Снял с карточки деньги. В магазине решил померить джинсы, чтобы просто посмотреть на себя в этих джинсах «Левис», серых и бархатистых, как мышиная шкурка. Одел и почувствовал их своими, не выдержал и купил. У меня с ними начнется новая жизнь, с девушкой познакомлюсь. Отложил часть денег для Димки, и купил Суходолову бритвенный станок «Жиллет».

В сиреневом летнем вечере я брёл от метро «Тверская» к метро «Маяковская». Прошел мимо каменных львов, похожих на лягушек, возле Музея революции. Во дворе музея броневик, с которого вроде бы выступал Ленин, и железный фонарный столб 1905 года с дырой от снаряда. Машины обгоняли меня, а потом я догонял их, застывших в пробке, потом они снова обгоняли меня. Я любил эту дорогу, мне всегда казалось, что я встречу здесь новых друзей. Никого не встретил, было особенно пусто на душе оттого, что так много людей вокруг. Их громкие разговоры, новые жесты, оживленная радость, все слишком, потому что радость была фальшивой, вымученной, и за ней таился страх неминуемого наказания и вечное ожидание того, что все это скоро кончится.

Я дошел до «Маяковской» и вернулся назад к «Русскому бистро». Серафимыча не было. Я считал в уме, чтобы досчитать до тридцати, как всегда, и уйти. Досчитал до ста, потом снова до тридцати. Его не было.

«Может, он и вправду попал под машину, слепой дурак?!»

Я зашел в кафе, взял синтетическую медовуху, пил и смотрел в большое, во всю стену окно.

«Может быть, его сбила та иномарка, про которую я только что подумал? Почему не купит очки?! А потому что он хочет казаться молодым и красивым. И да, в очках сильнее будет видно, что он косой, да, точно. Ну и что, зато под машину не попал бы!»

Он ходил возле окна с большой сумкой и подслеповато всматривался в проходящих мимо парней, заходил вперед и всматривался.

– Привет, это я. Вот, вот я, – громко сказал я, вставая перед ним.

– А-а, – сказал он равнодушно.

– А ты чего с такой сумкой?

– Да так…

– Может, зайдем сюда?

– Я не хочу, – брезгливо сказал он.

– А что тогда?

– Не знаю, пойдем вон туда отойдем.

– Пойдем, – сказал я и закурил.

В какой-то момент увидел его лицо, его плешь среди длинных серо-седых волос, и стало омерзительно, страшно. Почти ненавидел его.

– Что случилось, Алексей Серафимович? Вы можете сказать?

Он нервно обогнал меня, будто хотел уйти совсем, дошел быстро до маленькой ограды в Мамоновском переулке, быстро поставил сумку, просто ткнул ее в землю, вздохнул прерывисто, как долго плакавший ребенок, сел на ограду.

– Они меня выгнали! – некрасиво, истерично сказал он. – Выбросили на улицу!

– И чего? – спросил я. «Он сам так всегда спрашивал».

– Ничего, ничего особенного. О, какой же я беспробудный мудак! Мечтатель, я – магнитофон «Романтик». Я… что уж теперь говорить.

– Ну и что, все равно скоро в Ялту уедем, хули они нам?

– Мороков двадцать лет жил у нас с Саней Михайловной.

– Да, я знаю…

– Они так всегда дрались со своим братом Толькой, я думал, они убьют друг друга. Толька бил его головой об асфальт, а я подставлял под его затылок свои руки, – он вытянул передо мной свои ладони, одну большую мужскую, а другую мальчишескую. – Я думал, он убьет его, у меня все руки были в крови. Толик, Толик, что ты делаешь?!

– А чего это они, вот так выгнали? Что случилось хоть?

– Это она, Канаева, это она его подговорила, они уже заранее спланировали это, она еще в поезде накрутила его, и он…

– Ну ладно, ладно, Алексей Серафимович, – я смотрел на его скрюченное тельце, улыбался и оглядывался на прохожих.

– Они не успели войти, и сразу все началось, она еще прочитала мое письмо, где я написал, что Баранова хочет устроить меня на работу, она прочитала, и вот с такой рожей аж вывалилась из туалета. Вова, ты знаешь, что он за нашей спиной договаривается с нашими врагами, он предатель, он предатель, Вова. Мне только Юку жалко, он один пожалел меня в этой семье, я видел, что ему жалко меня. Все там осталось: книги, моя любимая английская чашка, только трусы и носки собрал, вот, под жопу лет, оказался на улице.

– Закурите…

Он взял сигарету и просто мял ее в руке, как успокоительное средство.

– Как мы теперь с тобой будем жить? Не бросай меня, Анвар?

– Не брошу.

– Он кричал, что я испортил тем маслом паркет. Это он, который, фу…

Он искрошил всю сигарету на землю и недоуменно смотрел вниз.

– Всё, мне надо успокоиться, как баба, все, это можно было предположить, все…

– Да.

– Я спокоен, мне все равно.

Из офиса вышел охранник и хмуро закурил.

– Что, мешаем? – иронично сказал Суходолов. – Мы вам мешаем, да? Вы думаете, что нас можно вот так, как мусор какой-то, да?! Я не уйду, Анвар, я здесь буду сидеть!

– Пошли, пошли, – сказал я, подмигивая надувающемуся охраннику.

– Где здесь написано, что тут нельзя сидеть?! Это что – Тауэр?!

– Пошли же…

– Скоты! Кто они такие?! Кто им дал право устанавливать свои правила здесь?! Понастроили здесь свои бессмысленные офисы!

Я взял его сумку, в которой звякала кружка, пошли вниз по Тверской.

Когда переходили через дорогу на Пушкинской, он держался за мой рукав. Потом он звонил полковнику из телефона-автомата, потом еще раз звонил возле Центрального телеграфа, чтобы пожить у него. И пьяный полковник сказал, что у него сейчас баба, и он не может его принять. Так всегда, все одно к одному.

Он потер волосы и пошел вперед, будто у него была цель. Потом пошел очень медленно.

– Почему мне всегда так не везет? Даже мать не могла меня нормально родить.

– Ладно. Можно будет попробовать вдвоем снимать квартиру, – говорил я и не верил в свои слова.

Было видно, что и он не верит тоже.

– Почему?! – сказал он и остановился.

Потер волосы и снова побежал. Потом он долго стоял возле освещенного киоска, бессмысленно глядя в витрину.

– Принцесса Диана погибла, по радио передали. Так жалко ее, она так мне нравилась.

– Может, это «Молоко грешницы» купим?

– Давай… Такая слабая нить чужих телефонов связывает в Москве двух бездомных, – шептал он вслед своим мыслям. – Анвар, я на всякий случай твой деревенский адрес запишу. Я больше не хочу тебя терять, не пропадай, а, Анварик?

– Не пропаду. Алексей Серафимович, давайте купим «Молоко грешницы» и поедем к нам на квартиру.

– Я не могу, не могу, Анвар, я лучше на вокзале переночую.

– Там нет никого, хозяева на даче, а Димка, это мой сосед, он, наверное, домой уехал, перед осенью.

– Да?

– Да, там точно никого нет.

– Я сам куплю вино, Анвар. Давай, вот то «Токайское» купим в Елисеевском? Я его еще в Советском Союзе пил. Его и Вовка любил… фу, боже мой, боже мой, какой я беспробудный мудак!

– Давайте, оно легкое, приятное. От «Массандры» тоже устаешь.

Когда я полез с лестничной площадки на наш балкон, он потянулся за мной.

– Куда вы? – шептал я.

– Я с тобой, я тебя поддержу.

– Не надо. Я залезу и открою вам дверь.

– Я сейчас спущусь и встану внизу, чтобы поймать тебя, если что.

– Да уж, Вы поймаете, Алексей Серафимович.

– Я боюсь.

– Не бойтесь! Я сто раз уже лазил.

– А где же ключи?

– Утонули, а они кованые какие-то, никто не берется дубликат делать, проще замок сменить… я полез, а то нас заметят.

– Я буду ловить тебя.

Он стоял внизу, широко раскрыв руки, глядя вверх.

Я пролез, прошел в темноте и открыл дверь.

– Где вы там?

Он так и стоял, широко раскрыв руки, глядя вверх.

– Я здесь, идите сюда, – тихо засмеялся я.

Пили в моей комнате.

– Вы замечали, что когда открываешь вино, то вокруг горлышка мелкие такие мошки вьются, даже зимой? Всегда вьются.

– Да-а.

– Знаете, кто это?

– Мошки-алкоголики, вероятно?

– Это духи вина.

– Я, на самом деле, не вижу, про кого ты говоришь, Анвар.

Я хотел сказать ему про очки или про линзы хотя бы и не стал. Ладно.

Ночью проснулся от его кашля. Он не захотел спать в другой комнате и лежал на матрасе, приткнувшись к стене. Он тихо, чтобы не разбудить меня, плакал, шмыгал носом и снова плакал. Я хотел хоть как-то успокоить его, но не находил слов и притворялся спящим.

– Анвар?

– Да.

– У меня аллергия на пыль, я задыхаюсь.

– А-а.

– Поедем в Ялту, Анварик-фонарик, там будем вместе с тобой, я буду покупать тебе фрукты и показывать дворцы, ты будешь выбегать из моря, а я буду укутывать тебя простыней, как своего самого любимого ребенка.