Глава десятая
Продираясь сквозь лесную чащобу и кустарник, Пятигорец и Соколенок вышли к высокой пологой горе. Это и был тот самый вал, который окружал Матронинский монастырь.
– А говорил: крутая, – тихо сказал Соколенок.
– И правда, мне казалась она круче, – удивленно сказал Пятигорец. – Мы детворой зимой на санках с нее спускались. Смертельно страшно было.
Постояли, прислушиваясь. Вокруг было тихо, лишь изредка на той стороне вала подавали свой голос совы.
Прячась за стволами деревьев, они бесшумно двинулись вдоль вала. Пятигорец уверенно шел впереди. Он вел Соколенка к туннелю, служившему воротами. Таких туннелей было два. В сущности, монастырь был как бы островом, и лишь эти два туннеля связывали его с остальным миром. В праздничные дни через них на территорию монастыря, в церковь, толпами проходили верующие. Мальчишки проникали в монастырь через вал.
Без труда они отыскали вход в один из туннелей. Пятигорец осторожно заглянул. В глубине, неподалеку, тускло мерцал крохотный огонек свечи.
Осторожно ступая, Пятигорец прокрался вглубь туннеля и в слабом свете увидел охранника. Закутавшись в овчинный полушубок, привалившись к стене, он спал.
На беду Ивана, у него под ногами громко хрустнула ветка. Охранник встрепенулся.
– Кого тут черти носят! – крикнул он в темноту.
Пятигорец прижался к стене туннеля, замер.
Но охранник решил, что ему просто что-то померещилось, вновь задремал.
Когда они отошли на какое-то расстояние от туннеля, Пятигорец шепнул:
– Махнем через вал.
Пригибаясь к земле, почти ползком, они перебрались на другую сторону вала и оказались на огромной монастырской территории. Перебежали к деревянному забору, который окружал монастырское подворье: за забором темнели сонные избы-кельи, а в самом центре подворья стояли две церкви, их маковки выделялись на фоне темного звездного неба.
В одной из ближайших к ним келий теплился свет каганца, мелькали в окошке тени и даже доносились мужские голоса. Слов разобрать было нельзя, но, судя по интонациям, разговор был мирный. Монастырь спал и видел сладкие предутренние сны, лишь эти двое вели неспешный разговор. О чем? О конце войны, о семье. О чем еще могут разговаривать двое надолго оторванных от дома мужчин, когда их одолевает бессонница.
У конюшни хрустели сеном лошади. Они были привязаны к коновязи.
Посредине подворья, неподалеку от каменной церкви, они заметили стожок соломы.
– Интересно, зачем солома? – удивился Иван. – Матушка игуменья содержала подворье в чистоте. Послушниц гоняла, чтоб на подворье было так же чисто, как в кельях.
– Чего непонятного? Солома – для постелей, – пояснил Соколенок. – Я сам на такой постели все детство проспал. Только вместо соломы – сено. Духовитая постель, лучше перины. И сны сладкие снятся.
Они обошли вдоль забора еще пол-круга.
– Стой здесь, – приказал Иван Соколенку. В их разведгруппе из двух человек он считал себя командиром. – Я сейчас.
Пятигорец перемахнул через частокол. Прислушиваясь, немного постоял в тени, затем пошел по подворью. Обратил внимание на протянутые под стрехой веревки с развешанными на них портянками. Даже по количеству портянок можно было понять, что беляков в каждой келье размещалось много.
Проскрипела дверь ближайшей кельи, и Иван застыл. На пороге появился белогвардеец в подштанниках и в накинутой на плечи шинели. Прямо с порога он стал сосредоточенно справлять малую нужду и при этом, не оборачиваясь к двери, сказал кому-то там, в келье:
– Распогодилось! Видать, завтра хороший день будет.
– Не выстужай хату, ваш благородь, – донесся из кельи недовольный голос.
Белогвардеец вновь вернулся в келью, а неподвижный Пятигорец, крадучись, пошел дальше по подворью. Обошел стожок с соломой. Вернулся к Соколенку.
– Спят, заразы, – тихо сказал он.
На монастырском подворье и вправду все дышало беспечностью. Видимо, тихо и спокойно прожив в монастыре более двух недель, белогвардейцы постепенно утратили чувство опасности. Быть может, вал, ограждающий монастырь от внешнего мира, внушал им ощущение защищенности.
Прежде чем покинуть монастырь, Иван показал Соколенку одну из гайдамацких пещер, которая и поныне все еще не обрушилась и служила местным мальчишкам надежным убежищем во время жестоких игр в войну между гайдамаками и ляхами. Она могла послужить хорошим убежищем для десятка человек, а также удобным пулеметным гнездом.
Вернувшись к товарищам, они подробно рассказали о своем путешествии в монастырь.
– Все это интересно, – похвалил их Кольцов. – Но мы посылали вас в разведку, стало быть, и отчитываться вы должны как разведчики. Есть вопросы. Каким образом можно без шума снять охрану в туннелях под валами? На какое расстояние можно подойти обозом к монастырскому валу? Можно ли за валом разместить пулеметы так, чтобы в секторе обстрела находилось все монастырское подворье? Словом, хороший разведчик должен все увидеть, все услышать и ответить на все вопросы, интересующие его командиров.
– Понятно, – сказал Пятигорец. И снова рассказал о том, что они видели и как все это ими увиденное можно приспособить на пользу.
В ночной темноте начинали перекликаться птицы, извещая о близком рассвете.
– Что думают чигиринцы? – спросил Кольцов у Федора Бузыкина.
– Думаем, правда на нашей стороне. Поди, и бог от нас не отвернется. Надо начинать, – решительно ответил Бузыкин.
– Ты богомольный, что ли? – спросил Кольцов.
– Сам не пойму, – чистосердечно ответил Бузыкин. – Бывает – верю. А другой раз становлюсь чистым… этим …атеистом. Вот смотри: откуда ты родом?
– Ну, из Севастополя, – не понимая, к чему ведет Бузыкин, ответил Кольцов.
– А я – из Чигирина. И дед, и отец тут похоронены. И гляди: зачем-то кто-то свел нас вместе. Видать, кому-то надо было, чтоб мы встренулись. Вот и соображай!
– Менжинскому надо. Фрунзе надо.
– А им кто внушил, что б тебя сюда, в Чигирин, послать?
– Ладно, о божественном – потом, – улыбнулся Кольцов и спросил у Калоши: – А что кременчугские?
– Поддерживаем Федора, – сказал Калоша. – А то, понимаешь, скоро и винтовки и пулеметы ржой покроются.
Выслушивая их, Кольцов почему-то снова вспомнил наполеоновское «главное – ввязаться в драку…» А дальше? Многое говорит в пользу решения чоновских командиров. Но бой есть бой, он всегда полон самых непредсказуемых неожиданностей. И все их наперед не просчитать, всего не предусмотреть. И все же, все же. В истории войн вряд ли можно припомнить случай, когда бы побеждал трус.
Кольцов так и сказал своим товарищам:
– С тяжелым сердцем соглашаюсь я с вами. И не потому, что вы меня убедили. Скорее всего, иду на это из-за той цели, которая поставлена перед нами: предупредить Первую конную. Даже если мы потерпим поражение, то и в этом случае весть о нашем бое люди разнесут далеко вокруг и тем самым предупредят Первую конную о засаде. Но верю в лучшее. Времени на раздумья больше нет. Выступаем!
Ночь пролетела быстрее, чем им хотелось. На востоке начинала светлеть далекая зубчатая кромка леса, и птицы все громче и настойчивее сообщали о приближающемся дне.
После ночи раздумий и сомнений, приняв решение, Кольцов теперь всячески торопил своих товарищей. Ему казалось, что у них уже не хватит времени, чтобы хорошо и грамотно подготовиться к бою.
К монастырю вновь ушел Соколенок. Он провожал туда «сухопутного морячка» Матросова и младшего Боброва. Они должны были до подхода отряда бесшумно снять в туннелях белогвардейскую охрану и тем самым обеспечить беспрепятственное проникновение чоновцев на территорию монастыря.
Иван Пятигорец повел обоз поближе к монастырю. За версту от него, на небольшой поляне, остановились.
– Отсюда – пеши! – предупредил Пятигорец. – И тихо!
Пулеметчики и вторые номера сняли с телег свои «максимы» и коробки с патронными лентами, остальные разбирали винтовки и едва ли не дополна засыпали патронами подсумки. Растянувшись цепочкой, пошли вслед за Пятигорцем. Кольцов время от времени останавливался, пропуская мимо себя чоновцев, всматривался в их лица. Люди пожилые, много в жизни всего повидавшие, шли к монастырю с каким-то будничным безразличием, словно на тяжелую, но нужную работу. Те, что моложе, но уже побывавшие в боях, – с упрямой решительностью. И лишь совсем молодые, еще необстрелянные, только недавно мобилизованные в ЧОН, – со щенячьим любопытством.
Кольцов понимал, что он и только он один несет сейчас ответственность за все, что вскоре произойдет, и в конечном счете за их судьбу, их жизни. Ему было дано такое право: сказать одно короткое слово «нет». Он его не сказал. Он поверил в то, что если сильно захотеть, можно совершить почти невероятное.
Подошли к краю леса. Неподалеку впереди в рассветных сумерках проглядывала высокая гора. Это и был тот самый земляной вал.
Пятигорец, стоя рядом с Кольцовым, сказал:
– Надо бы два пулемета возле туннелей оставить. На вал не полезут – посшибаем. А в туннель могут попытаться пробиться.
– Вот и проследите, – велел ему Кольцов. – И вообще, постарайтесь постоянно быть возле меня. Ваше знание монастыря будет всем нам очень нужно.
Из серой рассветной темени, как из тумана, возникли Соколенок, Матросов и Бобров. Бобров был без шапки и прикрывал ладонью вздувшийся лоб.
– Что случилось? – спросил Кольцов.
– Здоровый, зараза! Кричать хотел, – доложил Бобров-младший. – Успокоил.
– Может, пойдешь к обозникам: перебинтуют?
– Ничего серьезного, – отмахнулся Сергей. – Синяком обойдусь.
После этого Соколенок как подобает доложил:
– Все! Охраны нет! Шума – тоже. Можно проходить через туннель.
Пятигорец вопросительно взглянул на Кольцова. Тот ободряюще ему улыбнулся:
– Ну что ж вы? Командуйте!
– Значит так! – Пятигорец вдохнул побольше воздуха и, к удивлению Соколенка, командным голосом распорядился: – Возьмите с собой один пулемет и десяток чоновцев, ваша задача – удерживать дальний туннель. О ближнем я тут сам позабочусь.
– Понял, – растерянно ответил Соколенок, решив, что, пока он отсутствовал, здесь произошла смена власти. Не меньше Соколенка были удивлены и Матросов с Бобровым.
Соколенок со своими подручными отправился выполнять полученную от Пятигорца команду. Кольцов с Пятигорцем вновь остались одни.
– Как пройдем туннель, там дальше – монастырские земли. Если помните, я рассказывал вам про гайдамацкие пещеры. Сейчас просто ямы. Их там полно, они окружают все монастырское подворье. Я прикинул, если по четырем углам где-то там в ямах по пулемету поставить, можно все подворье огнем законопатить. И людям там есть где спрятаться, не надо окопы рыть.
– Молодец! – похвалил Пятигорца Кольцов. – Командирское мышление!
Чоновцы прошли через туннель и оказались на территории монастыря. Пригибаясь, уходили влево и вправо от туннеля и занимали места в гайдамацких ямах. Установили пулеметы, и вскоре они в четыре ствола смотрели на монастырское подворье. Два пулемета охраняли входы в туннель, а еще два пулеметчики втащили на вершину вала, и оттуда, с высоты, они оглядывали все подворье.
Казалось, предусмотрели все, что было нужно, и стали ждать, когда окончательно рассветет.
Время словно остановилось. До сих пор, пока они не заняли исходные для боя места, оно бежало торопливо, и мысль, что они не успевают и их заметят раньше времени, подгоняла их. И вдруг сейчас оно словно наткнулось на невидимое препятствие и потянулось медленно, томительно.
– Товарищ командир! – подполз к Кольцову Пятигорец, – Есть одна хорошая мысль.
– Говори, – велел Кольцов.
– Там, посреди подворья, солома лежит. Что, если ее запалить? Беляки не сразу сообразят, что к чему. Кто в чем во двор повыскакивают.
– Мысль хорошая, – согласился Кольцов, – но запоздалая. Чуточку бы раньше, когда еще темно было. Да и опасно уже, увидят тебя.
– Я сумею, товарищ командир. Я с того краю зайду, от конюшни. Никто не заметит, – упрашивал Кольцова Пятигорец.
– Не стоит, – сказал Кольцов. – Сейчас это уже ни к чему.
Он подумал: чуть бы пораньше, и этот соломенный костер, разгоревшийся в ночи, действительно мог бы ошеломить белогвардейцев. Сейчас же, если и был бы от пожарища какой-то эффект, то очень незначительный. И смертельно опасный для Пятигорца. А Кольцову не хотелось рисковать Иваном, ему очень понравился этот непоседливый и сметливый парнишка.
Кольцов обернулся к Пятигорцу, чтобы запретить ему самодеятельность. Но Ивана рядом уже не было.
– Где Пятигорец? – спросил он у лежащих рядом с ним чигиринцев.
– Вон, за бугорочком, – Соколенок указал ему на Пятигорца, ползущего к ограде монастырского подворья. Кольцов понял: его уже не вернуть и не остановить.
Пятигорец тем временем подобрался к ограде, огляделся. Согнувшись, пробежал к конюшне, откуда притоптанная копенка хорошо просматривалась.
Перемахнув через ограду, Иван в несколько прыжков оказался у соломы, распластался на ней. Сверху солому выбелил легкий утренний заморозок, на ощупь она была влажная. Он разворошил ее, добрался до сухой. Извлек из кармана спички, стал торопливо ими чиркать. Спички ломались и не вспыхивали.
– Что тут делаешь, отрок? – прозвучал старческий женский голос. Неподалеку от него стояла седая тощая монахиня и подозрительно смотрела на него.
– Су… сухую выбираю, – не сразу овладев собой, заикаясь, отозвался Иван. Он вспомнил, как еще совсем недавно он с мельниковскими мальчишками подворовывал на монастырской конюшне овес, мать на крупорушке очищала от шелухи зерно и варила из него овсяную кашу. Гоняла их от конюшни совсем старая монахиня Ефросиния. Это вспомнилось Ивану в одно мгновение, и он торопливо добавил: – Матушка Ефросиния велела коням соломки подстелить.
– Ну-ну, исполняй, – сказала монахиня, но не уходила, продолжала недоверчиво вглядываться в Ивана. Его охватила предательская дрожь. Чтобы скрыть страх, он стал торопливо набирать в охапку соломы, понес ее к конюшне.
– А я узнала тебя, ты – мельниковский, – сказала монахиня.
– Ага, мельниковский, – торопливо подтвердил Иван.
– Прежде больно шкодлив был. Подрос, – провожая его взглядом, сказала монахиня и уже в спину Ивану добавила: – Приходи попозже в хлебню, краюху свеженького дам.
– Приду, – пообещал Иван, все еще не до конца овладев собой.
Бросив возле конюшни солому, не таясь и больше не пригибаясь, он стремглав понесся по пустырю и уже через минуту упал возле Кольцова.
– Не получилось, – с трудом отдышавшись, доложил он. – Спички отсырели.
Что на самом деле приключилось с ним, Иван рассказывать не стал.
Кольцов промолчал в ответ, лишь подумал о том, что еще успеет наказать его за рискованное непослушание, если выиграют бой и останутся в живых. А, может быть, и простит: Иван старался не для себя.
Оглянувшись назад, Кольцов увидел край большого багрового диска, что повис над земляным валом. Солнце обещало непогоду.
Монастырское подворье уже хорошо просматривалось. Двое белогвардейцев возле кельи умывались. Еще трое, с винтовками за плечами, шли по каким-то своим утренним делам, быть может, сменять охранников в туннелях.
– Ну что, Петро Евдокимович, начнем? – спросил он у Боброва.
– Самое время, – согласился пулеметчик. – Зашевелились. Тепленькими возьмем.
Кольцов поднял руку и какое-то время держал над собой, пока все ее увидели. Взмахнул.
Первым, прямо вслед за взмахом руки, нажал гашетку пулемета Бобров, и над монастырем прошумела первая очередь. Следом в разных концах монастыря прогремели еще несколько очередей. Пули пролопотали по дранке крыш, по окнам келий.
Началось!
