Глава IV
– Мы увидим бабуку?
Аврелия улыбнулась. Тонкий голосок Публия, как всегда, коверкал слово «бабушка». Ее мать терпеть такого не могла. Сколько бы дочь ни говорила ей, что он в конце концов научится говорить правильно, Атия всегда поправляла его. Мать с нежностью смотрела на сына сверху, держа за ручку.
– Да, милый. Скоро мы увидим бабушку. Уже недалеко.
Уже вовсю было утро – самое безопасное время, чтобы прогуляться по Риму, а эта часть Палатина была респектабельным районом. И все же серые глаза Аврелии обежали людную улицу, высматривая возможные опасности. Жестокое нападение, пережитое ею перед рождением Публия два с половиной года назад, навеки оставило рубец. Элира, ее иллирийская рабыня, шла за нею по пятам – компания и одновременно ограда от преступников. В двух шагах впереди шел Агесандр. После смерти Суни, друга Ганнона, Аврелия не доверяла отцову надсмотрщику, даже боялась его, но на грязных улицах столицы была рада присутствию мужчины.
Ничего странного, что он тоже был здесь. Когда им пришлось покинуть свое поместье, а потом и саму Капую, Агесандр остался без настоящего дела. Однако он прожил с семьей много лет. Как бы само собой, он стал слугой и телохранителем для Атии, матери Аврелии. В течение полных хаоса страшных недель после Канн, когда сделалось ясно, что Фабриций не вернется домой, Агесандр стал для Атии незаменимым. Теперь, когда мать и дочь жили в Риме, он почти не отходил от нее. Аврелия, жившая рядом в доме своего мужа Луция, не стала возражать против этого, понимая тоскливое настроение матери. Ей не приходилось видеть его каждый день, но в такие дни, как сегодня, он действительно обеспечивал безопасность.
Аврелия рассматривала сзади Агесандра. Он был кривоног и жилист, каким она и помнила его всю жизнь. Единственным видимым признаком старения были участки седых волос над ушами. В правой руке у него небрежно болталась дубинка, но Аврелия знала, как быстро Агесандр умел вертеть ею в воздухе. Где-то у него был припрятан и кинжал – в этом она не сомневалась. В свои пятьдесят или чуть меньше он по-прежнему имел устрашающий и безжалостный вид. Люди старались уступать ему дорогу, что делало путь намного легче. Аврелию снова кольнула мысль, что он двигается быстрее, чем обычно, хотя ее сын на руках становился все тяжелее.
– Агесандр, остановись. Мне нужно немного отдохнуть.
Тот повернул голову. Аврелии показалось, что она заметила выражение нетерпения у него на губах, но оно прошло так быстро, что она не была уверена.
– Конечно. Вон там. – Он указал налево от нее.
В нескольких шагах посетители сидели на табуретах за стойкой открытой таверны.
Аврелия со вздохом облегчения поставила Публия на землю, и ее ноздрей достиг запах жареных колбасок и чеснока. И не одна она почувствовала запах.
– Кой-баски? – пропищал сын. – Кой-баски?
– Не сейчас, милый, – сказала она, а заметив, как Агесандр постукивает носком сандалии по земле, ощутила раздражение. – В чем дело?
– А? – Его лицо ничего не выражало.
– Ты как будто нервничаешь. Нам что-то угрожает? Какая-то опасность?
Его глаза обежали прохожих и вернулись к ней.
– Нет.
С тех пор как Агесандр у нее на глазах зарезал Суни, Аврелия боялась его. Она до сих пор была не в состоянии подробно расспрашивать его.
– Что-то происходит. Что?
Маска на мгновение спала, и Аврелия увидела в глазах провожатого страх. Ей стало не по себе. После Канн их жизнь обрела какую-то стабильность. Правда, она мало виделась со своим мужем, а Квинта и его друга Гая не видела вовсе, но ее время занимал Публий. Жизнь катилась без потрясений. Никто из ее близких не был ранен или убит.
– Агесандр, скажи мне, что происходит?
– Ваша мать, – неохотно проговорил он. – Она не очень хорошо себя чувствует.
– Я видела ее неделю назад, – возразила Аврелия.
Мать упоминала, что несколько недель плохо спала и что немного потеряла в весе, но какая женщина будет жаловаться на это? Первое было нормально, а второе всегда казалось желанным.
– Тогда она была здорова.
– Кой-баски, мама, – сказал Публий и шмыгнул к стойке. – Кой-баски!
Бросившись за сыном, Аврелия не расслышала ответ Агесандра. Она привела ухмыляющегося Публия обратно с половинкой колбаски, которую дала ему веселая добродушная женщина у стойки, и снова спросила:
– Ну?
Он не смотрел на нее.
– Ее сильно тошнило. Жаловалась на боль в животе.
– Наверное, что-то съела?
– Сомневаюсь. Я ел то же самое, и здоров. – Он взглянул на улицу. – Мы можем идти дальше?
Аврелия взяла Публия и пошла за Агесандром. Она заметила взгляд Элиры, когда он упомянул, что ел то же, что и Атия, так что не она одна представила худшее.
– Мать беспокоится, что ее отравили?
При слове «отравили» многие прохожие заинтересованно обернулись, но ей было все равно.
– Вовсе нет. Говорю же, мы ели одно и то же.
Значит, не еда. Мать пила только воду из родника – значит, и не питье, решила Аврелия.
– К ней являлся врач?
– Сегодня утром. Поэтому я и пришел за вами.
Теперь женщину действительно охватила тревога.
– Почему? Что он обнаружил?
Провожатый не ответил, и Аврелия ускорила шаг, чтобы его догнать. Публий подскакивал и радостно булькал, принимая это за гонки.
– Агесандр, что он сказал?
Мужчина бесстрастно посмотрел на нее.
– Ваша мать не велела говорить вам. Она хочет сказать сама.
– Понятно. – Губы Аврелии сжались в тонкую линию, но внутри ее охватила паника. Она не слышала, чтобы мать когда-либо так вела себя. Глубоко вздохнув, молодая женщина ласково улыбнулась Публию: – Скоро увидим бабушку, мой дорогой! – а Агесандру сказала: – Пошли скорее.
Всю оставшуюся дорогу все, кроме Публия, угрюмо молчали.
Когда Аврелия вошла, Атия села в постели и сделала попытку разгладить измятые простыни.
– Аврелия, Публий! Как поживает мой маленький солдат?
– Ба-бука! Ба-бука! – Публий бросился на ложе в бабушкины объятия.
Аврелия ласково смотрела на их встречу, стараясь скрыть свое потрясение. Застать мать в постели в такой час уже само по себе достаточно необычно, но в темной комнате и в таком виде? Прошло семь дней с их последней встречи, а Атия постарела лет на десять, если не больше. Тусклое освещение не могло скрыть ни ее серого лица, ни того, что ее остро очерченные скулы не были, как обычно, припудрены охрой. Черные волосы, обычно убранные назад, теперь свисали безвольными прядями с обеих сторон осунувшегося лица.
– Как ты себя чувствуешь, мама? – спросила Аврелия, злясь на тупость своего вопроса.
Тусклая улыбка.
– Уже лучше, но также и хуже. С помощью богов выздоровею. – Атия поворошила волосы Публия. – Хочешь сладкий пирожок, мой маленький солдатик?
– Да! Да!
– Тогда беги на кухню. Спроси повара, есть ли у него что-нибудь для тебя.
Аврелия пропустила сияющего Публия, после чего вошла в спальню матери и сморщила нос от отвращения.
– Здесь так душно… Когда ты последний раз тут проветривала? Не стоит весь день проводить здесь. Выйди во двор. Сегодня чудесное утро. От свежего воздуха тебе станет лучше.
Не сказав ни слова, Атия скинула одеяло и свесила ноги к полу. Они тоже похудели.
Внезапно Аврелия ощутила себя старой. Заметила мать или нет, но их отношения изменились. Теперь она заботилась об Атии, а не наоборот. Чем бы ни кончилась болезнь матери, их роли не станут такими, какими были прежде. Это естественное развитие отношений между родителями и детьми, поняла она, но не то, чего хотелось в настоящий момент. Аврелия дала Атии руку, и вместе они вышли из дому. Дневной свет не прибавил матери привлекательности, и дочь пыталась подавить тревогу. Мешки под глазами у женщины были глубоки, как кратеры, она согнулась и не могла идти выпрямившись. Вряд ли что-то серьезное, говорила себе Аврелия. Мать крепка, как скала, она никогда не болела. Дочь подвела ее к деревянной скамейке по дорожке, выходившей через колоннаду в солнечный двор, любимое мамино место. Аврелия подозревала, что здесь мать думала о Фабриции.
– Посмотри, солнышко по-прежнему сияет. Для тебя.
– Ах, – прошептала Атия, и ее глаза осветились. – Я соскучилась по сидению тут.
«Да пребудет с нею Эскулап», – вознесла молитву Аврелия. Она, наверное, слаба, как котенок, раз не могла сама пройти такое расстояние.
Мать и дочь сели рядом, и Атия с облегчением вздохнула. Из кухни слышались счастливые крики Публия. Над головой маленькая птичка выводила веселые трели, радуясь, что зима кончается. С улицы доносились крики бродячего торговца съестным. Раб задержался во дворе, якобы ухаживая за виноградными лозами, но то и дело поглядывал на женщин.
– Агесандр говорит, что ты плохо себя чувствуешь.
– Да, уже несколько недель.
– Почему ты не сказала?
Неосознаваемое чувство вины и страх за мать выразились раздражением.
– Когда я видела тебя прошлый раз, ты казалась здоровой! Ты упомянула, что похудела и плохо спишь, но казалось, что беспокоиться не о чем.
– Я сама так думала. У меня бывало такое, когда я была моложе. Однако тогда проходило. А теперь – нет.
– И потому ты позвала врача.
Усталый кивок.
– Кто это был?
– Конечно, грек. Его когда-то рекомендовал мне Луций.
Аврелия ощутила некоторое облегчение. Если врача рекомендовал ее муж, то это не один из многих шарлатанов, которые охотятся за больными.
– Надо было звать его раньше, – упрекнула она мать.
– Что теперь говорить… Он осмотрел меня.
Нужно вытягивать из нее сведения клещами?
– И что? Он определил хворь?
– Думает, что да.
Пауза. Нетерпение Аврелии нарастало, но когда мать подняла на нее глаза, она увидела в них такую печаль, что раздражение сменилось паникой.
– Ч-что? Что он нашел?
Атия как будто не слышала.
– Я долго чувствовала вздутие живота, даже когда не ела много часов. Меня тошнило. Кожа зудела без видимой причины. Даже холодными ночами мне было жарко, и я потела, как в кальдарии.
Аврелия была озадачена, расстроена, напугана. Ей хотелось встряхнуть мать, но она в страхе сдержалась.
– Так что нашел врач, мама?
Атия положила ладонь на живот.
– Во время осмотра он нащупал там что-то.
Время остановилось. Хотя Атия сидела перед ней, она казалась где-то далеко – как будто Аврелия была на одном конце туннеля, а мать на другом.
– Что-то?
– Да. Какую-то опухоль.
– Опухоль, – тупо повторила дочь. – Где?
– Он не смог определить точно, но, похоже, в печени.
Женщине стало плохо. Если врач не ошибся…
– Он может тебя вылечить?
– Есть особые травы, из них он хочет приготовить мне какие-то лекарства. – Атия взмахнула тощими, кожа да кости, руками. – Говорит, что может помочь.
Единственным способом, чтобы сделать этот кошмар реальным, были горькие слова:
– Помочь, но не исцелить.
– Да.
– И нельзя ничего вырезать?
Вернулась тень прежней Атии, ее брови недоуменно поднялись.
– Ты сама знаешь ответ на этот вопрос, дитя мое.
Глаза Аврелии наполнились слезами. Она ощутила себя совершенно беспомощной.
– Так ты собираешься умереть? – прошептала она.
Мать скривила губы.
– Все мы умрем.
– Хватит! – крикнула Аврелия.
Краем глаза она увидела, как Агесандр повернул голову, чтобы посмотреть на них. Будь он проклят, подумала молодая женщина. Какое ему дело. Это моя мать.
– Ты знаешь, что я имею в виду. – Атия взяла ее руку и погладила. – Да, опухоль убьет меня. Врач полон сожаления, но уверен в своем диагнозе.
– Он мог ошибиться! – сказала Аврелия. Доверие Луция этому врачу могло быть ошибочным. – Мы позовем другого врача, чтобы осмотрел тебя.
– Я уже звала. Одна из соседок привела несколько дней назад. Увидев, как плохо я выгляжу, она привела своего мужа, врача, когда тот вернулся домой. Он нашел ту же опухоль.
Взгляд Атии был спокоен.
– Оба могли ошибиться.
Спорить было не о чем. Божественные силы творят то, что хотят, – как они сделали при Каннах, когда отец оказался в числе погибших. Будь они все прокляты! Печаль и гнев переполняли Аврелию, но потом она вспомнила свою реакцию – ярость, крики, проклятья богам, – когда услышала, что отец, вероятно, убит. Не стало ли это наказанием за ту вспышку? Было трудно не подумать так. Женщине страстно хотелось повторить те же проклятия, но она не посмела. Через какое-то время после Канн Аврелия стала заискивать перед всеми богами пантеона, потратила целое состояние на жертвы и приношения в храмы, прося позаботиться о близких. И вот теперь, несмотря на все старания, беда обрушилась на мать…
Боги так переменчивы, так вероломны, с горечью подумала она. Но страх запечатал ей уста. Одной из причин молчания были Публий и ее брат, а другой – Гай и Ганнон. Пройдет еще много времени, прежде чем сыну исполнится пять, а до этого возраста чуть ли не половина детей умирает от каких-нибудь болезней. В Сицилии Квинта могут убить в любой момент. Это же можно сказать – если они еще живы – про Гая и Ганнона, к которым она по-прежнему питала сильные чувства. Аврелии было невыносимо думать о смерти тех, кого любила. Богов нужно улещивать любой ценой. Я должна быть сильной, подумала она. Ради матери. Она будет нуждаться во мне в ближайшие дни и недели. Аврелии удалось выдавить уверенную, хотя и фальшивую улыбку.
– Это не значит, что от третьего мнения не будет никакой пользы.
– Хорошо, – ответила Атия, закрыв глаза и подставляя лицо солнцу. – Делай что хочешь.
Такая демонстрация слабости вызвала у Аврелии прилив печали, но тут во двор выскочил Публий.
– Мама! Мама!
К женщине вернулось чувство реальности. Нужно продолжать жить ради сына, как и ради матери. Она надеялась, что скоро возвратится домой из своей деловой поездки Луций. Хотя они уже не были так близки, их отношения оставались крепки. Его присутствие в доме придаст ей силы, но пока она оставалась предоставленной самой себе.
– Я здесь, мой сладкий, – сказала Аврелия, открывая объятия.
Она была удручена и разочарована, когда третий врач, рекомендованный деловым партнером мужа Юлием Темпсаном, пришел к тому же диагнозу, что и два предыдущих. Он не знал о визите второго врача – мужа соседки матери, – поэтому на него не могло оказать влияния суждение того. Однако он уважал первого – грека, рекомендованного Луцием, который не раз приходил к ней и Публию и был серьезным врачом, чьи средства помогали. Последний пришедший был не менее искусен. Он тоже отнесся к Аврелии с большим сочувствием, сказав, что матери осталось жить несколько месяцев.
– Развитие болезни непредсказуемо, – сказал он. – Относитесь к каждому дню, как если бы это был ее последний день, но говорите себе, что к сатурналиям она еще будет жива.
Аврелия ухватилась за его совет, он придавал сил в тяжелое последующее время. Женщина сразу написала Квинту, сообщая о болезни матери. К ее горькой радости, короткое известие от него прибыло на следующий день после того, как она отправила свое. Жизнь в Сицилии тяжела, писал брат, но он здоров и бодр. Он ни в чем не нуждается и мечтает, чтобы боги даровали то же самое семье. Прочтя такие строки, Аврелия разразилась слезами. Известия от Луция из Регия, что его задерживают дела по меньшей мере еще на две недели, сделали ее жизнь еще невыносимей. У нее не было времени погрузиться в свое горе. Публий свалился с приступом тошноты и диареи, и болезнь на неделю приковала его к постели. В ужасе, что сын подхватил холеру или что-то подобное, Аврелия дважды в день звала к нему врача. Несмотря на свое недоверие к богам, она совершила жертвоприношения в храмах Эскулапа и Фортуны. К ее огромному облегчению, Публий начал постепенно, но неуклонно выздоравливать. В то утро, когда ему стало лучше, Аврелия поспешила в дом Атии. Пока ребенок болел, она воздерживалась от визитов из страха заразить мать. Ей пришлось положиться на Агесандра, который ежедневно выступал в роли посланника.
Неделя тянулась месяц, а то и два, подумала она с горечью. Ее мать сидела на той же скамейке, где Аврелия впервые узнала о ее болезни. Она еще больше похудела и напоминала жертву голода. Кожа обтягивала кости. От ее вида у Аврелии сердце облилось кровью.
– Мама, – проговорила она бодрым тоном, – вот ты где…
Атия обернулась, и Аврелия с ужасом увидела, что белки ее глаз пожелтели, и такой же оттенок приобрело лицо. Если так пойдет и дальше, решила Аврелия, она не протянет до весны.
– Доченька. – Ее голос звучал хрипло и слабо. – Где Публий?
– Я оставила его дома с Элирой. Он еще не совсем поправился.
– Бедный малыш. Я надеялась увидеть его…
– Завтра я приведу его, мама. – Аврелия держала в руках закрытый горшочек. – Я сварила тебе супу. Овощного, твоего любимого. Тебе надо немного поесть, чтобы вернуть силы. – Она повернула голову в поисках раба, чтобы принес чашку и ложку.
– Я поем позже, – прервала ее Атия. – Не сейчас.
Аврелия заметила бусинки пота на лбу матери.
– Хорошо, – грустно сказала она.
– Подойди. Посиди со мной. – Атия похлопала по скамейке.
Борясь со слезами, молодая женщина села и поставила суп на землю перед собой. Они сцепили руки.
– Ты – точная копия своего брата, – вдруг сказала мать. – У тебя те же черные волосы, те же глаза, тот же подбородок… – Она вздохнула. – Как бы я хотела, чтобы он был здесь.
Тоска в голосе Атии вызвала у Аврелии слезы.
– Ты увидишь его, – солгала она.
– Не увижу.
Дочь притворилась, что не услышала.
– Как ты себя чувствуешь?
– Я никогда не хитрила, доченька. Я умираю.
Несмотря на очевидность того, что видела перед собой, Аврелия была потрясена.
– Не говори так, мама!
Атия взяла ее руку и положила себе на живот.
– Пощупай.
В ужасе, но завороженная, Аврелия повиновалась. Было явное ощущение, как под рукой течет жидкость.
– Что это значит? – прошептала она.
– Моя печень не работает. Опухоль выросла вдвое, говорит врач, а то и больше. Я не удивляюсь. Теперь меня постоянно тошнит. Даже после воды рвет. И есть признаки еще хуже, о которых я не хочу, чтобы ты знала.
Дочь погладила пальцы матери, стараясь взять себя в руки.
– Сколько осталось, по мнению врача?
Усталый смех.
– Нынче, думаю, я знаю это лучше него. Еще несколько дней, и всё.
На Аврелию снизошло странное чувство успокоения.
– Ты уверена? – услышала она свои слова.
– Да.
Пожелтевшие глаза Атии были безмятежны.
– Я встречусь с Фабрицием раньше, чем представляла. Как я соскучилась по нему!
«Но ты оставишь меня! У меня нет друзей в Риме, и я общаюсь только с Публием», – хотелось крикнуть Аврелии, но вместо этого она сказала:
– Он будет очень рад тебя видеть, мама.
Женщины молча посидели еще немного, Атия задумалась о чем-то своем, а Аврелия пыталась отвлечь свои мысли приготовлениями, какие скоро надо будет сделать. Не в первый раз она прокляла войну, которая не давала Квинту возможности присутствовать на похоронах или провести их у себя дома близ Капуи. Правители этой местности теперь поддерживали Ганнибала.
– Ты решила, где бы хотела, чтобы тебя… – ее голос прервался. – Похоронили…
Атия погладила ее по щеке ласковее, чем когда-либо.
– Ты должна быть сильной, доченька. Ты нужна Публию. Ты – опора своему мужу. Квинту тоже нужны твои письма. Ты – центр всей семьи.
С трудом глотнув, Аврелия кивнула.
– Да, мама. Я лишь хотела сказать, что фамильный мавзолей слишком далеко, и до него опасно добираться.
– Я разузнала. Будет недорого возвести простой памятник на Аппиевой дороге. Агесандр может рассказать подробнее о каменщике, с которым я говорила. Мой прах можно положить в могилу после сожжения, чтобы оставался там, пока не закончится война. А потом ты сможешь отвезти его в Капую. Мне бы хотелось, чтобы рядом с моей урной стояла урна с именем твоего отца.
У Аврелии было такое ощущение, будто содрали коросту со старой раны. Костей ее отца так и не принесли ей. Среди бессчетных тысяч других они так и лежат безымянными на кровавом поле у Канн.
– Конечно, мама.
– Значит, решено. – Атия улыбнулась. – С тех пор как заболела, я несколько раз составляла завещание. Естественно, поместье и оставшиеся рабы достанутся Квинту. А также оставшиеся деньги. Несмотря на мои траты по обустройству дома, немного осталось. Продажа сельскохозяйственных рабов увеличит сумму. Тебе я оставляю мои драгоценности и личные вещи.
Дочь склонила голову.
– Спасибо, мама.
– Осталось немного. Часть пришлось продать, чтобы расплатиться с этим стервятником Фаном. – Хрупкий смешок. – Если можно сказать о войне что-то хорошее, так это что он присоединился к капуанцам, которые оказались изменниками. После Канн мне не пришлось платить ему. Сейчас мы не можем приблизиться к нашему поместью, но когда-нибудь, когда Ганнибала разобьют, Квинт сможет вернуться туда. Оно снова станет нашим.
Аврелия верила, что в конфликте с Карфагеном Рим в конечном итоге возьмет верх, но не было уверенности, что брат вернется живым. Она запретила себе думать о такой мрачной перспективе. И так хватало печалей.
– Я тоже съезжу в наше поместье. Будет чудесно увидеть его снова, – сказала она, думая не о фамильной гробнице, а о том, как последний раз была там и поцеловала Ганнона. Ее охватило чувство вины за то, что в такое время может думать о нем.
– И еще одно.
Молодая женщина вопросительно посмотрела на мать.
– Когда я умру, Агесандра нужно отпустить на волю и освободить от обязанностей перед семьей. Полжизни, и даже больше, он верно служил нам. После смерти твоего отца его помощь мне была неоценима. Я знаю, что он хочет вернуться в Сицилию, пока не умер сам, и если в моей власти выполнить его желание, пусть оно исполнится. – Она посмотрела на Аврелию. – Полагаю, ты не будешь этим расстроена?
– Нет. Сделаю так, как ты хочешь.
«Буду рада его уходу», – подумала дочь.
– Ну, хватит говорить о смерти, – проговорила мать. – Я хочу послушать про Публия.
Аврелия была более чем рада поговорить о сыне.
На следующий день Атия впала в забытье, и Аврелия вместе с Публием и Элирой переехала в ее дом. Она не хотела пропустить смерть матери. Доверив сына заботам Элиры, молодая женщина день и ночь сидела у ложа больной. Иногда она пыталась заставить ее проглотить хоть немного жидкости, да что толку… В короткие промежутки времени, когда приходила в сознание, больная отказывалась от пищи и воды. Дочь лишь вытирала лоб матери мокрой тряпочкой и меняла простыни, и на этом ее роль заканчивалась. Она пыталась смириться с горестной действительностью, но получалось с трудом. Аврелия не оставалась одна: она каждый день виделась с Элирой и Публием, но не могла открыть душу ни ей, желая сохранить дистанцию между ней и собой, ни ему. Когда к матери заглядывал Агесандр, она избегала его. Еще два дня прошли в таком одиночестве. На четвертый день мать вновь очнулась и как будто немного окрепла. Было глупо надеяться – и все же нельзя было удержаться от надежды. Они недолго поговорили – о том о сем, о детстве Атии в Капуе, – пока мать не спросила о Публии.
– Я хочу поговорить с ним в последний раз, – сказала она.
Аврелия затрепетала от чувств, когда ее сын оказался в комнате, но он не понимал тяжести ситуации. Как любой малыш, Публий по-настоящему не понимал, что такое смерть. Поцеловав на прощанье Атию, он был вполне счастлив, когда Элира увела его из комнаты, пообещав медовую булочку.
– Пока, бабука, – сказал он через плечо.
– Благословляю его, – прошептала умирающая и закрыла глаза. – Он хороший мальчик. Я буду скучать по нему. И по тебе.
– И нам тебя будет очень не хватать.
Аврелия поцеловала мать в лоб. Атия больше не говорила. Она как будто копила остатки сил, чтобы попрощаться, подумала молодая женщина. По щекам ее текли слезы.
Вскоре после захода солнца больная пошевелилась под одеялом, и дочь, задремавшая на табурете у ложа, сразу проснулась. Она убрала с лица матери пряди тонких, легких волос и прошептала какие-то ободряющие слова – ей хотелось верить, что ободряющие. Атия дважды выговорила:
– Фабриций, – и глубоко вдохнула.
У Аврелии замерло сердце. Даже после всех этих дней она не была готова к концу.
Мать сделала долгий, медленный выдох.
Аврелия не знала, был ли это последний вздох, но все же нагнулась и коснулась губами губ матери. Если возможно, нужно поймать душу в момент выхода из тела. Дочь сидела, выпрямив спину и глядя на грудь Атии, не пошевелится ли та снова. Нет. Она умерла. Аврелия положила руку на ребра матери под левой грудью. Сердцебиение было неровным и быстро затихало. Послюнив палец и поднеся к ноздрям мертвой, она не ощутила никакого движения воздуха.
Аврелия положила руки на колени и смотрела на тело, которое раньше было ее матерью. Все кончено. Атии больше нет. Это казалось нереальным. Крики Публия со двора и голос Элиры отвечали: они реальны. Но это – нет. Казалось, шел кошмарный сон, от которого она вот-вот очнется.
Только она не очнулась. Суровая реальность стала ясна чуть позднее, когда вошла Элира и сказала, что уложила Публия поспать. Аврелия снова взглянула на мать. Та неподвижно лежала на ложе перед ней. На коже стал появляться восковой отлив смерти. Этого было уже нельзя отрицать. Элира подошла ближе и, увидев свою старую хозяйку, разинула рот.
– Она… она умерла?
– Да, – прошептала Аврелия и наклонилась, чтобы закрыть матери глаза.
Элира всхлипнула.
– Атия была доброй хозяйкой. Всегда справедливой. Да хранят ее боги.
– Мне нужна помощь, чтобы положить умершую на пол и умастить. Маму нужно сжечь в ее лучших одеждах, – услышала Аврелия свой монотонный голос.
Элира озабоченно посмотрела на нее, но лицо молодой женщины было непроницаемым. Единственным способом перенести трагедию было полностью сосредоточиться на делах. Погоревать она сможет после, когда останется одна.
– Потом мы уложим ее на стол в атриуме и положим монету ей на уста. Далее нужно разослать известие друзьям нашей семьи в Риме и сделать приготовления к похоронам.
– Да, госпожа, – ответила Элира с уважением в глазах.
– Приведи ко мне Агесандра. Принеси масел, чистую тряпочку и платье, какое мать надевала на пиры.
Элира поспешила прочь.
Когда она ушла, оставив Аврелию с мертвым телом матери, маска немного сошла с лица дочери. Снова потекли слезы. Брак с Луцием отдалил ее от Атии, но расстояние между ними никогда не было больше, чем расстояние между их домами. А теперь между ними лежала пропасть, через которую никогда не перебросить мост. «Почему беда должна была случиться сейчас, когда война послала Квинта далеко от дома?» – молча сетовала молодая женщина. Всю жизнь мать была крепка и здорова. Она могла прожить еще пять, а то и десять лет.
Тихий стук помог Аврелии снова взять себя в руки, и она вытерла слезы.
– Войдите.
Внутрь проскользнул Агесандр. Его темные глаза впились в тело Атии, и он сжал губы.
– Значит, умерла… Хотя это стало для нее облегчением, я сочувствую вашей утрате.
Аврелия в знак признательности наклонила голову.
– Я хочу, чтобы ты пошел на Форум и на рынки. Найди каменщика, с которым она говорила. Нужно построить гробницу.
– А где?
– Я займусь этим. Есть юристы, обслуживающие продавцов таких участков. Нужно также нанять музыкантов и актеров на похороны. Тело может нести кто-нибудь из домашних рабов.
– Это будет честь для них. Я тоже хотел бы участвовать в этом, если позволите.
Как она могла отказать ему?
– Хорошо.
– Благодарю.
– Мать хорошо говорила о тебе перед смертью, она высоко тебя ценила.
Агесандру было приятно слышать такие слова.
– Я всегда старался изо всех сил, сначала для вашего отца, а потом для матери.
Казалось нелепым говорить об этом над телом Атии, но Аврелия чувствовала, что он должен знать.
– За службу ты будешь награжден получением свободы. И не только. Ты будешь освобожден от всех обязанностей перед семьей. Таково было последнее распоряжение моей матери.
В его глазах вспыхнуло удивление, а потом радость. Он подошел к ложу, взял руку Атии и с величайшим почтением поцеловал, прежде чем положить обратно на одеяло. Когда он выпрямился, то оказался очень близко к Аврелии. Ей потребовалось все свое самообладание, чтобы не отступить.
– Вы будете рады, что я ушел, – сказал Агесандр.
Несмотря на свой страх, она встретила его взгляд.
– Да. Мы оба знаем, почему. Суни не представлял угрозы для нашей семьи.
– Я с этим не согласен, как была не согласна и ваша мать, – бесстрастно ответил он и продолжил: – Если все документы будут готовы в срок, я уйду сразу после похорон.
«Ты еще не свободен», – злобно подумала она, но не хватило сил, чтобы спорить.
– Все будет устроено. Ты отправишься в Сицилию?
– Да, если найду корабль, согласный меня взять.
– Там будет опасно. Идет война.
– Ничего. Я собираюсь поступить в легионы кем угодно.
В ней вспыхнула злоба.
– Карфагеняне, с какими ты встретишься, будут невиновны в убийстве твоей семьи.
В нем тоже поднялась злоба.
– Мне все равно! Все они паршивые псы, их надо убивать.
Аврелия задрожала от ярости. Она подумала о Ганноне, которого Агесандр ненавидел, и постаралась отогнать страх за него. Он служит на материке. Даже если ее друг когда-нибудь окажется в Сицилии, у него мало шансов встретиться с Агесандром. Это не остановило мелькнувшей – с чувством вины – мысли отказать сицилийцу в свободе. Но желание матери, высказанное на смертном одре, нельзя не исполнить. Хозяйка не имела ни малейшего желания навлечь на себя кару богов. Собрав все мужество, она сказала:
– Твое мнение – мнение раба. Для меня они просто враги. Их нужно победить, а не уничтожить.
Путь из города вслед за несущими ее мать рабами занял целую вечность, и Аврелия ненавидела каждую тянущуюся минуту. Медленный шаг. Впереди рыдают актеры, звучат торжественные погребальные песни. Тело Атии слегка покачивается с боку на бок в такт движению носилок. Равнодушные, даже раздраженные лица прохожих на людных улицах. При выходе на Аппиеву дорогу стало лишь немного легче. Приходилось договариваться с ордами путников и вереницами направлявшихся в столицу повозок, чтобы дали дорогу. Прибытие к недавно выстроенной кирпичной гробнице милях в двух от городских стен стало долгожданным облегчением, но визг свиньи, приготовленной в жертву богине Церере, по-прежнему досаждал. Как и панегирики жреца, которого она наняла для такого случая. В оцепенении безутешная дочь смотрела, как тело матери кладут на костер рядом с гробницей. В ней кипела скорбь, и она с благодарностью восприняла могучую руку Темпсана у себя на плече и была признательна ему за поддержку, когда пришлось выйти вперед с горящим факелом и зажечь дрова. Было правильным решением оставить Публия дома. В глазах Элиры был протест, когда хозяйка велела ей присмотреть за ним, но рабыня не стала спорить. Что бы ни говорили другие о присутствии детей на похоронах, подумала Аврелия, а сожжение человеческого тела – зрелище не для малыша двух с половиной лет от роду. Милостью богов ветер дул в другую сторону от них. Все же запах горящей плоти повис в воздухе, задержанный, возможно, высокими кипарисами вокруг. Даже когда была заколота и отправлена жариться на другом костре свинья, обычно приятный запах жареной свинины не помогал. Тем не менее Аврелия съела немного мяса. Это было частью ритуала. Каким-то образом молодая женщина удержала себя от того, чтобы извергнуть его наружу. Она принимала сочувствия десятков присутствовавших на похоронах, большинство которых составляли престарелые родственники. С тех пор прошло много часов. Мало кто остался. Темпсан, да благословят его боги, все время находился с ней рядом. Она была ему благодарна. Он не пытался разговаривать с ней, но помогало само его присутствие.
Наконец запах от костра стал ослабевать. Теперь от матери остались лишь кости и пепел. Аврелия вознесла последнюю молитву. Рабы будут поддерживать огонь, пока останки матери не заберут и не поместят в погребальную урну. На следующий день дочь вернется, чтобы посмотреть на погребение в простой гробнице рядом. Завтра будет тяжело, но в настоящий момент ее испытание почти завершилось.
Или так она думала.
Сначала молодая женщина не обратила внимания на стук копыт по дороге. Аппиева дорога была самой оживленной в округе, в тот день мимо них проехали десятки всадников. И только когда всадник съехал с дороги и направился к костру, она ощутила, как в животе зашевелился страх. Все глаза направились на вновь прибывшего – молодого человека в запыленной тунике. Он выглядел усталым, но в его голосе не было ничего внушающего опасность.
– Я ищу Аврелию, жену Луция Вибия Мелито, – выкрикнул он. – Мне сказали, чтобы я искал ее здесь, среди гробниц.
Внимание вернулось к женщине. Набрав в грудь воздуха, она шагнула вперед.
– Это я.
Всадник спешился и бросил поводья рабу. Подойдя, он засунул руку в кожаную сумку, висевшую у него на плече.
– Прошу прощения, что беспокою вас в такое время, моя госпожа…
Она махнула рукой, принимая извинения. Внезапность его появления прогнала из головы мысли о матери.
– С чем вы прибыли? – спросила она, подавляя тревогу.
– Я принес известие из Регия.
Вместо обычной радости от подобной новости Аврелия ощутила страх. Что случилось?
– У вас нет поручений для меня? – вмешался Темпсан. – Я торговый партнер Мелито.
На лице всадника мелькнуло облегчение.
– Да, господин. У меня есть записка и для вас.
Аврелия сделала два шага вперед.
– Разве вы не могли найти наш дом – дом Мелито?
– Я нашел его, госпожа, но мне было поручено передать записку в руки лично вам, и никому другому.
Поэтому посланник проехал мимо них в город, а потом вернулся назад, туда, где они были сейчас. Краем глаза Аврелия заметила, как Темпсан нахмурился. Несмотря на жар от костра, по спине ее потекли струи холодного пота.
– Все хорошо? Мой муж здоров?
Посланник отвел взор и молча протянул письмо.
Аврелия закрыла глаза. «Пусть мне все это лишь представляется», – молила она. Но когда открыла их снова, пергамент все еще был перед ней. Дрожащей рукой она взяла его.
– Прочесть вам? – В голосе Темпсана ясно слышалась тревога.
– Нет.
Сломав печать, госпожа развернула свиток и смутно услышала, как Темпсан потребовал свое письмо. После этого ее внимание поглотили аккуратно написанные слова на листе.
«От руки Гая Лициния Столона, агента Луция Вибия Мелито и Юлия Темпсана в Регии…»
Письмо было не от Луция.
«Приветствую Аврелию, супругу Мелито…»
Ее глаза поспешили вперед, пропуская любезности. Перед ней запрыгали слова «наблюдая за погрузкой на корабль», «железные слитки» и «веревка оборвалась». Охваченная страхом, она читала дальше. Столон писал, что ее муж тяжело ранен. Врач диагностировал раздробление таза, множественные переломы ребер, перелом обеих ног и руки, но наибольшие опасения вызывало повреждение головы.
«В течение нескольких часов после несчастного случая он почти не приходил в сознание. А очнувшись, похоже, не имел представления, кто он такой и где находится».
Аврелии стало плохо, и она из последних сил дочитала письмо. Оно заканчивалось попыткой утешения и заверениями, что будет сделано все возможное для ухода за Луцием. Ей следует сохранять спокойствие, молиться, особенно Эскулапу, и ждать новых известий.
Аврелии потребовалось какое-то время, чтобы собраться с силами, прежде чем она впилась глазами в посланника.
– Когда вы отправлялись, мой муж был еще жив?
– Да, госпожа.
– Сколько дней прошло с тех пор?
– Четыре. Можно было послать письмо по морю, но погода стояла неблагоприятная.
Тогда Аврелия заметила усталые морщины на его лице и въевшуюся в кожу грязь на открытых участках тела. По-видимому, он скакал, как демон, и много раз менял коня. Его следует щедро наградить, рассеянно подумала она. Четыре дня… Для человека с такими серьезными повреждениями это очень много. Глаза Аврелии обратились на Темпсана, и она увидела, что мужчина тоже все знает.
– Может быть, он уже умер, – сказала она ничего не выражающим тоном.
– Не будем так думать, моя госпожа, – посоветовал тот. – Луций – молодой человек, в расцвете сил. Потребуется время и помощь богов, но он еще может поправиться.
Аврелия кивнула, стараясь поверить ему, однако внутри ее охватил ужас, что Луций мертв, как и ее мать. Ей захотелось обнять Публия, ощутить на щеке его теплое дыхание, знать, что хотя бы сын с нею. И было очевидно, что еще нужно сделать.
– Утром я отправлюсь в Остию, где сяду на корабль в Регий, – услышала она голос Темпсана. – На прошлой неделе справили Корабль Исиды, так что ветер будет попутный.
– Хочу поехать с вами, – сказала Аврелия.
Темпсан разинул рот. Когда он пришел в себя, на его лице появилось отеческое сочувственное выражение.
– Не могу одобрить этого решения, моя госпожа. Через девять дней ты должна устроить поминальный пир по вашей матери. Кроме того, муж не одобрил бы твой отъезд из Рима.
– Мне нужно быть рядом с ним.
– Твоя преданность достойна восхищения, моя госпожа, но путешествие по морю слишком опасно. Непогода потопила немало кораблей. В водах близ Регия могут оказаться сиракузские и даже карфагенские корабли. В твоем положении поездку стоит отложить.
Аврелия стала настаивать, но Темпсан не принял ее возражений.
– Горе затуманило твою рассудительность, моя госпожа. Тебе пора вернуться домой к сыну. Нужно отдохнуть и поспать. Я зайду утром, перед отъездом.
У женщины не было сил спорить.
– Ладно, – прошептала она.
– Мама, мама! – закричал Публий, как только Аврелия вышла из ларария во двор.
Он играл у фонтана в центре, а Элира рядом бдительно наблюдала за ним. Молодая женщина видела сына мельком после возвращения с похорон, но оставила его под присмотром рабыни. Ей требовалось время, чтобы попытаться смириться со смертью матери и известием о Луции. Однако в данном случае деваться было некуда. Публий подбежал, протягивая ручки, и она остановилась, чтобы поднять мальчика, радуясь, что его невинность не позволит ему заметить ее фальшивую улыбку.
– Привет, мой милый.
– Пойдем, поиграем, – предложил он.
Она уступила.
– Что мы будем делать?
– Плескаться в воде.
Это была одна из его любимых игр. Простое удовольствие, которое Публий получал от игры у края фонтана, и бесконечное повторение его требований – обрызгать ему руки и плечи и иногда попасть на лицо – заняли все внимание Аврелии. Было хорошо не думать о матери, о Луции и чем-то еще, кроме того, что забавляло сына. Удовольствие вскоре прервал появившийся привратник. На краю двора, не решаясь нарушить домашнюю идиллию, топтался здоровенный фракиец, купленный Луцием после их переезда в Рим. В конце концов Аврелия уже не смогла не замечать его.
– Публий, успокойся на минутку… Кто там, в дверях? – спросила она. – Еще один заезжий предсказатель, желающий продать свое вранье? Или кто-то намеревается сбыть в Риме изысканные благовония?
– Нет, госпожа, – промямлил он.
– Кто же тогда?
– Не говорит.
– В таком случае гони его прочь!
– Он н-настаивет. – Фракиец запнулся. – Просит позволения поговорить с вами, госпожа. С Аврелией, дочерью Гая Фабриция.
Хозяйка повернула голову, чтобы увидеть пришельца. Мало кто в Риме знал имя ее отца.
– Что еще?
Раб беспомощно пожал плечами.
– Ничего, госпожа.
Не было смысла дальше расспрашивать привратника.
– Пусть войдет. Обыщи, нет ли у него оружия, и приведи ко мне.
– Хорошо, госпожа. – Фракиец уже удалялся.
– Пора снова поиграть с Элирой, мой милый. Иди, разыщи ее. Я скоро вернусь.
Мать запечатлела на головке Публия поцелуй и прошла в таблинум. Там она могла найти уединение. Аврелия походила туда-сюда, гадая, кто может быть визитер, знающий ее семью. И с внезапным страхом подумала о Фанесе, ростовщике, о котором говорила мать. До Канн он превратил их жизнь в мучение. Она отогнала эту мысль. У него бы не хватило мужества прийти сюда. Тем не менее Аврелия испытала облегчение, увидев, что за фракийцем следует не Фанес. У него была такая же смуглая кожа, но его черные волосы были короткими и курчавыми, а не намасленными колечками. Она не узнала его. Взяв себя в руки, Аврелия встала рядом с ларарием и попросила домашних богов позаботиться о ней. Фракиец остановился в нескольких шагах.
– У него был нож, госпожа, но он довольно легко его отдал. Больше ничего, кроме кошелька.
Аврелия кивнула.
– Оставайся здесь.
Раб отошел в сторону, позволив визитеру пройти. Тот вежливо поклонился.
– Я имею честь обратиться к Аврелии, дочери Гая Фабриция?
– И жене Луция Вибия Мелито. Да. Кто вы?
Он взглянул на нее темно-синими осторожными глазами.
– Мое имя Тимолеон. Я афинский купец.
– Не знаю ни одного афинского купца. Возможно, вы пришли к моему мужу? Его здесь нет…
– Я здесь, чтобы увидеться с вами, моя госпожа. Я принес вам послание.
Аврелия ощутила знакомую дрожь в животе. Это не может быть хуже известия из Регия… Или может?
– От кого?
– От одного друга.
Он покосился на фракийца. Аврелия поняла.
– Выйди в атриум, – велела она. Фракиец глянул с несчастным видом. – Ты ведь взял у него нож, не так ли? – крикнула она. – Если понадобишься, я тебя позову. Ступай!
Бросив последний взгляд на Тимолеона, раб пошаркал прочь.
– Подойдите, – велела Аврелия.
Тимолеон приблизился.
– Спасибо, моя госпожа. Мое настоящее имя Бомилькар. – Он помолчал. – Это карфагенское имя.
У Аврелии сжало горло.
– Вас прислал Ганнон? – прошептала она.
– Я здесь… по другому делу, но он попросил меня разыскать вас, если смогу.
– Р-разве Ганнон не думает, что я по-прежнему в Капуе? – заикаясь, проговорила она.
Губы гостя едва заметно изогнулись.
– В городе, перешедшем к Ганнибалу? Он знает, что вы и ваша семья всегда будете хранить верность Риму.
Аврелия ощутила жар в щеках, и не только потому, что Ганнон догадался, на чьей она стороне. Женщина подумала о поцелуях и объятиях в ночь их случайной встречи.
– Тогда как вы меня разыскали? Как узнали, что я уехала?
– Я не знал. Мне нужно было приехать в Рим, и пока был здесь, я стал расспрашивать. Как вы можете представить, в таком большом городе расспросы не привели ни к чему. И в конце концов я сдался. Однако два дня назад я разговорился с группой каменщиков, которые пили в моем постоялом дворе. Один из них случайно упомянул, что ему поручено построить гробницу для госпожи по имени Атия, жены человека по имени Гай Фабриций. Больше он ничего не знал, но я рискнул предположить, что в Риме не очень много людей с таким именем. Было не так трудно уговорить его рассказать, где жила ваша мать. Несколько медных монет – и у меня есть ваше имя и адрес.
– Вы ловкий человек.
Бомилькар признательно улыбнулся, и Аврелия поблагодарила его за настойчивость.
– С Ганноном все хорошо?
– Да. Здоров и весел. Командует фалангой ливийских копейщиков. И Ганнибал благоволит ему.
Даже упоминание о злейшем враге Рима, разорившем половину Республики, и его солдатах не остановило охватившей ее предательской радости. Ганнон жив и здоров! Боги не совсем оставили ее…
– Что он просил передать?
– Что часто думает о вас. Часто. – Бомилькар дал осознать это слово, после чего добавил: – Он сказал: «Передай ей, что с помощью богов мы когда-нибудь увидимся снова».
Аврелия ощутила слабость в коленях.
– Надеюсь. Когда-нибудь, – прошептала она.
Бомилькар улыбнулся.
– Да увидят мои и ваши боги, что это сбылось! А теперь, с вашего позволения, я должен уйти.
Аврелии пришлось сдержать себя, чтобы не закричать «нет!». Ей так хотелось расспросить гостя о многом, хотелось, чтобы он все рассказал про Ганнона, но она удержалась. Ведь Бомилькар – вражеский шпион в самом сердце вражеской территории.
– Вы очень рисковали, придя сюда. Я от всего сердца благодарю вас и даю вам благословение этого дома. Идите с миром, и пусть ваше возвращение будет быстрым и безопасным.
Он благодарно кивнул.
– А вы можете передать мое послание Ганнону?
Лицо мужчины выразило сожаление.
– Увы, моя госпожа, не могу.
– Почему?
– Я не волен говорить об этом.
– Клянусь, клянусь могилой моей матери, что не скажу ни одной душе, – умоляла она.
Осторожный взгляд и вздох.
– Ганнон отправился в Сиракузы.
– В Сицилию?
Ее сердце подпрыгнуло. Регий был рядом с островом, где находился Квинт. Теперь и Ганнон там же…
– Я и так сказал слишком много. Больше не могу сказать ничего.
– Ладно. Спасибо, – проговорила женщина, склонив голову. – Прощайте.
Когда она снова подняла глаза, Бомилькар уже ушел. Сердце заныло, и Аврелии захотелось побежать за ним. Встреча была слишком коротка, но если задержать карфагенянина, можно подвергнуть опасности его жизнь. Внезапно получить весточку от Ганнона – и так большая удача, сказала она себе, и дает еще больше оснований отправиться в Регий, к Луцию. Впрочем, Аврелия испытывала небольшое чувство вины. У нее не было шанса увидеться с Ганноном или Квинтом – как такое возможно? – но было бы утешением оказаться поближе к ним, даже ненадолго. Никто не узнает ее тайной цели; для всех эта поездка будет казаться поступком преданной жены. Главным препятствием оставался Темпсан, но женщина чувствовала, что знает, как его обойти.
– Можете говорить, что хотите, – сказала Аврелия на следующее утро. – Вы отложите поездку на восемь дней, на время поминального пира в честь моей матери. А потом я поеду с вами. А также возьму сына, раба-телохранителя и старого отцовского надсмотрщика, который только что получил волю.
– Задержка… – начал Темпсан.
– Допустима. – Она постоянно повторяла себе это. Аврелия не собиралась оставлять похороны матери незавершенными. – День и час нашего отъезда не повлияет на выздоровление Луция. Повлиять на него могут только боги.
Темпсан вздохнул, словно извиняясь.
– Простите, моя госпожа, но я не могу позволить вам поехать.
Аврелия была готова к такому ответу.
– В жизни нет ничего важнее, чем близкие, – страстно проговорила она. – Я не из Рима. Что у меня здесь есть? Ничего, кроме сына и нескольких рабов. Если вы не возьмете меня, я сама найду способ добраться до мужа.
– Что вы имеете в виду?
– Поеду в Остию и найду корабль, который плывет на юг.
– Никакой капитан вас не возьмет!
– За хорошие деньги можно купить что угодно, – возразила Аврелия. – Кто-нибудь да захочет доставить нас.
– Вы не сделаете этого, – сказал Темпсан, искренне встревоженный. – Вы же знаете, они могут просто украсть ваши деньги, а самих продать в рабство! А то и хуже.
– Боги защитят нас, – беззаботно заявила Аврелия.
– Нет, вы так не поступите, моя госпожа. К тому же Луций никогда бы мне этого не простил.
– Это не ваша забота, Темпсан. Вы уезжаете сегодня, не так ли? Когда вы уедете, я отправлюсь вслед. Вы не сможете меня остановить.
У нее был решительный вид. Прошло какое-то время, прежде чем в глазах Темпсана начало проявляться признание своего поражения, и Аврелия поняла, что победила.
– Ладно, – со вздохом сказал он. – Да оградит нас Фортуна.
– И да будет Луций еще жив, когда мы доберемся до Регия.
Муж поправится скорее при ее заботе, подумала Аврелия, а пока он выздоравливает, она будет мечтать о встрече с братом. И с Ганноном.
