Книга: Ганнибал. Бог войны
Назад: Глава XV
Дальше: Часть вторая

Глава XVI

Квинт по-прежнему чувствовал себя дерьмово, когда вместе с Кораксом они пришли в штаб-квартиру Пинария. Хорошо было то, что центурион поверил рассказанной Терситом истории, а плохо – что потащил его сюда на случай, если Пинарий захочет сам все выспросить у солдата. Они прибыли вовремя на собрание всех шести начальников гарнизона. Оставив Квинта в атриуме большого реквизированного Пинарием дома, Коракс поспешил во двор, где уже разговаривали остальные командиры. Думая о том, кому мог принадлежать этот дом, юноша пытался отвлечь себя от того, что может сделать с ним Пинарий. Наверняка дом построили римляне или кто-то восхищавшийся римской архитектурой. Жилище отличалось от большинства других в Энне, построенных в греческом стиле, – с двором внутри переднего портика, а не в центре самого строения, как предпочитали римляне. Его размышления продолжались не долго. Головная боль, которая преследовала его весь день, стала просто раскалывать голову. И где бы Квинт ни стоял, смертные маски предков владельца, казалось, сердито взирали на него со стен по обе стороны ларария. Обеспокоенный этим и трясясь от крутого похмелья, он вознес молитву, чтобы успокоить свои страдания.
– Креспо.
Кажется, ожидание закончилось. Мужчина повернулся к Кораксу в проеме таблинума.
– Я здесь, центурион.
– Тебя хочет видеть Пинарий.
Квинт двинулся к нему.
– Он поверил тебе?
– Думаю, поверил, но хочет выслушать и тебя. – Он посмотрел на Квинта и вздохнул. – Зачем же ты так нарезался? Выглядишь ужасно.
– Прости, центурион, – ответил тот, покраснев.
– Не выгляди так жалобно. Будь убедительнее.
Теперь Квинт боялся спрашивать Коракса о чем-либо вообще, но он обещал Терситу, что приложит все силы.
– А что с хозяином таверны? К нему послали солдат для охраны?
– Я бы мог послать вашу компанию, но уже послали других, – сердито проворчал центурион. – Учти, лишь до тех пор, пока подозреваемых не арестуют.
– Спасибо.
«Пусть этого будет достаточно», – молился Квинт. Он не сможет защищать Терсита вечно.
Во дворе у журчащего фонтана они заметили того, к кому направлялись. Пинарий был невысоким худым мужчиной с неизменно суровым выражением на лице. Квинт никогда не видел командира так близко, но был в курсе его репутации придирчивого человека. Он узнал также Витрувия и Перу, но впервые увидел заместителя Перы и центуриона, который командовал манипулой Пинария. Все посмотрели на Квинта, когда он и Коракс приблизились. Лишь на лице Витрувия наблюдалась какая-то приветливость, и желудок Квинта завязался на новые узлы. Его беды еще не закончились.
Подойдя вместе с Кораксом к Пинарию, Квинт отдал салют.
– Вот Креспо, который принес мне известие.
– Похоже, этот пес все еще пьян, – пробурчал Пера.
Раздалась пара смешков, но Пинарий хранил серьезность.
– Ты и вправду выглядишь словно с похмелья, гастат.
– Командир…
– Мне сказали, что ты пришел к своему центуриону с известием, прекрасно зная, что понесешь наказание за нарушение его приказа, велящего не покидать своего помещения и не посещать заведений, где продают вино.
– Так точно, – ответил Квинт, глядя ему в глаза.
– Коракс также говорит, что пару дней назад ты с товарищем не дал другим легионерам изнасиловать дочь хозяина той таверны?
– Так точно.
Пинарий замолчал и какое-то время смотрел на него.
– Ладно. Ты или ловко врешь, или говоришь правду. Коракс – превосходный командир, и если он ручается за тебя, это о многом говорит. Свободен.
Квинт снова отсалютовал и повернулся, чтобы идти.
– Подожди снаружи, – велел Коракс.
– Есть.
– Ты уверен в этом, Пинарий? – закричал Пера, когда Квинт ушел. Впрочем, гастат двигался медленно, насколько смел, чтобы услышать, что скажут командиры.
Пинарий ответил мгновенно:
– Уверен. Ты подвергаешь сомнению слово Коракса?
– Конечно, нет, – обеспокоенно проговорил Пера.
– Тогда предлагаю тебе помолчать.
Скрывая радость от того, как осадили Перу, Квинт вышел в атриум. Если теперь все пойдет по плану, люди из списка Терсита будут схвачены до начала собрания. И это не только предотвратит взятие города карфагенянами ночью, но и, вероятно, заставит жителей проголосовать за верность Риму. Несмотря на успех, его самого и товарищей по-прежнему ждет наказание. И собственная голова по-прежнему ощущалась куском железа на кузнечной наковальне.

 

Но все получилось не совсем так, как хотелось Пинарию. Сочувствующих Карфагену Симмия и Зенодора разыскать нигде не удалось. Оха тоже не было дома, как и большинства из остальных пятнадцати человек из списка Терсита. По приказу своих центурионов маленькие отряды легионеров перевернули вверх дном весь городок, но успеху мешало их недостаточное число из боязни вызвать подозрение среди населения. К началу собрания на агоре задержано было только двое подозреваемых. Обоих взяли прямо в доме Пинария. Эта весть облетела город так быстро, как легионеры только могли ее разнести.
Вскоре манипула Коракса начала разворачиваться на уже наполовину заполненной агоре. Большинство жителей бросали недобрые взгляды в сторону легионеров, но никто не произносил оскорблений или тем более швырял в них чем-нибудь. Из узеньких улочек тек на открытое пространство непрекращающийся людской поток, отчего никто не мог задержаться рядом с легионерами. Вновь прибывшие представляли собой срез населения городка. Здесь были мастеровые и крестьяне в коротких запыленных хитонах, гончары с перепачканными глиной руками, мясники в заляпанных передниках, чернолицые кузнецы и хорошо одетые купцы с надменными лицами. Вместе с ними ковыляли старики с клюками, жалуясь, что не могут поспеть за молодыми. В толпе туда-сюда шмыгали мальчишки, играя в догонялки и раздражая отцов, а их старшие братья делали презрительные замечания.
Самая давка была у ступеней храма Деметры, одной из самых почитаемых богинь в Сицилии. Этот храм – величественное здание с шестиколонным портиком, занимал северную оконечность агоры. Гастаты Коракса заняли позицию вдоль южной стороны широкого квадратного пространства, а солдаты Витрувия заняли более половины восточной стороны. Манипула Перы рассредоточилась вдоль западной стороны. Вскоре позади манипулы Коракса появился посланец от Пинария. Он молча передал послание и отправился искать Перу. Квинт и его товарищи были достаточно близко, чтобы расслышать разговор Коракса с Витрувием после ухода посланника.
– Из-за проклятого собрания времени хватило лишь на короткий допрос. Сначала они клялись, что ничего не знают, но когда одному засунули ноги в кухонную печь, он чистосердечно все рассказал. Хозяин таверны говорил правду.
– Они собирались ночью впустить гугг?
– Похоже на то, – мрачно ответил Коракс.
Среди гастатов поднялся возмущенный шум, и центурион не стал их утихомиривать.
– А где остальные засранцы из того списка?
– Здесь, – мужчина обвел рукой агору, – никакой надежды разыскать мерзавцев.
Священный фонтан в центре уже совершенно заслонила толпа. Мальчишки, чтобы лучше видеть происходящее, забирались на статуи. Ряды колонн перед лавками и учреждениями, стоящими вдоль длинных сторон площади, тоже не было видно. Даже ступени меньших храмов, стоящих у коротких сторон, и одного за ними, теперь заняли шумные горожане. Но никто не становился рядом с гастатами. «Понятно, – подумал Квинт. – Пинарий расставил войска для устрашения».
– Но они, конечно, покажут свои поганые рожи, когда Пинарий начнет свою речь? Тут мы их и схватим, – проговорил Витрувий.
– Так мы вызовем бунт. Нет, нужно действовать мягко, как сказал Пинарий. Иначе выпустим ситуацию из рук, – пробормотал Коракс. – Один из подозреваемых сказал, что их сторонники вооружились. Мы разберемся с ними, если будет нужно, хотя это весьма рискованно. Их гораздо больше, чем нас.
– Что же делать? – спросил Витрувий.
– Сохранять спокойствие, – ответил Коракс. – Оставаться на своих местах. Вот-вот должен появиться Пинарий. Его солдаты разделятся, чтобы прикрыть секторы на восточной и западной сторонах близ храма Деметры. Он задаст горожанам вопрос, кто должен держать у себя ключи от города, а потом пригласит руководителей на беседу. Если люди проголосуют за Рим…
– Этого не будет, – прошипел Витрувий.
– Верно. А если выскажутся против нас, мы ничего не сможем сделать, пока они ведут себя мирно. Мы дадим собранию закончиться и перекроем весь город, кроме двух улиц, выходящих к агоре. Подозреваемые будут у Пинария. Он поставит по одному у каждого выхода с площади, чтобы они опознали ублюдков из списка. И мы сможем схватить их по одному.
– А если народ назовет нас врагами? Если толпа обратится против нас?
Все гастаты в пределах слышимости вытянули шеи, чтобы услышать ответ Коракса.
– Если так случится – или если будет предпринято какое-либо предательское действие, – Пинарий сожмет кулак у пояса. Это будет знак нам, чтобы мы набросились на всех с мечами.
– Ладно, – мрачно сказал Витрувий. – Если дойдет до этого, мы исполним свой долг.
– Гадес, я надеюсь, что не дойдет, – шепнул Квинт Урцию.
– Я тоже. Но если дойдет, так тому и быть. Они ведь не римляне, верно?
Это была шокирующая правда. Гастаты выполнят приказ – каким бы тот ни был. И он тоже выполнит. Коракс был их командиром, и Квинт поклялся подчиняться ему, даже если тот прикажет резать безоружных людей. «Боги на небесах, пусть все пройдет без насилия», – молился он, не зная, разумно ли было отдать центуриону список Терсита. Да, разумно, решил он, как ни жестоко было это признание. Если б не отдал, бессчетному множеству легионеров, его товарищей, наверняка перерезали бы горло во сне.
Услышав стук подбитых гвоздями сандалий по мостовой, все вытянулись. Прибыл Пинарий во главе своей манипулы. Солнце сверкало на его отполированном шлеме и нагруднике, а малиновый конский хвост на гребне был свежевыкрашен. Он выглядел поистине впечатляюще. Как и его солдаты. Промеж них Квинт мельком заметил пару избитых окровавленных лиц, конечно, подозреваемых, пока их не прикрыли старыми мешками и не вывели к назначенным выходам. Пинарий сказал несколько слов Кораксу, а потом с явно угрожающим видом провел своих легионеров через середину агоры. Замолкшая толпа расступилась, как полено раскалывается под ударом топора. Пинарий с двумя десятками солдат поднялся по ступеням храма Деметры. Остальная манипула растянулась до центурий Витрувия и Перы. Теперь вся агора была окружена легионерами. Множество горожан забеспокоились.
– Мы пленники в собственном городе, – закричал кто-то неподалеку от Квинта.
– Вы нас не запугаете, – выкрикнул другой. – Убирайтесь обратно в Рим!
Не один Квинт напрягся от этих слов. Коракс шагал туда-сюда, поглядывая на ближайших к себе горожан. В тридцати шагах от него Пера отдал какой-то приказ своим солдатам, и те подняли скутумы. Увидев это, Коракс со вздувшимися на шее жилами поспешил к центуриону. Были видны сердитые жесты, слышны разгоряченные слова, но в итоге Пера велел опустить щиты. Коракс вернулся взбешенный.
– Никому не двигаться без моего приказа. Ясно? – гаркнул он.
– Так точно, – откликнулись гастаты.
Потребовалось какое-то время, прежде чем более трезвые головы в толпе успокоили недовольных. Повисла тревожная тишина. Коракс и его солдаты располагались прямо напротив того места, где на верху лестницы к храму Деметры стоял Пинарий. Они видели его, но было неясно, смогут ли расслышать его слова.
Воздух прорезал сигнал трубы, и все глаза обратились к Пинарию.
– Народ Энны! – закричал он. – Благодарю вас, что вы откликнулись на призыв своих правителей и пришли на собрание.
Многие злобно зароптали. Толпа немного сдвинулась вперед. Люди плевались, но не более того. «Пока», – с тревогой подумал Квинт.
– Сегодняшнее собрание созвали городские власти, – сказал Пинарий на неплохом греческом и заслонился рукой от солнца. – Если мы собрались поговорить, они должны быть здесь, но я никого не вижу. Где они?
– Мы здесь, Пинарий, – раздался голос из толпы где-то справа от Квинта.
– И здесь! – послышался другой.
– Я, Ох, здесь.
– Симмий присутствует.
– И Зенодор тоже!
Послышалось еще с полдюжины имен, и Пинарий улыбнулся.
– Выйдите и поговорите со мной здесь, где все будут нас видеть, – сказал он, указывая на ступени храма.
– Мы останемся, где есть, Пинарий. Ты здесь со всем своим войском и держишь под стражей двоих из нас. Только глупец сунет голову в пасть льва.
Собрание злобно зашумело. Коракс ходил вдоль рядов, повторяя:
– Спокойно, братцы. Ничего не случилось. Спокойно.
Квинт надеялся, что Витрувий и остальные центурионы последуют примеру Коракса, а не Перы.
– Эти люди помогают в расследовании. Нам нужно узнать, кто испортил зерно, – как ни в чем не бывало ответил Пинарий.
– И ты думаешь, мы поверим этому? – крикнул Ох.
– Думаю, да. Если б не это собрание, они были бы уже свободны. Мне просто надо закончить допрос, – сказал Пинарий. – Но мы здесь собрались говорить не о зерне. – Он поднял связку ключей. – Это из-за них мы собрались здесь, не так ли?
Над толпой пронеслось громкое «а-а-а-а-а-х-х-х-х!»
«Пинарий ведет рискованную игру», – подумал Квинт. Горожан должна была убедить его демонстрация силы, но было видно, что недалеко до насилия.
– Я, Симмий из Энны, хочу сказать! – выкрикнул человек у священного фонтана.
Толпа затихла.
– Пинарий!
– Я здесь.
– Я говорю тебе, что мы, народ Энны, заключили союз с Римом как свободные люди. Мы не были рабами, и нас не отдали тебе на хранение. Если мы требуем, чтобы нам отдали ключи от города, то будет правильно, если ты их отдашь. Доверие – самая крепкая связь для честного союза, и римский народ и Сенат будет нам благодарен за то, что мы остались их друзьями добровольно, а не по принуждению.
Раздались одобрительные возгласы. Воздух наполнился криками:
– Симмий прав!
– Он верно говорит!
– Верни нам ключи!
Пинарий дал горожанам какое-то время пошуметь, потом поднял руки. Крики неохотно утихли.
– Достойный народ Энны! Командование и эти ключи мне вручил консул Марцелл, который управляет Сицилией от имени Рима. Мой долг – защищать город от имени Республики. Не мне и не вам решать, что делать с ключами. Единственный, кто может принять решение такой важности, – Марцелл. Если нужно, депутация от вас должна обратиться к нему. Его лагерь недалеко, и заверяю вас, что он примет вас с почтением.
– Ха! – крикнул Симмий. – Я знаю, какой прием нас ждет.
– Тебе надерут задницу за грабительские цены на твое зерно! – завопил тощий человек в потрепанной тунике. – Я прошу, пошлите посольство к Марцеллу!
Раздался смех.
– Да! – крикнул другой с виду недоедающий мужчина. – Может быть, консул удержит цены на уровне, который позволит покупать зерно простым людям!
Квинт с облегчением заметил, что многие головы закивали. Некоторые казались недовольными, но их было меньшинство. Новые и новые голоса присоединялись к крикам.
– Послать посольство! Послать посольство!
– Отдать нам ключи! – продолжал кричать Симмий.
Его сторонники стали повторять это требование, и шум на агоре разросся, когда несогласные стороны попытались перекричать друг друга.
Пинарий велел трубачу взять несколько нот, что заставило толпу замолчать.
– Давайте голосовать, – во всю глотку выкрикнул он. – Кто за то, чтобы послать посольство к Марцеллу, поднимите правую руку!
«Давайте!» – безмолвно поощрил их Квинт. Рядом с ним взметнулась рука, и он удивился: это был не кто иной, как Терсит. Юноша испытал к хозяину таверны теплое чувство. Несмотря на свои опасения за собственную безопасность, Терсит пришел отдать свой голос, чтобы сохранить мир. Он энергично убеждал стоящих вокруг, и вскоре многие поблизости от него тоже подняли руки. К ним присоединилась группа справа от Квинта, которая стояла напротив Перы и его солдат. В следующие мгновения словно ветер пронесся над агорой. Еще десятки, а потом сотни рук взметнулись вверх. Некоторые не поднимали рук, но их было меньшинство.
Квинт резко выдохнул. Кризис был предотвращен. К Марцеллу отправится посольство. Вероятно, оно не доберется до него, поскольку Пинарий задержит всех из списка Терсита, но, по крайней мере, аресты можно произвести вдали от людских глаз. Немного крови придется пролить, но не так много, и не здесь. Квинт был рад. Терсит и его дочери будут в безопасности.
– Все вы трусы! – послышался голос справа от него.
Молодой юноша, едва вышедший из детского возраста, протолкался через толпу и встал между горожанами и Перой.
– Верните ключи! – прорычал он на центуриона и его гастатов. – Верните нам ключи!
– Долбаный идиот! – прошипел Квинт Урцию.
Юноша порылся в кожаном мешке, что принес с собой, и достал переспелую фигу. Он размахнулся и уже хотел бросить ее, когда из толпы вышел взрослый мужчина, с бородой, и схватил его за запястье.
– Что ты делаешь? – крикнул он по-гречески.
– Хочу показать этим римским ублюдкам, отец, что мы не трусы!
Он высвободил руку и со всей силы бросил фигу. Она попала в лицо одному гастату не более чем в десяти шагах от Перы и разлетелась.
Происходило сразу несколько вещей. Пинарий улыбался, увидев, что явное большинство попалось на его хитрость и проголосовало за посольство к Марцеллу. Дородный мужчина кричал и хватал своего сына за пояс.
– Греческая мразь! – кричал Пера, побагровев от гнева.
Каким-то образом в правой руке у юноши появилась еще одна фига. Отец попытался снова схватить его за руку, но следующий плод полетел точно и попал прямо Пере в нагрудник, обдав центуриона брызгами и семенами.
– Верните ключи! – вопил юноша.
К нему присоединился другой голос:
– Верните ключи!
Лица горожан отвернулись от Пинария, чтобы посмотреть, что происходит за спиной.
Лицо Перы исказилось злобой. Отойдя от строя, он достал меч и замахнулся на отца с сыном.
– Назад! Назад, я сказал!
– Пошли, – уговаривал отец. – Уйдем.
Но сын не слушал.
– Верните нам ключи, вы, римские засранцы! – крикнул он по-латински.
Пера ничего не ответил. Квинт в ужасе увидел, как вместо этого он шагнул вперед и вонзил свой гладиус глубоко юноше в живот. В воздухе раздался потрясенный хриплый крик.
– Нет! – закричал отец, а Пера повернул клинок и левой рукой оттолкнул юношу от себя.
Его жертва, шатаясь, сделала шаг назад, со стоном схватившись за окровавленный хитон, и упала на колени, а потом ударилась лицом в землю.
– Будь ты проклят! Ты убил его! – закричал отец, ткнув пальцем в Перу. – За то, что он бросил фигу?
– Назад! – приказал Пера, наступая.
Мужчина сделал шаг назад, но продолжал выкрикивать обвинения и проклятья, по лицу его текли слезы.
Другой юноша выскочил из толпы и бросил в Перу камень. Тот отскочил от шлема. С приглушенным ругательством Пера бросился вперед. На пути попался отец первого юноши, и, еще раз выругавшись, Пера ударил его клинком в грудь. Когда он вынул меч, хлынула кровь, и, не сказав ни слова, мужчина упал на тело своего сына.
Воздух наполнился низким отчаянным гулом. Словно вся толпа близ Перы, как один, повернулась к нему. Стоявшие перед его центурией сделали то же. Он отступил под защиту своих солдат и выкрикнул приказ:
– Сомкнуть ряды!
– Вы слышали приказ центуриона Перы, – загремел Коракс. – СОМКНУТЬ РЯДЫ!
Гастаты повиновались, и щиты стукнули друг о друга.
– СТОЯТЬ! – проревел Коракс, и его приказ явно относился также и к Пере.
– Верните нам ключи! Верните нам ключи! Верните нам ключи! – Крики звучали все громче, пока на ограниченном пространстве агоры не загремели, как гром.
Квинта охватил страх, и головная боль отступила перед желанием вынуть меч. Он видел то же желание на лицах товарищей, но Коракс не давал такой команды. Надо заметить, что Пера тоже. Над головами разъяренной толпы он видел, как Пинарий что-то тщетно кричит местным жителям рядом с собой.
– Верните нам ключи!
Какой-то юноша – друг метателя фиг? – подошел к телам отца и сына.
– Ключи, трусливые убийцы!
Без предупреждения он запустил в Перу камнем.
Пера пригнулся за щит, и камень пролетел у него над головой. Центурион высунулся снова, как готовая к броску змея, и, выхватив у одного из солдат дротик, метнул его. С такого близкого расстояния промахнуться было невозможно. Юноша упал, пораженный в грудь, и толпа гневно закричала.
– Тупой болван! – пробормотал себе под нос Квинт.
Три, семь, дюжина камней пролетели в воздухе, а потом словно прорвало плотину. Пущенные снаряды заслонили солнце. Легионерам не надо было давать команду поднять щиты. Каждый римлянин в пределах видимости стал мишенью. Овощи, камни, черепки от разбитой посуды, обломки черепицы с крыши колотили в скутумы. Матвей упал, пораженный свинцовым ядром из пращи. Квинт и остальные злобно закричали, и Урций, стоявший рядом с их другом, закричал:
– Матвей! Матвей!
Ответа не было. Квинт надеялся, что Матвей только ранен, но Урций, выпрямившись, только горестно покачал головой.
– Оно засело в голове. Сволочи! – заорал он.
Квинт посмотрел через край щита на агору. «Это все Пера! – хотелось ему крикнуть. – Матвей погиб по вине этого ублюдка!» Но Пинарий не мог его услышать. А даже если бы мог, подумал солдат, что бы изменилось? Кровопролитие было уже неизбежно, и хотя погибли невинные люди, он отчасти был даже рад. Матвей мертв, и кто-то должен за это заплатить.
Командир гарнизона встал на верхнюю ступеньку храма. Рядом стоял трубач, поднеся к губам трубу. Одно слово Пинария – и прозвучал сигнал «вперед». Это был сигнал к атаке. В тот же момент Пинарий сжал руку в кулак у пояса и что-то крикнул, но слова потерялись в общем реве.
Коракс был наготове.
– ДРОТИКИ К БОЮ! – Его команда эхом пронеслась влево и вправо от их позиции. – ЦЕЛЬСЯ! БРОСАЙ!
Разъяренные легионеры размахнулись и выпустили свои пилумы по плоской траектории. Квинт сделал то же самое. На таком расстоянии копья были смертоносны. Они влетели в густо спрессованную массу людей, мгновенно преодолев дистанцию в двадцать шагов, и с чавкающим звуком поразили цель. У горожан не было доспехов и щитов, и один дротик пронзал нескольких. Пыльные хитоны окрасились алым так же, как чистые белые одежды, и богатые истекали кровью и умирали, как и бедняки. Вой боли и муки доносился от раненых и друзей и родственников убитых. Несколько камней и пилумов полетели назад в отместку, но их было мало. Горожане дрогнули.
– ВТОРЫЕ КОПЬЯ, К БОЮ. ЦЕЛЬСЯ. БРОСАЙ! – крикнул Коракс.
Вылетел новый каскад пилумов, последовала новая волна смертей. Старых и молодых, калек и здоровых, кричащих проклятия легионерам и молящих о милосердии – всех без разбору скосил опустошительный залп с короткой дистанции.
Потом последовала команда обнажить мечи и, сохраняя строй, шагом наступать. Квинт выполнил команду, как во сне. Как и много раз раньше, он ощущал товарищей справа и слева от себя, чувствовал подбородком край щита и ободряющую твердость деревянной рукоятки меча в руке. В голове крутилась мысль, что им противостоят не вражеские солдаты, а мирные жители, но ее заслоняли страх, желание отомстить за Матвея и остаться в живых.
– Убийцы!
До этого Квинт не видел сегодня торговца зерном Симмия, но узнал его характерный голос. Густоволосый, с мускулистыми волосатыми руками, он был похож на крестьянина, каковым и был, пока не занялся более доходной скупкой и продажей зерна. Дружелюбная мина, которую он изображал всякий раз, когда Квинт видел его раньше, исчезла. Теперь лицо Симмия потемнело от злобы, туника была забрызгана кровью. Его левая рука была обмотана плащом вместо щита, а в правой он сжимал меч. Рядом с ним собрались десять или больше человек, вооруженные схожим образом. Толпа приветствовала их появление, и Симмий направил свой меч на строй легионеров.
– Это гнусные убийцы, все они!
Нестройный злобный рык вырвался из горла ближайших к нему горожан.
– Вооружайтесь, люди Энны! Вытаскивайте копья из тел ваших братьев, – призывал Симмий. – УБИВАЙТЕ РИМЛЯН!
– Вперед! – закричал Коракс. – Валите засранцев в грязь! Всех их! Иначе они сделают это с вами.
Неорганизованная колышущаяся масса бросилась на Коракса и его гастатов. Квинт был рад, что Симмий собрал своих сторонников и повел их в атаку. Пусть они были в тесном городе, но это напоминало войну. С ними было легче иметь дело. Какой-то человек в переднике кузнеца бежал прямо на Квинта, обеими руками сжимая пилум, как гарпун. Юноша напрягся, встречая его. Копье пробило скутум и скользнуло по панцирю. Инерция несла кузнеца вперед, пока он не наткнулся на щит Квинта – так близко, что мужчина почувствовал запах чеснока в его дыхании и увидел шок в его глазах, когда ткнул его мечом в живот. Такой удар свалил бы большинство людей, но кузнец сложением напоминал быка-чемпиона. С ревом он дернул копье с такой силой, что вырвал его из скутума Квинта. Время остановилось, когда они уставились друг на друга через железный край щита. Оба тяжело дышали – кузнец от боли, а его соперник – от боевого возбуждения. Не было времени вытащить клинок, поэтому Квинт стал поворачивать его в ране туда-сюда. Жестоко, с усилием. Кузнец закричал в агонии и убрал правую руку. Юноша вырвал меч и ударил им кузнеца еще дважды, не так глубоко, как сначала – раз-два. Противник осел, плача, как младенец, которого оторвали от груди.
Квинт знал, что его товарищи с обеих сторон тоже сражаются. Вопли, проклятья, крики боли и звук рубящего железа звенели в ушах. Человек с топором, сменивший кузнеца, с размаху ударил им Квинта по голове. Он бы расколол шлем надвое, если б римлянин не отбил удар щитом. Боль пронзила левую руку от страшного удара, послышался звук треснувшего дерева, но Квинт не обратил внимания ни на то, ни на другое. Он выглянул из-за края щита и вонзил меч противнику под мышку. Человек с топором был уже мертв – большие кровеносные сосуды в его груди были рассечены, – прежде чем Квинт вынул клинок. Открыв рот, с розовой пеной на губах, противник рухнул на тело кузнеца, оставив топор в скутуме.
С изрядной долей везения гастатам удалось отодвинуть толпу на несколько шагов. Никто больше не налетал непосредственно на Квинта. Крикнув товарищам, чтобы сомкнули ряды, он отошел чуть назад и, поскольку не мог воткнуть меч в землю, воткнул его в чье-то тело. Имея рукоятку под рукой, юноша мог в случае необходимости тут же схватить оружие, но если бы вложил клинок в ножны, это могло оказаться смертельно. Немного попотев, Квинт вытащил топор из своего скутума. Щит был безнадежно испорчен, но еще мог послужить до конца боя. До конца резни, поправил он себя. Урций только что зарубил Симмия. Большинство сторонников последнего скрылись с глаз, были убиты или ранены. Оставшиеся горожане, совсем не бойцы, в ужасе повернулись и попытались бежать. Только вот бежать было некуда, кроме как в центр агоры. Они попались, как стайка тунца в сеть рыбака. Гастаты преследовали их с лютым громким криком. Квинт двинулся к ним, прежде чем сердце перестало так колотиться и рассудок пришел в равновесие. Теперь уже было не избежать того, что должно быть сделано.
«Терсит! – подсказала ему совесть. – Он здесь!» Толика здравого смысла вернулась к нему, но он по-прежнему ничего не мог сделать. Не было возможности остановить это безумие, не было возможности разыскать Терсита и вывести в безопасное место.
Потом Квинт будет вспоминать последующие часы как самые страшные с тех пор, как поступил в войско. Все его товарищи и прочие легионеры обезумели. Им хотелось только убивать, это они хорошо умели. В замкнутом пространстве против безоружных жертв было трудно сдержать свои кровожадные порывы. Когда все было закончено, среди оставшихся в живых были только римляне. Потеряв всех, кто мог сопротивляться, горожане сбились в кучу в тщетной попытке оказаться подальше от кровожадных римских клинков. Они толкались и пинали друг друга, затаптывали слабейших и призывали на помощь своих богов. Но все было напрасно. Квинт с товарищами и остальной гарнизон сомкнули смертельный заслон из изогнутого дерева и острого металла.
Разимые из-за щитов горожане неуклюже продвигались вперед, став легкой мишенью для ударов в спину. Всякий, кто не получил смертельную рану, мог оказаться затоптан или добит наступающими легионерами. С теми, кто поворачивался лицом к гастатам, обходились не лучше. Они умирали, моля о милосердии, клянясь, что всегда были верны Риму, что у них семьи и дети. Их поражали в грудь, в живот, в шею; отрубали руки, ноги, иногда голову. Фонтанами била кровь, оседая как на живых, так и на мертвых. Вскоре правая рука у легионеров уже была по локоть в крови, их лица приобрели малиновый цвет, рисунка на щите не было видно за блестящим алым покрытием. В какой-то момент Квинт попытался разжать державшую меч руку и обнаружил, что не может сделать этого из-за клейкого слоя крови, покрывшего кулак. Пожав плечами, он продолжил убивать. Его товарищи тоже не замечали, на что стали похожи, и им не было до этого дела. Всякий, до кого они могли дотянуться мечом, был их законной добычей.
Когда резня на агоре завершилась, гастаты побежали на прилегающие улицы, завывая, как дикие собаки. Командиры не останавливали их, а некоторые даже поощряли. Квинт тоже было бросился на улицы, намереваясь принять участие в побоище, и тут увидел, как двое гастатов гоняются за мальчиком не старше десяти лет. Тот кричал и уворачивался, пытаясь спастись, и тем временем истекал кровью, как заколотая свинья. Солдат замер на месте. Терсит был мертв – к настоящему времени это было несомненно, – но что стало с его дочерьми? В голове вихрем закружились мысли. Хватало уже того, что погиб хозяин таверны. Он не может бросить невинных дочерей Терсита на произвол судьбы. Бросив свой треснувший щит, Квинт побежал к «Полной луне».
Резня распространилась на всю Энну. На каждой улице, в каждом переулке слышалось, как вышибают двери, а жильцы кричат и молят о милосердии, но все крики быстро затихали. Повсюду в грязи валялись изувеченные тела: раб с рассыпанной корзиной хлеба и овощей, старый калека с самодельным костылем, маленькая девочка, все еще сжимающая в руке куклу, – простые люди, занимавшиеся своими делами, когда их настигла смерть. Квинт увидел матрону одних лет с его матерью, которая, спасаясь от легионеров, выбежала из своего дома. Они настигли ее, сорвали с нее платье и со смехом пустили бежать голую по улице. Когда она не побежала, они стали хлестать ее плашмя мечами, пока не заставили. Юноша отвел глаза и побежал дальше, молясь, чтобы матрону ждала быстрая смерть, хотя и знал, что это не входит в намерения легионеров. Через несколько шагов его ждал другой ужас. Женщина примерно того же возраста, что Аврелия, бросилась с высоты трехэтажного дома, чтобы ее не схватили глумящиеся гастаты. Когда она сломала себе шею на улице внизу, они высунулись из окна и крикнули Квинту:
– Можешь трахнуть ее первым!
Чувствуя тошноту, он не ответил, а, опустив голову, бросился прочь.
Однако когда Квинт достиг «Полной луны», его сердце упало. Дверь была распахнута, и изнутри слышался звон бьющейся посуды и крики. Юноша пожалел, что рядом нет Урция, он был один. Пришло время сделать глубокий вздох и успокоиться. Нужно быть крайне осторожным, чтобы не закончить жизнь, истекая кровью на полу таверны, подобно многим невинным жертвам по всему городу. Мародерствующие солдаты не особенно смотрят, кого убивают. «Проследи за мною, Марс!» – вознес он молитву и, крепко сжав меч, вошел.
Внутри горела лишь пара ламп. Помещение казалось пустым, но юноша сохранял бдительность. Через несколько шагов он увидел одну из Терситовых дочерей, она лежала на спине перед стойкой. Рядом с ее тонкими пальцами валялся ржавый молоток. Пол вокруг был залит кровью. Солдат на цыпочках приблизился. Девушка была моложе Аврелии. У нее было перерезано горло. По крайней мере, она умерла до того, как напавшие успели изнасиловать ее, подумал он.
Но этого нельзя было сказать о второй дочери Терсита, если допустить, что кричала она. Из-за стены донесся слабый сдавленный звук. Квинт перешагнул через тело старшей девушки, чувствуя подкатывающую тошноту от того, что ожидал увидеть. Ее не было в первой комнате – кладовой, – полной хохочущих гастатов. Некоторые ходили вдоль стоек с амфорами, отбивали горлышки и подставляли рот под струю вина. Вина было слишком много для них, и скоро они им зальются, что, похоже, забавляло их еще больше. Квинта никто не замечал. Он тихо перешел в следующую комнату. Судя по висящим на стенах горшкам и сковородам, это кухня. В дальнем конце еще несколько гастатов стояли над голой задницей одного из своих товарищей. Под ним Квинт разглядел ноги девушки.
Ожесточив себя, чтобы пролить римскую кровь, он подкрался, ставя ноги как можно мягче, чтобы шаги не выдали его.
– Тупая сука! Это тебе за беспокойство! – прорычал солдат на полу.
Послышался тихий кашляющий звук, какой издает человек, когда его горло заливает кровь, и Квинт понял, что опоздал.
– Эй! – крикнул он зрителям. – Я не дождался своей очереди.
– Можешь трахнуть ее сейчас, она еще теплая!
С грязным смешком солдат вытер свой кинжал о платье девушки и вложил в ножны. Он встал на ноги, уже забыв о присутствии Квинта.
– Это был бы не первый случай, – добавил второй гастат.
Все, кроме угрюмого Квинта, расхохотались. Юноша боролся с подкатившей к горлу желчью. В голове мелькнула мысль броситься на этих гастатов с мечом, но он ее отогнал. Он просто погибнет здесь – в таверне находилось не менее десяти солдат, – Терсита и его несчастных дочерей уже не вернуть к жизни. Опустив руку с мечом, Квинт воскликнул:
– Хо, братцы! Что у нас здесь?
Все, как один, оглянулись, и их напряженные лица немного смягчились, когда они увидели, что это такой же, как они.
– Ты ведь не из парней Перы? – спросил гастат с кинжалом.
– Нет. Я у Коракса.
– Если пришел потрахаться, ты опоздал, друг. – Смешок. – Но вон там, в кладовой, полно вина. Бьюсь об заклад, мы оставим тебе капельку, хотя ты и не из наших. Что скажете, братцы?
Остальные гастаты зашумели, выражая согласие.
– Вина! Вина! – закричали они.
Квинт мельком взглянул на жалкую, окровавленную груду рук и ног, прежде чем уйти, и сердце у него перевернулось. Однако он не мог выдать своих чувств и еще какое-то время не вызывал подозрений, жадно лакая вино с новыми товарищами в надежде смыть воспоминания о том, чего навидался сегодня. Не раз он давал вину пролиться на пол. Это казалось случайным, но каждый раз Квинт делал возлияние богам, почитаемым греками вроде Терсита и его семьи. Примите их души в загробной жизни, молча просил он, так как они не виновны ни в каких преступлениях.
После притворных – по крайней мере, с его стороны – тостов за вечную дружбу Квинт оставил гастатов праздновать без него.
На улице его встретили новые сцены ужаса, и он ощутил угрызения совести за то, что делал на агоре. Не сначала, когда гастаты подверглись нападению, а потом, когда сражение превратилось в бойню. Такой ситуации можно было – нужно было – избежать. Квинта захватила новая мысль. Коракс должен узнать, что это действия Перы толкнули толпу на насилие. Если бы не Пера, подумал он со смесью гнева и печали, Матвей и Терсит со всей семьей не погибли бы. Как и многие сотни горожан.
Он пошел разыскивать своего центуриона. Коракс найдет возможность убедить Пинария, что в реках крови, пролитой сегодня в Энне, виноват один из своих. Квинт не знал, что будет потом, но не мог оставаться в стороне и ничего не делать.
Его поиски закончились, едва начавшись, на заваленной трупами агоре. Коракс стоял на ступенях храма Деметры, что-то обсуждая с Пинарием и другими центурионами. Подходить к ним на глазах у Пинария и Перы не хотелось, и Квинт решил сначала попытаться выполнить печальную задачу по розыску Терсита. У него было лишь смутное воспоминание, где он видел хозяина таверны. Другие солдаты обыскивали трупы в поисках чего-нибудь ценного, поэтому юноша не привлекал к себе внимания.
Но его задача была тошнотворно неприятной. Некоторые из тех, кого он переворачивал, были еще живы. Все в крови, опутанные поблескивающими кишками, они стонали и рыдали, умоляя о помощи или о прекращении мучений. Иногда при необходимости солдаты приканчивали своих павших друзей, но Квинт не мог себя заставить сделать такое. Дикость, которую учинили он и его соратники, слишком тяжело давила на его совесть. Послать еще больше невинных в полное страданий мрачное царство Гадеса было выше его сил. Он отводил глаза и двигался дальше.
Разыскав Терсита, Квинт с облегчением увидел, что тот мертв. Грудь хозяина таверны была пронзена дротиком, и он умер мгновенно. Ему повезло: он не узнал, что стало с дочерьми. Квинту хотелось попросить у Терсита прощения, но слова застряли в горле. Это было бесполезно. Терсит умер.
Поглощенный своими мыслями, он не заметил, как за спиной из груды тел поднялась какая-то фигура.
– Подлый римский убийца!
Квинт ощутил, как кто-то схватил его за правое плечо, и в то же время почувствовал удар в спину. Послышался лязг металла, его кольчуга зазвенела, а потом ослепляющая боль пронзила все тело. Вскрикнув, юноша сделал шаг вперед и, схватившись за меч, попытался развернуться и встретить напавшего, однако удар в челюсть опрокинул его навзничь. Квинт беспомощно лежал на спине, а худощавый человек с глубокой рубленой раной на лице встал над ним с ножом в руке.
– По крайней мере, одного из вас я заберу с собой к Гадесу! – Он наклонился и взял у легионера меч. – Умри от собственного оружия. Это будет справедливо.
Квинт пнул его ногой в сандалии, но не попал в цель и закрыл глаза, принимая смерть. Она была неминуема.
Но смертельного удара не последовало.
Юноша открыл глаза и с удивлением увидел, что нападавший лежит на спине с торчащим из груди пилумом, а поднявшись на ноги, обнаружил, что шагах в двадцати стоит Пера и смотрит на него.
– Я представлял, что такой опытный солдат лучше следит за своим тылом, – насмешливо проговорил центурион.
Он был прав, и Квинт покраснел.
– Ты ранен?
Мужчина пощупал поясницу и ощутил под доспехом резкую боль. Не обращая на нее внимания, он ощупал место пальцами. Рука обагрилась кровью, но рана не могла быть серьезной. Ячейки кольчуги были слишком мелки, поэтому сквозь нее проник лишь кончик ножа.
– Нет. Не думаю.
Близость смерти стерла разницу в положении между гастатом и центурионом, по крайней мере, в данный момент.
– Я думал, вы были бы рады моей смерти.
– Хоть ты и дерьмо, но все же римлянин. Этого нельзя сказать о грязной крысе, пытавшейся тебя убить.
Бросив взгляд, говоривший, что все могло бы обернуться иначе, если б это он орудовал клинком, Пера ушел.
Смущенный случившимся, Квинт побрел к рынку за колоннами. Там он с радостью увидел Урция, припавшего к меху с вином. Друг помог ему снять кольчугу.
– Ерунда! – воскликнул он. – Всего лишь царапина. Промыть уксусом и перевязать, и все будет в порядке. Клинок, видимо, оказался тупым, или нападавший был слабак.
– Он был тощий, это точно, – с облегчением сказал Квинт.
– Фортуна улыбнулась тебе дважды, – заявил приятель. – Если б нож вошел глубже, ты бы умер от внутреннего кровотечения, или я ничего в этом не понимаю. А потом говнюк Пера спас тебе жизнь! Что ж…
– Слушай, дай попить. – Квинт протянул руку к бурдюку, вдруг ощутив жажду.
Они выпили в дружественном молчании, забыв о зрелище резни рядом. Оба были все там же, когда к ним подошел Коракс, ведя за собой Витрувия. Он замедлил шаг, и его губы искривила едва заметная улыбка.
– Мне следовало знать, что вы отыщете вино, не ходя далеко! Оно ничего?
– Не совсем плохое, центурион, – ответил Урций.
Оба гастата, неловко помявшись, попытались одновременно отдать салют.
– Хотите попробовать? – спросил Урций. Он посмотрел на Витрувия. – А вы?
Коракс протянул руку.
– Выпью капельку. Во рту пересохло. – Они с Витрувием разделили остаток. – Ты прав, Кувшин, вкусно. Себе найдете еще, а?
– Тут должно быть в избытке, – подмигнул Витрувий.
Квинт понял, что лучшего момента что-то сказать не представится.
– Центурион!
– Что?
– Насчет того, что случилось сегодня…
Коракс нахмурил брови.
– Тут все ясно, разве нет?
– Я не уверен. Пинарий хотел решения собрания, посылать или нет посольство. Большинство проголосовали за то, чтобы послать. Они были покладисты, не агрессивны. Какой-то болван запустил фигой в центуриона Перу, это верно, но тогда еще ситуация была не безнадежной.
Коракс сжал губы.
– Продолжай.
– Толпа бросилась на нас из-за того, что Пера убил того метателя фиг. Если б он этого не сделал, думаю, голосование завершилось бы. – Квинт в нерешительности помолчал, прежде чем добавить: – Кровопролития можно было избежать.
Повисла тишина. Лицо Урция ничего не выражало, и он старательно следил, чтобы не выразило. Лицо же Коракса потемнело, и Витрувий тоже смотрел недовольно. Мгновения тянулись, и Квинт начал чувствовать себя неловко.
– Если бы это сказал кто-то другой, а не один из моих самых опытных бойцов, я бы забил его до потери сознания. Или сбросил бы со скалы. – Коракс помолчал и добавил: – Пера только что рассказал мне, как на тебя набросился кто-то, притворявшийся мертвым. Если б не центурион, ты был бы убит; так сказал Пера. – Сердитый взгляд. – Верно?
Дерьмо! Квинт не думал, что Пера расскажет Кораксу.
– Так точно, – пробормотал он.
– И тем не менее ты донес на него.
Деловитый тон Коракса звучал угрожающе. Квинт постарался не отвести глаз под его буравящим взглядом.
– Так точно.
– Поскольку это ты, Креспо, я тебе отвечу. Меня не интересует доскональный отчет о том, что произошло раньше. Как не интересует он и Пинария, и, подозреваю, консула Марцелла, – особенно от кого-то вроде тебя. Сегодня центурион Пера помог перебить толпу взбунтовавшихся горожан, которые хотели продать нас гуггам. Вот и всё.
Квинт почувствовал себя дураком и не на шутку испугался.
– И больше я не хочу об этом слышать, Креспо.
– Понятно.
– Пошел с глаз моих. И ты тоже, Кувшин.
Квинт поскорее убрался.
– Иногда я беспокоюсь, в своем ли ты уме, – прошипел Урций, как только они оказались вне пределов слышимости Коракса. – Я ненавижу Перу. Коракс, наверное, тоже, но критиковать перед ним центуриона… Он лишь хотел защититься.
– Знаю, – со вздохом сказал Квинт.
– Считай, тебе повезло, что он был в добром настроении. Тебе пора смириться – и забыть про Перу и про то, что сегодня случилось.
Назад: Глава XV
Дальше: Часть вторая