Я беспрестанно объезжаю весь Мир для того, чтобы показать вам все его упущенные возможности. В каждом городе я организую свою лотерею жизни и смерти, и, конечно, теперь это уже известно повсюду на обитаемом вами земном шаре.

Я держу всю планету в страхе в квадрате. Вы все знаете, что произойдет, вопросы – лишь приложение к машине. Какой город я выберу в следующий раз? Каким будет modus operandi? Каковы будут правила игры? Между кем и чем мы должны будем выбирать?

Ваши вопросы законны. Например, эта японская семья, собравшаяся дома вокруг стола за ужином и с ужасом смотрящая по своей катодной трубке новости, в которых рассказывают обо мне. Сколько таких же семей по всей планете спрашивает себя: а вдруг мы станем следующими? Какому необыкновенному таланту противопоставит он нас?

Что мы будем делать, чтобы спастись?

До недавнего времени выбирающие находились большей частью в городах, о которых шла речь, но с распространением игры по континентам и полушариям они, решая свою судьбу, должны не только бороться с собой. Отныне они вынуждены вступать во все более и более яростное соревнование со всем остальным миром.

Почему бы не выбрать уничтожение Лондона, Берлина, Мекки, Токио, Ле-Кап или Мехико для того, чтобы спасти самого великого литератора, музыканта, физика, деятеля кино или философа начинающегося века? Такой предлог способен меня удовлетворить, так как он предусмотрен в реестрах вашего спасения.

Это, может быть, защитит вас в следующий раз, кто знает? Я не могу вам этого обещать, но я могу дать вам на это надежду.

Я рассчитываю на международную, а также на региональную, этническую, религиозную, политическую, расовую и социальную рознь. Я рассчитываю, в принципе, на все эликсиры ненависти, которую ваша мозговая желчь постоянно вырабатывает.

Кульминационный момент последней фазы, таким образом, заключается в этом последнем приближении нашей бессмысленной логики.

По нашему мнению, невинности не существует. Поскольку мы – в каждом из вас. Как иначе, скажите мне, мы, по определению не имеющие возможности стать личностью, могли бы столь широкомасштабно действовать в этом мире? В мире, который вы называете своим. В мире, который вы давно нам перепродали и который беспрестанно закладываете нам под проценты.

Мы прекрасно знаем, что если бы Бог вновь послал на Землю ангелов, чтобы найти тут, скажем, сто или тысячу праведников, то ему пришлось бы столько же, как минимум, уничтожить городов, пытаясь остаться на относительной высоте того, что пережили Содом и Гоморра. Там мы сумели, должен сказать, усовершенствовать наше искусство сверх всяких ожиданий.

Но нам не важно, есть ли один, или сто, или тысяча, или даже больше праведников среди людей.

Нам важны остальные. Те, кто будет смеяться над их предупреждениями или над единственным сигналом тревоги.

И если бы я его случайно встретил, то он, безо всякого сомнения, немедленно покинул бы обреченный город.

Я заметил его здесь, на авеню Америки. Он пристально смотрел на меня с другой стороны улицы. Я вернулся в Нью-Йорк, я беспрерывно путешествую. Я – новый «кочевник», jet-setter, космополит, я – супертурист, которого вы уже и не ждали. Движущаяся толпа окружала меня, люди вокруг начинали спотыкаться. Рядом со мной уже можно было увидеть упавших на землю, прислонившихся к стене, рухнувших на скамейки мужчин и женщин.

Ребенок смотрел на меня не отрываясь.

Я машинально перешел на другую сторону и пошел ему навстречу.

Это был мальчик лет двенадцати, с волнистыми белокурыми волосами и светлыми глазами. Он смотрел на меня не отрываясь.

Я делал то же самое.

Я знал эту внешность, эти глаза, это худое лицо, эти черты.

Знал прекрасно. Я был им, это был я. Я был таким ребенком в ту пору, когда Мир еще давал мне возможность верить в существование невинности, задолго до того, как я превратился в младшего брата Дьявола.

Я протягиваю руку к нему/ко мне, я знаю, что этот жест станет для него роковым, но он не делает никакого движения в мою сторону. Он остается безмолвным и неподвижным и смотрит на меня не отрываясь.

Понемногу я замечаю некий странный феномен, происходящий с поверхностью его кожи, вернее, под ней. Астральный свет, свет призрачный, мягко сияющий в диапазоне цветов альбиноса.

Я продолжаю протягивать ему свою руку, он смотрит на нее, улыбаясь, и решает повторить мой жест.

Свет. Вспышка.

Я шатаюсь. Я оседаю, привалившись к стене, поднимаю глаза на маленького мальчика, которым когда-то был. Его свечение становится все более заметным, теперь сияние, вырывающееся из его рта, заставляет меня упасть прямо посредине улицы. С его губ слетают буквы из чистого фотона, из его глаз струится начало Космоса. Я знаю, что он представляет собой самую большую опасность для нас с Братом. Я знаю, что он – нечто большее, чем то, чем я являюсь и чем когда-либо буду. Я знаю, что он, скорее всего, пришел сюда с совершенно определенной миссией. И мне кажется, я догадываюсь, в чем она может заключаться.

– Ты – ангел? – спрашиваю я его.

Он кивает. Точно.

– Как твое имя?

Световые буквы отвечают: у меня нет имени для того, кто работает на Смердящего.

Он действительно Ангел, он – один из тех охотников за наградой, которых Бог бросил в погоню за нами.

Но мы, Архангелы, павшие или не павшие, всегда можем попытаться найти общий язык. Мы же, в конце концов, из одного племени, мы говорим на одном языке, пусть и во всех возможных формах, мы живем в одном пространстве-времени.

– Чего именно ты хочешь?

Буквы, вылетающие из его рта живыми огненными светодиодами, говорят:

– Я хочу видеть того, кого ты называешь Братом. Я хочу видеть того, кого ты выбрал в качестве союзника.

– Я не выбирал его союзником, это он меня выбрал. Я не оставил ему выбора.

Раздается смех ребенка. Он звенит чище, чем хрустальный колокольчик.

– Ты не человек, но ты им был, Дьявол вступает в союз лишь с теми, кто этого желает.

– Если хочешь знать, дитя мое, я не желаю абсолютно ничего. Этим я и сумел заставить его стать мной. Скажем, уступить мне свое – временно вакантное – место.

– Это одно и то же, ты сам прекрасно знаешь. Поскольку вас, конечно, двое, но двое – в каждом из вас, вы – гибрид во всей его чудовищности.

Настала моя очередь рассмеяться во весь голос, полыхнувший, как огонь на углях.

– Мне нравится слово «чудовищность». Это то, что мы есть: монстры. Мы демонстрируем человеку все гнусности, которые он делает при помощи второй половины гибрида. Мы – педагоги, дитя мое. Мы доводим человечество до его лимитов и подсказываем, как их можно обойти. Например, я уверен в том, что наши человеческие братья без малейших колебаний променяют тебя на посетителей, сгрудившихся в том или другом большом музее твоего города. Кстати, сообщаю тебе о том, что именно в эту минуту началась игра, я получаю первые голоса. Для тебя все идет пока не очень удачно. У Баския еще есть все шансы.

Этот маленький мальчик не станет ни гениальным художником, ни великолепным композитором, ни великим ученым, ни самым знаменитым писателем своего века.

Он станет тем, чем стал я. Несомненно, он станет младшим братом Дьявола, потому что он – это я до трансформации.

– Это ты так думаешь, – говорят мне слова-фотоны, – но ты – мой старший брат, и я с тобой никакого договора не подписывал.

Мой огненный смех полыхает снова.

– Ты снова ошибаешься, дорогой невинный, ты ошибаешься в направлении. Наша логика извращена: это я должен был бы заключать с тобой союз, и в каком-то смысле я это и делаю.

– Ты ничего не делаешь, Агент Небытия, и сам прекрасно об этом знаешь. О том, что я пусть и двенадцатилетний, но еще свободный человек.

– Двенадцатилетний! То есть человек, едва начавший определять свой пол. И ты говоришь со мной о свободе?

– Свой пол я определяю наверняка лучше, чем ты можешь себе вообразить, и уж точно лучше, чем это делаешь ты. Я повторяю тебе: я свободен.

– И как же твоя свобода тебе поможет? Все эти добрые ньюйоркцы тоже свободны, они вольны выбирать между тобой и собой, но жители Санкт-Петербурга, Мадрида или Джакарты тоже могут выбирать. Все свободны в этом мире, дитя мое. Ты не можешь себе представить, до какой степени наша правда делает их свободными!

– Не смеши меня. Правда – одна, по определению, ты это прекрасно знаешь. И она не может быть вашей, ты знаешь это еще лучше.

– Очень хорошо. Допустим, что релятивизм действительно является одним из наших самых утонченных открытий. Они живут, быть может, с совершенно фальшивой правдой, но ты не можешь отрицать, что они свободны. Кстати, если игра продолжится, ты сам в этом убедишься.

– Они могут делать лишь то, что они хотят, они могут узнать лишь то, что им известно, они могут быть лишь тем, что они есть. Я знаю, как ты извращаешь смысл слов, знаю твою мошенническую семантику.

– Естественно, это моя профессия, о, юный мальчик, который был мной еще до того, как появился этот мир.

– Я хуже тебя. Поскольку я – тот, кто пришел после тебя. Я – тот, кто извратит твои извращения, я – тот, кто в самой высшей степени опасен для твоей демонической двойственности. Отведи же меня к своему Брату, если не боишься.

– Я покажу тебе свою храбрость, я представлю тебе ее доказательства, о, мой очень юный ангел. Я не стану противопоставлять тебя слепым народным массам. Мне кажется, что новый этап Игры-Жизни, Праздника-Мира зарождается в моей голове, которая, как ты знаешь, никогда не прекращает работать. И на этом новом этапе развития человечества ты не будешь ставкой. Ты будешь моим сообщником, более того, ты будешь моим двойником. Поскольку я как следует подготовлю тебя к тому, чем ты станешь, а станешь ты мной.

– Ничего из того, что ты способен сделать, не может на меня воздействовать. Если я последую за тобой в твоем разрушительном путешествии, ты отведешь меня потом к своему Брату?

– Ты прекрасно знаешь, что мы никогда не держим своих обещаний, так стоит ли обещать?

– Предположим, что это обещание ты сдержишь. Ты сам, кстати, убедишься в этом.

Мой огненный смех катится по авеню Америки, взрывая стоящие вдоль проезжей части фонари, разбивая лобовые стекла проезжающих машин, провоцируя множество аварий.

– Я чувствую, что мы с тобой отлично поладим. Нью-Йорку на этот раз повезло. Надо сказать, что количество конкурирующих с ним мегаполисов превышает все, что можно вообразить: Жизнь – Игра! Праздник – Мир!

Ребенок, которым я был когда-то, одаривает меня скупой улыбкой. Блеск его глаз кажется мне более опасным, чем все пожары, которые я разжег как на этой Земле, так и в сердцах людей, ее населяющих.

Новая игра будет грандиозна. Называется она Армагеддон. Я рассказал о ней американскому ребенку, который ответил лишь загадочной улыбкой.

Как ты убедился, люди пожертвуют любой единичностью для того, чтобы обеспечить выживание и господство толпы. Я надеялся, что у этого правила есть хотя бы одно исключение. Я занялся отбором для того, чтобы увеличить шансы индивидуумов, противопоставленных массе: бедный подросток, молодая богатая женщина, старая дама из творческой элиты.

Ничего не помогло. Они запрограммированы, словно муравьи. Ты сам понимаешь, что у меня нет никакого желания все оставшееся время умирать от скуки. Скука – это одна из форм, которую мы принимаем, но ей самой принимать нашу форму непозволительно.

Отныне игра достигнет своего апогея.

Человечество – машина, ловушка, абсолютная ловушка. Одновременно я делаю из него его собственное центральное устройство, его жертвенную ось, оно – и машина, и состоящая из плоти деталь в машине. Оно является и тем, и другим в отдельности, однако оно отныне составляет с собой единое целое, как и все подопытные кролики до него.

Дотянитесь-ка до моего уровня в диалектических изысканиях, старый добрый профессор Гегель!

Никто не хочет, в виде исключения, спасения ценой гибели стада. Никто не желает сохранения жизни незнакомого гения взамен на жизнь двух тысяч или двухсот тысяч дураков, увенчанных дипломами?

Тогда перейдем к другим вещам.

Вы все – гении.

Так постановила демократия, в этом она вас убедила. Это она с вами сделала, это мы с вами сделали: безграничная пошлость гениев, соблюдающих полное равенство. Вы все равны, вы все равны Микеланджело, Максу Планку, Францу Кафке. Вы все стоите друг друга. Как только этот принцип подвергается сомнениям, вы начинаете спасать друг друга любой ценой, всеми доступными способами. Вы как можно скорее убиваете невинность, способную своим присутствием доказать преступление против разума, которое вы таким образом совершаете с помощью моего Брата.

Вы все равны. Вы все гении. Вы все убьете друг друга.

«Ты видишь, – сказал я маленькому американскому мальчику, – они совсем не знают ни возможностей падшего Ангела, ни возможностей разбившегося человека».

Они не подозревают о могуществе, которое мой Брат доверил мне, несмотря на то что каждый день они могут следить за развитием Великой Игры на своих телевизионных экранах.

Ты видишь, мой маленький заблудший Ангел, они продолжают быть тем, что они есть, они продолжают уничтожать красоту Создания клейкой массой своего образования. Они предпочитают стадо индивидуальности, считая это средством борьбы против слабых и тем более против сильных! Теперь они продолжат делать то, что делали всегда: ставить на одно стадо против другого стада, на свое против чужого. Это будет как раз на уровне века, бремя которого доверил мне Брат, пусть и на время. Это будет Игра всех против всех, это будет разрушение Мира им самим, это будет просто божественно.

Здравствуйте, сводные человеческие братья, сводные человеческие сестры, здравствуйте, все!

Мы начнем с такой конфигурации: на арене находятся два города с сопоставимым количеством обитателей, каждый из них обладает своим специфическим обаянием.

Каждый из городов может голосовать за свое разрушение или против него. Я знаю, что могу рассчитывать на большое число людей с суицидальными патологическими устремлениями, которые добавят перчинку в процесс окончательного отбора.

И наконец, «публика». То есть Мир. Мир избирателей, мир голосующих. Мир тех, кто выберет между тем и другим городом.

Это новая версия Хиросимы, это Total Panic World Cup, это Humankind Idol со мной в качестве единственной истинной поп-звезды, это выпуск новостей, где вы видите свое собственное изуродованное лицо в самом центре экрана.

Вы не можете оторвать взгляд от своего изображения, не так ли?

Все ведет к вашему царствованию, которое будет нашим. Я жду с нетерпением ядерной зимы, которую вы себе устроите. Несчастные микроцефалы, боящиеся всеобщего потепления, будут довольны. Холод, темнота, всполохи – это все наша специальность, которая быстро станет вашей.

Я, может быть, немного поторопился, утверждая, что мой Брат – абсолютная инверсия Бога. Это не совсем верно. И в связи с этим у него всегда были неприятности.

Мой Брат – падший Ангел, то есть он Создание Божье. Он – не Бог, даже Богом Зла его назвать нельзя, поскольку Бог – один, на наше несчастье.

Раз Бог – один, то и Абсолют – один, который и есть Он. Следовательно, Абсолютное Зло – нелепость, по крайней мере, неточность. Никакое Зло не может претендовать на Абсолют, поскольку оно всегда имеет разную степень и разные формы. Победа дополняется пошлостью, безраздельным господством логики над смыслом.

Итак, мой Брат ни разу не смог достигнуть состояния Абсолюта. Он также не может познать эксперимент воплощенной жизни. Он не может дать жизнь, уясните это себе хорошенько, если вы еще способны на это. Он может лишь отнять жизнь, и даже не для себя! Конечно, овладевая человеческими душами, он, приняв мужское или женское обличье, предается блуду с избранными им жертвами. Но как вы хотите, чтобы он зачал кого бы то ни было без этого?

Он – Противник, но он также и инструмент Бога Единого и Абсолютного, который решил, что мы должны мучить человечество его собственными руками.

Мы – Селекционеры, мы – Игроки, мы – Испытание, мы – ваша без конца повторяемая Мука на этой Земле. Таким образом, неоспоримо то, что мы способствуем, против нашей воли и, без сомнения, против вашей, вашему возможному спасению.

Дьявол остается хотя и падшим, но Ангелом. Он – Архангел, командующий мириадами легионов демонов. Но он напрасно старается, собирает такую паству, такие толпы, такие дьявольские армады, он напрасно делает все возможное. Он по-прежнему бесконечно далек от Абсолюта, изгнавшего его из своего Света. И он лишь зажигает свои собственные факелы в темноте, освещая ее огнями Ада.

Поэтому, не имея возможности ни воплотиться по-настоящему, ни достичь какого бы то ни было Духа, мой Брат на века остается бесплодным. Все дураки, которые говорят вам о существовании пресловутого Сына Дьявола, просто не понимают, что Дьявол никоим образом не может гипостазироваться в другую личность. Единственное, что ему доступно, это – извращать умы для того, чтобы они извращали тела.

Дьявол – не личность, по этой причине он – Братство. Он не может иметь сына, но он может иметь братьев, таких как я.

Теперь я – оружие массового уничтожения. Повсюду, где я прохожу, в воздухе распространяются смертельные радиоактивные следы, газ нервно-паралитического действия настигает центральную нервную систему двуногих животных, бациллы и вирусы проникают в органы и клетки их организмов.

Мое тело – машина для убийств, хотя ему не нужно ничего делать, ему нужно лишь поддерживать свое дыхание.

Описывать вам проклятые города, через которые я прохожу, проходил и скоро пройду, бесполезно.

Это города, которые либо замарали, по нашему предписанию, имя свободы, либо превратили правду в рабство. Они знакомы вам, они полны маленьких дипломников, обучившихся выкованной нами науке. Если они вам не знакомы, значит, они для вас запретны, поскольку вы не поклоняетесь их идолам.

У каждого из вас свой Бог. Мы с Братом никогда и не надеялись, что наше дело увенчается столь полным успехом. Пусть я это уже говорил, но должен повториться: ваша раса, несомненно, является самым податливым материалом по сравнению со всеми другими человечествами, которые мы совратили в этой Вселенной.

Конечно, вы это поняли: я – просто человек, гнев которого пересилил его самого. Вы сделали из меня худшего из террористов, поскольку, как всякий уважающий себя камикадзе, умирая, я придам вирусу его полную мощность.

А пока другие смертельные семена, семена радиоактивности, убивающие меня еще быстрее, чем набор болезнетворных бактерий, будут косить тысячи жертв. Я стану тенью бомбардировщика, атакующего каждый ваш дом, каждый секрет, которые вы там прячете.

Я сажусь в самолеты, в поезда, в автобусы, в пароходы, в метро, в такси, на баржи. Я хожу по улицам, по торговым центрам, по туристическим зонам, по музеям, по кинотеатрам, по концертным залам.

Я тоже человек.

Я совершенно то же, что и вы.

Коллективная анонимность больших конурбаций уже пришла в действие. Посмотрите, с какой легкостью я смог избавиться от Калькутты, соревновавшейся с Парижем. В мире еще много туристов, и они умеют голосовать так, чтобы защитить любимые места отдыха. Миллионы трупов устилают улицы, плывут вздувшимися фиолетовыми гроздьями по водам Ганга, покрасневшим от крови. Многочисленные пожары, случайные или сознательно подстроенные, пылают по всему городу, чьи выжившие обитатели занимаются широкомасштабными грабежами.

Посмотрите на лицо этой молодой женщины из Пенджаба: ее много дней подряд насиловали, а потом обезглавили напавшие на нее сикхи. Ее черты выражают мольбу о пощаде, и я вам показывал это, но участь города, участь женщины была предрешена. Вами, раз и навсегда.

Гуманисты тоже голосуют. Благодаря им, я смог стереть с лица земли Сидней и его окрестности в обмен на спасение мексиканского города Оаксака.

Конечно, множество сёрфингистов умерло на пляжах из мелкого песка, погибли также целые детские приюты. Как этот, например: безмолвные комнатки, кровати и колыбели, совершенно неподвижные, как и тела в медицинских халатах, усеивающие коридоры, лестницы, лаборатории, лежащие у изголовья младенцев. Ни криков, ни воплей, ни плача. Эвтаназия на службе счастья, сомнения недопустимы.

Добро пожаловать в машину «Человечество»! Рассмотрите как следует ее центральное устройство, ее саму. Отметьте все детали ловушки, в которой заперта семья сводных братьев и сестер. Теперь обратите внимание, с какой изобретательностью я слегка переориентирую вектор на особенно чувствительные в геополитическом плане точки.

Тегеран. Мекка. Карачи. Рим. Иерусалим. Вашингтон. Москва. Пекин.

Кто и за кого будет голосовать, зная о том, что от его выбора зависит приведение в активность ракет с ядерными боеголовками, направленных на тот или иной город, готовый к немедленному адекватному ответу?

Понаблюдаем, например, за поведением семьи Спрингфилд из Сиднея, полностью охваченного эпидемией, и за семьей Альвеира из Лисабона, города, который я противопоставил Рио-де-Жанейро. Естественный выбор, вы не находите?

Я иду рядом с ребенком с Шестой авеню. Он сказал мне, что он ангел, но не захотел назвать своего имени. Может быть, это святой Михаил, или архангел Михаил? Может быть, Христос?

Нет. Разве Христос решился бы появиться в подобном виде, в обличье брата Сукиного Сына, до того, как Он стал таковым?

А если бы даже так оно и было, то почему тогда он позволяет мне совершенно безнаказанно закончить Игру-которая-стала-Жизнью? Почему не останавливает меня во время этого Праздника-Мира, чьим смертоносным диджеем я являюсь?

Почему я еще здесь, почему не отправлен к своему Брату, на раскаленный пляж?

– Тебе тоже очень скоро откроется правда, – говорит мне ребенок. – Теперь и ты испытаешь страх в квадрате. Теперь знаешь все, что будет происходить, секунда за секундой, и так целую Вечность.

Он и вправду славный, этот мальчуган. Я чувствую, что еще немножко, и он действительно станет мной. Если я тоже уеду в отпуск, мне кажется, он без усилий сумеет занять мое место. В конце концов, он же Ангел.

Точно так же, как мы. Достаточно заставить его пасть. Нам уже надоело способствовать вашему падению.

На вверенной вам Земле при моем, или, другими словами, вашем, появлении вы провоцируете возникновение катаклизмов в виде огненных торнадо и пирокластических снежных бурь, охватывающих пламенем ваши города, ваши утопии. Знайте, что это всего лишь начало. Теперь Игра подошла к финальному уровню: она развивается сама по себе, она создает сама себя, она разрушает саму себя, потому что она – это вы, а вы – это она, во всем вашем кровосмесительном и бесконечном слиянии. Вы больше не нуждаетесь в моей помощи. Мне говорят, что сложные казни, которые я придумал во время первого этапа моей миссии, теперь подхвачены, а порой и улучшены различными вооруженными группировками. Я знаю очень хорошо, что прогресс не остановить, особенно в периоды большой резни. Призвания умножаются – такова изначальная цель моей миссии, успех которой превосходит все упования, хотя это слово для нас не имеет ни малейшего смысла.

В Сиднее семья Спрингфилд умирает, зная об этом. В Лисабоне семья Альвеира ждет результата выбора. В три часа утра, мое любимое время, я объявлю результаты соревнования.

Силы очень разные, согласитесь, но они формируют единый процесс, полностью детерминистический, совершенно детерминированный.

Я – Инженер своего Брата. Но мой Брат, он – Философ.

У него, кстати, есть все докторские степени этого мира.

Джулия Спрингфилд – младшая дочь в семье. Она умирает в страшных конвульсиях, вызывающих у нее бесконечные стоны. Ее отец Джонатан – единственный представитель этой семьи из северных предместий города, способный как-то передвигаться. В данный момент австралийцы котируются не слишком высоко. Они белые, в большинстве своем консерваторы, и они живут в количестве двадцати миллионов человек европейского происхождения на острове-континенте размером с Бразилию или Китай.

У них совершенно нет шансов в борьбе с другим городом, погрязшим в бедности и потрясающим иконами с изображением Фиделя Кастро в надежде избавиться от нищеты.

Вот почему семья Спрингфилд умирает. Потому что вы – не только гении, но и гуманисты.

Джонатан Спрингфилд ничего не смог сделать, чтобы спасти свою жену, унесенную первой волной моих экспресс-мультиэпидемий. Нет больше врачей, нет больше удобных больниц. Общественный транспорт, администрация, государственные, а также частные службы буквально уничтожены.

Теперь Джонатан Спрингфилд бьется, как может, пытаясь спасти троих своих детей. Он наверняка подозревает, что у него нет ни единого шанса на победу. Не тот у меня характер, чтобы дать шанс тем, кто вас приговорил к смерти, господин Спрингфилд. Вы, конечно, умрете, но те, кто вас уничтожил, вас и вашу семью, победители в Игре, поймут, что представляет собой счастливый лотерейный билет, который держит в руке мой Брат.

Здесь мне служит метапневмовирус последнего поколения.

Рассмотрим последствия воздействия болезнетворного вируса на маленькую – девятилетнюю – Джулию Спрингфилд.

Отхаркивания следуют одно за другим с изнурительной частотой. Органические выделения, полные крови, желчи, лимфатической жидкости, зараженных гноя и слизи. Мышечная боль, бронхиолит, пневмония, ринотрахеит представляют собой общие типичные симптомы патологии ретровирусного вида, близкого к APV, avian pneumovirus (птичий пневмовирус) и к hRSV, human respiratory syncytial virus (человеческий респираторный синтициальный вирус). Возбудитель инфекции, принадлежащий к семейству парамиксовирида, стремительно занимает все респираторные, носоглоточные пути и легкие. Все это сопровождается очень высокой температурой, приступами рвоты, значительным обезвоживанием и жестокими мигренями.

Джонатан Спрингфилд, скорее всего, ничего этого не знает. Его маленькая дочь умирает, а два сына находятся на последней стадии болезни.

И что ему за дело до всего этого, как эти знания могли бы помочь ему спасти маленькую Джулию? Как они могли бы помочь ему в тот момент, когда его маленькая дочь испустила свой последний вздох, и это было показано на миллионах телеэкранов, на миллионах мониторов подсоединенных друг к другу компьютеров, в мозгу миллионов людей, для которых я пишу эти слова?

Эти знания бесполезны. Для меня они имели значение лишь в качестве дополнительной эстетической жестокости. Техника – это ловушка. В этом отношении она может позволить себе роскошь быть более чем саркастичной, она может продемонстрировать полнейшее безразличие.

Почему он выжил? Почему? – кричит он, обращаясь к небу. Его лицо залито слезами, его рот искривлен от неизмеримой боли, потому что его дочь умерла на его глазах. Он не знает, что подобен Ольге в ее машине и что свой взгляд, свой крик, свое отчаяние он адресует нам, Миру, миру моего Брата, миру всех своих братьев, что нет «почему», а есть лишь «как», что во всем этом нет никакого смысла, а есть лишь неумолимая логика.

Состояние братьев маленькой Джулии тоже оставляет желать лучшего. Самый младший находится практически при смерти, его пылающее от температуры тело уже практически неподвижно.

Джонатан Спрингфилд смотрит – час за часом, – как умирают его дети. Он знает, благодаря кому он испытывает ужас одиночества, благодаря кому погибли все его близкие. Он знает, благодаря кому разрушена его жизнь и благодаря кому его ждет одинокая смерть. Он знает, благодаря кому текут его слезы, которые не могут не вымывать из него все соли, всю влагу, весь огонь.

Он один. Совершенно один, и у него нет никакой надежды.

Он один среди своих братьев.

Вместе с ребенком с авеню Америки я смог составить очень точную топографию города Лисабона. Этот античный, с извилистыми улицами, с очень разными кварталами, город должен быть внимательно изучен на тот случай, если мне придется натравить на него псов Апокалипсиса. То же самое с Рио, где я тщательно исследую направление и смену ветров, дующих с океана и с Амазонии.

В Лисабоне семья Альвеира ждет. Они видели то, что случилось в Сиднее. Они постоянно молятся о том, чтобы Рио был избран Селекторами, остальным миром, их братьями.

Семья Спрингфилд медленно агонизирует, семья Альвеира ждет.

Уже три часа утра. Скоро придет время оповестить о результатах голосования весь мир, в том числе самых заинтересованных. Время швырнуть целый город в бездонную пропасть страха в квадрате.

Ах, дорогие друзья-умы, дорогие друзья-читатели своего собственного мира, если бы вы могли проследить за этой эпической битвой, достойной реалити-шоу, когда планета делится на болельщиков Рио и приверженцев португальской столицы.

Три часа утра. Вам пора все узнать.

Вот.

Самба победила фаду.

Кариокас победил жителей Лисабона, в частности семью Альвеира, которая, как и все другие, только что узнала, что я уже петляю по улицам их города.

Да, я тут. Ку-ку. Лисабон – чудесный город. Он, наверное, станет самым красивым кладбищем, какие только встречались в истории.

Именно по этой причине я выбрал для этого специфического городского человечества ядерный, а не бактериологический вариант. Вариант, который я сначала приберегал для Нью-Йорка, до того, как я встретил ребенка с Шестой авеню, до того, как решил, что, в конце концов, все города Земли имеют право на свою Graund Zero.

Возможности, предоставленные мне моим Братом, становятся все более и более широкими. Я превратился в настоящий реактор-размножитель. Я произвожу плутоний и кобальт-60 при малейшем проявлении жизни со стороны моего организма: при дыхании, при потении, при любом выделении запаха или влаги. Я иду и обязательно убиваю. Я иду, и радиоактивность плывет вокруг меня. Я иду, и смерть – в виде невидимого света – идет рядом со мной.

Как же будет красив этот опустошенный, мертвый, усеянный трупами, а вскоре и просто скелетами город. Он будет светиться день и ночь на десятки километров в округе.

Семья Альвеира знает все симптомы заражения, происходящего после взрыва расщепляющихся веществ. Им уже показали, вне Игры, очень четко, в натуральную величину, на что похожа подобная катастрофа. Они могли видеть то, что случилось с городами Бангкок и Монтевидео.

Таков эффект воздействия нейтронной бомбы: она не только убивает людей и животных, оставляя недвижимую и промышленную инфраструктуру нетронутой, она убивает противника, еще не достигнув цели, она убивает его еще до того, как упадет на него.

Она убивает его психологически.

Как, например, семью Альвеира, которая даже не находит сил, необходимых для попытки бегства из города. Конечно, это было бы бесполезно, но я ожидал, что они сделают это усилие.

Но нет. Возникает впечатление, что человечество устало, очерствело, постарело раньше срока. Я подозреваю, что мой Брат и тут сыграл свою роль.

Отныне вся полиция мира идет по моему следу, правда, гонится она за химерой, за ложной целью, за фантастикой, превратившейся в правду, за правдой, превратившейся в легенду. Она преследует тысячи и тысячи мужчин и женщин, служащих деталями машины.

Мною задействованы не только радиационное облучение, бактерии, токсичные вещества, являющиеся nec plus ultra современной войны. Как я вам и говорил, мир моего Брата – это мир бесконечных реверсий. Временность? История? География? Эти слова, без сомнения, чаще других вызывают его смех.

Пока мое радиоактивное оружие, вирусы и мощнейшие токсичные вещества ведут Мир в будущее, а скорее все-таки будущее в Мир, все формы войны, когда-либо существовавшие на Земле, возрождаются. Убивают холодным оружием, револьверами, автоматическим оружием, гранатами, бомбами. Убивают голыми руками.

Чудо демократии! Города и народы мстят за не понравившиеся им по тем или иным причинам итоги голосования, их злоба вскармливает гнев. Повсюду, словно атомные грибы, растет ненависть, возникают союзы, всплывает вековая вражда. Все делают выбор, бьются за свой выбор, убивают за свой выбор.

Коляски, детские сады, школьные дворы и ясли стали мишенью для серийных снайперов. Целые семьи обезглавлены, а затем расчленены топором пожаров. Резня, вспарывание животов, разделка заживо одних за другими, каждого на глазах соседей, ждущих своей очереди. Девочек-подростков насилуют, а потом бросают в реки, в колодцы, овраги или сжигают заживо, облив бензином и сбросив в контейнер для мусора. Людей убивают на месте, вскрывая им череп многочисленными сокрушительными ударами, их душат, сомкнув руки им на горле, расплющивая гортань и трахею, с них снимают скальп, им отрезают язык, уши, гениталии, груди, руки, ноги, им выкалывают глаза. Внутренние органы разрываются, испуская фонтан жидкости, пурпурные струи крови, кристаллы плоти… людей душат всеми вообразимыми способами. Иногда вспомогательным средством служит пластиковый мешок, и все это практически на всех сайтах Всемирной сети. Welcometohell. world уступил место welcometohumanity. world. Теперь вы понимаете, почему сайт «Дьявола» – это вы все, вы – блог ваших собственных мерзостей. Ваш успех растет.

У меня даже нет уже достаточно места для того, чтобы позволить вам наблюдать за каждым преступлением в его единичности. Все кончено, мы окончательно вошли в эпоху образованного стада, в эру масс, распыленных на направленные на себя субъективности, которые скоро превратят друг друга в пыль в глобальном метацентре, которым станет Мир.

Итак, теперь я переместил Игру на клетки глобального геополитического поля. Она начинает, как я вам и говорил, становиться автономной. Вы делаетесь свободными! Вы можете безжалостно убивать друг друга по всем поводам и причинам, которые мы с Братом оставили в ваших умах в тот момент, когда вы забыли, для чего же нужно использовать разум.

Мне больше не нужны машины. Машины – это вы все. Мне больше не нужно центральное устройство, вы – центральное устройство во плоти. Вы свободны в этом Мире-Празднике, вы подобны Богам в этой Жизни-Игре!

Что же точно происходит, когда термоядерная бомба в десять или, скажем, в двадцать мегатонн обрушивается на город?

Чтобы понять это, сначала надо уяснить, в чем заключается универсальность термоядерной бомбы.

Любая традиционная бомба, даже тысячетонная, выбирается от рельефа местности, на которую она должна приземлиться, а также от точного местоположения цели и ее структуры.

Это логично: традиционная бомба взрывается при соприкосновении с землей.

Ядерная бомба взрывается не при контакте с поверхностью почвы, а гораздо раньше, обычно на высоте примерно в пятьсот метров. Огненный шар может достичь максимального объема перед тем, как вырыть кратер диаметром, как минимум, в километр и поднять в атмосферу гриб обломков, земли, пламени на высоту от десяти до двадцати километров.

Процесс полностью детерминистический и совершенно детерминированный.

1. Просто в момент воспламенения взрывается сначала «нормальная» атомная бомба, называемая «бомба А», принцип действия которой основан на цепной реакции расщепления двух масс плутония или урана.

2. Эта бомба не является сама по себе орудием уничтожения, на самом деле она – всего лишь спичка. Спичка, которая смогла стереть с лица земли Хиросиму, и тем не менее только спичка.

3. Поскольку действие термоядерной бомбы, называемой «бомба Н», основано не на расщеплении, а на синтезе. Восхититесь еще раз моими талантами в области диалектической реверсии.

4. Атомная бомба воспламеняет термоядерную бомбу, поднимая температуру до миллиона градусов. Это – температура центра Солнца, она необходима и достаточна для синтеза двух атомов водорода в атом гелия, а попутно она высвобождает такое количество энергии и радиации, которое вызвало бы падение на Землю небольшой звезды.

Как же протекает процесс, если смотреть на него со стороны, так сказать, глазами тех, кто умрет, или тех, кто только что сбросил роковой снаряд?

1. Свет.

2. Огонь.

3. Удар.

4. Радиация.

Процесс совершенно детерминистический и полностью детерминированный.

В Хиросиме и Нагасаки от «простых» атомных бомб весом от пятнадцати до двадцати килотонн погибло в каждом случае около восьмидесяти тысяч человек. Втрое большее количество людей было тяжело ранено, и это не считая облученных выживших, которые через месяцы или годы умерли от радиации.

Двадцать килотонн тринитротолуола. Двадцать тысяч тонн.

Фотографии обоих японских городов после взрывов дают четкое представление о силе энергии, которая буквально стерла с лица земли все постройки на многие мили вокруг точки попадания.

Теперь, друзья-умы, друзья-читатели, друзья-люди, сводные мои братья, я вас прошу представить себе эту разрушительную мощь, умноженную в тысячу раз.

Стандартная термоядерная бомба. Двадцать мегатонн тринитротолуола. Двадцать миллионов тонн.

На этот раз вы можете быть уверены, что одним ударом уничтожите мегаполисы с десятью, с двадцатью, а то и с тридцатью миллионами жителей. Тонна тринитротолуола на каждого горожанина. Подумать только, кое-кто жалуется на вопиющую несправедливость распределения земных ресурсов! Не беспокойтесь, мы с Братом займемся этим, мы – великие уравнители. Кратер сможет конкурировать с кратером от падения маленького астероида, гриб из огня, земли и обломков поднимется до краев атмосферы. Ни одно здание, ни один болт, ни один человек, даже ни одно насекомое не выживет после такого события. Ничто не может пережить двадцать миллионов тонн тринитротолуола.

Даже Тегеран.

Даже Карачи.

Даже Париж.

Даже Лондон.

Даже Москва.

Даже Лос-Анджелес.

Даже Берлин.

Даже Рим.

Даже Иерусалим.

Даже пустыня.

Я, может быть, не Ангел, но я быстро обучаюсь своему ремеслу демона. Я – тот, кто властвует над разрастанием чувства вражды, тот, кто благословляет жажду мощи в слабых и подлых, тот, кто вдувает патологии моего Брата в их сердца.

Я также внушил некоторым из них, самым слабым и самым подлым, до какой степени техника беспощадна.

Эти идиоты, со своей идеологией и дерьмовой религией, благодаря которой они отстали на тысячу лет, думают теперь, что могут беспрепятственно завладеть мощью, создаваемой святейшим плутонием. Они забыли о том, что Бог создал этот металл, как и все остальное, специально для того, чтобы испытать человечество или то, что на данном единичном этапе своего развития таковым себя называет.

Итак, скажем для материалистических ушей, верящих только в нас, да и то не особенно, что я – движущая сила естественной селекции.

На самом деле, еще раз говорю вам, не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, до какой степени я воплощаю собой стремления человечества – до какой степени я – это вы – и особенно ваше будущее. Необходимо подчеркнуть, что вы отныне – активные селекционеры одних в ущерб другим.

Вы депортированы все разом, словно в одном поезде, на платформе финального отбора. Вы дали мне себя пронумеровать, вы надели разнообразные полосатые пижамы всевозможных цветов, вы сами, сами натянули колючую проволоку, построили сторожевые вышки, газовые камеры, печи.

И теперь вы будете пытаться заставить меня поверить, что вы этого не хотели?

Теперь, когда ваши надутые от спеси города разлетаются в пыль один за другим?

Посмотрите на облака раскаленной пыли, гигантскими колоннами поднимающиеся до потемневших небес. Посмотрите, если выдержите, на повторяющиеся вспышки света, предвещающие циклоны радиации. Посмотрите на набухающий, словно маленькое солнце, огненный шар, которому предшествует стена жара, уничтожающая все на своем пути.

Что происходит?

Вы отступаете перед угрозой рокового огромного гриба?

Ну же, вы ничем не рискуете, вперед! Вы же стали теперь «Великой Державой».

Что мне больше всего нравится в людях, так это то, что они отдают себе отчет в ничтожности своей мощи только тогда, когда она перестает существовать!

Говорят, что некоторые из них уверены в том, что после совершения всех этих преступлений их ждет Рай. Они правы.

Рай моего Брата.

Отныне ядерная ночь стала судьбоносным горизонтом этого человечества. Более того, умножение мощных электромагнитных импульсов, появляющихся в результате взрывов в атмосфере, погрузило планету в темноту. Всеобщий Свет погас. Больше нет огней, лампочек сигнализации, экранов, диодов, больше нет ничего. Электричества больше нет. Нигде.

Электричество – это огонь света, это не наш огонь. Наш огонь – это огонь темноты. Уничтожение всех машин, работающих благодаря электричеству, вызовет к жизни бесконечное господство машин гораздо менее послушных, подчиняющихся только нашим рукам. Рукам созданий, чье Падение является не начальным эпизодом, а единичным мотивом, объясняющим все их поступки.

В этом и заключается красота: огонь Света в результате погружает мир в темноту и в особый огонь, наш огонь.

Да. Этот Мир во всей своей полноте никогда не был настолько вашим миром.

Восхититесь, прошу вас, красотой процесса, друзья-умы, друзья-читатели…

– Все это бессмысленно.

Американский мальчик заговорил со мной, прервав письмо моих мыслей.

Я разражаюсь мегатонным хохотом:

– Конечно, это бессмысленно. Войны всегда бессмысленны, в этом и состоит их смысл.

– Ты – не человек и не ангел, даже падший. Ты не знаешь, кто ты есть.

– Какая разница! Знание того, кто ты есть, никому не помешало делать все что угодно. А что касается меня, дорогая моя живая икона невинности, то я – брат Дьявола, и не стоит уточнять, что я прекрасно знаю, что я делаю, когда вбиваю гвозди в крест.

Улыбка американского ребенка становится шире, словно наполняется астральным светом, исходящим от его тела.

– Ни человек, ни ангел, ни животное, ни машина. Кем же ты можешь быть, на твой взгляд? Кажется, это тебя не особенно заботит, я понимаю. Может быть, ты – именно ничто?

– Я был человеком… давно… этот мир еще не существовал. Сейчас мы его воссоздаем, но теперь я уже не человек, я – брат Сукиного Сына.

– Если уж ты всюду поспеваешь, если ты способен быть в Сиднее и в Оаксаке одновременно и переноситься в наносекунду из Нью-Йорка в Буэнос-Айрес, если ты был когда-то человеком, то ты должен отлично понимать, что ты никак не можешь быть Ангелом, даже падшим, как тот, кого ты зовешь своим Братом.

– Он именно таков и есть, не сомневайся, мое нежное дитя.

– Я не сомневаюсь, да это и не важно. Важно то, что тебе необходимо признать истину, касающуюся того, что ты есть на самом деле. Но для этого ты должен сдержать обещание, которое ты мне дал.

– Я не давал тебе никакого обещания. А если и давал, все вынуждает меня не сдержать его.

– Это – правда, я должен исправиться: только обещание, которое ты дал, обещание отвести меня к твоему Брату может помочь тебе понять, кто ты есть на самом деле, кто ты есть и кем ты был.

– Моему Брату это очень не понравится – он ненавидит нежданных посетителей.

– Это будет не так уж важно. В каком-то смысле слова, он знаком со мной, и он тоже знает, кто ты есть на самом деле.

– Ни один Ангел не может проникнуть в последний круг Ада, не подпав под власть моего Брата. Ты это тоже знаешь, надеюсь?

– Мы и так уже находимся в последнем круге Ада. И это очень хорошо, у меня как раз создалось впечатление, что твой Брат ждет нас. Он уже здесь.

– Он всегда здесь, – исправил его я.

Итак, теперь мы в мире моего Брата, и этот мир, несомненно, ваш. Он его на самом деле и не покидал, ограничившись временной передачей полномочий мне для того, чтобы его отсутствие стало более правдоподобным. Он все время был здесь, и я все время об этом знал. Его пылающий пляж ждет нас под не менее пылающими облаками, которые, благодаря людям, появляются над поверхностью земного шара.

Я был человеком, я – не Ангел. Я младший брат Дьявола. Но кто я на самом деле, если я не этот ребенок, которым я был и который сопровождает меня до рокового обиталища?

Личность моего Брата сумрачна во всей ее ясности. Моя – ясна во всей ее сумрачности: я не знаю ничего или почти ничего о своем прошлом, и мне на это совершенно наплевать. Я родился в тот миг, когда Дьявол пришел предложить мне свою дружбу, временную, естественно. На тот период, пока он уедет на каникулы из этого Мира, который он так и не покинул.

– Ты забыл суть натуры твоего Брата, – говорит мне маленький мальчик, – ты забыл, что это он – верховный мастер диалектических реверсий. Он извратил фаустовский пакт, но лишь для своей выгоды, потому что в любом случае, ты это прекрасно знаешь, одерживает верх лишь предательство.

– Но разве он может предать самого себя? – ответил я.

Улыбка американского ребенка полна всех прошлых, настоящих и будущих Хиросим.

– Меня удивляет такая наивность с твоей стороны. Конечно, Сатана может предать самого себя, он на это и тратит время своей «жизни», поскольку он увлекает в этот процесс всех заключивших с ним договор людей.

– Я больше не человек. По этой причине твоя теория неверна. Отношения между Дьяволом и мной не только не симметричны, они даже толком и не установлены. Мы – братья, конечно, но встречаемся мы раз в миллион лет.

– Мне известно это. Причиной тому – твоя сущность, о которой ты ничего не знаешь, но твой Брат тебе скоро все откроет.

И я читаю во взгляде ребенка, которым я был, что Время пришло. Час моего Брата настал. Каникулы Дьявола закончены, мое временное исполнение его обязанностей – тоже.

Моя встреча с мальчонкой с авеню Америки должна была бы меня встревожить.

Где же мы теперь?

Это не играет совершенно никакой роли. Мы где-то в этом мире, мы где-то – не важно где – в Мире моего Брата, мы на пылающем пляже, возвышающемся в самом центре одного из многочисленных Ground Zero, усеивающих планету.

Не важно где. Мой брат купил их все за горсть гамма-лучей. Мы идем, скорее всего, по всем Ground Zero планеты одновременно.

Обугленные, облученные, растерзанные мертвецы, составляющие почерневший фиолетовый ковер вокруг него, побелевшие скелеты, медленно превращающиеся в мелкий меловой песок, разлагающиеся, изъеденные червями трупы, всех их ждет одна судьба. Пляж – это океан тел, противостоящий океану огня.

На горизонте я замечаю преграду – массу предметов, сложенных в высокую металлическую стену в форме математически совершенного круга. Она напоминает буровые вышки, систему труб нефтехимической промышленности. Я даже различаю то там, то тут пылающие факелы.

– Это граница предпоследнего круга. Там твой Брат, как раз перед тем как самому прийти к костру, создал машины для самых невообразимых промышленных пыток. Дьявол – это процесс. Полностью детерминистический, совершенно детерминирующий.

Там, вдалеке, рядом с кромкой бурунов пылающей пены, я замечаю шезлонг своего Брата, похожий на черный трон с украшениями в виде отрезанных голов.

Он вспомнил о своих старых добрых привычках, время отдыха действительно закончилось. Работа возобновляется. Работа-делающая-свободным.

Мой Брат улыбается мне. Он с пользой провел свои каникулы. Я улыбаюсь ему в ответ, я тоже с пользой провел его каникулы.

– Я думаю, что правильно сделал, доверившись тебе. Если бы раньше ты был всего лишь человеком, то вел бы себя как простое животное.

Он в течение секунды смотрит на ребенка, которого я привел с авеню Америки.

– А, – говорит он не слишком заинтересованно. – Ты его прямо сюда привел? А ты знаешь, кто это на самом деле?

– Он – это я, каким я был до того, как стал таким, как есть.

Мой Брат широко улыбается.

Стоящий рядом со мной маленький мальчик смотрит на него. Ни сам Брат, ни его пляжный трон, ни океан огня, ни океан тел, ни омерзительные, окружающие нас машины не производят на ребенка никакого впечатления.

– А, младший брат, да, это почти правда. Так же, как почти правда то, что ты – мой младший брат. Ты знаешь, в этом я силен: со мной ничто не будет до конца неверным, ничто не будет истинным. Все всегда неясно, спутанно, относительно.

Ребенок с Шестой авеню поворачивает голову в мою сторону. Он ничего не говорит, но в его глазах я читаю: час предательства, час Дьявола.

– Видишь ли, – продолжает мой Брат, – если уж считать правдой то, что я состою в Братстве, то я должен уточнить, что я – Брат всем вообще и никому в частности. На самом деле я никому не Брат, даже тем из людей, кто со мной побратался.

– Я не братался с тобой, ты сам пришел ко мне, потому что тебе нужно было тело.

Взрыв смеха моего Брата на пылающем пляже.

Неумолимые голубые глаза мальчика, пристально смотрящие на меня и продолжающие внушать мне: час предательства пришел. Три часа утра наступили для тебя, как и для всех остальных.

Мой Брат удобнее усаживается на своем троне смерти, он смотрит на меня с улыбкой, с моей улыбкой, только еще более страшной.

– Мне не нужно было твое тело, мне, кстати, никогда не нужно было тело для себя самого, потому что все тела, ну или почти все, принадлежат мне.

– Но мое тело тебе было нужно, раз ты пришел и отдал ему свое могущество! Иначе я остался бы просто человеком, серийным убийцей, как все другие.

Мой Брат смотрит на меня, ребенок смотрит на меня, последний круг Ада смотрит на меня.

Потом мой Брат бросает веселый взгляд на мальчика, а мой взгляд теряется за горизонтом, усеянным машинами.

– Хочешь ему объяснить?

Ребенок ничего не отвечает. Он снова, одновременно с моим Братом, поворачивает ко мне голову:

– Он хочет это услышать?

– А что я должен хотеть услышать или не услышать?

Ребенок смотрит огненно-синими глазами прямо мне в глаза, его взгляд спрашивает: ты действительно хочешь услышать правду?

– Я считаю, что Ад – идеальное место для такого разговора.

– Лучше не скажешь, – бросает мой Брат со смешком, для забавы бросая кости и черепа в океан лавы.

– Ну, в чем же заключается эта правда? В том, что ты не пришел отпечатать свою тень в глубине моей души для того, чтобы я по-своему продолжил твое дело? Со своими личными инструментами справедливости, созданными по моему образу? Применяя свои особые наказания, созданные по образу наказаний человека? Ты осмелишься сказать, что не доверил мне замещать тебя, ты осмелишься сказать, что мы не были каждый раз вдвоем, что мы не слились в демоническом единстве, потому что мое оставшееся независимым тело не подчинилось тебе, но приобрело твои инфернальные возможности? Ты осмелишься унизиться до такой ничтожной лжи здесь, на центральном пляже Гадеса?

– Для того, чтобы это сделать, место идеальное. Но ты ошибаешься, никакой лжи тут нет.

– Как ты можешь говорить так? Я пришел сюда – и, поверь мне, оставил свой след на очеловеченном земном шаре.

– Я и не утверждаю обратное. Просто ты ошибаешься, если думаешь, что я тем или иным способом воспользовался твоим ТЕЛОМ.

– Я уже ничего не понимаю. Ты – это я, потому что я согласился стать твоим двойником. Я – это ты, потому что ты попросил меня им стать.

Мой Брат бросает взгляд на ребенка с Шестой авеню и одновременно швыряет пригоршню побелевших фаланг пальцев в океан огня.

– Объясни ему, – просит он.

Ребенок смотрит на меня, его лазурные глаза пронизывают меня насквозь, его взгляд как будто хочет проникнуть мне в душу, но некая противоборствующая сила не дает ему сделать этого. Тогда ребенок говорит. Это первые и последние слова, которые он произносит здесь.

– У тебя нет тела. Ты уже не человек, и гораздо дольше, чем ты думаешь.

– Ну и кто же я тогда?

– Ты умер. На самом деле, если говорить точно, ты умер, но твоя душа еще бродит по этому миру и может, следовательно, появляться во всех мирах, кроме мира твоего Создателя.

Улыбка моего Брата завладела всем последним Кругом, и, без сомнения, всеми остальными тоже. Но я понимаю, что это создают духи, что из-за этого мой Брат таков.

Я призрак, привидение.

Я – не тело, но я – устройство в машине, и я – машина, содержащая устройство. Я – дух машины, я – машина, не имеющая тела.

Я уже давно не человек, но я продолжаю оставаться пленником этого мира. Мой единственный аварийный выход – владения моего Брата.

Ловушка – это я. И я – в ловушке.

Последняя ловушка Дьявола находится в этом неподражаемом перевертыше: он не призывал на помощь ни тело, ни живую душу. Он удовольствовался пролетарием, пролетарием лимба, который отдал ему силу своего бродячего духа, как человеческие пролетарии продают свою телесную силу, меняя завод за заводом.

С моей помощью Дьявол обрел лицо, вид, подлинность этичного и справедливого капиталиста. Он не делал из меня раба, я ему не принадлежал, мы не заключали никакого фаустовского договора. Он оставил меня свободным.

Я был свободен, потому что не имел уже никакого конкретного существования.

Все возвращается, наконец все обретает смысл, наконец логическая тирания скоро исчезнет.

Правда заключается в светлом взгляде ребенка, здесь, прямо в середине Кругов Ада, а также она заключается в улыбке моего Брата, вновь завладевающего своим Королевством.

Правда – это тоже машина, заключающаяся в себе самой.