Книга: Армия древних роботов
Назад: Пролог
Дальше: Глава 2 Как настоящий мужчина

Глава 1
Туда, где весна

Мертвечиной шибало в нос издалека.
А уж стоило подъехать и, спрыгнув с зога, – чуть ногу не подвернул! – подойти ближе…
Фф-у-у! Зил поморщился и куснул обветренную губу, не почувствовав боли. Взглянув на покрытое вязью шрамов и татуировок лицо трупа, он покачал коротко стриженной головой (на висках и затылке волосы были выбриты). В заледеневших небесно-голубых глазах трупа – а еще недавно это тело было молодым берсерком из Кия – застыло недоумение: мол, как же так, почему я, мне ж еще жить да жить.
– Извини, дружище, тебе без разницы уже, а мне еще сгодится. – Зил не без труда стянул с мертвеца куртку-плетенку, украшенную торчащими из нее когтями, шипами и клыками хищных животных. Когда замерзшие пальцы совсем не гнутся, попробуйте поворочать чужое тело, превратившееся в ледяную глыбу.
Дрожа, Зил надел трофей. Столь лютой зимы, как нынче, он не помнил. Мороз был такой, что влага при выдохе осыпалась кристалликами льда, и потому неудивительно, что суккуленты плетенки, не выдержав испытания холодом, не подавали больше признаков жизни, сколько бы он, потомственный леший восемнадцати лет от роду, к ним ни обращался. Даже его особый дар не способен был воскресить куртку. В конце концов, он же не был некромантом… Ну и ладно, лишь бы защитила посиневшие и потерявшие чувствительность спину и бока от пронизывающего до костей ветра.
Не раз, не два и даже не сотню раз Зил пожалел, что свою одежку, в которой огонь и воду и радиоактивный кратер прошел, он отдал тайгеру Фелису вместе с замотанным в нее Главным Активатором. Да, это было необходимо сделать. Да, иначе нельзя было поступить там, на Поле Отцов у неприступных стен Минаполиса, когда армии чистяков и полукровок сошлись в последней битве. Почему необходимо? Да потому что после падения звездолета спасителей от того, как Зил и его верные друзья распорядились бы Активатором, зависела судьба не только всего человечества, но и двух противоборствующих звездных цивилизаций.
Ветер взвыл сильнее, хотя куда уж еще… У Зила заломило в висках. Мозги давно насквозь проморозило – наверное, по весне оттают и вытекут из носа ручейками. Казалось, коснись он своих слегка оттопыренных ушей, они с хрустом отломаются от головы.
Умоляя поторопиться, зог – боевой ящер пяти мер высотой – жалобно всхрапнул. Чтобы сохранить хоть немного тепла, он поджал под себя мощные задние и крохотные передние лапы и, опустившись животом на промерзшую почву, обвил себя длинным хвостом. Прошлой ночью так похолодало, что пар дыхания замерзал, инеем забивая ноздри ящера. Так что Зилу не довелось поспать – он приятно провел время до утра, выдергивая из носа зога сосульки и следя, чтобы лед окончательно не закупорил ему дыхательные пути, иначе зверюга задохнулась бы.
– Потерпи, хвостатый, скоро я тебя подлатаю, – пробормотал Зил, взглянув на зога. – Только выберемся отсюда, только пусть начнется весна.
Оторванные два пальца на левой передней лапе зога и один его глаз леший никак не мог восстановить, но с гнойной раной на груди все было небезнадежно.
К бедру мертвеца-берсерка были привязаны ножны с внушительным тесаком, которым Зил не побрезговал воспользоваться, чтобы срезать с трупа штаны и раскромсать их на зеленые полосы. Ими он обмотал себе шею и голову, оставив открытой лишь узкую полоску для глаз. Еще он чуть разрезал правый рукав куртки, чтобы файер, обвивающий своими тугими мышцами предплечье от кисти до локтя, чувствовал себя свободнее и мог дышать.
– Держи, – Зил передал тесак своему напарнику, альбиносу-говорцу Далю, чтобы тот снял для себя одежду с другого трупа.
Судя по расположению тел – а их было пять, и сидели они лицом друг к другу, – перед смертью берсерки пытались разжечь костер. Какая нелепая кончина для воинов, способных в порыве ярости сражаться, несмотря на полученные смертельные раны!.. Догадка Зила подтвердилась, когда под склоненным к земле берсерком, раздетым говорцом, обнаружились аккуратно сложенные веточки кустарника и пучки сухой травы, которые тут же, стоило сдвинуть труп с места, унесло ветром.
Вдали, прорываясь сквозь свист вьюги, загрохотали выстрелы, и Зилу даже показалось, что он увидел вспышки огня из стволов древнего оружия. Увы, война не закончилась сокрушительным разгромом обеих армий на Поле Отцов. После гибели князя Мора, той еще сволочи, чистокровные отступили. Их разрозненные отряды двинули обратно в Кий, Тарну и, конечно, в Мос, вотчину Мора. А полукровки, вместо того чтобы зализывать собственные раны, не преминули воспользоваться слабостью исконного врага: их передовые группы раз за разом атаковали чистяков, настигая их посреди бескрайней пустоши. Конечно, лютая зима убивала не только истинных людей. Конечно, чистяки оказывали сопротивление и храбро сражались. Но…
– Если так будет продолжаться, полукровки дойдут до Моса. – Даля беспокоили те же думы, что и лешего. Ветер безжалостно трепал его бесцветные волосы, а в радужке альбиноса содержалось так мало пигмента, что казалось, будто зрачков у него вовсе нет. И все же говорца можно было бы назвать красавчиком, если б не глубокий неровный шрам, изуродовавший его смазливое личико. – Тебе, Зил, наверное, все равно уже, но я не хочу, чтобы это случилось, хоть и ненавижу чистокровных, хоть и желаю их полного уничтожения.
– Все равно? Мне все равно? – Леший скрестил руки на груди. Даль намекал на то, что настоящим отцом Зила был полукровка-тайгер, и не простой, а сам генерал Барес, один из управителей Минаполиса, погибший на Поле Отцов от руки князя Мора. – А ты, значит, ненавидишь всех чистяков, да? Так почему тебя заботит судьба какой-то там девки, одной из многих шлюх в княжеском замке?! Ты ж сам говорил, что перепробовал там всех баб, включая женушек Мора, и не испытал при этом ни малейшего удовольствия?!
Когда твоя кожа и так белее молока, трудно побледнеть от гнева, но у Даля получилось.
– Не смей так о ней. Не смей! – Говорец готов был накинуться на слишком уж разговорчивого лешего, он едва сдерживался. А учитывая, что в руке у него был тесак…
– Тише, дружище, тише, – выставив перед собой ладони, Зил чуть отступил. Не потому что испугался, а потому что не желал убивать говорца, в котором еще нуждался. Но как только светлокожий союзник поможет лешему найти в Мосе маму Селену и сестру Даринку, ради спасения которых он исходил и изъездил уже чуть ли не все Разведанные Территории, так сразу их пути-дорожки разойдутся.
Был ли тому виной вой ветра, или усталость и вспыльчивость Даля отвлекли Зила, но он слишком поздно почувствовал опасность. В затылок и в спину ему ударили комья смерзшейся земли. Одновременно раздался щелчок – обычно это последний звук, услышанный тем, на кого напал ранжало, ведь в тот же миг в жертву впивается отравленный шип, торчащий из кончика сегментного, как у скорпиона, хвоста. Полуторамерного хвоста, произрастающего из облаченного в костяной панцирь, как у черепахи, тела. Тактика охоты у ранжало предельно примитивна и потому эффективна: монстр с головой зарывается в землю и, неподвижно сидя там сутками, дожидается добычу, о приближении которой узнает по колебаниям почвы. Когда расстояние между ранжало и жертвой становится достаточным для атаки, он мощными мускулистыми лапами выталкивает себя из засады. При этом в стороны летят комья земли и пыль, как и случилось только что. И если бы ранжало не помешал сильный мороз, превративший слой земли над панцирем в крепкую корку, хоть и треснувшую под его напором, но все же ослабившую и замедлившую атаку, он поразил бы лешего шипом между лопаток. А так Зил тут же ушел в сторону, развернувшись при этом лицом к монстру. Вот в лицо-то ему и метил ранжало – прежде чем рухнуть на землю, монстр успел второй раз щелкнуть хвостом. Зил уклонился, шип чиркнул по обмоткам на щеке, но не разорвал их и не оцарапал кожу.
Извернувшись в воздухе, ранжало ловко приземлился на все шесть лап – и тотчас вновь прыгнул на Зила. На этот раз он просто не мог промазать, а Зил никак не мог уклониться. У него даже не было времени мысленно попрощаться с мамой и сестрой и попросить прощения у бати Лиха, посмертный наказ которого он так и не исполнил. Зил даже не успел смириться со своей неминуемой гибелью.
И хорошо, что не успел.
Сверкнул заточенный металл – это Даль, несмотря на ссору, воспользовался тесаком не только для того, чтобы срезать одежду с очередного трупа, но и чтобы окоротить чересчур дерзкого монстра.
Из отсеченного у основания хвоста ранжало брызнула мерзко пахнущая черная дрянь, окатив лешего. Извиваясь, будто живой, хвост упал ему под ноги, а сам ранжало, вцепившись всеми лапами, повис на новой куртке. Зил брезгливо сбросил с себя безвредного теперь хищника, и его, спешно засеменившего прочь, тут же растоптал подбежавший зог.
Зил открыл было рот, чтобы выразить свою признательность – мол, дружище Даль, ты мне жизнь спас, спасибо, извини, что только что плохо о тебе подумал и хотел распрощаться, – но альбинос его опередил:
– Не стоит благодарности, леший.
Сказано было хлестко, отрезвляюще, со снисходительной ухмылкой.
– Да и я не собирался… – буркнул Зил.
Альбинос наступил ногой на скорпионий хвост ранжало у самого шипа, после чего одной рукой оттянул остальные сегменты так, что обнажились жилы между сочленениями. Ловко, будто всю жизнь только этим и занимался, он поддел кончиком тесака последние три сегмента и сорвал их. Сделав пару надрезов на жилах, Даль обездвижил хвост и протянул его Зилу.
– Пока разлагаться не начнет, можно использовать как оружие. Вроде кнута.
– Спасиб-б…
– Закончим дела в Мосе, леший, – сразу разойдемся.
– Да, поминай как звали. – Зил куснул губу. Лицо под лентами из плетенки начало потихоньку оттаивать, приобретая чувствительность.
– Думаешь, берсерки окоченели до смерти? – Вопрос Даля удивил лешего, ведь причина гибели воинов из Кия была очевидной.
Выдавив из-под куртки жалкие крохи тепла, пуще прежнего взвыл ветер. У Зила зачесалось родимое пятно на левом предплечье, формой напоминающее хищную птицу с распростертыми крыльями. Так всегда бывало, когда ему грозили неприятности. А еще ему показалось, что над пустошью, прямо над ним, верхом на птере пролетели Ларисса с Трастом. Вздор: облака же, и снег метет, не видно ничего далее пары десятков мер… Зог всхрапнул, призвав лешего и альбиноса поскорее взобраться в пристежной карман и двигаться дальше – туда, где не так холодно, туда, где уже весна.
– Вот, смотри. – Даль ткнул пальцем в горло трупу, поделившемуся одеждой с Зилом. – Видишь рану?
Зил хмыкнул. Действительно, на горле берсерка из одной точки на коже расходились три небольших, одинаковой длины лепестка-надреза. Но назвать эту царапину смертельной раной у него язык не повернулся бы.
– И у остальных, – Даль шагнул к следующему трупу. – Эти парни побледнели вовсе не из-за мороза. Их обескровили. Кстати, тебя разве не смутило, что на пятерых воинов всего оружия был только один нож?
Покачав головой, Зил, точно поясом, обвязал себя хвостом ранжало.
* * *
Мандибулы звонко щелкнули.
Брызги голубоватой слизи пополам со сгустками крови вырвались из дыхательных отверстий, их тут же унесло ветром. В легочных мешках захрипело, забулькало – и стало тихо. Птер, несущий двоих чистяков в Щукарцы, умер в паре сотен мер над землей.
Загнала его Ларисса, нещадно бросив наперекор погоде через вьюги-бураны и лютый мороз, вот он и не выдержал. А ведь только-только вырвались из зимы в весну! И лететь еще и лететь… Блестящую в лучах солнца тушу вместе с двумя наездниками на ней по пологой дуге стремительно потянуло вниз.
– Толстый, держись крепче! – безуспешно дергая птера за подвижные отростки с фасеточными глазами на концах, крикнула Ларисса, и Траст обнял ее так, что у девчонки хрустнули ребра. Лицом парень зарылся в россыпь ее мелких светлых косиц, пахнущих дымом и пылью и немного влажных.
Так и не сложив прозрачные, сплошь в коричнево-алых прожилках крылья, мертвый птер врезался в раскисшую землю. Ломая суставчатые лапы, мощным хитиновым телом – длиной все четыре меры, вдвое меньше шириной и в высоту – он прорыл в грязи ров, напоследок опрокинувшись на бок и сбросив с себя чистокровных. И если Ларисса уверенно приземлилась на ноги, чуть изогнув колени в обратную сторону, то Трасту подобная ловкость была не по плечу – он пребольно ударился правым плечом, перекатился на спину, а потом на живот.
– Живы – и хорошо. – Ларисса с досадой пнула обломок сегментной ноги.
Птер на эту шутку никак не отреагировал. В зеркалах его фасеток отразилась башка поднявшегося Траста: рыжая всклокоченная шевелюра, глуповатое лицо, рябое от веснушек и грязи, и торчащие из подбородка волосины, которые давно пора сбрить, а лучше выщипать. Нет, не так должен выглядеть грозный ментал-некромант, не так. Ему бы черную мантию, черную шляпу, черные сапоги, черные…
– Толстый, хватит уже собой любоваться. – Ларисса презрительно скривилась, из-за чего три оранжевые метки-полосы на ее щеке чуть изогнулись. – Надо идти. Если ты немного пошевелишь задницей, завтра к полудню доберемся.
– Детка, ты как себя чувствуешь? – Траст окинул взглядом стройную невысокую фигурку в добротной зеленой куртке, скрепленной с брюками живой плотной вязки. Никаких украшений на одежде не было. Из-за спины Лариссы выглядывало топорище боевой секиры, которую Ларисса отчего-то называла Карой, верной обожаемой подругой. При виде секиры рыжий здоровяк вздрогнул – слишком уж свежи воспоминания о случившемся на Поле Отцов. Траст едва не тронулся от горя, когда лезвие этой самой секиры воткнулось в спину Лариссы. Девчонка тогда со стоном опустилась на бетон, легла на бок и, сказав «Прощайте все», умерла.
Да-да, просто умерла, обычное дело.
А Траст просто воскресил ее, ведь он – некромант, а не свинопас какой-нибудь.
– Так как ты себя?..
– Хватит, толстый! Тебе придется потерпеть. Умерь свою похоть. – Сказано это было с нескрываемой злостью, с намерением обидеть, будто в случившемся с Лариссой была его вина, будто он задолжал ей за то, что она – благодаря ему! – сейчас двигалась и говорила, дышала и мыслила, а не валялась на бетоне куском гниющего мяса.
В такие моменты рыжего некроманта одолевали сомнения. Верно ли он поступил, оживив строптивую, вечно недовольную блондинку? Может, следовало послушаться лопоухого лешего Зила? Тот отговаривал Траста, чуть ли не умолял оставить погибшую девчонку в костлявых объятьях смерти…
Воздух наполнился гудением полчищ насекомых – комаров и слепней, жучар и мух, воспрянувших после зимней спячки, как только пригрело солнце. Вокруг щебетали и ухали разноцветные птички. Снег растаял, наполнив журчанием узкие и широкие русла ручьев. В мелких болотцах шевелились гады и плескалась рыбешка, на зиму закопавшаяся в ил и грязь, а теперь очнувшаяся и спешившая жить, пока опять не станет нестерпимо холодно. Траст прихлопнул слепня, укусившего его за ключицу, и задумчиво посмотрел на раздавленное им крылатое тельце. Жизнь. Всюду жизнь.
А ведь Ларисса, открыв глаза и наполнив легкие первым после смерти вдохом, не сразу поняла, что она мертва. Она ударила Траста коленом в пах и, змеей выскользнув из-под него, схватила секиру. Точно кузнечик, взвилась она в воздух мер на пять, всерьез намереваясь снести ему голову сильным ударом. Он тогда сбивчиво объяснил ей, что вовсе не собирался – хотя и не прочь был при иных обстоятельствах – покуситься на ее девичью честь. В конце концов, у него есть невеста, его прекрасная возлюбленная, с которой он повенчан еще до рождения и с груди которой в знак любви и привязанности он взял блоху после ночи страсти. А что целоваться полез, так это не поцелуи вовсе были, а часть обряда воскрешения, это дар некроманта – интересно, сумел бы он себя воскресить? – подсказал ему, что нужно вместе с его жидкостью передать силу в тело Лариссы, вот он и обслюнявил ей немного губы, самую малость. Ларисса на удивление быстро все поняла и сказала, что ей срочно надо домой, в Щукари, чтобы проститься с отцом, ведь Траст наверняка не знает – верно ведь, толстый? – сколько времени ей теперь отпущено, она в любой момент может превратиться в ходячего мертвеца, вроде тех, что обитают в могильниках времен Третьей мировой.
Трасту ее идея сразу не понравилась. Он прекрасно помнил кулаки ее отца и его наказ никогда не приближаться к Щукарям. Он так ей на Поле Отцов и заявил, как отрезал: «Нет. Никаких Щукарей. Я отправляюсь домой, к мамочке! И ты, детка, со мной!» И Ларисса, конечно, ему подчинилась, ведь он настоящий мужчина, он же у них главный. Именно поэтому, образовав дуос, они словили пирующего падалью птера – трупов вокруг было много-много – и на нем отправились в рыбацкий поселок. Жаль только, птер оказался слабеньким и не выдержал нежного обращения Лариссы… И теперь, оскальзываясь на раскисшей земле, то и дело падая, Траст бежал за девчонкой, прыгавшей с кочки на кочку через болотца и ручьи и нетерпеливо поглядывавшей на него. Если б не его медлительность, она давно бы уже скрылась за горизонтом. Так чего медлила?
Да потому что ей никак без него.
Они крепко-накрепко повязаны.
В животе у Траста громко забурчало.
– Кара, не подведи, подруга! – высоко подпрыгнув и широко размахнувшись, Ларисса швырнула секиру. Со свистом оружие улетело за пригорок мерах в тридцати.
Обливаясь потом и тяжело дыша, Траст догнал-таки блондинку, но она тут же, словно издеваясь, ускакала за пригорок, оставив его одного, однако вскоре вернулась, притащив тушку зайчера, разрубленную пополам.
Одну половину она швырнула Трасту:
– Жри, толстый, набивай брюхо. А то еще загнешься раньше времени.
Он поймал заячью лапу, скользкую от крови, и едва не уронил.
– Мясо сырое. Детка, костерок бы, зажарить, заодно передохнем…
– Мертвецам отдых ни к чему. Так жри. – Ларисса ткнулась лицом в свой кусок и, мотнув головой, оторвала зубами шмат сырого мяса.
На щеку Трасту сел здоровенный комар. Едва не вышибив себе зубы ладонью, рыжий размазал его по коже.
Надо было послушаться лешего.
Надо было!..
* * *
– Хороший день для смерти.
Приветствия звучали со всех сторон, накладываясь одно на другое, смазываясь, превращаясь в невнятный, лишенный смысла шум.
– Пусть умрут наши враги, – шелестело в ответ.
Вытянувшись по стойке смирно у входа в зал заседаний Совета, всем и каждому с издевательской бодростью салютовали гвардейцы-рептилусы. Пройдя мимо, майор Мазарид лишь покосился на них, большего эти лупоглазые жабы не достойны, ведь ни разу не побывали в настоящем бою, только корчат из себя крутых воинов.
– Майор Мазарид, – будто почувствовав его презрение, слишком вяло и едва слышно представили Мазарида, а ведь он был новичком здесь, мало кто знал лично бравого майора, совершившего не один десяток диверсий на территориях, временно подконтрольных чистякам. Но это все ерунда, таких парней, как он, не счесть в вооруженных силах Минаполиса, однако только ему одному удалось… Впрочем, неважно. Он просто выполнил свой долг. Именно поэтому ему оказана честь посетить заседание Совета Наследников.
Честь?!.
Много ли чести в том, чтобы отсидеть зад рядом с древними, смердящими немощью, выжившими из ума старцами в униформе с множеством медалек?! Куда ни глянь – седина и дрожь конечностей, давно потухшие глаза и слюнявые пасти с источившимся гнильем вместо клыков. Да их хороший день вот-вот наступит, но смерти они боятся так, что спрятались под толщей бетона и многослойной брони, продырявить которую не способно ни одно оружие на планете!..
Чувствуя спиной взгляды гвардейцев – их заинтересовал обрубок его хвоста и разгрузка сплошь в пятнах крови, – цокая когтями по бетонному полу, Мазарид прошел к большому круглому столу в центре зала. Едва не промазав – так его шатало, – плюхнулся на первый же стул, отметив, что на спинке его зачем-то висел клетчатый плед.
Вокруг сразу стало тихо-тихо.
Все в зале, а не только гвардейцы, уставились на Мазарида. Кое у кого челюсть отвисла, кто-то громко икнул в наступившей тишине. Чего им всем надо? Майор скрестил лапы на мускулистой полосатой – жаль, не серой – груди.
По правую лапу от него встрепенулся вдруг совсем седой и крохотный, как младенец, пирос. Только что он крепко спал, посапывая и причмокивая, а тут вскочил. Быть может, в прошлом он командовал эскадрильями, уничтожавшими целые поселения чистяков, но те времена безвозвратно миновали, потому что в небо ему уже не подняться из-за начавшегося отторжения крыльев.
– Молодой человек, нельзя так, вы же заняли место генерала Бареса! – бодро протараторил старикашка; в его огромных глазах Мазарид увидел искреннее непонимание и чуть ли не возмущение. – Здесь всегда сидит Непобедимый-И-Неустрашимый! Всегда!
Конечно, надо было встать, извиниться и пересесть. Именно этого все ждали от дерзкого майора, по недоразумению попавшего в зал заседаний. Но извиняться и поступать так, как хотят другие, Мазарид попросту не умел.
Пучки вибриссов над его глазами цвета спелых абрикосов встопорщились и чуть ли не зазвенели от напряжения.
– Генерал Барес мертв, – процедил он, глядя в глаза старцу-пиросу. – Я лично видел его труп. И теперь я вместо него, это мое место.
Старикашка не выдержал первым – он покосился на то, что осталось от правой лапы Мазарида и на продолжающий ее от локтя черный с металлическим отливом протез из легкого, но крепкого сплава. Когда Мазарид злился, из стыка протеза с плотью сочилась кровь. Вот как сейчас. На бетонный пол упала алая капля. Пирос перевел взгляд на грудь и живот майора – на кривой шрам, такой длинный и широкий, что его хорошо было видно сквозь густую полосатую шерсть. Пирос что-то хотел сказать Мазариду, уже открыл рот, но в зал заседаний ворвался новый председатель Совета – полковник Саламан, заменивший на этом посту генерала Корсуна. Председатель был заметно моложе прочих управителей, ощутимо ниже званием, куда более резок и быстр в движениях, и хоть укомплектатор сделал его голубокожим рептилусом, Мазарид сразу проникся к Саламану если не уважением, то чем-то отдаленно напоминающим симпатию.
Появление главного среди равных – в зале заседаний не приняты были обычные воинские формальности – подвигло гвардейцев затворить за ним бронеплиту двери и отвлекло всех (даже старичка-пироса) от Мазарида и злосчастного генеральского стула.
– Хороший день для смерти. Приступим, – не добравшись еще до своего места во главе стола, начал заседание Саламан. Рептилусы обычно гордятся своими роскошными волосами, собирают их в пучки на затылке и перехватывают серебристыми и золотистыми лентами, однако череп полковника был гладко, до голубого блеска выбрит. – Соратники, у нас много дел.
Услышав это, Мазарид воспрянул духом. Он-то здесь как раз, чтобы решить очень важный вопрос!
Увы, его энтузиазм быстро угас.
Заседание началось с обсуждения нынешнего положения дел в столице, резко ухудшившегося из-за погодных условий. Управители долго и обстоятельно спорили и соглашались, а потом опять спорили, но все-таки опять соглашались насчет того, как и где разместить всех, кто прибыл на Поле Отцов накануне, как накормить граждан, как напоить и обеспечить их элементарными удобствами, а потом отправить по месту постоянного жительства. Развести ли всех транспортом или попросить из города самостоятельно? Возможно ли привлечь самоходки, есть ли свободные экипажи? А не лучше ли топливо, которое понадобится для перевозки, сжечь в Минаполисе, чтобы обогреть жилища граждан, ведь, если морозы усилятся или продержатся долго, развозить будет некого?..
Высказаться желали все в зале. Каждый старикан считал своим долгом оторвать дряблый зад от стула и упереть ладони в столешницу так, чтоб были видны пигментные пятна на выцветшей до белизны когда-то голубой коже или проплешины в мехе, а затем, прокашлявшись, проскрежетать и просипеть, пробулькать и прошамкать нечто на заданную тему, начав обязательно издалека, с каких-то воспоминаний многолетней давности, имеющих очень отдаленное отношение к обсуждению. В финале же своей долгой и нудной речи каждый маразматик повторял почти что слово в слово сказанное предыдущим оратором, который в свою очередь выдал такой бред, что просто обязан был тут же сдохнуть в корчах от стыда. Но то ли стыд у стариков атрофировался, то ли исторгаемые их ртами глупости не казались им таковыми, однако, к великому сожалению Мазарида, массовый мор седых идиотов так и не начался.
Когда же заговорили на тему, близкую многим в силу возраста, то есть о похоронных командах для работы на Поле Отцов, о том, какое оборудование понадобится, какой спецпаек им следует выделить, как организовать пункты обогрева, досуг после смен, кому поручить, как вообще организовать эти подразделения, Мазарид покинул зал.
Как-то просочившись через бронеплиты и бетон, он оказался на вершине Полусферы, горделиво возвышавшейся над Минаполисом, лучшим городом планеты, прямо-таки кишевшем наследниками. От неприступного округлого монолита, окруженного рвом и прекрасными мостами, лучами расходились улицы. Стены домов пестрели яркими рисунками и блестели в лучах солнца стеклом окон. Если бы Мазарид умел смеяться, он расхохотался бы, сбегая по выпуклому уклону Полусферы, он надорвал бы себе глотку от переполняющего его счастья, и заболели бы сотрясаемые ребрами и диафрагмой раны, скрытые под широким неровным шрамом. Ему давно не было так хорошо! Его шаги становились все шире и шире.
К краю Полусферы он приблизился, уже преодолевая за раз по пять мер. И от края он метнулся вовсе не вниз, как следовало бы ожидать от тайгера. Расправив отросшие вдруг перепончатые крылья – ну почему укомплектатор награждает ими одних лишь пиросов?! – Мазарид так легко взвился к небу, будто всегда умел это делать. Полосы его меха тут же выцвели, превратившись в серую кожу, которую не прорубить топором, и глаза его цвета спелых абрикосов расширились, заняв половину лица. И это было… отлично, превосходно и ни с чем не сравнимо! Он всегда тайно завидовал ястребкам – так называют пиросов чистяки, – способным порхать в облаках, и вот его мечта сбылась, и белые клубы мчат ему навстречу, ух, ах, и…
Треснули сверхпрочные кости крыльев. С хлопком разорвало под напором воздуха перепонки. С нарастающей скоростью Мазарида потянуло вниз, и он с хрустом и чвяком врезался в крону дерева, сорвался в кустарник под ним и распластался на траве.
Его должно было смять и разбрызгать по округе мельчайшими кусочками плоти, но он чудом остался жив. Со всех сторон Мазарида окружили чистяки. Грязные, мерзкие. Их было много, слишком много, а Мазарид даже не смог подняться. Чтобы не попасть в плен, он решил убить себя. Нет, только не плен, он уже был в плену, ни за что опять!.. У него, как у всякого тайгера, на конце хвоста есть шип, которым он проткнет себе сонную артерию… Только вот беда – Мазарид превратился в пироса, а у пиросов нет полосатых хвостов!
Мерзкие чистяки гоготали, глядя на него. Над ним склонилась бородатая рожа, и он плюнул в нее. Тогда его схватили и принялись медленно пилить ему лапу, ту самую лапу, которую он уже потерял в плену после того, как ему отрубили хвост!..
Едва не упав со стула, Мазарид проснулся – кто-то дергал его за протез.
– Молодой человек, вы удивительно похожи на досрочно покинувшего нас генерала Бареса, – старикашка-пирос прошептал это быстро-быстро, будто опасался, что его прервут. – Просто невероятно похожи: жесты, манера держаться, даже голос.
– Все наследники похожи, все мы братья, – говорить со старым маразматиком не хотелось, но и оставить без внимания его бредовые домыслы Мазарид не мог. А то еще начнет трепаться направо и налево об удивительном сходстве, тем компрометируя прекраснейшую мать Мазарида и его благороднейшего отца, который еще до рождения сына погиб, выполняя задание в землях чистяков.
Майор Мазарид принадлежал поколению наследников, в котором не родилась ни одна женщина. Ему давно следовало добыть себе за границей самку для размножения, но он все оттягивал исполнение этого постыдного обязательства. Его передергивало от одной только мысли о совокуплении со столь мерзким созданием, как чистокровная самка. Лишь когда падут Мос, Кий и Тарна, Мазарид выберет приемлемое вместилище для вынашивания своего ребенка.
– Майор, хочешь высказаться? – полковник Саламан внезапно навис над Мазаридом. Лысина его гневно блестела, мигательные перепонки то и дело накатывались на зрачки и тут же прятались в уголках глаз. – У нас тут не казарма, а заседание Совета, майор. Мы собрались тут не дрыхнуть в тепле, а чтобы принять решение по множеству важных вопросов, а ты!.. ты!..
Из соединения протеза с рукой закапало. Мазарид медленно поднялся, уронив при этом со спинки стула плед, чем вызвал возглас всеобщего возмущения.
– Важные вопросы? – Майор звонко щелкнул клыками. Демонстративно не замечая полковника, он обвел враз утихнувший зал взглядом, полным неистовой ярости. – Доставать ли консервы из складских закромов – это для вас важный вопрос?! Или сколько койко-мест организовать и сколько передвижных сортиров собрать?! – Он громко втянул воздух. На пол полилась алая струйка. – Ваши когти затупились. Мозги заплыли жиром. Мы потерпели сокрушительное поражение, когда звездолет спасителей рухнул на Поле Отцов. Расклад сил на планете должен был измениться в нашу пользу, а что получилось в итоге? Наша армия наполовину уничтожена. Мы понесли огромные потери! Таких потерь у нас не было со времен Третьей мировой! У нас до сих пор нет Главного Активатора, благодаря которому мы должны были обрести свое предназначение. Мало того, причастные тайно покинули Минаполис, вероломно утаив от нас Активатор и тем самым предав заветы и чаяния многих поколений наших предков! Эти твари, не достойные зваться наследниками, как сквозь землю провалились, будто в воздухе растворились! И вместо того, чтобы найти и покарать беглецов, команду генерала Бареса, вы занимаетесь совершенно никчемными делами!..
Окончание его речи утонуло в возмущенных криках.
Кровь лилась на пол ручьем, перед глазами все плыло и качалось. Мазариду надо взять себя в руки. И в прямом смысле тоже. Опустившись на стул, он сунул коготь в сочленение плоти с протезом и нажал на клапан, который стравливал лишнее давление из системы. Слюнявые клыки, искаженные старческие морды, крики и топот… Он больше ничего этого не видел и не слышал, все это для него больше не существовало. Скрипя клыками, он боролся с накатившей тошнотой.
– Ну что, майор, пришел в себя?
Мазарид размежил веки. В просторном круглом зале остались только он и Саламан, который расселся прямо на столе рядом с ним.
– А где… – Мазарид поперхнулся, закашлялся.
– Сборище старых маразматиков? Это хотел сказать? – Саламан склонил лысую голову к плечу. – Проснись уже, майор, заседание закончилось, уважаемые соратники разошлись.
– Не спал двое суток, вот и сморило… – брякнул Мазарид и почувствовал себя неловко, ведь никогда еще ни перед кем не оправдывался.
– Наслышан о твоих подвигах, майор. Это ты остановил разброд и шатания на Поле Отцов после падения звездолета и гибели генерала Бареса, когда старые маразматики – да, майор, лучше не скажешь, – только глазами хлопали. – Саламан часто-часто заморгал мигательными перепонками. – Безжалостно, будто трибунал отменили, – не боишься трибунала, да, майор? – ты пресек массовое дезертирство, лично казнив без малого три десятка трусов. И это ты, сколотив из разрозненных остатков наших войск мобильные ударные группы, отправил их вслед за отступающими силами противника.
Между висков Мазарида зазвучало: трибунал, трибунал, трибу-у-унал…
Он тяжело задышал:
– Чтобы ни один чистяк не вернулся домой! Чтобы все легли костями от Минаполиса до Моса, Тарны и Кия!
– А за мобильными группами ты выдвинул полевые кухни и интендантов.
Трибунал, трибу-у-у…
– Чтобы побольше наследников вернулось домой после победного похода.
С трудом прорываясь через сцепленные челюсти, голос полковника зазвучал гулко.
– Ты, майор, проявил личное мужество на поле боя. Как же без этого, да, майор? И ты попытался проникнуть в звездолет, совсем дурак, самоубийца… – Тут полковник сделал паузу, ожидая комментария от Мазарида. Не дождался, продолжил: – Самоубийцы нам не нужны, майор. От самоубийц мы избавляемся. Поэтому…
Только Саламан прикажет ему сдаться – трибунал! – Мазарид вырвет ему кадык и срежет бритвами-когтями мигательные перепонки, которые так раздражают. Ну сколько можно подмигивать?! Мазариду терять нечего. Сначала усечение в правах за плен, потом обвинение в уклонении от размножения, теперь вот угрожают трибуналом за превышение полномочий!..
– Поэтому, майор, есть для тебя особое задание. – Полковник оторвал стальные когти Мазарида от своего горла. Если он не почувствовал, как из проколов по его голубой коже потекла кровь, у него высокий болевой порог. Невозмутимо, чуть с хрипотцой, полковник продолжил: – В Совете поговаривают, что Главный Активатор и исполнение Великого Плана не есть благо для нашего народа. Напротив даже – абсолютное зло. Поэтому многие вздохнули с облегчением, узнав, что Активатор мы не получили и ответственные за это покинули Минаполис.
– Жалкие предатели! Ничтожества!
– Запомни имена предателей, майор, которых тебе приказано настигнуть: пирос Шершень и рептилусы Хэби и Шацу. Последний был личным адъютантом генерала Бареса.
– Рептилусы?.. – Мазарид презрительно скривился.
Лицо полковника окаменело, змеиные глаза стали холодными, и даже голубая лысина гневно блеснула.
– Если неприязнь к наследникам моего вида поможет тебе, майор, справиться с заданием, я не возражаю.
Мазарид лишь ухмыльнулся в ответ.
* * *
Плотный свинец облаков вдруг прохудился у горизонта.
Не было – и вот вам брешь, от которой быстро-быстро зазмеились трещины. А там уж ветер смял и раздробил тучи. Прорвавшееся наконец солнце прижгло белесый рыхлый гной, выступивший на коже огромного бетонного поля. Гной этот, плавясь, заструился ручьями меж трупов, которые, как подснежники, проклюнулись из сугробов. Потек гной под колесами раскуроченных и уцелевших самоходок, от горячего дыма которых осталась лишь жирная копоть на выхлопных трубах. Кипяток в их котлах, превратившийся в лед, теперь снова становился водой.
Зима стремительно капитулировала. Если б у зимы были руки, она задрала бы их над своей морозной башкой.
Обугленное тело Сыча, лучшего из следопытов, черной головешкой лежало поверх трупа князя Мора. Но вот оно дернулось, зашевелилось, заставив отпрянуть от него молодого птера, который вразвалочку подошел к нему. Проскрежетав мандибулами, птер попятился и, отойдя на безопасное расстояние, взмыл в небо.
Зог четко выполнил команду, которой его обучил Сыч.
Да, это было непросто. Да, Сыч потратил много месяцев на то, чтобы вбить в тупую башку ящера простейшие движения. Да, для обучения постоянно нужны были свежие трупы, потому что весной и в летнюю жару мертвецы быстро начинали смердеть, чем не только раздражали Сыча, но и привлекали падальщиков и людишек. Последние задавали слишком много вопросов, становясь в итоге очередными трупами для тренировок. От зога всего-то требовалось взять хозяина, когда он перестанет подавать признаки жизни, и отнести до ближайшего человека, можно мертвого недавно, а если живого, то лучше бы его убить, потому что трупы не оказывают сопротивления, когда их разбирают на органы. А остальное – уже не забота ящера.
Да, Мститель настиг Сыча на Поле Отцов и, погибнув сам, едва не убил свою жертву. Едва – потому что с Сычом не так легко справиться.
Совсем мальчишкой он выжил среди бесконечных льдов, никогда не знавших весны, и сумел добраться до Разведанных Территорий. Из своего детства он помнил немногое: ослепительный свет, бубнящие голоса и – главное! – вспышки безумной боли, от которой корежило все тело, из-за которой он орал так, что почти сразу срывал голос и мог только сипеть, поэтому ему не затыкали кляпом рот. Так бывало, когда родители отрезали ему пальцы или выкалывали глаза. Еще они рубили ему руки и кромсали скальпелем живот. Папа и мама потом перевязывали его, чтобы не истек кровью, отстегивали ремни и относили его к себе в комнату. Когда боль уходила, они давали ему конфету и позволяли играть. У него была любимая игрушка – тираннозавр. А потом отрезанный палец обязательно отрастал, зрение восстанавливалось, дыры в животе как не бывало. Он терпеть не мог этого. Лучше уж с дырой в пупке и совсем без рук, потому что когда он опять становился здоровым, родители возвращались, а с ними возвращалась невыносимая боль. Они называли это экспериментом. Он плакал, умоляя их больше не делать с ним такое, а они досадливо морщились и, кривя лица, переглядывались, будто испытывали брезгливость и разочарование из-за его слез и глупых просьб, мешающих им нормально работать. «Сын, ну как ты не понимаешь?..» Его звали тогда вовсе не Сычом, это имя ему дали после, когда на невольничьем рынке его приметил и купил мастер следопытов.
О том, что с ним было дальше, до того, как мастер отправил его в мир, обязав десять лет уплачивать за свою науку десятину, Сыч любил вспоминать еще меньше, чем о пытках в лаборатории.
Его закопченные зубы впились в слегка оттаявшую плоть Мора. Нет, он вовсе не собирался утолить так голод. Сыч был одним из первых проектов Создателя, весьма удачным прототипом, обладающим поразительной способностью к регенерации. По задумке Создателя солдаты, получившие на поле боя ранения, – вплоть до смертельных! – должны были самостоятельно пересаживать себе органы доноров, то есть вражеских бойцов, чем Сыч сейчас и намерен был заняться.
Создатель… Создатель просто забыл о своем первенце, у Создателя было много важных дел, лишь поэтому Сыч обрел свободу.
Голова Мора почти отделилась от тела, ее соединяла с ним лишь тонкая полоска кожи. Обожженные ломкие пальцы Сыча вцепились в белесые волосы князя, корни которых были чернее крыла ворона, как и зрачки промерзших насквозь глаз владыки Моса. Кожа его была удивительно смуглой – солнце пригрело, снег растаял, побежал по лицу Мора ручейками, смыв пудру. А ведь у всех чистокровных глаза серые, голубые, изредка зеленые, и кожа у всех чуть ли не молочная, и волосы светлые или рыжие. Это из-за того, что в Третьей мировой боевые вирусы убили всех кареглазых и темнокожих.
Сыч выдернул зубы из плеча Мора. Проведя обследование – анализаторы вживлены в его клыки – он решил, что правильней пересадить то немногое, что осталось от его собственного мозга, в княжью башку, в которой и при жизни было слишком много пустот, а уж после смерти… Ну и зубы еще, конечно, куда ж без клыков?
Процесс пересадки и регенерации поврежденных тканей занял почти сутки.
Когда Сыч вновь обрел зрение и взглянул на свою руку, вместо привычного файера он увидел кисть, обтянутую перчаткой из черной кожи. Приподнявшись на локтях, он осмотрелся. Куда ни глянь – ни деревца, ни кустика, ни пожухлой травы. Бетон Поля Отцов был столь прочен и монолитен, что за него не могли зацепиться семена и корни. Ни пылинке, ни песчинке здесь не удержаться под напором ветра.
В сросшемся горле пересохло. Много из него, еще недавно чужого, выплеснулось алой жидкости, очень много. Ну где же, где?.. Взгляд Сыча зашарил в поисках глиняной бутылочки, с которой он не расставался. Как бы между прочим он наклонился к лежащему рядом трупу тайгера и поднял с его седой полосатой груди солнцеочки.
И замер.
Зачем он, следопыт Сыч, это сделал? Зачем ему солнцеочки?!
Это желания, мысли и остатки разума князя, доставшиеся ему вместе с телом, понял Сыч. Плохо. Князь и дня не мог прожить без глотка настойки пыльцы Древа Жизни. Его плоть отравлена ею от ногтей ног до кончиков волос на затылке. Да и никакая это не настойка пыльцы, а разведенный в спирте тонжерр… Сам того не заметив, Сыч надел солнцеочки, он ведь искал обожаемую Кару. Невидимый обычным людям след ее присутствия становился все менее ощутимым. Надо поспешить, пока след полностью не развеялся. Пошатываясь – еще не привык к новому телу – и поскрипывая сапогами из черненой кожи рептилуса, Сыч двинул в сторону границы между землями полукровок и чистяков.
– Потерпи, Кара, скоро мы вновь будем вместе. Прости, что не уберег тебя.
Он знал: Кара его слышит, какое бы расстояние их ни разделяло. Они ведь столько пережили вместе, они точно муж и жена. Она никогда ему не изменяла, не изменила и теперь, когда их насильно разлучили. К тому же он чувствовал нестерпимое желание вернуться в Мос и понимал, что желание это исходит от остатков сущности князя.
Это может стать проблемой.
Серьезной проблемой.
Назад: Пролог
Дальше: Глава 2 Как настоящий мужчина