Книга: Миссия в Париже
Назад: Глава седьмая
Дальше: Глава девятая

Глава восьмая

На «блошином рынке» Кольцов был уже с утра. Несколько раз обошел все ряды, все рыночные закоулки, но Миронова нигде не увидел. На всякий случай заглянул и в кафе, на которое во время первой их встречи указал Миронов, но и там его не было. Не оставалось ничего другого, как ждать.
И когда солнце перевалило уже за полдень, его все еще не было. Кольцов нервничал. Надежда у него была теперь только на Миронова. Возможно, были и другие варианты поисков этого злополучного чемодана. Даже наверняка были. Но Кольцов за последние сутки все больше уверовал в этот, стал считать его едва ли не единственным и успешным.
Но Миронов все не приходил. Что, если после неудачи с наперстками он больше здесь и не появится? Где тогда его искать? Как найти? Эта задачка была бы труднее, чем поиски Рыжего Раймона.
Миронов появился, когда с рынка уже густо потянулись посетители. Увидев Кольцова, он еще издали помахал ему рукой.
– Я смотрю, вам понравился наш рынок? – здороваясь за руку, спросил Миронов. – Да, здесь есть что посмотреть. Сюда волокут всякие ненужности со всего света.
– Я ждал вас, – честно сказал Павел.
– Правда? – радостно удивился Миронов. – Я вот уже несколько лет никому не был нужен. Нет, обманываю. Во мне иногда нуждается господин Ермольев. А если точнее, то – я в нем. Разве вы о нем ничего не слышали?
– Не доводилось.
– Большой человек. А ведь еще совсем недавно он был очень известен у нас в России. Впрочем, скоро о нем узнает вся Франция.
– Не говорите загадками, Миронов, – попросил Кольцов.
– Господин Ермольев вместе со своими киношными друзьями недавно приехал из России. Уж не знаю, что он не поделил с большевиками, но они его выпустили с легким сердцем. Здесь он появился, имея в кармане хорошие деньги. Скорее всего, золотом, потому что царские «Катеньки» и «Петеньки» с недавних пор здесь уже не представляют никакого интереса. А в это самое время здесь, в Монтрее, на улице Сержанта Бобийо, распродавалась знаменитая фирма «Пате». Вы, конечно, слышали о фирме «Пате»?
– Рассказывайте побыстрее, Миронов. У нас не так много времени на пустопорожние разговоры, – вместо ответа, нетерпеливо и не слишком вежливо сказал Кольцов.
– Вот. Мне уже нравится то, что вы сказали «у нас». Не иначе, вы пришли ко мне по делу?
– Вы прозорливы.
– Тогда я быстро. Господин Ермольев приобрел у «Пате» давно простаивающий павильон и вскоре стал снимать фильмы. Зачем я это вам рассказываю? Я здесь иногда зарабатываю себе на жизнь. Вот и сегодня в какой-то фильме, названия не знаю, я был швейцаром. Потому и пришел на рынок так поздно. Мне, знаете, хорошо удаются роли шоферов, матросов. А недавно в фильме «Пылающий костер» я даже изображал полковника. Господин Мозжухин похвалил, сказал, что у меня талант. Замечательный человек. Он у господина Ермольева служит не только в артистах, но и в режиссерах.
– Хорошо платят?
– Как сказать. На еду хватает. Мы, русские, тут держимся друг за друга. Но, к сожалению, в моих услугах они нуждаются значительно реже, чем мне бы этого хотелось, – и Миронов вопросительно посмотрел на Кольцова: – Вы сказали, у вас ко мне какое-то дело? Я уже сгораю от любопытства.
Кольцов огляделся.
– Скажите, нет ли где-нибудь подходящего местечка, где можно было бы поговорить?
– Вон там, за пустырем, в Монтрее есть небольшое, но очень уютное бистро, – предложил Миронов.
– Хотелось бы не опасаться посторонних ушей. Вы далеко живете?
– Не очень.
– Так, может, пройдем к вам?
– К сожалению, я живу не один. Со мной еще двое русских. Один болеет. Нет, поищем более спокойное место, – Миронов ненадолго задумался и затем решительно предложил: – А идемте на фабрику. Там всегда найдется уголок, где можно уединиться. Я иногда там даже ночую. Это когда приходится надолго задерживаться на съемках какой-нибудь фильмы.
– Ну что же. Ведите!
Они прошли через заваленный всяким хламом пустырь, который, собственно, и отделял сам Париж от Монтрее. «Блошиный рынок» парижане считают своим, жители Монтрее – своим, потому что он расположен на этом пограничном пустыре.
На их пути оказалась вечно дымящаяся свалка и несколько серых угрюмых амбаров, в которых размещались топливные склады. А уже за ними начинался сам городок Монтрее с его уютными одноэтажными улочками и с доцветающими палисадниками возле входов в дома.
Проплутав по узким улочкам, они вышли на широкую и прямую улицу Сержанта Бабийо. Здесь в ряд стояло несколько высоких и ухоженных доходных домов, в которых большей частью проживали мастеровые парижских заводов.
Пройдя через распахнутые ворота меж двух домов, они оказались в большом, огороженном со всех сторон, дворе, где среди каменных амбаров стояло высокое неуклюжее строение, назначение которого случайно оказавшийся здесь человек вряд ли смог бы определить. Это и был съемочный павильон, в котором при необходимости снимали и море, и горы, и вообще все, что могла изобрести, в надежде на коммерческий успех, буйная фантазия какого-нибудь полусумасшедшего режиссера.
Внутри съемочный павильон представлял обшитую досками металлическую конструкцию, с балконами и балкончиками, на которых толпились и смотрели вниз одноглазые электрические циклопы-прожектора, мирно дремлющие в сумерках до начала съемок. Все огромное пространство было разгорожено разборными стенами, образуя анфиладу разнообразных по назначению, но вполне обжитых помещений.
Они прошли через торжественный зал какого-то замка, который, казалось, только покинули нарядно одетые гости. Миновали несколько небольших комнат, задекорированных под богатый будуар, кофейню и тюремную или, скорее даже, пыточную камеру, потому что в ней стоял кузнечный горн, а возле него на небольшом столике были аккуратно разложены палаческие инструменты.
– Здесь только вчера закончили снимать новую фильму «Три роковых выстрела», – тоном профессионального гида, пояснял Миронов. – После того, как проявят пленку, все эти декорации разберут.
Миронов легко ориентировался в этом лабиринте. Он уверенно провел Кольцова в другой конец павильона, и они остановились в тесной комнатушке. Оглядевшись, Кольцов понял: это была декорация капитанской рубки морского корабля. В ней было большое, во всю стену, стеклянное окно, за которым, нарисованное на холсте, плескалось море. Посреди комнатки возвышался штурвал. Он был совсем не декоративный, видимо его сняли с какого-то списанного за ветхостью или потерпевшего кораблекрушение парохода.
– Эту рубку пока не разбирают, – пояснил Миронов. – Осталась от «Пленников моря». В ней еще будут снимать фильму «Кровавые закаты» про пиратов.
Они уселись на вращающиеся стулья, которые тоже попали сюда со списанного корабля. Миронов молча смотрел на Кольцова, ожидая продолжения начатого возле «блошиного рынка» разговора. Кольцов же не торопился, он еще не совсем определился, как его начать. Он знал: порой не очень точно взятая в начале разговора тональность может свести его на нет. А он не имел права на неудачу.
В другом конце павильона гулко стучали молотки и топоры, весело перекликались французы-рабочие, что-то трещало, рушилось, падало, – шла будничная, неведомая Кольцову, киношная жизнь.
– Я хочу сделать вам предложение, которое поможет вам резко изменить свою жизнь, – начал Кольцов. – Наперстки вас вряд ли прокормят и почти наверняка приведут в тюрьму. Карьеру артиста вам начинать тоже уже поздновато, да и не очень я уверен, что такая перспектива вас греет. Франция, это я уже тоже понял, не стала вам матерью.
– Я вот уже три месяца только об этом и размышляю. С тех пор, как покинул Одессу и сошел на берег в Марселе, – вытряхнув из пачки папиросу, Миронов закурил и, щурясь от едкого дыма, сказал: – Не тратьте время и слова на предисловие. Приступайте прямо к делу. Только если вы предложите мне, к примеру, убить французского премьер-министра Жоржа Клемансо, я откажусь. Это, как вы понимаете, шутка, но и не совсем. В последней моей ипостаси я все-таки честный аферист, а не убийца. Боюсь крови. И заметьте, я никогда никого не беру за горло, деньги мне отдают добровольно. Иногда даже говорят «спасибо».
– Я видел. От таких благодарностей почему-то болят ребра.
– Мои ребра натренированные. За убийство же в этой доброй и гуманной стране рубят головы. А мне пока моя голова не надоела.
– С чего вы взяли, что я хочу предложить вам кого-то убить? – спросил Кольцов.
– Имею опыт общения с вами.
– Со мной? – удивился Кольцов.
– С вами, большевиками. Я когда только еще увидел вас здесь, на «блошином рынке», подумал: если этот мой давний знакомый появился в Париже, значит, они скоро начнут устраивать здесь революцию. А все революции начинаются с расстрелов, убийств, грабежей, пожаров. Разве я ошибаюсь?
– И очень сильно. Единственно, в чем вы правы: я действительно большевик. Надеюсь, что никто, в том числе и господа Ермольев и Мозжухин, которых, как я понял, вы боготворите, не будут посвящены в этот наш секрет, – предупредил Миронова Кольцов.
– Я думал, вы в меня поверили, раз без всякой опаски тогда, возле рынка, подошли, – огорченно сказал Миронов. – Хочу сказать, я еще не научился предавать и, наверное, уже никогда не научусь. Это у вас там, в политике, предательство в цене. А я к политике не имею никакого касательства. Моя работа по сравнению с политикой – дело чистое и благородное. За скромную плату я учу людей никому в этом жестоком и продажном мире не доверять.
– Оставим этот разговор до будущих времен.
– Разве у нас с вами может быть общее будущее время?
– Надеюсь. Во всяком случае, я хочу предложить вам небольшую работу, которая даст возможность вернуться домой, в Россию, и безбедно там жить.
– Сладкие слова, Павел Андреевич, – грустно улыбнулся Миронов. – Я уже прожил немалый кусок жизни, но еще никогда не слышал, чтобы за небольшую работу платили большие деньги. Скорее наоборот. Уж не стали ли вы большевистским Ротшильдом, господин Кольцов, в своей Совдепии?
Как недалеко от истины оказался Миронов. Бриллианты, запрятанные в том саквояже, стоили несколько миллионов франков. Далеко не всегда в своей повседневной жизни доводится оперировать такими суммами даже самому Ротшильду.
– Скажите, Юрий Александрович, вы хорошо владеете французским? – внезапно спросил Кольцов.
– Если в качестве стимула надо мной на веревочке повесить десять тысяч франков, я вам с листа переведу не только Гюго или Бальзака, но даже трудно переводимого Гийома Аполлинера. В детстве у меня была бонна-француженка. Боже, как давно это было. Лет сорок до вашей войны.
– До нашей войны, Юрий Александрович! До нашей! – поправил Миронова Кольцов. – Вы ведь русский. Хоть и оторвавшийся от России, но русский.
– Пусть будет «нашей», – охотно согласился Миронов. – Так вот, я однажды испугался, что я забыл французский. В Марселе пытаюсь говорить с тамошним моряком, а он меня не понимает. Я забыл едва ли не половину слов. Но постепенно все восстановилось.
– Прекрасно. Для работы, которую я хочу попросить вас выполнить, очень важно хорошо знать язык. Лучше даже – простонародный язык.
– На нем я только и изъясняюсь. Французские аристократы не снисходят до общения со мной, – прикурив новую папиросу от уже дотлевающей, Миронов нетерпеливо сказал: – Не тяните кота за хвост, как говорят в России, – и поправился: – Извините: у нас в России. Видите, я хороший ученик. Я уже усвоил первый ваш урок.
– Вам необходимо будет общаться с клошарами. Чужаков, как я понимаю, в свою компанию они впускают неохотно.
– Я с ними только и общаюсь. Это, в основном, мой круг общения. Я многих здесь знаю, – он поднял на Кольцова хитроватые глаза и таинственно прошептал: – Догадываюсь: создаем боевые дружины. Когда выступаем?
– Не валяйте дурака, Миронов! – насупился Кольцов. – Не то мы на этом попрощаемся.
– Вот сейчас я наконец понял: вы не шутите. Так не ходите вокруг да около. Говорите, в чем суть работы?
– У меня украли саквояж, – медленно и раздельно, чуть не по слогам, сказал Кольцов.
– Это не редкость. Воровство – эпидемия двадцатого века. Воруют все. Даже цари, императоры и премьер-министры. И что же?
– В саквояже были надежно спрятаны доверительные письма от одного из советских правительственных чиновников к некоторым влиятельным французским парламентариям.
– Понимаю. Двойное дно?
– Что-то в этом роде, – уклончиво ответил Кольцов. – Эти письма не должны попасть в чужие руки и, прежде всего, в руки журналистов. Их публикация может нанести непоправимый вред обеим нашим странам.
– Разве что-то может нанести больший вред, чем война, которую ведут обе страны?
– Война явно идет на убыль. В письмах речь идет о вступлении сторон в переговорный процесс для заключения мира, – не так уж далеко отступив от правды, пояснил Кольцов. В самом деле, бриллианты, которые доставляли сюда курьеры, были неким приложением к письмам французским правительственным чиновникам, чтобы склонить их к скорейшему решению вопроса о мире.
– Ну что ж! Святое дело! – согласился Миронов. – Я так понимаю, нужно найти саквояж. Но для этого я должен знать, как это случилось. То есть, все, что знаете вы. И даже чуточку больше. Рассказывайте!
– Тогда, прежде всего, давайте условимся вот о чем. Я расскажу вам абсолютно все лишь в том случае, если вы под честное слово безоговорочно беретесь за эту работу и постараетесь добросовестно ее выполнить.
– Вы поверите моему слову? – удивился Миронов.
– Я верю в ваше доброе отношение к России.
– Это верно. Но как я могу согласиться на работу, не зная, в чем ее суть? В моих ли она силах и возможностях? Могу лишь дать честное слово, что все услышанное от вас тут же навсегда забуду, если пойму, что дело это не по моим силам.
– Договорились, – согласился Кольцов.
И он стал медленно и обстоятельно излагать Миронову им придуманную легенду, расходящуюся с известными фактами лишь в некоторых подробностях. Собственно, расхождение было лишь одно: теперь уже не Старцев и Бушкин были главными героями этого повествования, а сам Кольцов с неким приятелем. Все остальное осталось неизменным, с поправкой на то, что теперь это была уже не чужая история, а им пережитая. Рассказывая, он оснащал ее всеми теми предположениями и догадками, которые родились в их келье на Маркс-Дормуа за эти несколько дней.
Миронов внимательно слушал его, иногда переспрашивал что-то, уточнял. Кольцову нравился разговор. Миронов задавал толковые вопросы. Чувствовалось, что он хочет по-настоящему вникнуть в суть.
– Почему вы решили, что это дело рук клошаров?
– Потому что не обнародованы письма. Если бы второй саквояж оказался в руках полиции, они нашли бы их.
– Но ведь возможен и иной вариант: французским властям не выгодно дискредитировать своих парламентариев.
– Я знаю содержание писем. Они обязательно были бы опубликованы.
– Вам виднее. Не спорю. Тем более, что я ни черта не понимаю в политике.
Выслушав до конца подробный рассказ Кольцова, Миронов долго, уставившись в пол, молчал. Затем поднял голову и пристально поглядел на Кольцова.
– Допустим, я берусь за это дело. Оно тупиковое, но я, старый авантюрист, могу потратить на него кусок своей никчемной жизни. Буду стараться, потеряю много времени, ничего не добьюсь. И что? Кто компенсирует мне мои убытки?
– Резонный вопрос, – согласился Кольцов. – Аванс я выплачу вам сегодня же. И надеюсь, что вы уже сегодня приметесь за работу. Время работает против нас.
– Аванс, это уже кое-что. Но я предполагал, что мой труд будет полностью оплачен независимо от результата. Я повторяю: сделаю все, что в моих силах, и даже более того. Мне самому интересно проверить, на что я еще способен. Но ведь выше головы не прыгнешь, не так ли?
– В начале разговора я сказал: обещаю оплатить дорогу в Россию. И там, уже только за то, что вы откликнулись на мою просьбу, помогу вам в обустройстве. Постараюсь даже обеспечить вас приличной рентой.
– Сладкие слова, – вновь повторил Миронов. – Когда я был молодой, примерно такой, как вы, всем барышням с первого же дня знакомства обещал жениться. Потрясающий эффект.
– Мы с вами давно знакомы, – сказал Кольцов. – И вряд ли вы вспомните хотя бы один случай, когда я вас обманул.
– А волы? А семь мешков соли? – напомнил Миронов давнюю обиду.
– Хорошо. Я включу в наши расчеты стоимость соли.
– А волы?
– Не могу. Волов вы самочинно забрали в немецкой колонии Баумдорф.
– Ладно уж. Не будем торговаться, – великодушно согласился Миронов, но тут же снова бросил на Кольцова свой плутоватый взгляд. – А скажите, Павел Андреевич, как у вас, большевиков, обстоит дело с честным словом? Насколько я понимаю, вы ведь бывший царский офицер. Стало быть, присягали царю-батюшке служить верой и правдой. Как с этим?
– За вами, Юрий Александрович, тоже кое-какие грешки водились. А ведь говорите, что дворянин?
– Не вру! Истинная правда! – Миронов истово перекрестился.
– А сейф в штабном вагоне белого генерала Слащева вскрыли?
– Под вашим давлением, Павел Андреевич!
– А Эйфелеву башню батьке Махно продавали?
– Но не продал же!
– Потому, что не сошлись в цене.
– Нет. Побоялся батьку. Он, если бы раскусил эту аферу, наизнанку бы меня вывернул.
– А еще пытаетесь что-то говорить о вашем дворянском кодексе чести!
– Ладно, что прошлое вспоминать. Я, знаете, решил вам поверить, – сказал Миронов, но тут же пригрозил: – Но если обманете, разочаруюсь во всем человечестве!
Обговорили все. Условились, что по возможности ежедневно в два часа по полудни они будут встречаться в небольшом кафе, которое в первую их встречу Павлу показал Миронов. Если что-то не срастется, то уж на следующий день обязательно.
Затем Кольцов передал Миронову аванс, после чего тот окончательно понял, что вся их длинная беседа – не сказка о Коньке-Горбунке. Аккуратно запрятав в карман полученные деньги, Миронов стал торопить Кольцова:
– Все! Хватит разговоры говорить. Я сейчас на Северный вокзал, а потом, если успею, еще и в «Колесо».
На выходе из павильона Миронова перехватили:
– Юрка, сукин кот. Где тебя носит? Два часа ищем! – набросился на него помощник режиссера Мозжухина, тощий, с вислыми усами парень. – Дуй к костюмерам, там на тебя овчинную шубу накинут. В реквизите кнут прихвати. Почтового ямщика будешь изображать.
– Не могу! Занят! – чуть громче, чем это было нужно, но небрежно сказал Миронов.
– Да ты что! – не поверил своим ушам посланец Мозжухина. – Что, так и передать Ивану Ильичу? Юрка отказался! Не согласен, мол, Юрка на ямщика! Хочет вашу роль графа на себя примерить! – кривлялся он.
– Передай то, что я велел! – ожег злым взглядом помощника режиссера Миронов. – Скажи, что в ближайшие дни я буду очень занят, и пусть Иван Ильич пока на меня не рассчитывает!
Миронов бросился догонять ушедшего далеко вперед Кольцова под недоумевающим взглядом вислоусого посланца режиссера Мозжухина.

 

Посовещавшись, Фролов и Кольцов пришли к выводу, что рассчитывать только на Миронова им не следует, надо и самим продолжать начатое. Хотя и понимали, что не могут заниматься этим параллельно с Мироновым. Могут и себе и ему навредить.
Ограничились пока что минимумом, тем, чем не занялись сразу же после происшедшего: вменили Болотову в обязанность следить за прессой, читать местные газеты, вдруг где-то что-то мелькнет. Ведь вокруг тайной полиции пасется немало репортеров скандальных новостей. И нередко, путаясь в ногах у тайной полиции, они вытаскивают на свет божий то, что Сюрте пытается тщательно скрывать.
Болотов добросовестно приступил к порученному делу и почти сразу же среди прошлых газет натолкнулся на заметку, которая не открыла им ничего нового, но вызвала определенные размышления.
«Вчера в районе Северного вокзала, – говорилось в заметке, – в известном своими многочисленными скандалами бистро «Колесо», примерно в три часа по полудни, прозвучали выстрелы. Мы выясняем причину стрельбы, но пока ничего существенного выяснить не удалось. Очевидцы неуверенно утверждают, что перестрелка завязалась между полицией и завсегдатаями бистро – клошарами. Другие говорят, что перестрелка завязалась только лишь между клошарами, которые что-то между собой не поделили. Полиция этот случай комментировать отказалась.
В перестрелке пострадал гардеробщик бистро. Его доставили в госпиталь, но ранение оказалось легким, и его, после соответствующих медицинских процедур, отпустили домой.
Это пока все, что нам удалось выяснить на этот час. Более подробную информацию читайте в завтрашнем выпуске».
Но ни в завтрашнем, ни в последующих выпусках этому случаю газета не уделила больше ни строки. Напрашивался естественный вопрос: почему? Что помешало газете? Или кто?
Возможно, газетчиков попросили не муссировать этот случай. Сделать это могла Сюрте. При условии, что она продолжает этим заниматься, но не желает возбуждать к происшедшему общественный интерес. Работа тайной полиции любит тишину.
Но можно предположить и другое. Все, что впоследствии выяснил репортер, оказалось настолько ничтожным, не заслуживающим никакого внимания, что на него больше не стоило тратить газетную площадь. А тайная полиция? Она удовлетворилась одним саквояжем и, утратив интерес к дешифрованной телеграмме, прекратила ее разработку.
Вопросы, вопросы. На них хотелось бы получить ответы. Тихий кабинетный работник Болотов, привыкший постоянно анализировать различные финансовые хитросплетения, как нельзя лучше подходил к этому делу. По крайнем мере, эта его работа могла принести значительно больше пользы, чем его непрофессиональные и неуклюжие подражания сыщикам в поисках неизвестно кого на многолюдных улицах Парижа.
Болотов продолжал начатое. Каждое утро он теперь скупал все парижские газеты и, помимо своей основной работы, добросовестно все их перечитывал от первой до последней строчки. Но никаких новых сообщений об этом происшествии в «Колесе» в них больше не появилось.

 

Кольцов был уже дома, когда к ним на Маркс-Дормуа приехали Фролов и Болотов. Приехали на автомобиле. За рулем был Болотов.
Фролов сообщил Старцеву и Бушкину, что вечером они уезжают, что на вокзал они приедут незадолго до отхода поезда, что им сразу же надо будет смешаться с членами делегации, с которой они покинут Париж. Предосторожность была не лишняя. Кто знает, не продолжает ли тайная полиция все еще искать двух пассажиров, приехавших из России и оказавшихся в центре скандала в бистро «Колесо». Если этот случай не прошел бесследно, их приметы наверняка уже установили.
Попрощались заранее, еще здесь, на Марк-Дормуа. Предвкушая скорое возвращение в Россию, Бушкин весь источал энергию и оптимизм. Он стал не в меру разговорчив, словно хотел выговориться за все дни молчания.
– Нет, не зря я здесь побывал, – расхаживая по комнате, говорил он. – Все запомнил. Даже лет через пяток не заблужусь.
– Что, так понравился Париж, Бушкин? – спросил Кольцов.
– Не в том дело. Париж как Париж. Что в нем? По мне Москва лучшее, – ответил матрос. – Но когда дело до мировой революции приблизится, сюда много наших, которые победовее да пообстреляннее, приедут помогать.
– Что помогать? Кому? – удивился Фролов. – Ну и полова у вас в голове, Бушкин!
– Ну, как же! Мировая революция к тому времени будет в самом разгаре. В аккурат, новую Парижскую коммуну будут налаживать. Надо будет им малость подмогнуть, чтоб не получилось, как в прошлый раз. Я тоже попрошусь. Мне-то здесь уже легче будет: город знаю. И французский язык за это время потихоньку осилю.
– Давайте, Бушкин, у себя как-нибудь разберемся, – проворчал Фролов. – Прежде чем в чужие дела нос совать.
– Это уж само собой, – согласился Бушкин. – Это в первую очередь.
К вокзалу они подъехали своевременно. Члены Миссии тоже только подошли и, утиным выводком окружив Тихонова, ждали Старцева и Бушкина неподалеку от входа в вокзал.
Болотов притормозил возле них. Старцев и Бушкин покинули автомобиль и сразу же примкнули к делегации, а Болотов проехал чуть дальше, на стоянку, и там оставил автомобиль.
Они издали наблюдали за тем, как члены делегации проследовали вдоль поезда, как затем торопливо, один за другим, поднялись по ступеням своего вагона и скрылись в нем. После чего Фролов, Кольцов и Болотов неторопливо прошли вдоль вагонов в самое начало поезда и там, на перроне, остановились.
По выработанной годами привычке, они время от времени незаметно глядели по сторонам, но ничего подозрительного не замечали. Как и прежде, в надежде на случайную удачу, у вокзальных стен отирались клошары. Их было немного, но своим вниманием они охватывали весь поезд. Вполне можно было допустить, что среди этой публики могли быть и агенты Сюрте.
Но все было продумано и сделано Фроловым грамотно. Вряд ли кто-то в этой вокзальной толчее смог бы вычислить людей, которых прежде никогда не видел и знал их только по словесным портретам.
До отхода поезда оставалось еще немного времени.
– Не спрашивал у Тихонова, как поездка Миссии? – спросил у Фролова Павел. – На щите возвращаются?
– Если по-русски ответить, то «не солоно хлебавши», – мрачно ответил Фролов. – Четверо суток промариновали в чиновничьих предбанниках. Прошел слух, что с русскими крестьянами хочет встретиться сам Клемансо. Не получилось. Даже до крупных правительственных чиновников их не допустили. Всякая мелкота морочила голову, обещала золотые горы. Да только власть не у них. Коммунисты, правда, организовали встречу с рабочими завода «Рено». Наши рассказали им о бедственном положении деревни. Вот и все итоги поездки Миссии.
Кольцов коротко рассказал о встрече с Мироновым. Фролов слушал его безо всякого интереса, он не доверял Миронову и не верил в успех предприятия, затеянного Кольцовым. Согласился на него лишь потому, что других вариантов ни у него, ни у остальных не было.
– Ну-ну, посмотрим! – только и сказал Фролов, выслушав Кольцова.
Вскоре поезд тронулся. Набирая скорость, мимо них пропыхтел паровоз, за ним, убыстряя свой перестук, проплывали вагоны. Мелькнуло окошко, к которому приникли лица Старцева и Бушкина.
И необъяснимое облегчение, смешанное с душевной тоской и укоризной, почувствовал Павел, провожая взглядом удаляющийся поезд. Он так и не сказал Ивану Платоновичу то, что должен был сказать. Может, это и к лучшему. По крайней мере, он еще долго не будет знать, что его любимая дочь находится в стане тех, с кем он и по сегодняшний день в меру своих сил продолжает бороться. А может, и не узнает никогда. Возврата в Советскую Россию у Наташи нет. Она и не будет пытаться вернуться, будучи убежденной, что отца нет в живых.
Поезд уже скрывался вдали, а они все еще стояли на перроне. Теперь, если только ничего не произойдет на границе, эту страницу можно считать перевернутой. К сожалению, отпадет всего лишь одна забота, но осталось еще много других.
Назад: Глава седьмая
Дальше: Глава девятая