляют части этого дохода.
Когда мы определяем размер промышленности, которая может быть пущена в ход при посредстве оборотного капитала страны, то мы всегда должны обращать внимание только на те части этого капитала, которые состоят из съестных припасов, материалов и обработанных произведений: из них всегда следует вычитать другую часть, состоящую в деньгах и служащую только для обращения упомянутых трех частей. Чтобы привести в действие промышленность, необходимы три вещи: материал для обработки их, орудия для употребления их в дело и заработная плата или вознаграждение тех, кем приводится в исполнение самое дело. Деньги не суть ни материал для обработки, ни орудие для употребления его, и хотя заработная плата выдается обыкновенно рабочему деньгами, но действительный доход последнего, подобно доходам всем других людей, состоит не в деньгах, а в их ценности; не в металлических кружках, а в том, что может быть получено за них».
И в других частях своего сочинения Ад. Смит поддерживает то мнение, что открытие американских рудников, так значительно увеличившее количество денег, не уменьшило процента за употребление их в дело, так как уровень процента регулируется прибылью от употребления капитала, а не количеством и качеством металлических кружков, которые употребляются для обращения продуктов последнего.
Юм разделял то же мнение. Ценность орудия обращения каждой страны сохраняет некоторую пропорцию с ценностью обращаемых им товаров. В некоторых странах эта пропорция более велика, чем в других, и подчас она подвергается колебаниям в одной и той же стране. Она зависит от быстроты обращения, от степени доверия и кредита, существующей между промышленниками, и всего более от разумных банковых операций. В Англии было усвоено столько способов экономизировать употребление орудия обращения, что ценность его в сравнении с ценностью обращаемых им товаров, по всей вероятности (в течение периода, когда господствует доверие) доведена до такой ничтожно-незначительной пропорции, какая только осуществима. Какова может быть эта пропорция, – это определяли различно.
Никакое возрастание или уменьшение количества орудия обращения, все равно, состоит ли оно в золоте, серебре или бумаге, не может поднять или уронить его ценности выше или ниже этой пропорции. Если рудники перестают доставлять свое годичное предложение драгоценных металлов, то ценность денег возвышается, и в качестве орудия обращения употребляется меньшее их количество. Уменьшение их количества будет соответствовать возвышению их ценности. Таким же образом, если бы были открыты новые рудники, то ценность драгоценных металлов уменьшилась бы, и в обращении стало бы употребляться большее их количество, так что в каждом из этих случаев относительная ценность денег и товаров, обращаемых ими, оставалась бы без изменения.
Если бы в ту эпоху, когда банк платил по своим билетам монетою, количество этих последних возросло, то это произвело бы лишь незначительное постоянное действие на ценность обращения, так как приблизительно такое же количество монеты было бы извлечено из обращения и вывезено.
Если банк освобождается от платежа по билетам металлом, и вся монета вывозится, то всякий излишек в билетах банка роняет ценность орудия обращения соответственно излишеству в нем. Если бы до освобождения банка от платежей обращалось 20 миллионов билетов, и к ним было бы присоединено 4 миллиона, то ценность 24 миллионов была бы не больше, чем ценность прежних 20, при условии, что количество существующих товаров оставалось бы прежнее, и не было бы соответствующего вывоза монеты; и если бы банк последовательными выпусками довел эту сумму до 50 или до 100 миллионов, то все увеличение этого количества было бы поглощено обращением Англии, но во всяком случае упало бы до ценности 20 миллионов.
Я не стану спорить, что если бы банк вынес на рынок значительную добавочную сумму билетов и стал бы отдавать ее в ссуду, то она оказала бы временное действие на уровень процента. Те же последствия наступили бы и в том случае, если бы кем-нибудь был найден клад, состоящий из золотой или серебряной монеты. Если бы сумма была велика, то банк или владелец сокровища не имели бы возможности отдать взаймы билеты или монету по 4, а отдавали бы их не свыше 3 %; но если бы это было и так, то ни билеты, ни монета не остались бы без употребления в руках заемщиков, их отправляли бы на каждый рынок и они повсюду возвышали бы цену товаров, пока их не поглотило бы всеобщее обращение. Только в течение того промежутка времени, пока делаются банком выпуски, и пока они действуют на цены, мы могли бы заметить изобилие денег: в течение этого времени процент держался бы ниже своего естественного уровня; но как только прибавочная сумма билетов или монеты была бы поглощена общим обращением, то уровень процентов снова возвысился бы, и на новые займы предъявлялся бы спрос столь же живой, как и пред дополнительным выпуском.
Обращение никогда не может быть чрезмерным. Если бы оно состояло только из золота и серебра, то всякое возрастание в его количестве распространялось бы по всему миру. Если бы оно состояло только из бумаги, то оно распространялось бы единственно по той стране, в которой выпущено в обращение. Действие его на цены было бы в последнем случае только местное и номинальное, так как иноземные покупатели получали бы вознаграждение путем вексельных курсов.
Предполагать, что какое бы то ни было увеличение выпусков банка может иметь последствием постоянное понижение уровня процента и удовлетворение спроса всех заемщиков, так что для новых займов уже не останется приложения, или, что богатый золотой или серебряный рудник может оказывать подобное действие, – значит приписывать орудию обращения такое могущество, которого оно никогда иметь не может. Если бы это было возможно, то банк сделался бы, по истине, весьма могучим механизмом. Создавая бумажные деньги и отдавая взаймы по 2 или по 3 %, т. е. ниже нынешнего уровня процентов, банк в такой же степени уменьшал бы промышленную прибыль, и если бы он имел достаточно патриотизма, чтобы отдавать взаймы свои билеты за процент не более высокий, чем сколько необходимо для уплаты расходов по содержанию учреждения, то прибыль понизилась бы еще более; никакой народ не мог бы с нами соперничать иначе, как при помощи подобных же средств, и мы завладели бы торговлею всего мира. К каким абсурдам не могла бы нас привести подобная теория! Прибыль может понижаться только от соперничества капиталов, не состоящих в орудии обращения. Так как увеличение количества банковых билетов не присоединяет ничего к упомянутому разряду капитала, так как оно не увеличивает количества ни наших вывозных товаров, ни наших машин, ни наших сырых материалов, то оно не может ничего прибавить к нашей прибыли или понизить уровень процентов.
Когда кто-либо занимает деньги, предполагая начать предприятие, он занимает их в качестве орудия, при помощи которого он может располагать материалами, съестными припасами и проч., чтобы пустить в ход это промышленное или торговое предприятие, и для него может иметь лишь ничтожное значение, если только он приобретет необходимое ему количество материалов и проч., будет ли он принужден занять тысячу или десять тысяч экземпляров монеты. Если он займет 10,000, то номинальная ценность его мануфактуры будет в 10 раз более высока, нежели в том случае, когда для той же цели было бы необходимо одной тысячи. Действительно употребляемый в стране капитал необходимо ограничивается количеством материалов, припасов и проч. и может быть сделан одинаково производительным, хотя и не с такою легкостью, если бы торговля велась при помощи одной только непосредственной мены. Следующие один за другим владельцы орудия обращения приобретают власть над этим капиталом; но как бы ни было обильно количество монеты или банковых билетов, хотя бы оно возвысило номинальную цену товаров, хотя бы оно распределило производительный капитал в других пропорциях, хотя бы банк, увеличивая количество своих билетов, мог дать возможность А принять участие в деле, захваченном прежде В и С, – но ничто не будет присоединено к действительному доходу и богатству страны. В и С могут понести потери, а А и банк могут остаться в выигрыше, но они выиграют ровно столько же, сколько В и С потеряют. Произойдет насильственное и несправедливое перемещение собственности, но общество в целом не может иметь от этого никакого выигрыша.
По этим-то причинам я держусь того мнения, что высокая цена фондов не имеет причиною обесценения нашего обращения. Цена их должна регулироваться общим уровнем процента, платимого за деньги. Если до обесценения я давал за землю цену, равняющуюся 30-летнему ее доходу, и за фонд – цену, равняющуюся 25-летнему с него доходу, то, по наступлении обесценения, я могу дать более значительную сумму за землю, не платя более долголетнего дохода, ибо продукт земли станет вследствие обесценения продаваться по более высокой номинальной цене; но так как ежегодные платежи по фонду выдаются обесцененным орудием, то не может существовать причины, почему бы я стал за него платить более высокую номинальную ценность по наступлении обесценения, чем до него.
Если бы гинеи были уменьшены скоблением до половины их настоящей ценности, то ценность каждого товара и земли возвысилась бы вдвое в сравнении с настоящею номинальною их ценностью; но так как процент с капитала уплачивался бы неполновесными гинеями, то он, по этой причине, не испытал бы никакого повышения.
Средство, предлагаемое мною против всякого рода зол нашего обращения, есть то, чтобы банк постепенно уменьшал количество своих билетов в обращении, пока остальное их количество не сравнялось бы по ценности с представляемою ими монетою, или, иными словами, пока цены серебряных и золотых слитков не были бы доведены до своей монетной цены. Я хорошо знаю, что окончательный упадок бумажного кредита сопровождался бы для торговли и для промышленности страны чрезвычайно бедственными последствиями, и даже внезапное его ограничение причинило бы столько банкротств и нищеты, что было бы в высшей степени неудобно обращаться к нему, как к способу восстановления истинной и справедливой ценности нашего обращения.
Если бы в распоряжении банка находилось больше гиней, чем сколько у него имеется билетов в обращении, то банк не мог бы, не нанося большой невыгоды стране, платить монетою по всем билетам, пока цена золотых слитков продолжала бы оставаться значительно выше монетной их цены, а иностранные курсы неблагоприятными для нас. Излишек наших денег был бы обменен за гинеи банка и вывезен, и таким образом был бы внезапно извлечен из обращения. Поэтому, прежде чем банк будет в состоянии с безопасностью платить монетою, излишек билетов должен быть постепенно извлечен из обращения. Если бы это было сделано постепенно, то чувствовалось бы меньше неудобств, так что, допуская подобное решение в принципе, было бы делом дальнейших соображений, следует ли выполнить его в течение одного года или же пяти лет. Я совершенно убежден, что только посредством таких предварительных мер, или посредством окончательного уничтожения нашего бумажного кредита, мы и в состоянии довести наше обращение до положения равновесия.
Если бы директоры банка удерживали количество своих билетов в разумных границах, если бы они поступали сообразно тому началу, которое, по собственному их сознанию, регулировало их выпуски в ту эпоху, когда банк был обязан платить по билетам металлом, а именно ограничивали бы количество своих билетов такою суммою, которая предупреждала бы преобладание рыночной цены золота над монетною его ценою, то мы не подвергались бы в настоящее время всей совокупности тех бедствий, которые сопровождают обесценение и постоянные колебания обращения.
Хотя банк извлекает из настоящей системы значительные выгоды, хотя цена его капитала почти удвоилась с 1797 года, а также соответственно этому возросли и его дивиденды, но я готов согласиться с Торнтоном, что в качестве денежных людей директоры банка несут потери от обесценения обращения сообща с другими лицами, и потери гораздо более серьезные, чем какие бы то ни было выгоды, которые они могут извлекать из последнего в качестве владельцев капитала банка. Таким образом, я освобождаю их от обвинения, что они действовали в видах собственного интереса; но их заблуждения, если действия их таковы, остаются от этого нисколько не менее опасными для общества.
Чрезвычайное могущество, которым они облечены, дает им возможность регулировать по своему произволу ту цену, по которой могут располагать особенным видом собственности, называемым деньгами, владельцы последних. Директоры банка возложили на предъявителей денег все дурные последствия максимума. Сегодня они желают, чтобы 4 ф. 10 ш. шли за 3 ф. 17 ш. 10 п., завтра они могут довести до той же цифры 4 ф. 15 ш., а в следующем году и целые 10 ф. не будут, пожалуй, стоить более. Но насколько непрочною представляется от этого собственность, состоящая в деньгах, или в ежегодных платежах, вносимых деньгами! Какое обеспечение остается для общественного кредитора, что проценты по государственному долгу, которые в настоящее время выплачиваются орудием, обесцененным на 15 %, не будут современно выплачиваться орудием, теряющим 50 %? Несправедливость по отношению к частным кредиторам не менее серьезна. Долг, заключенный в 1797 году в настоящее время платится суммою, равняющеюся 85 % его размеров; а кто решится сказать, что обесценение не пойдет еще далее?
Следующие соображения Ад. Смита по этому предмету настолько важны, что я могу только рекомендовать их серьезному вниманию всех мыслящих людей.
«Возвышение наименования монеты бывало наиболее употребительным способом, посредством которого действительное общественное банкротство маскировалось наружным видом платежа. Если, напр., сикс-пенс, посредством-ли парламентского акта или королевского декрета, повышается до наименования шиллинга, а 20 сикс-пенсов до наименования фунта стерл., то личность, занявшая 20 шилл. под прежним наименованием, или около 4 унций серебра, должна будет под новым наименованием уплатить 20 сикс-пенсов, или несколько меньше 2 унций серебра. Подобным способом можно было бы уплатить национальный долг в 120 милл. ф. ст. – сумма, равняющаяся приблизительно капиталу основного долга Великобритании, суммою около 64 миллионов нашей нынешней монеты. На самом деле, это было бы платежом только с виду, и кредиторы государства были бы ограблены на 10 шилл. с каждого фунта, которые были им должны. Еще более: подобное бедствие распространится не на одних только государственных кредиторов, но и кредиторы каждого частного лица понесут соответствующую потерю, и не только без какой либо выгоды, но, большею частью, в явную дополнительную потерю государственным кредиторам. Если бы, в самом деле, государственные кредиторы были вообще более должны другим лицам, то они в некоторой мере могли бы вознаградить себя за потерю уплатою своим кредиторам тою же монетою, которою казна уплатила им. Но в большей части государств кредиторы казначейства оказываются главным образом богатыми людьми, которые находятся в отношении к остальным своим согражданам более в положении кредиторов, нежели в положении должников. Таким образом, кажущаяся уплата упомянутого свойства не только не уменьшает, но, большею частью, усиливает потерю государственных кредиторов и без всякой выгоды для государства распространяет бедствие на значительное число других неповинных людей. Она порождает всеобщий и самый опасный переворот в состояниях частных лиц, обогащая в большинстве случаев праздного и расточительного должника на счет деятельного и умеренного кредитора, перенося значительную часть народного капитала из рук тех, кто был бы способен к улучшению и к увеличению его, в руки тех, кто только и умеет, что расточать и уничтожать его. Когда государству становится необходимым объявить себя банкротом, подобно тому, как и тогда, когда делается необходимым поступить таким образом отдельному лицу, открытое, прямое и сознательное банкротство представляет всегда меру, которая в одно и то же время и наименее постыдна для должника, и наименее вредна для кредитора. Честь государства, очевидно, обеспечивается весьма слабо, когда для прикрытия стыда действительного банкротства оно прибегает к мошенничеству этого рода, столь прозрачному и в то же время столь до чрезвычайности опасному».
Эти наблюдения д-ра Смита относительно худой монеты одинаково применяются и к обесцененному бумажному обращению. Он перечислил лишь небольшое количество тех бедственных последствий, которые сопровождают ухудшение орудия обращения, но он достаточно предостерег нас от попытки прибегнуть к столь опасным экспериментам. Если бы наша великая страна, имея перед глазами последствия принудительного бумажного обращения в Англии и во Франции, продолжала держаться системы, чреватой таким множеством бедствий, то это было бы обстоятельством достойным всегдашнего сожаления. Станем надеяться, что она окажется более мудрою. Утверждают, правда, что обстоятельства не сходны, что банк Англии не находится в зависимости от правительства. Если бы это было и справедливо, то все же зло чрезмерного обращения ощущалось бы не менее сильно; но можно спросить, может ли быть независимым от правительства тот банк, который снабжает правительство ссудою, превышающею на многие миллионы собственный его капитал и сбережения?
Когда в 1797 году сделалось необходимым распоряжение совета о прекращении платежей, то натиск на банк был, по моему мнению, порожден одною политической тревогой, а не чрезмерным или недостаточным (как предполагали некоторые) количеством банковых билетов в обращении.
Это опасность такого рода, которой банк подвергается во всякое время по самой своей природе. Никакое благоразумие со стороны директоров, не могло бы, может быть, отвратить ее: но если бы займы банка правительству были более ограниченны, если бы то же самое количество банковых билетов было выпущено в публику посредством учета, то, по всей вероятности, директоры банка могли бы продолжать свои платежи, пока не прекратилась бы тревога. Во всяком случае, так как должники банка были бы обязаны уплатить свои долги по истечению 60 дней, – таков наиболее продолжительный период, на который выдаются учтенные банком векселя, – то директоры имели бы в это время возможность, если бы оказалось необходимым, выкупить каждый свой билет, находящийся в обращении. И так, прекращение платежей сделалось необходимым потому, что связь между банком и правительством была слишком интимного характера; той же самой причине обязаны мы и его продолжительностью.
Для избежания дурных последствий, которые могут сопровождать упорство в сохранении этой системы, мы должны постоянно сосредоточивать наше внимание на отмене закона, прекратившего платежи банка.
Единственное законное обеспечение, которым может обладать публика против нескромности банка, состоит в том, чтобы обязывать его уплачивать монетою по предъявлению по своим билетам; а это в свою очередь может быть достигнуто единственно посредством уменьшения количества банковых билетов в обращении до того предела, пока номинальная цена золота не понизится до монетной цены его.
Этим я заключаю свои исследования, считая себя счастливым, если мои слабые усилия возбудили внимание публики к должному рассмотрению состояния нашего обращения. Я хорошо знаю, что я ничего не прибавил к запасу сведений, с которыми познакомили публику многие талантливые писатели по этому предмету.
Я не имел и подобного честолюбия. Я желал только посвятить спокойное и беспристрастное исследование вопросу великой государственной важности, пренебрежение которых может сопровождаться последствиями достойными сожаления в глазах каждого друга нашей страны.
