Глава VI
К тому времени, когда корабль находился в плавании уже целый день, Аврелия начала сомневаться, что ее решение отправиться в Регий было разумным. Жизнь, ограниченная ролями жены и матери, давно раздражала молодую женщину, но легко сетовать на такую жизнь, находясь в безопасном Риме. Теперь же она оказалась во власти стихии, которой управляли боги, а с ними она испортила отношения. После Канн Аврелия блюла осторожность, не выражая своих чувств, и все же ее беспокоило, что божества смогут распознать недоверие к ним. Перед отъездом она сделала обильные подношения, отчасти в качестве покаяния в своем поведении, отчасти прося, чтобы муж остался жив, а на самом деле, чтобы оправился от своих ранений, и, наконец, моля о благополучной поездке. Нептун и боги ветров, похоже, не откликнулись на мольбы. Не прошло и часа после отплытия из Остии, как ясная, солнечная погода закончилась, а во второй половине дня на открытую палубу торгового судна обрушились шквалистый ветер и дождь. От постоянной качки Аврелию тошнило, но больше всего страдал бедный Публий – его постоянно рвало, пока не стала выходить одна желчь. Темпсану было чуть легче, а на Агесандра качка как будто не действовала совсем. Во всяком случае, его настроение улучшалось с каждой милей продвижения на юг.
Положение улучшилось, когда солнце закатилось. Порывистый ветер стих, и бриз с севера дул в спину, толкая их вперед, к цели. Они проделали большой путь, прежде чем капитан, лысеющий мужчина с брюшком, решил на ночь бросить якорь. Опасения Аврелии рассеялись на следующий день, когда они поплыли на юг по спокойному морю под голубым небом. Одно время, ко всеобщему восторгу, перед носом корабля выпрыгивала стайка дельфинов – несомненный признак благосклонности Нептуна. На рассвете третьего дня капитан объявил, что, если ветер не переменится и они не встретят враждебных кораблей, к закату их путешествие подойдет к концу. От упоминания о «враждебных» силах у Аврелии напряглись нервы, но шли часы, и на горизонте не показывалось никаких судов, кроме рыбацких лодок. Наконец дозорный крикнул, что видна Сицилия. Через два часа корабль причалит в Регии, с улыбкой сказал Темпсан. Женщина немного воспрянула духом, но ее мысли вернулись к Луцию, и ее снова охватило беспокойство. Жив ли еще муж? Она молилась, что Гадес не призвал его, что он справится. От мрачных мыслей ее отвлек Публий, который ускользнул от Элиры и прибежал к маме. Аврелия с радостью стала играть с ним в прятки, скрывшись от восторженного Публия за мачтой.
– Парус!
Поглощенная игрой женщина не обратила внимания на крик дозорного.
– Где? – спросил капитан.
– На юге, господин. В проливе.
– Это наши?
– Похоже на то, командир.
– Что за корабль, не можешь разглядеть? – спросил капитан.
Его тон привлек внимание Аврелии. Она взглянула на мачту, на которую, как обезьяна, взобрался дозорный; его руки уцепились за дерево, ноги обвивали канат.
– Не видно, командир. Слишком далеко.
– Нептунова задница! – тихо выругался капитан.
Отдав смеющегося Публия Элире, Аврелия подошла к капитану. Там уже стоял Темпсан.
– Вы встревожены, – сказала она.
Агесандр тоже сумел оказаться в пределах слышимости.
– Не буду врать – да. – Капитан сделал знак, отгоняя злых демонов. – В этих водах господствуют корабли Марцелла, так что, скорее всего, вдали наш корабль. Но нельзя быть уверенным. Сиракузцы время от времени отправляют свои судна… Это может быть даже трирема гугг, плывущая на север. Беда в том, что мы узнаем, лишь когда приблизимся или, возможно, даже войдем в пролив. Если тогда окажется, что впереди вражеский корабль, мы будем так близко, что он сможет нас потопить.
– И что же делать? – спросил Темпсан. Его обычная бодрость улетучилась.
– Пожалуй, подойдем чуть поближе. Посмотрим, нельзя ли что-нибудь понять по парусу. Или можно просто повернуть и грести на север. Если он не погонится за нами, будет хорошо. Мы можем на ночь бросить якорь у Липарских островов и потом отплыть до рассвета. И очень скоро будем в Регии.
Тон капитана не оставлял сомнений, что он выбрал бы последний вариант, но решение было не за ним. Командовал здесь Темпсан, поскольку он нанял судно. Сердце Аврелии забилось чаще, когда она посмотрела на компаньона своего мужа. Ей хотелось добраться до места назначения как можно скорее, но не любой ценой.
– Уклониться от опасности будет лучшим решением, – сказал Темпсан, взглянув на женщину. – Лишний день не имеет значения.
Аврелия согласно улыбнулась. «Скоро я приеду, муж мой, – подумала она. – Держись».
Капитан заметно обрадовался словам Темпсана и, сложив ладони рупором, крикнул:
– Зарифить парус! Живее!
Дюжина моряков полезла на мачту, но едва коснулись снастей, как дозорный снова крикнул:
– Парус!
– Где? – закричал капитан.
– У нас за кормой. Неизвестно, откуда взялся. Наверное, скрывался за одним из островов.
Все глаза обратились к корме. Примерно в миле виднелся квадратный парус, больше, чем их собственный, и его было ясно видно. Капитан выругался, и Аврелии стало нехорошо. Ей не нужно было говорить, что новый корабль плывет по ветру. Если он к тому же помогает себе веслами, то скоро настигнет их.
– Оставить парус, как был! – заревел капитан и взглянул на Темпсана. – Этот корабль не дружественный, командир, судя по виду. Я не хочу ждать, чтобы убедиться в этом. У нас нет выбора.
– Мчаться на юг и молиться, что первый корабль не вражеский? – спросил Темпсан.
– Если вас это устроит, господин.
– Делайте, как считаете нужным. Получите тысячу драхм сверх договоренности, если сегодня окажемся в Регии.
Капитан сверкнул зубами.
– Постараюсь, господин. – Он спустился по мосткам к пятидесяти гребцам и приказал налечь на весла. – Гребите во всю силу, – услышала Аврелия. – Наш лучший шанс – оторваться от них, – сказал капитан помощнику. – Ты знаешь, какой будет ветер, когда мы войдем в пролив…
– Непредсказуемый, как недовольный финикийский ростовщик.
– Если он подует на юг, мы посмеемся. А если наоборот?
Капитан состроил гримасу, и страх госпожи возрос еще пуще. Единственным средством оставались молитвы, и она старалась не терять надежды на них.
Вскоре удача отвернулась от римлян. Корабль сзади догнал их настолько, что мог преградить путь на север, а парус, который они видели на юге, оказался принадлежавшим триреме. Больше, быстрее, втрое превосходящей их числом гребцов. Она неслась к ним по волнам. Нарисованные над тараном глаза устрашали, а палуба была усеяна солдатами и лучниками. Флаг на носу говорил, что корабль сиракузский. Это посеяло страх на корабле Аврелии. Гребцы замедлили движение, но никто пока не сказал ни слова.
– Они должны грести! – воскликнул Темпсан, его лоб блестел от пота.
– Какой смысл? – возразил капитан. – Все кончено.
Темпсан хотел возразить, но над водой раздался голос, велевший на плохой латыни:
– Поворачивайте, или мы вас протараним!
Бросив на Темпсана взгляд с выражением «что я говорил!», капитан велел сушить весла.
– Разве мы не можем оказать сопротивления? – спросил Темпсан.
– Каким образом? Мы моряки, мой господин, а не солдаты.
Трирема приблизилась на расстояние выстрела из лука и повернулась к ним бортом. На палубе столпились люди, готовясь перепрыгнуть на корабль, как только трирема достаточно сблизится с ним.
– Вам бы стоило попытаться.
– Нас перебьют, господин. Извините, но ваши драхмы больше ничего не стоят.
Аврелия изо всех сил старалась сохранять спокойствие. Теперь она уже была рада, что рядом Агесандр.
– Что с нами будет? – спросила она капитана, довольная, что голос не дрожит.
– Если повезет, госпожа, они только захватят корабль и заставят нас послужить им в качестве команды. – Он поколебался, прежде чем с сожалением добавить: – Что касается пассажиров, тут я не могу сказать.
Аврелия посмотрела на лицо Темпсана, которое исказилось страхом.
– В лучшем случае нас обратят в рабство, – сглотнув, выговорил Агесандр. – Или убьют.
Женщина напрягла колени, чтобы ноги не подломились. «Какую глупость я сделала, – подумала она. – Нужно было последовать совету Темпсана и остаться в Риме».
– Я могу убить вас и Публия прямо сейчас, чтобы избавить от страданий, – прошептал Агесандр.
В ужасе посмотрев ему в лицо, Аврелия поняла, что предложение было совершенно искренним, а также заметила в его глазах тревогу.
– С вами может случиться страшное. Вы не представляете себе…
– Нет.
– А что, если Публия продадут кому-то еще? Вы подумали об этом?
– Такого не случится. Я упрошу их командира. Он поймет, что я благородная женщина.
– Ему все равно, – сказал Агесандр.
– Ты не убьешь нас, – прошептала она. – А что будет с тобой?
– Пусть берут в рабство. Это для меня не внове. А когда выдастся шанс, убегу. Если смогу тогда помочь вам, то помогу.
Аврелия судорожно глотнула и стала молиться горячее, чем когда-либо со времен Канн: «Спасите меня и мое дитя. Спасите нас всех».
Снова раздался приказ на плохой латыни:
– Уберите весла!
Капитан торопливо повторил команду, и гребцы правого борта убрали весла, в то время как трирема приближалась боком. Ее весла уже были убраны. Тумп, тумп, тумп. Дерево ударилось о дерево, и два борта сошлись. Сиракузцы не стали дожидаться, когда их корабль полностью остановится. Полдюжины, потом дюжина солдат с мечами наголо спрыгнули на палубу торгового корабля.
– Бросай оружие! – крикнул один на ломаной латыни, а потом повторил то же по-гречески.
Несколько матросов на палубе упали на колени, моля о пощаде. Гребцы даже не подняли глаз. Капитан поднял руки и сказал на сносном греческом:
– У нас нет оружия. Корабль ваш.
Агесандр встал перед Аврелией, которая подозвала к себе Элиру с Публием. К чести Темпсана, он встал рядом с Агесандром.
– Сохраняйте спокойствие, моя госпожа, – сказал он. – Я уберегу вас.
– Нет, Темпсан, – запротестовала она, но он шагнул вперед и сказал:
– Мы мирные люди.
Ответ старшего из солдат был незамедлителен и жесток. Он по рукоятку вонзил меч мужчине в живот. Темпсан издал вдох, тут же перешедший в крик. Солдат щитом столкнул его с клинка и швырнул к гребцам. Пока он кричал там в агонии, солдат холодным взором посмотрел на Агесандра, который стоял следующим, и Аврелия ощутила, как напрягся бывший раб. Несмотря на их непростые отношения, ему не было смысла так же отдавать свою жизнь. Это ничего не даст.
– Стой, – прошептала она и громко сказала по-гречески: – Я благородная римлянка. Причинив мне вред, вы рискуете.
– Никогда не трахал римскую матрону. Не думал найти такую на этом корыте, – усмехнулся солдат. – Братцы, мне улыбнулась удача!
Его товарищи захохотали, и женщина почувствовала слабость в животе. Агесандр придвинулся к ней, и на этот раз она решила его не останавливать.
– НЕ ДВИГАТЬСЯ! – раздался тот же голос, какой велел им свернуть. – Никого не убивать и не насиловать, пока я на них не посмотрю.
Солдат в разочаровании остановился, и Аврелия снова обрела способность дышать. Раздались шаги по палубе, и лицом к лицу перед нею встал сиракузский командир. Он даже не потрудился вынуть меч.
– Ты кто? – спросил он с высокомерной медлительностью.
– Мое имя Аврелия, я жена Луция Вибия Мелито, – проговорила она спокойно, насколько позволило колотящееся сердце. – Я из сословия всадников и требую соответствующего обращения.
– Ты не можешь ничего требовать. – Ровность тона делала слова еще более угрожающими. – Одно слово, и мои солдаты совершат над тобой и твоей рабыней все, что вы только можете и не можете представить. Твой ребенок – по выражению твоего лица я вижу, что он твой, – увидит это во всех подробностях. Поэтому предлагаю тебе заткнуться и не доставлять нам хлопот.
Аврелия не помнила, когда была так напугана, но прокляла бы себя, если бы дала ему увидеть это. И просто кивнула.
Командир прошел мимо и остановился посмотреть на Публия и Элиру.
– Связать всех, кроме ребенка, – велел он. – Перевести на наш корабль.
Когда их окружили солдаты, женщина вновь обрела голос.
– Куда вы нас отвезете?
– Разумеется, в Сиракузы.
Госпожа содрогнулась. Какой она была дурой! Она могла запросто избежать всего этого, и Публий был бы рядом… Но кто мог знать, что случится такое?
– Мама? – донесся до нее из темноты тонкий голосок Публия. – Мама?
– Я здесь, любовь моя.
Глаза Аврелии уже так привыкли к полумраку, что она без труда подошла к поеденному молью одеялу, служившему им постелью. Элира тоже была здесь, она спала.
– Все в порядке, я здесь, – прошептала мать и нагнулась, чтобы взять сына, ощущая запах маленького ребенка, его теплоту.
Публий напоминал в этой дыре о нормальной жизни. Шесть других женщин – тощие тени в лохмотьях – делили с ними крохотное пространство, куда их бросили по прибытии в Сиракузы. Несмотря на ее попытки узнать что-то, все говорили только, что их захватили на корабле на прошлой неделе и что кормили раз в день. Аврелия не имела представления, где Агесандр, капитан и команда с корабля. Бедный Темпсан лежал на дне морском, став кормом для рыб. А Луций? Одним богам известно, жив ли он… «Пусть Ганнон каким-то образом найдет меня», – молилась она. Эта мысль казалась безумной, но на что еще оставалось ей надеяться?
– Я хочу кусать, мама. Кусать.
– Я знаю, любовь моя, знаю.
У Аврелии самой бурчало в желудке. В темноте невозможно следить за временем, но наверняка подошло время поесть.
– Нам сейчас чего-нибудь принесут, вот увидишь.
– Я хочу койбасок.
– Может быть, нам принесут колбасок. Не знаю, любовь моя. Может быть, хлеба, но это тоже будет неплохо, правда?
– Хлеба! Хлеба! Я хочу хлеба.
– Скоро, любовь моя…
Поворошив ему волосы, женщина сделала восемь шагов к стене темницы и повернулась к крохотной решетке, выходившей в коридор. Там никого не было. Никто не появлялся с тех пор, как их посадили сюда. С Публием на руках Аврелия шагала взад-вперед, и ее преследовали стоны и вопли из других камер. Наконец, малыш уснул. Тревожась, что от голода он проснется, она не могла отпустить его, пока мышцы на руках не взмолились об отдыхе. Сын не пошевелился, когда Аврелия положила его на одеяло и накрыла. Стоя, она смотрела на мальчика. Вспоминались слова матери: «Порывистые решения не доведут тебя до добра, дитя мое».
Аврелия собрала жалкие остатки мужества. Что сделано, то сделано. Она решила по морю добраться до Регия, и теперь всем им придется расхлебывать последствия. Вспомнив ужас рабовладельческого рынка в Капуе, где она побывала ребенком, Аврелия взмолилась: «По крайней мере, пусть меня не разлучат с Публием». Разлука была бы хуже всего, хуже смерти. «Смерть… Это ожидает меня?» – безучастно задумалась она.
Никакие душевные приготовления в мире не могли подготовить Аврелию к следующему утру. Солдаты вывели их вместе с другими обитателями темницы во двор. Чуть позже привели еще несколько женщин. Тот же военачальник, который захватил их корабль, велел всем раздеться догола. Тихие рыдания наполнили воздух, так как все поняли, зачем – их подготавливали к продаже, – но у женщин не было выбора. Стараясь уменьшить смущение Публия, Аврелия сделала вид, что это просто игра. На самом деле, конечно, ей было невероятно унизительно. Она не появлялась на людях голой с раннего детства, а замечания солдат и ощупывающие ее руки только усиливали смущение. Из колодца набрали в ведра воды, и рабыням велели помыться. Худшее было впереди. Ноги пометили мелом, чтобы обозначить статус, и запястья привязали к шее. Боги, дайте мне силы, про себя взмолилась пленница, избегая смотреть на кого-либо. Настоящая бесчеловечность. Вот через что прошли Элира, Ганнон и Агесандр. А также все рабы, какими владела их семья. Прежние попытки женщины сопереживать рабам были крайне романтизированы. Ничто не могло подготовить ее к такому.
– Зачем мою маму связали? – спросил Публий, выпятив нижнюю губу.
Аврелия была рада, что солдат не говорит на латыни.
– Это такая игра, любовь моя, – попыталась улыбнуться она. – Теперь мы отправимся в особое место и найдем наши одежки.
– Куда? – спросил Публий.
– Не знаю, милый. Иди за мной.
Пожалуйста, пусть это будет недалеко.
К своему облегчению, Аврелия услышала от другой пленницы, что рабский рынок находится всего в четверти мили. Командир и несколько солдат направились вперед по оживленным улицам, а остальные плелись за ними. Как ни странно, путь оказался не таким страшным, как ожидала Аврелия, потому что мало кто даже замечал их. Это было еще одно горькое лекарство: рабы не удостаивались даже взгляда. Они были низшими из низших.
Публий сначала радостно трусил рядом, но когда толпа стала плотнее, ему стало трудно поспевать за взрослыми. На каком-то этапе Аврелия хотела остановиться, чтобы он догнал маму, но веревка, связывавшая бывшую госпожу с соседней женщиной, дернула и вывела ее из равновесия. Слезных извинений пленницы перед солдатами и обещаний больше так не делать едва хватило, чтобы избежать наказания. Аврелия ограничилась тяжелой затрещиной по уху. После этого она подталкивала Публия перед собой, и хотя он и жаловался, ему приходилось идти вровень со всеми.
Вскоре они прибыли на рыночную площадь. Аврелия была благодарна за маленькую передышку. Терпение Публия нельзя было испытывать дальше, он сильно устал. Ворота во внешней стене и явственный запах моря говорили, что рыночная площадь прилегает к городской гавани. В вышине визгливо кричали чайки, кружа над лотками с едой, протянувшимися вдоль одной стороны примерно квадратной площади. Середину ее заполняли вереницы рабов, рассортированных по полу, возрасту и владельцам. Под солнцем выстроились люди всех цветов и рас: светлокожие римляне, галлы и германцы, смуглые греки и египтяне. Здесь были черные, как деготь, нубийцы и даже пара желтых людей с черными волосами и раскосыми глазами – Аврелия припомнила, что их называют серес. Рабы были старые, средних лет, в расцвете сил, подростки, дети и даже грудные младенцы. Все были голые, и у большинства одинаковое отрешенное выражение лица. Некоторые женщины и дети плакали, но продавцы угрозами и затрещинами быстро заставляли их замолкнуть.
– Здесь мы получим назад свою одежду, мама?
– Нет, моя радость. Сначала мы пойдем с кем-то искать ее.
– С кем?
– Я еще не знаю.
Внимание Публия уже переключилось. Увидев мощного сложения мужчину, жевавшего кусок приготовленной на решетке рыбы, он заявил:
– Кусать хочу! Хочу лыбку.
– Ш-ш-ш, любовь моя! – стала усмирять его Аврелия, но, к счастью, никто из солдат не услышал.
После недолгого совещания женщин выстроили в ряд у помоста в самом центре рыночной площади. Аврелии удалось отвлечь Публия, рисуя ему что-то в пыли у ног.
Пленница обреченно наблюдала за происходящим. Один военачальник за несколько монет приобрел горстку нездорового вида стариков. Для защиты города нужны любые солдаты, сказал он работорговцу. Несчастные должны прочищать участок засоренной канализации. Если они погибнут на работе, это не будет большой бедой. Мать и ее маленького сынишку продали раздельно. Слышались горестные крики обоих, когда покупатели повели их в разные стороны. Какой-то потасканный мужчина – наверное, содержатель борделя – грубо ощупывал всякую молодую женщину, какую мог найти, включая Аврелию и Элиру. Она облегченно выдохнула, когда его внимание привлекли светловолосая готка и ее подруга, темно-рыжая грудастая женщина. Он купил обеих вместе с самой молодой девушкой из группы, в какой стояла Аврелия.
Как ни странно, постоянные жалобы Публия – единственное, что позволило Аврелии не сойти с ума. Он хотел есть, хотел домой, хотел пообниматься с мамой, потом с Элирой. И где сейчас папа? Аврелии удалось удержать его от плача и крика, и Элира, стоявшая рядом с ними, тоже сыграла свою роль. Однако ее начало одолевать отчаяние, когда на щечках Публия появились предательские красные пятна, и его голос стал несколько визгливым. Он устал. Их ухищрения больше не работали. Стражники раздраженно посматривали на мальчика. Она уже видела, как одного кричащего ребенка оторвали от матери и продали за бесценок первому попавшемуся покупателю, только чтобы избавиться от него.
– Агафокл! Как я рад тебя видеть…
Аврелия повернула голову. Военачальник, который их захватил, заговорил с худым хорошо одетым мужчиной с ухоженными черными волосами. Судя по улыбкам и беседе, они были давно знакомы. Рядом стояла пара солдат, телохранителей Агафокла.
– Что присматриваешь на утро? Еще женщин?
– Да. Гиппократ пресыщается последним урожаем. – Агафокл выразительно пожал плечами. – Ты же его знаешь. Вечно недоволен.
– До чего ты докатился, братец! – понизил голос командир. – Подыскиваешь свежее мяско для Гиппократа… Лучше вступи в армию, как я.
– Не начинай! Ты ведь продаешь здесь рабов в интересах командования, не так ли? Между нами нет разницы. – Агафокл похлопал командира по плечу. – Посмотрим, что достойного внимания Гиппократа ты привел сегодня утром.
– Вон в конце ряда есть римская матрона. Она довольно привлекательна, – сказал командир, и у Аврелии кровь застыла в жилах. – Впрочем, как и иллирийка, которая раньше была ее рабыней.
Аврелия немного воспрянула духом. Она взглянула на Элиру и увидела тот же свет надежды в ее глазах. «Фортуна, позаботься о нас! – вознесла молитву Аврелия. – Если мы останемся вместе, будет не так плохо».
Агафокл выбрал одну из первых женщин в ряду, но мимо других прошел, не оглядываясь.
– Сегодня у тебя не много красавиц, друг мой. – Он остановился перед Аврелией и оглянулся на торговца. – Впрочем, пожалуй, я немного поторопился…
– Я говорил тебе, Гиппократу эта понравится. Она высокомерна.
Мужчина взял одной рукой пленницу за подбородок и повернул ее голову туда-сюда. Она старалась не выказывать своего возмущения, но он заметил напряжение в ее шее.
– Не нравится, а? – проговорил он по-латински.
Аврелия не ответила. Он отпустил ее и тут же ударил по лицу.
– Я задал вопрос, римская сука!
Публий заплакал, и Элира попыталась его утешить.
– Нет, мне все равно, когда вы меня трогаете, – прошептала Аврелия.
– Врешь. – Он улыбнулся во все зубы. – Мой друг прав. Гиппократу понравится обломать тебя, а особенно потому, что ты римлянка.
– Благородная римлянка, – подсказал командир.
– Тем лучше. Я беру ее.
Одна его рука задержалась у нее на груди.
– И моего ребенка, – вдруг проговорила Аврелия.
Агафокл рассмеялся.
– Гиппократа можно обвинить в чем угодно, но он не педофил!
Аврелия поняла, что в этом месте безутешной печали и разбитых сердец мольбы не действуют. «Я не могу потерять Публия!» Она приглушила голос, чтобы сын не услышал.
– Если вы возьмете и моего сына, я доставлю Гиппократу удовольствие, какого он еще не знал.
Пленница молилась, чтобы хитрости общения с мужчинами, которым ее научила Элира, когда она только что вышла замуж, все еще работали. На Луция такие приемчики всегда действовали успешно. Агафокл приподнял брови, потом нахмурился.
– Тебе все равно придется это сделать, а иначе я плетью сниму у тебя со спины всю шкуру.
– Конь, которого награждают за послушание, становится лучшим скакуном, чем тот, которого стегают, – ответила Аврелия. Она облизнула губы, сама не зная, что собирается сказать. – Я могу проделать то же с тобой. Как и моя рабыня.
Агафокл бросил взгляд на Элиру, и у Аврелии затрепетало сердце. Элира имела полное право не играть роль, какую она ей только что придумала. Другой владелец может обращаться с ней лучше. Аврелия чуть не заплакала, когда рабыня обрушила на Агафокла соблазнительную улыбку и сказала:
– Ты не пожалеешь об этом, господин. Клянусь.
Агафокл снова внимательно осмотрел благородную римлянку, потом Элиру. И коротко кивнул.
– Идите и встаньте рядом с моими людьми.
Лишь только она поблагодарила про себя богов, как сиракузец схватил ее за горло.
– Твоему детенышу лучше научиться молчать. Если Гиппократ его услышит, ты пожалеешь, что он родился.
– Он хороший мальчик, – прошептала женщина, теперь действительно испугавшись. – Никто даже не узнает, что он там.
Агафокл оттолкнул ее. Огромная волна стыда и отвращения прокатилась в душе Аврелии, когда она, Публий и Элира направились к солдатам. Я не лучше шлюхи. И еще совращаю Элиру на это же… И все же отчасти она была рада: удалось удержать рядом с собою Публия. Надолго ли?
Несмотря на то что Клит служил Гиппократу и Эпикиду, он понравился Ганнону. После того как подыскал юноше небольшую, но хорошо обставленную комнату в одной из казарм, с видом на двор, военачальник настоял, чтобы они вместе сходили в таверну.
– Оружие может подождать, а это не может, – заявил он, протягивая Ганнону наполненный до краев кубок вина. – За дружбу и союз Сиракуз с Ганнибалом и Карфагеном!
Посланник Ганнибала с удовольствием ответил, и они принялись за выпивку, клянясь в дружбе между двумя народами и в победе над римлянами. Клит, подумал Ганнон, становится другом, и он более достойный человек, чем его хозяева.
Хорошо набравшись, они вместе пошли в гарнизонную оружейную. Там сиракузец потребовал самый лучший доспех для «одного из лучших воинов Ганнибала». Ганнон знал, что молва о его прибытии быстро разлетится, но теперь все в городе узнают об этом прямо на следующее же утро. Отчасти ему было все равно. Сиракузские солдаты пришли в восторг от его присутствия и постоянно спрашивали, сколько бойцов он привел с собой. Заранее подготовленный ответ, что силы из Карфагена скоро прибудут на остров, похоже, удовлетворял их.
Ганнон выбрал себе простой, но практичный нагрудник и аттический шлем. Его товарищ нашел забавным, что он попросил римские скутум и гладиус.
– А что плохого в наших греческих доспехах и оружии?
– Можешь смеяться, но дело вот в чем. На Тразименском озере нашим фалангам пришлось трудно, когда они столкнулись с римской пехотой. Ганнибал перевооружил нас, мы взяли доспехи и оружие убитых врагов. И переучились, чтобы сражаться отдельными отрядами, как делают легионеры. Это сработало.
Клит задумался.
– Конечно, Ганнибал совершил при Каннах подвиг. И все же здесь другая война. Мы защищаем город, а не сталкиваемся с легионами лицом к лицу.
– Наступит и такой день, – твердо ответил Ганнон. Провести улучшения вроде этого было частью его миссии, порученной Ганнибалом. – А когда наступит, у сиракузцев будет больше шансов победить, сражаясь по-римски, чем если они будут биться так, как всегда.
– Сдается мне, что Гиппократ не захочет, чтобы все войско переучивалось.
– Я могу начать с солдат одной фаланги.
– Хм-м-м… Поговорим об этом подробнее за вином.
– А каковы мои обязанности?
Клит рассмеялся.
– Они подождут. Римлян здесь еще нет, а Гиппократ и Эпикид не потрудятся оторвать свои задницы, чтобы спросить, что ты сделал. Увидеть лучшую таверну в Сиракузах гораздо важнее.
– Если ты уверен…
– Уверен. Приказываю идти со мной. Нужно только занести доспехи в твою комнату.
Давно уже Ганнон не бывал в дружественном городе, где можно было не заботиться ни о чем, кроме как соблюдать меру, чтобы не слишком напиться. Он ухмыльнулся.
– Ну, если ты так полагаешь…
Вскоре они уже шли по улице, ведущей в Ортигию и небольшую гавань. Клит на ходу откликнулся на приветствие человека, ведущего партию голых рабынь. Ганнон рассеянно взглянул на них, когда они проходили мимо, но все они смотрели себе под ноги. «Несчастные», – подумал он и спросил Клита:
– Друг?
Тот отрицательно покачал головой.
– Агафокл? Нет. Просто назойливый лизоблюд. Прислуживает Гиппократу, выискивает для него женщин. Чтобы, знаешь…
Ганнон посмотрел вслед веренице несчастных женщин, и его неприязнь к Гиппократу возросла. «Не обращай внимания, – сказал он себе. – Ты здесь, чтобы помогать ему и его брату воевать против Рима. Остальное к делу не относится». И все же у него остался неприятный осадок.
– Далеко еще до твоей таверны? – спросил он. – У меня во рту пересохло.
– Ха! Вот это мне нравится. Она тут, за углом.
Ганнон ускорил шаг. И после меха вина забыл свои заботы.
Противоречивые чувства продолжали одолевать пленницу и через два дня после прибытия в дом Гиппократа, который был частью бывшего дворца Гиерона. Она испытала огромное облегчение от того, что они с Публием остались вместе и что Элира тоже с ними. Им дали хорошие одежды, неплохо накормили и напоили. Она не раз принимала ванну. Публий тоже с удовольствием купался, хотя Аврелия следила за тем, чтобы купать его рано утром, пока никто больше не пользовался этим удобством. Стража не выпускала их из нескольких сообщающихся комнат, но не было никакого насилия – сексуального или иного. По большей части остальные обитатели жилища, четыре красивые женщины, не обращали на них внимания. Имели место несколько колких замечаний и множество враждебных взглядов, но этим все и ограничилось. По крайней мере, они ни в чем не нуждались. Но в душе ее царило смятение.
Теперь она была собственностью Гиппократа, и ее единственным предназначением было служить ему в качестве наложницы. И вопрос заключался не в том, придется ли ублажать его, а в том, когда придется этим заняться. То же самое и с Агафоклом, который часто нашептывал ей непристойности. Каждый час ожидания, когда за нею пришлют, был истинной пыткой. О ее обещании на рынке отправить Гиппократа в Элизиум и обратно ему уже наверняка сообщили; в этом Аврелия не сомневалась и боялась, что не справится с таким испытанием. Ее опыт в любовных ласках ограничивался Луцием, не считая одной-двух мимолетных встреч, лишенных страсти. Теперь ей было не до здоровья и благополучия мужа, она редко вспоминала о нем.
Однажды, когда Публий спал, Аврелия в отчаянии попросила совета у Элиры. С тех пор как госпожа попала в рабство, отношения между нею и ее бывшей рабыней изменились. Элира по-прежнему считалась с Аврелией, но уже не с тем почтением, как раньше. Женщина не могла понять, связано ли это как-то с ее обещанием Агафоклу. Она униженно извинилась, но Элира отмахнулась, сказав, что, будь у нее ребенок, сама поступила бы точно так же. И Аврелия была рада, когда Элира с готовностью дала ей несколько подсказок и советов, что можно попробовать.
– Когда поймешь, что мужчина предпочитает, ему легко доставить удовольствие, – любила говорить рабыня.
Аврелия надеялась, что так будет и с Гиппократом. После пикантного описания, как удерживать мужчину от преждевременного оргазма, она даже нашла в создавшейся ситуации определенный юмор.
– Что? Как? Ты шутишь!
– Говорю вам, они это любят. Попробуйте, и увидите.
Пленница хихикнула, но вскоре суровая реальность снова навалилась на нее. «Как изменчива жизнь», – горестно думала она. Если бы месяц назад кто-то сказал, что она окажется в Сиракузах невольницей и наложницей одного из тамошних правителей, госпожа сочла бы его сумасшедшим. И вот это сбылось. Как случалось часто, от горьких мыслей отвлек Публий. Он проснулся и, сонный, протянул руки, требуя объятий. Мать прижала его к себе, мечтая поскорее уйти куда-нибудь в безопасное место.
Но передышка была не долгой. Позже в тот же день пришел Агафокл. К заходу солнца Аврелии надлежало быть готовой. Нужно одеться соблазнительно. Гиппократ примет ее на крыше дворца.
– Если ты его разочаруешь, то дорого заплатишь, – предупредил он стальным тоном. – А скорее, заплатит твой сын.
Аврелия улыбнулась и уверенно произнесла:
– Угрозы ни к чему.
– Это мы увидим. Не думай, будто я забыл, что ты в долгу и передо мною.
– С радостью предвкушаю, – солгала она, погладив его по щеке и гадая, как пройдет через грядущее падение не с одним отвратительным мужчиной, а с двумя.
Когда позже Элира предложила ей чашу вина с несколькими каплями макового сока, полученного от одной из наложниц, женщина не отказалась. Она избегала этого с тех пор, как получила трагические вести из Канн, но теперь ничего не оставалось. Приятное отупение могло помочь забыть об ожидавшем ее ужасе.
Элира помогла ей приготовиться, посоветовала, как одеться, как лучше причесаться и какими воспользоваться благовониями. В других обстоятельствах Аврелия с удовольствием приняла бы новый опыт – с тех пор, как появился Публий, а Луций уехал, редко выдавались случаи нарядиться, – но цель этого повергала ее дух в бездну. Она отхлебнула еще вина с маковым соком и была рада ощутить себя бестелесной, способной посмотреть на нереальную ситуацию со стороны, словно это не она, а кто-то другой должен был пройти через такое испытание.
Вскоре после первой стражи пришел Агафокл. Сказав Публию, что она поцелует его на ночь, когда мальчик уснет, мать оставила его заботам Элиры. Бывшая рабыня послала ей ободряющий взгляд, и Аврелия ухватилась за него, как утопающий за соломинку. Хоть кто-то заботится о ней, не относится, как просто к куску мяса. Она была рада, что Агафокл не пытался втянуть ее в разговор, когда они шли по длинному проходу мимо множества часовых, и наконец добрались до лестницы.
– Помни, что я сказал, – предупредил сиракузец, ступив на нижнюю ступеньку.
Пленница не полагалась на свой голос и потому только кивнула.
От того, что она увидела наверху, у нее захватило дух. И дело было не в мозаичном узоре под ногами, не во фруктовых деревьях и виноградных лозах, не в журчащем фонтане с Посейдоном верхом на дельфине в центре, – лестница вывела их на край дворцовой крыши, где она могла посмотреть на восток, через заполненную кораблями гавань, на залитое ярким солнечным светом море. Аврелии представилось, что вдалеке даже видно полоску побережья Италии. Ее сердце облилось кровью, и ей стоило усилий продолжать передвигать ноги, следуя за Агафоклом к возлежавшей около фонтана фигуре.
– Стратег. – Агафокл поклонился, согнувшись в поясе.
– Что? – раздраженно спросил Гиппократ.
– Женщина, как вы хотели. Римлянка. Я привел ее.
– Оставь нас.
– Слушаюсь. – Агафокл снова почтительно поклонился и, окаменело взглянув на Аврелию, удалился.
– Подойди.
У нее пересохло во рту, и она ощутила, как по спине потекли струйки пота. Наложница сделала несколько шагов к его ложу. Это был стройный мужчина лет тридцати. Коротко подстриженная черная борода скрывала его тонкие черты. Однако на этом мягкость заканчивалась. У правителя были тонкие губы, а темные глаза смотрели холодно. Она попыталась взглянуть в них, но через мгновение отвела взгляд.
– Я к вашим услугам. – Слова ощущались горечью во рту.
– Агафокл сказал, что ты красотка.
Она не знала, что ответить. Сам-то он согласен с таким суждением или нет?
– Господин…
– Да, ты в самом деле красотка – в необычном роде… Надеюсь, твоя репутация заслужена. Разденься.
Аврелия не удержалась, чтобы не бросить взгляд на стражников, ближайший из которых стоял всего шагах в пятнадцати, но подумала: «Какая разница?» Гораздо больше людей видели ее голой на рабском рынке. Стараясь сделать это грациозно, она дала соскользнуть верхней части платья с плеч. Потом оно медленно соскользнуло до талии. Здесь женщина замерла, чувствуя на себе взгляд Гиппократа. Покачивая бедрами, она подошла и встала перед ним. Сиракузец смотрел на нее, приоткрыв губы. «Он не безобразен», – решила наложница. Слабое утешение. Когда Гиппократ протянул руки и стянул платье до конца, Аврелия не мешала ему, а игриво улыбалась.
«Боги, помогите мне пройти через это, – просила она. – Боги, помогите мне и Публию».
