Глава 20

Машина года

Я познакомилась с Дэвидом субботним утром в кафе Peet’s в Менло-Парк. Я не сразу поняла его потрясающую красоту, однако мне все же удалось заметить, что его глаза были полны света, честности и идеального количества озорства. Дэвид, скалолаз мирового класса и изобретатель, был менее сложным человеком, чем Стив, но обоих объединяло некое стихийное желание взобраться прямо на вершину. Я влюбилась в него по уши. Мы с Лизой переехали жить к нему в Тахо-Сити в 1982 году.

У Дэвида был прекрасный дом, который располагался в нескольких шагах от северного берега озера. Приятный запах сосен и чистый высокогорный воздух давали приток новых живительных сил, и Дэвид был рад нам все это предоставить. Лизе исполнилось три с половиной года, когда мы с Дэвидом познакомились, и он принял ее с большим удовольствием. У нас были все шансы стать небольшой семьей. Дэвид хорошо относился к моей дочери, и они привязались друг к другу, но через некоторое время меня стало тревожить его исполнение роли родителя. Все мы подсознательно склонны строить семью по образу и подобию своих родителей. У нас со Стивом были сложные отношения с родителями, и я не то чтобы осуждала Дэвида. Но долгое время обстоятельства складывались не в мою пользу, и я все еще была морально подавлена. Я со своими-то проблемами еще не разобралась, и мысль, что мне придется иметь дело еще и с проблемами Дэвида, оказалась невыносима. Я думаю, у нас с Дэвидом был потенциал стать отличной семьей и Лиза бы от этого только выиграла. Но тогда мне не хватило опыта все это понять. Когда наши отношения с Дэвидом стали напряженными, я колебалась между двумя вариантами развития событий: постоянными ссорами или уходом. После многих ссор и долгих минут невыносимого молчания победило решение уйти. Мы с Лизой покинули Тахо через год и вернулись обратно в знакомые окрестности области залива.

Но пока мы с Дэвидом еще были вместе, Майкл Мориц из журнала Time обратился ко мне с предложением дать интервью. Я решила, что это хорошая возможность рассказать правду о том, что произошло со Стивом. Это оказалось мое первое большое интервью о Стиве – и последнее. Мориц был серьезным парнем, из числа умных и амбициозных авторов. (Позднее он стал главным венчурным инвестором в Sequence Capital.) Мориц был достаточно профессионален и представителен, и мы с ним проговорили около трех часов. В начале интервью Мориц сказал мне об ощущении, что со Стивом что-то не так и он хочет разобраться в этом явлении. Все, кто знал Стива, были осведомлены, что что-то не так, поэтому я поверила ему. Я рассказала Морицу свою историю, пока он задавал мне вопросы, и помню, как в конце беседы он задумчиво заметил, скорее себе, чем мне, что, может быть, в интервью назовет меня «Шарлоттой Бройлс». Из-за опасений, что Лизу могут похитить, в свое время ходили разговоры о том, чтобы оставить мое настоящее имя в тайне. Замечание Морица было намеком на это, а также на то, как сильно я обожглась в своих отношениях со Стивом – до золотистой корочки, подумала я тогда. Это было умно и оскорбительно, а также дало мне некое представление о том, как меня видят другие.

Интервью оказалось не таким гламурным, каким я его представляла. Получилась скорее комбинация изнурительного и настораживающего. Вопросы Морица были неинтересны, напоминали разминку, а не настоящую игру. В нашей беседе отсутствовал любой творческий элемент, не было ничего разоблачительного. Много лет спустя другой репортер из другого крупного делового издания сообщил мне, что негативные отзывы на эту статью преследовали Морица на протяжении многих лет после ее появления, поскольку тот не понимал, что значило пойти против Стива. Вот это уже было интересно.

В январе 1983 года на прилавках киосков появился номер Time «Мужчина года». Заголовок «Мужчина года» был изменен на «Машину года». Я была в Тахо, когда жена отца позвонила и предупредила, что статья «немного жесткая». Хотя ничто не смогло бы подготовить меня к тому, что я прочту. Я не уверена, что еще могло прийтись Стиву не по вкусу, однако я полагаю, что Мориц задал ему прямой вопрос, почему тот сомневался в отцовстве своего первого ребенка.

Реакция Стива оказалась отвратительной: «28 процентов мужчин США могли быть отцом». Не знаю, сказал ли он это в порыве ненависти или специально. Зато знаю, что употребление в своем ответе такой цифры, как «28 процентов», было очень в духе Стива. Задолго до этого Стив понял, что числовые значения приводят в восхищение и поражают воображение. И он был словно волшебник: ему с успехом удавалось отвлекать внимание.

В этой статье Стив также сказал, что назвал компьютер Lisa в честь своей бывшей подруги. Это, конечно же, выдумка – никаких подружек по имени Лиза он не имел. Это был типичный Стив. Он вышел за грань поэтической вольности. Теперь он просто врал. До того как эта статья появилась, я жила в своеобразном фантазийном мире, говоря себе, что Стив ценит всю ту работу, которую я проделала, и любовь, которую привнесла, чтобы вырастить Лизу. Ей было почти четыре года, когда вышел тот выпуск, и, несмотря на все факты, говорившие об обратном, я еще верила в доброту Стива. Моя дочь оказывала на меня такое влияние.

После того как я прочла статью в Time, я была настолько уязвлена, что следующие три дня с трудом могла говорить или на чем-либо концентрироваться. Стив унизил меня на страницах распространяющегося по территории всей страны журнала, и это было настолько непостижимо, что мое сознание просто помутилось. Я, видимо, ушла куда-то внутрь себя и не знаю, как я это пережила. Лишь через три дня я вернулась к своему нормальному состоянию, со всей той любовью и радостью по отношению к Лизе и Дэвиду, которые у меня были прежде.

* * *

Стив импульсивно стремился усовершенствовать все, до чего он дотрагивался, словно процесс усовершенствования лежал в основе природы его существования. Поэтому неудивительно, что, наряду со всем остальным, Стив превратил ненависть в крайне гнетущее и идеально управляемое нечеловеческое безразличие. Жесткость Стива была настолько ошеломляющей, что люди терпели повторяющиеся проявления его безжалостности, чтобы понять, что происходит, и выяснить, как с этим больше не сталкиваться. Также я подозреваю, что он использовал страдания людей в качестве источника пополнения своей энергии.

В те дни, когда я приходила в себя после прочтения статьи в Time, я поняла, что была испугана не им – я боялась за него. И это заставило меня также переживать за окружающих людей. Я спрашивала себя: как, черт подери, он мог не знать, какие вещи являются важными? Как он мог не знать, что истинно? Казалось, он превратился в бинарный автомат, выдающий свои ответы, исходя из подсказок левого полушария мозга: да-нет, один-ноль, черное-белое, любовь-ненависть. Никаких нюансов. Никаких эмоций, никакого восприятия окружающей обстановки. Максимальное упрощение. Что его вообще волновало?

Много лет спустя после того, как та статья в Time была опубликована, Стива включили в список «Десяти самых худших руководителей» США. Когда я узнала об этом, у меня с души свалился огромный груз. Я несколько дней парила в облаках от счастья. Я всегда думала, что была одинока в том, что мне приходилось терпеть. Вернее будет сказать, что я забыла, что не одинока, поскольку постоянное проявление Стивом ненависти настолько сбивало с толку, что я сгибалась под грузом этого и оказывалась не в состоянии думать или вспомнить что-либо. И вот подтверждение того, что и многие другие люди видели это.

Несмотря на свою гениальность, Стив допускал просчеты всю свою жизнь: он верил, что ненависть являлась приемлемой силой в мире. И поскольку она давала ему такую несокрушимую мощь, он использовал ее и не сомневался в ней. Более того, я думаю, что он принимал власть за любовь, поскольку она заставляла его чувствовать себя авторитетнее и лучше. К моему огромному разочарованию, он умер, не успев осознать свою ошибку.

* * *

Позднее я задала Стиву прямой вопрос: «Почему ты сказал, что 28 процентов мужского населения США могли быть отцом Лизы? И с чего это вдруг мне называть моего ребенка в честь одной из твоих прежних подружек?» «Мориц соврал», – сказал он, не моргнув глазом.

Если Мориц соврал, то о чем именно он соврал? Мне понадобилась пара недель, чтобы понять, что врал здесь Стив. Я провела мало времени в компании Морица, но знала, что основой его профессиональной этики было стремление говорить правду. То же касалось и журнала. Я пришла к выводу, что если Мориц и переиначил слова Стива или как-то соврал, то не в данном случае. Помимо этого, Стив все же обладал определенным запасом приличия, когда был прав, и если бы его неверно процитировали, то он бы позвонил мне сразу же в тот момент, когда вышел номер, чтобы извиниться. Он бы также предпринял бы какие-то действия. Однако этого не произошло, поскольку Стив соврал. И он соврал, поскольку не хотел, чтобы люди видели, кем он являлся на самом деле.

В той статье в Time меня также шокировала еще одна вещь. Когда я впервые ее прочла, на улице была зима, и я сидела на теплой кровати с водяным матрацем в Тахо-Сити. Я смотрела на красивые фотографии, где был изображен Стив в большом доме в Саратоге со своей японской подушкой для медитации, с неким изумлением, а также настороженностью. Там было одно изображение, где Стив сидит прямо и держит в своих красивых руках маленькую японскую кружку. В комнате было мало мебели, но достаточно много света – такой эффект достигался за счет настольной лампы с абажуром из цветного стекла. Это был материализм в настолько грандиозном виде, что комната производила впечатление священного места. Фотографии шокировали меня. Стив создавал и продвигал свой коммерческий образ, который включал в себя божественность. И это насторожило меня, поскольку он утратил с ней связь.

Заложить в продукт элемент божественности – идеальная маркетинговая стратегия. Для взыскательных покупателей божественное измерение включает в себя половое влечение и еще многое другое. Взять, например, имя «Оракул», которое используется в названии компаний. Это имя несет в себе послание от возвышенного уровня, божественного женского начала, освященной правды, высшего призвания и долгожданной мистической связи. Когда священный характер объекта используется для продвижения материальных благ (или идеи и человека), возникает вспышка, после чего начинает появляться образ продукта, его изысканный дизайн, а также привлекательные товары и просто красивые вещи, которые вполне можно себе приобрести. И все это накладывает отпечаток эксклюзивности. Таким образом, идея божественности используется для продвижения основанной на образе личности, и хотя никакой настоящей связи с душой не устанавливается, в нашу жизнь на мгновение, словно холодные ветра небес, врывается мистика – пока мы не захотим большего. А нам всегда хочется большего.

Я хранила тот выпуск журнала Time в течение многих лет, но после того интервью перестала уделять внимание карьере Стива. Когда мы начали сотрудничать на благо Лизы, я научилась подвергать цензуре свое взаимодействие с публичной стороной жизни Стива, поскольку она могла вызвать цепную реакцию между нами, принеся только вред и разрушения. Я отступила и приняла обет молчания: Лиза была моим приоритетом, а еще такой образ действий мне подсказывало мое здравомыслие. Если Дэниэл Коттке звонил мне, чтобы сообщить, что со мной хочет побеседовать тот или иной репортер, или если мне на глаза случайно попадала статья, передача, журнал, газета или книга со Стивом на обложке, или если кто-то посторонний упоминал при мне его имя, я принимала это сообразно подходу, изложенному в «Книге перемен». Я рассматривала это как неслучайно посланную мне возможность, понимала сообщения буквально, однако не принимала их близко к сердцу. По большей части я чувствовала, что мир и все мирское интересуют не любовь или доброта, а лишь новые игрушки. И если все-таки случалось желание сделать предварительную оценку ситуации и поговорить с журналистом (в конечном итоге я чаще всего получала от них значительно больше информации, чем давала), иногда я упоминала, что думаю, что в один момент времени Стив собирается пробудиться вновь. При этих словах журналист смотрел на меня так, точно я просто дура. Как можно было быть такой наивной?

* * *

Последним из ряда вызванных интервью Морица со Стивом событий стал инцидент с Лизой. Учившаяся в пятом классе девятилетняя Лиза была изящной и крайне самостоятельной маленькой девочкой с очень ярким и добрым нравом. Однажды она зачем-то вскарабкалась на встроенный книжный шкаф в нашем доме и стащила оттуда номер Time, спрятанный на верхней полке.

– Где ты это достала? – спросила я, когда увидела его на диване.

– Я нашла его! – ответила она и добавила: – И я прочла его целиком!

Ее голос звучал короткими, быстрыми, высокими нотами, когда она заявила мне об этом, и это позволило мне понять, что она гордится собой и что она также не подготовлена к ситуации и нервничает. Поскольку я очень интенсивно расспрашивала ее, она насторожилась и стала тараторить.

– Я забралась и достала его оттуда, – добавила она, указывая на верхнюю полку, словно смелый маленький эльф.

Лиза не была шаловливым ребенком. Это не ее черта, хотя в те редкие случаи, когда это проявлялось, она приходилась мне по душе. Не желая в это поверить, я вдруг осознала: она так хорошо читала, что теперь у нее был доступ к миру своего отца. Я не понимала, как это оказалось возможно. Обладала ли она такой же сильной интуицией, как и ее отец? Этот журнал с тонким, изношенным и сшитым корешком был расположен настолько высоко и далеко среди моей коллекции из примерно четырех тысяч книг и журналов, что даже я с трудом могла до него дотянуться. У меня шла кругом голова, и я извела себя вопросом, а не следует ли мне избавиться от этого журнала. Лиза была слишком мала для таких вещей. И я не имела ни малейшего представления, как с ней о них говорить.