Книга: Разные оттенки смерти
Назад: Глава двадцать девятая
Дальше: Благодарности

Глава тридцатая

Следующее утро было хмурым, но дышало свежестью, дождь и высокая влажность предыдущего дня ушли в прошлое. Постепенно в тучах начали появляться просветы.
– Кьяроскуро, – сказал Тьерри Пино, догоняя Гамаша, вышедшего на утреннюю прогулку.
На деревенском лугу и в садах перед домами – всюду валялись отломанные ветки и листья, но деревья гроза пощадила, не сломав ни одного.
– Pardon?
– Небо, – показал Пино. – Контраст темного и светлого.
Гамаш улыбнулся.
Они вместе пошли дальше и вскоре заметили Рут – она вышла из дома, закрыла калитку и похромала протоптанной дорожкой к скамье на лугу. Смахнув для вида влагу со скамьи, она села и уставилась в даль.
– Бедняжка Рут, – сказал Пино. – Сидит целыми днями на этой скамье, кормит птиц.
– Бедняжки птицы, – возразил Гамаш, и Пино рассмеялся.
Они увидели, как из гостиницы Габри вышел Брайан. Он помахал главному судье, поклонился Гамашу, прошел по лугу и сел рядом с Рут.
– Он одержим жаждой смерти? – поинтересовался Гамаш. – Или его влечет ко всему, что имеет душевные раны?
– Ни то ни другое. Его влечет к тому, что способно исцелять.
– Тогда здесь ему самое место, – сказал старший инспектор, оглядывая деревню.
– Вам здесь нравится? – спросил Тьерри у этого крупного человека.
– Нравится.
Они остановились, глядя на Рут и Брайана, явно погруженных в свои собственные миры.
– Вы, наверное, очень им гордитесь, – сказал Гамаш. – Просто невероятно, чтобы парень с такой предысторией стал чистым и бросил пить.
– Я рад за него, – сказала Тьерри. – Но гордиться им не могу. Не мне им гордиться.
– Вы скромничаете, сэр. Я думаю, не каждый опекун добивается такого успеха.
– Его опекун? – переспросил Тьерри. – Я не являюсь его опекуном.
– Тогда кто же вы? – спросил Гамаш, стараясь не показать удивления.
Он перевел взгляд с главного судьи на запирсингованного молодого человека, сидящего на скамье.
– Не я его опекун. Это он мой опекун.
– Что-что? – спросил Гамаш.
– Брайан – мой опекун. Он уже восемь лет как перестал быть алкоголиком. А я пока только два.
Гамаш перевел взгляд с элегантного Тьерри Пино в сером спортивном костюме и легком кашемировом свитере на бритоголового молодого человека.
– Я знаю, что вы думаете, старший инспектор. И вы правы. Брайан очень терпимо ко мне относится. Друзья устраивают ему выволочки, когда видят его на публике вместе со мной, а я в своих костюмах, галстуках и все такое. Его это очень смущает. – Тьерри улыбнулся.
– Нет, я не совсем об этом подумал, – сказал Гамаш. – Но достаточно близко.
– Но вы на самом деле не думали, что я его опекун, правда?
– Я совершенно точно никак не думал, что он – ваш опекун, – сказал Гамаш. – Разве нет никого…
– Никого другого? – спросил Тьерри П. – Сколько угодно, но у меня были основания, по которым я предпочел именно Брайана. И я очень благодарен ему за то, что он согласился меня опекать. Он спас мне жизнь.
– В таком случае я тоже ему благодарен, – сказал Гамаш. – Прошу прощения.
– Вы приносите извинения по уставу АА? – спросил Тьерри с ухмылкой.
– Да.
– Тогда я их принимаю.
Они продолжили прогулку. Дело оказалось хуже, чем опасался Гамаш. Он спрашивал себя прежде, кто может быть опекуном главного судьи. Явно кто-то из АА. Еще один алкоголик, имеющий немалое влияние на весьма влиятельного Тьерри. Но Гамашу и в голову не приходило, что Тьерри может выбрать себе в опекуны бритоголового парня.
Вероятно, он был пьян.
– Я понимаю, что перехожу за рамки дозволенного…
– Бога ради, старший инспектор.
– …но это далеко не ординарная ситуация. Вы человек важный.
– А Брайан – нет?
– Конечно, он важный. Но он еще и преступник, отсидевший срок. Молодой человек, который злоупотреблял наркотиками и алкоголем, сел за руль в пьяном виде и убил маленькую девочку.
– Что вам известно о том случае?
– Я знаю, что он признал свою вину. Я слышал об этом деле. И я знаю, что он получил срок и отсидел его.
Они молча шли вокруг деревенского луга. Дождь предыдущего дня поднимался туманом, по мере того как утро разогревало землю. Было еще рано. Бóльшая часть жителей продолжала спать. Двигались только туман и двое мужчин, гуляющих вокруг луга, трех сосен в центре и скамейки, на которой сидели Брайан и Рут.
– Маленькая девочка, которую он убил, была моей внучкой.
Гамаш остановился:
– Вашей внучкой?
Тьерри тоже остановился и кивнул:
– Ее звали Эме. Ей было четыре года. А теперь, если бы этого не случилось, исполнилось бы двенадцать. Брайан отправился в тюрьму на пять лет. Освободившись, он первым делом пришел к нашему дому и стал просить прощения. Мы, конечно, не приняли его извинений. Сказали, чтобы он убирался. Но он возвращался и возвращался. Косил газон у моей дочери, мыл их машину. Боюсь, семья избавилась от немалой части рутинной работы. Я сильно пил, и проку от меня было мало. И тут Брайан стал делать все это. Он приходил раз в неделю, делал работу по дому для моей дочери и для меня. Он все время молчал. Делал работу и уходил.
Тьерри снова двинулся вперед, и Гамаш поспешил за ним.
– В один прекрасный день, приблизительно год спустя, он начал говорить мне о своем пьянстве. О том, как он пил и что чувствовал. Я чувствовал то же самое. Но я, конечно, не признавал этого. Не хотел признавать, что у меня есть что-то общее с этим ужасным существом. Но Брайан знал. Потом как-то раз он пригласил меня прокатиться, и мы приехали в АА. Это было мое первое собрание в обществе.
Они снова оказались у скамьи.
– Он спас мне жизнь. Я бы с удовольствием променял мою жизнь на жизнь Эме. Я знаю, что и Брайан чувствовал то же самое. Когда я прожил несколько месяцев без алкоголя, он снова приехал ко мне и попросил прощения.
Тьерри остановился.
– И тогда я простил его.

 

– Клара, нет. Прошу тебя.
Питер стоял в их спальне в одних трусах.
Клара посмотрела на него. На красивом теле Питера не было ни одного места, к которому она не прикасалась бы. Которое не ласкала бы. Не любила бы.
И продолжала любить до сих пор. Но дело было не в его теле. И не в его разуме. А в его сердце.
– Ты должен уехать, – сказала она.
– Но почему? Я стараюсь изо всех сил. Правда.
– Я это знаю, Питер. Но нам нужно какое-то время пожить раздельно. Мы должны оба понять, что для нас важно. Я знаю, я должна понять это для себя. Может быть, тогда мы станем больше ценить то, что имеем.
– Но я и без того ценю, – взмолился Питер.
Он в панике огляделся. Мысль об отъезде приводила его в ужас. Оставить эту комнату. Этот дом. Друзей. Деревню. Клару.
Поехать по этой дороге на холм. Из Трех Сосен.
И куда? Разве есть места лучше этого?
– «Ах, нет, нет, нет», – простонал он.
Но он знал, что если Клара хочет этого, то он должен это сделать. Должен уехать.
– Всего на год, – сказала Клара.
– Ты обещаешь? – спросил он, вперившись в нее сверкающими глазами.
Он и моргнуть-то боялся, потому что это могло нарушить контакт между ними.
– На следующий год ровно в этот день, – сказала Клара.
– Я вернусь домой, – сказал Питер.
– И я буду ждать тебя. Мы сделаем барбекю. Для нас двоих. Стейки. С молодой спаржей. И с французскими батонами из пекарни Сары.
– Я куплю бутылку красного вина, – сказал он. – И Рут мы не будем приглашать.
– Мы никого не станем приглашать, – согласилась Клара.
– Только мы вдвоем.
– Только мы вдвоем, – сказала она.
После этого Питер оделся; все его вещи уместились в одном-единственном чемодане.

 

Из окна своего номера Жан Ги Бовуар видел шефа, который медленно шел к машине. Он знал, что ему нужно поспешить, чтобы не заставлять Гамаша ждать, но сначала он должен был сделать одно дело.
Он знал, что пришло время это сделать.
Он встал, принял таблетку, позавтракал и понял, что настал его день.

 

Питер сунул чемодан в машину. Клара стояла рядом.
Питер чувствовал, что, как это ни мучительно, он готов поведать ей правду.
– Я должен сказать тебе кое-что.
– Разве мы сказали друг другу недостаточно? – спросила она в изнеможении.
Она всю ночь не спала. Электричество неожиданно включили в половине третьего, а она до этого времени так и не смыкала глаз. Она выключила свет, сходила в ванную и забралась в постель.
Увидела, что Питер спит. Увидела, как он дышит, вдавив щеку в подушку. Его длинные ресницы были сомкнуты. Руки расслаблены.
Она разглядывала его лицо. Красивое тело, которое и в его возрасте – за пятьдесят – не утратило привлекательности.
И вот настал момент расставания.
– Нет, я должен сказать тебе кое-что, – проговорил он.
Она смотрела на него, ждала.
– Я сожалею о той рецензии, что Лилиан написала тогда в колледже.
– Зачем говорить об этом сейчас? – недоуменно спросила Клара.
– Дело в том, что я стоял рядом с ней, когда мы разглядывали твои работы, и я думаю, я…
– Да? – настороженно спросила Клара.
– Я должен был сказать, что это прекрасные картины. Ну, то есть я сказал ей, что ты мне нравишься как художник, но я думаю, что мог бы выразиться яснее.
Клара улыбнулась:
– Лилиан – это Лилиан. Ты не мог ее изменить. Можешь об этом не беспокоиться.
Она взяла Питера за руки, легонько потерла их, потом поцеловала его в губы.
И оставила его. Прошла через калитку, по тропинке, к двери.
Перед тем как дверь закрылась, Питер вспомнил что-то еще.
– «Воскрешение! – прокричал он. – Надежда поселяется среди современных мастеров!»
Он посмотрел на закрытую дверь. Наверняка он успел прокричать это вовремя, и она услышала.
– Я запомнил эти рецензии, Клара. Все хорошие рецензии. Я помню их наизусть.
Но Клара уже была в доме. Стояла, прислонившись спиной к двери.
Она закрыла глаза, нащупала в кармане монетку, вытащила ее. Жетон новичка.
Она сжала его так сильно, что он отпечатался на ее коже.

 

Жан Ги снял трубку и начал набирать номер. Две, три, четыре цифры. Больше, чем набирал когда-либо прежде, до того как повесить трубку. Шесть, семь цифр.
Ладони у него вспотели, голова закружилась.
В окно он видел, как старший инспектор Гамаш укладывает чемодан в багажник.

 

Старший инспектор Гамаш закрыл заднюю дверь машины, повернулся, увидел Рут и Брайана.
Потом в его поле зрения появился кто-то еще.
Оливье шел медленно, словно приближался к минному полю. Он остановился, потом пошел дальше и остановился во второй раз, только когда подошел к скамейке и Рут.
Она не шелохнулась, продолжая смотреть в небо.
– Она будет сидеть там целую вечность, – сказал Питер, подходя к Гамашу. – Ждать того, что не может произойти.
Гамаш повернулся к нему:
– Вы думаете, Роза не вернется?
– Да, не вернется. И вы тоже в это не верите. В ложной надежде нет доброты. – Голос его звучал жестко.
– Вы не ждете сегодня чуда? – спросил Гамаш.
– А вы ждете?
– Всегда жду. И никогда не бываю разочарован. Вот сейчас я собираюсь ехать домой. К женщине, которая любит меня и которую люблю я. Я делаю работу, в которую верю. Делаю ее с людьми, которыми восхищаюсь. Каждое утро, когда я скидываю ноги с кровати, у меня возникает такое чувство, будто я иду по воде. – Гамаш взглянул в глаза Питеру. – Брайан вчера хорошо сказал: тонущих иногда спасают.
На их глазах на скамью рядом с Рут и Брайаном, глядящими в небо, сел Оливье, снял свой синий кардиган и набросил на плечи Рут. Старая поэтесса не шелохнулась. Но через несколько секунд сказала:
– Спасибо, тупица.

 

Одиннадцать цифр.
Жан Ги услышал гудки и чуть не бросил трубку. Сердце его колотилось с такой силой, что он был уверен: если ему и ответят, то голоса он не услышит. А если ответят, то он потеряет сознание.
– Oui, âllo? – раздался веселый голос.
– Привет, – выдавил он. – Это Анни?

 

Арман Гамаш проводил взглядом Питера Морроу, который медленно выехал по Дю-Мулен из Трех Сосен.
Он повернулся назад к деревне и увидел Рут, поднявшуюся на ноги. Она смотрела куда-то вдаль. А потом он услышал далекий крик. Знакомый крик.
Рут обшаривала взглядом небо, ее худая рука в синих венах сжимала у горла синий кардиган.
Сквозь маленький разрыв в тучах проник луч солнца. Ожесточенная старая поэтесса повернула лицо на звук и на свет. Она напрягала зрение, пыталась увидеть, что там, вдали, – что-то еще не появившееся, невидимое.
И в ее старых, усталых глазах появились крохотные точки. Две искорки, мерцание.
Назад: Глава двадцать девятая
Дальше: Благодарности