Жил в небольшой деревне один пьяница. Во всякий праздник и воскресенье, когда люди шли в церковь к обедне, он бежал в кабак.
Всю последнюю неделю Великого поста мужик пировал и пришел домой только в Большую субботу, да и то с утра до вечера проспал.
В Христов день, когда колокола звонили к заутрене, хозяйка стала будить пьяницу:
– Сходи, – говорит, – хоть в Христов-то день в церковь. Мужик слез с печи, оделся и пошел. Поскольку он всю неделю кутил, то голова у него болела сильно, поэтому он вздумал зайти перед заутреней в кабачок, чтоб только опохмелиться. Не успел он еще про это подумать, как увидел знакомого мужичка, тоже пьяницу.
Приятель подошел к нему и спрашивает:
– Ты куда идешь?
– Да голова болит, хочу перед заутреней зайти опохмелиться.
– Хорошее дело, я тоже туда направляюсь. Пойдем вместе. Пошли они в кабак и спросили полштофа вина. Знакомый налил пьянице стакан и говорит:
– Ну, выпей!
Мужик взял стакан в руки и, поднеся его ко рту, чтобы выпить, сказал:
– Господи, благослови.
Тут он смотрит: вместо стакана у него в руках сосновая шишка, а сам он очутился в густом-прегустом лесу и сидит на высокой ели. Кругом и внизу темнота. От страха мужичок чуть не свалился на землю, а слезая с елки, оцарапал лицо и руки о колючие ветки.
Два пьяницы. Николае Григореску. Вторая половина XIX века. Музей Замбакчана, Бухарест
Пошел пьяница домой по темному лесу, да и заблудился. Вернулся лишь на четвертый день праздника, и то лишь вечером.
После случившегося мужичок еще долго был нездоров и чуть не умер, а царапины на лице и руках так и остались у него на всю жизнь.
С того времени он перестал в праздники вино пить.
Жил один татарин-пьяница. Каждый день его привозили домой как мертвого.
И вот вздумала жена попугать его. Свезла она пьяного мужа на кладбище, вырыла могилу и положила туда спящего.
Вскоре ей стало жалко мужа. Перед рассветом она пришла к нему и стала звать:
– Абдул! Абдул!
А тот ей из могилы крикнул:
– Ты кто?
Жена ответила:
– Я приставлена мертвых на том свете кормить. Ты ведь уже умер. Вот я и пришла спросить, не хочешь ли поесть.
На это мужик сказал:
– Поесть не очень хочется, а вот выпить надо!
Посадил Ной первую виноградную лозу. А Сатана пришел и спрашивает:
– Что будет из этой посадки?
– Виноградник, – ответил Ной.
– Не желаешь ли взять меня в компаньоны?
Ной согласился.
Похмелье. Анри де Тулуз-Лотрек. 1889 год
Что же сделал Сатана? Привел к винограднику овцу, льва, обезьяну и свинью и, заколов их, поочередно полил виноградник их кровью.
Так и человек, выпив вина, обнаруживает поочередно природные свойства всех названных тварей.
Вначале он кроток как овечка, потом становится отважным как лев, по мере опьянения начинает кривляться как обезьяна и, наконец, валяется в грязи подобно свинье.
Все это произошло и с праведным Ноем.
Семья – взаимное несение тягот и школа жертвенности.
Николай Александрович Бердяев
Человек социален, и большую часть своего существования он проводит в кругу семьи: сначала в качестве ребенка, а спустя малое по меркам жизни время – уже в роли родителя. Семья – источник многих радостей, но в то же время печалей, обид и, возможно, самого страшного – непонимания. Это крохотный пятачок психологического пространства, на котором пересекается множество разнообразных интересов, устремлений и желаний. Часто они противоречат друг другу, но найти пути к примирению и компромиссу дано далеко не каждому. Притчи о делах семейных – трогательные и смешные истории, великолепный материал для взрослых, которые готовы изменить к лучшему хотя бы малую часть своей жизни ради блага детей.
Нильс Райберг с сыном Иоанном Христианом и невесткой. Юэль Йоргенсен Йенс. 1797 год. Государственный музей искусств, Копенгаген
Шелковица. Винсент Ван Гог. 1889 год. Музей Нортона Саймона, Пасадина (Калифорния)
Одному страннику нужно было идти через пустынную местность. На всем пути в продолжение десяти дней он не встретил ни поселения, ни корчмы, ни даже воды и какой ни на есть растительности.
Наконец вдали показалось дерево. Когда человек добрался до него, то обнаружил под его корнями источник.
Тогда странник поел плодов дерева, утолил жажду, отдохнул в тени и, собравшись в дальнейший путь, обратился к дереву с такими словами:
– Милое дерево! Как тебя благодарить и чего пожелать? Чтоб рост твой был хорош? Но ты и так стройно и прекрасно. Чтоб ветви твои были густолиственны? Но твоя крона уже и так густа и обильна. Чтоб плоды были сочны и сладки? Но они и теперь такие. Чтобы ты не терпело недостатка во влаге? Но источник чистейшей воды бьет у твоих корней и место, где ты растешь, чудесно. Остается пожелать тебе одного: чтобы все побеги, которые пойдут от тебя, были во всем тебе подобны.
В лесу, в зеленой дубраве вырос дуб без малого в обхват толщиной и вскоре стал стареть и дряхлеть. Тогда пришел хозяин, срубил его и отдал мастеру. Тот распилил дуб на доски, сделал из них клепки, собрал их, связал обручами, вставил по дну в уторы – и вышла бочка. За нее люди давали три целковых. В этой бочке они возили воду; кто ни смотрел, говорил, что она хорошо сработана – и мастеру на славу, и добрым людям на нужду – и что без бочки нельзя вести хозяйство, нельзя жить без воды, а возить ее неблизко, ведрами не наносишься.
Меланхолия. Бартоломео Хопфер. После 1643 года. Музей изящных искусств, Страсбург
Все бы хорошо, но бочка как-то быстро рассохлась и рассыпалась. То ли хозяин не доглядел, то ли клепки сами между собой повздорили да вместе жить раздумали – не знаю; только рассыпалась бочка. Ребятишки растащили обручи, стали катать их по улицам и погонять хворостиной; клепки, под ногами повалявшись, пошли которая в печь, которая под лавку, а о бочке и помину не стало, словно ее и на свете не было.
В этой притче речь идет вот о чем: дуб – это православный прадед; клепки – все его семя от мала до велика; обручи – честь и смирение и доброе согласие, которое держит, и живит, и питает членов семьи. Пока клепки держались обручами, а целая семья добрым согласием в одном кружке, все было хорошо. Но как только клепки рассыпались врознь, так не стало доброго согласия в семье, и все пропали, и слуху о них не стало.
Дружно не грузно, а врознь – хоть брось. Две головни и в чистом поле дымятся, а одна и на шестке гаснет.