В Буртах они быстро разгрузились. Легко спустили на насыпь лошадей, привязали их к станционному забору. Вынесли из теплушки все, до последнего клочка, сено, раздали его животным.

Паровоз вместе с теплушкой, коротко свистнув на прощанье, тут же покатил обратно в Кременчуг.

Кириллов обошел вокзал, похожий на сельскую хату, с той только разницей, что его крыша была покрыта черепицей, а не камышом или дранкой. Вышел на упирающуюся в вокзал безлюдную улочку, огляделся. Нигде – никого. Лишь одинокий мужик стоял неподалеку, опираясь о забор, и внимательно наблюдал за его передвижениями.

– Во дела! – вернувшись из своей экскурсии, сказал он Кольцову. – Может, чего напутали? Это Бурты?

– Бурты.

– А что, если они нас в Крюкове ждут? Это первая станция после Кременчуга. Сразу же за Днепром.

– Давайте не будем раньше времени вдаваться в панику, – спокойно сказал Кольцов. – Они тоже нас ищут. Объявятся.

– Время уходит.

– Что ж тут сделаешь, – в бессилии сказал Кольцов. – Распорядитесь, пусть хлопцы все наше имущество вон там, под стеночкой, сложат. Подальше от любопытных глаз. А я вокруг похожу.

– Нигде – никого. Село как вымерло. Может, сегодня какой престольный праздник и люди – в церкви?

Кольцов ничего не ответил, пошел по перрону. Но едва он обошел вокзальную хату и вышел на пыльную улицу, как к нему, вроде бы даже случайно, подошел слоняющийся возле вокзала мужичок.

– Не скажете, который час? – наклонившись к Кольцову, таинственным шепотом спросил он.

– Глупее вопрос не мог придумать? – и Кольцов потянул за цепочку карманных часов, выглядывавшую из-под расстегнутого пальто незнакомца.

– Кольцов? – нисколько не смутившись, спросил он.

– Кольцов, – Павел с иронической улыбкой поглядел на мужичка. – В «казаков-разбойников» играете? Конспираторы! – и протянул ему свое удостоверение.

Мужичок внимательно его изучил и, возвращая, оправдываясь, сказал:

– Извините, конечно. Примет не сообщили. Вижу, выгрузились. А кто такие? Может, землемеры чи иологи. А случается, и похужее кто.

– Например! – насторожился Кольцов.

– Тот же Петлюра тут частенько шнырял. А теперь все больше всякие батьки. То батька Манява, то Величко, то сам Слива объявятся. Неспокойно в наших краях. Воюем потихоньку, – и затем он представился. – Будем, как говорится, знакомы. Я – командир Чигиринских чоновцев Федор Бузыкин.

– Где ваши люди? Сколько? – спросил Кольцов.

– Прибыли только наши, чигиринские, и кременчугские. Восемьдесят семь человек.

– А черкасские?

– У них там какая-то банда объявилась. Говорят, сам Махно припожаловал, его отряд. Отбиваются. Когда управятся, обещали тоже прибыть.

Бузыкину было лет под пятьдесят, седоволосый, с выдубленным ветрами и солнцем лицом. Говорил он неторопливо, обстоятельно.

– Люди тут недалеко. В амбаре. А то разбредутся по селу, собери их потом. Да и от лихого глаза подальше. Понимаем!

– Сколько телег? – спросил Кольцов.

Бузыкин немного помолчал, подсчитывая в уме.

– Одиннадцать телег, – и уточнил: – Наших шесть, и у кременчугских не то пять, не то шесть.

– Распорядитесь, чтоб перевезли туда, к вашей стоянке, все наше имущество.

Чоновцы прибыли в Бурты еще до рассвета и сразу же разместились в большом амбаре, в котором еще совсем недавно хранилось зерно, а сейчас, как память о прежних тучных годах, в соломе, выстлавшей весь пол, шуршали мыши. А вверху, под крышей, гроздьями свисали, иногда попискивая, летучие мыши.

Бузыкин представил Кольцову командира кременчугских чоновцев Ивана Калошу. Тот по возрасту был чуть постарше Федора, ростом пониже, и разговаривал, не в пример Бузыкину, торопливо, скороговоркой, порой проглатывая слова. Он словно стремился быстрее высказать пришедшую мысль, пока она не выветрилась из памяти.

Кольцов и Кириллов вместе с Бузыкиным и Калошей уединились в небольшой пристройке, служившей когда-то сторожкой. Кольцов подробно рассказал чоновским командирам все, что знал о белогвардейской засаде в Матронинском монастыре. О самом монастыре он знал только то, что услышал на совещании у Фрунзе от Сиротинского. Этого было, конечно, мало, чтобы в подробностях разработать операцию и быть хоть мало-мальски уверенным в ее успехе.

Подробно обсудили дальнейшие действия. Договорились, не теряя времени, отправить несколько конных чоновцев навстречу Буденному, чтобы предупредить его о засаде. Кольцов велел Боброву отдать им трех «бандитских» коней, которые, не в пример чоновским, были не выморены и хорошо ходили под седлом.

Кириллов высказал свое давнее сомнение по поводу ликвидации белогвардейского гнезда своими силами. Чоновские командиры его не поддержали.

– Конечно, тысячу сотней не одолеть, это ясно. Но если посмотреть с другой стороны и взвесить все «за» и «против» – надежда имеется, – неторопливо и задумчиво сказал Бузыкин. – «За» – внезапность и неожиданность, если, конечно, удастся скрытно подойти к монастырю. И восемь пулеметов – тоже «за». Рассвет, когда больше всего хочется спать, – тоже в нашу пользу.

Рассуждая так, Федор деловито, как каптенармус на вещевом складе, загибал пальцы.

– Мои хлопцы тоже застоялись, рвутся в дело. У Федора хоть иногда то петлюровцы, то махновцы объявляются. А у нас за Днепром одна мелкота, в соприкосновение не вступают, – вроде даже как пожаловался Калоша и, поддерживая Бузыкина, продолжил: – Наши там с Врангелем воюют, а мы тут харчи переводим.

– Шли бы на фронт, если так застоялись без дела, – сказал Кольцов.

– Нельзя, – не согласился Бузыкин. – Банды совсем обнаглеют, такой фронт в наших тылах откроют, что одной Первой конной покажется мало. Если мы чуть-чуть попустим вожжи, тыл может сильно заклокотать. Он еще до конца не успокоился.

Но Кольцова так же, как и Кириллова, не отпускали еще там, в Харькове, возникшие сомнения. Если бы своими глазами оглядеть монастырь, может, и решился бы. Но это несбыточно. А идти туда на ощупь, с завязанными глазами – ни к чему хорошему это не приведет.

Прав Кириллов: сотня тысячу в открытом бою не победит. И неправда, вовсе не смелость берет города. Нет таких случаев. Хитрость, внезапность, точный расчет, хорошее знание противника, всех его слабостей – их много, этих помощников победы.

Расхолаживать боевое настроение чоновцев Кольцову не хотелось. Вспомнились когда-то им прочитанные слова, сказанные Наполеоном перед каким-то сражением: «Главное, ввязаться в драку, а там посмотрим». Ввязаться в драку, конечно, можно. А вот придется ли потом посмотреть? Наполеону не довелось. Ни одно сражение он не проиграл, но и не добыл ни одной победы.

Словно отвечая на внутренние сомнения Кольцова, Федор Бузыкин сказал:

– Никаких разговоров про монастырь промеж нас не было. Приказ был короткий: выехать в Бурты и помочь чекистам под руководством Кольцова в боевой операции. И все! – И после длительного молчания добавил: – Мне и самому хотелось бы хоть одним глазом поглядеть на этот самый монастырь. Чтоб не свалиться в него, как пьяный – в колодец. Есть у меня один парнишка, он что-то про Матронинский монастырь упоминал. Даже не упомню сейчас, по какому случаю. Может, он нам что расскажет?

И вскоре Бузыкин привел в сторожку веснушчатого паренька лет двадцати.

– Вот он – из Мельниково. Это верстах в трех от монастыря.

– Садись, сынок, – предложил Кириллов место рядом с собой. – Звать тебя как?

– Иван, – и, сообразив, что его позвали не на завалинке посидеть, а для серьезного разговора, четко, по-военному, добавил: – Иван Пятигорец.

– Скажи, Иван Пятигорец, ты в монастыре бывал? – спросил Кольцов.

– В Матронинском? А то!

– «А то» – это как?

– Прошу прощения, – понял Иван. – Я в нем вырос. Мы с пацанами раньше там сутками пропадали. В войнушку играли, клады искали. Там давно когда-то, еще до монастыря, эти… скифы жили. Пацаны даже золото находили.

– Сможешь схематично нарисовать все монастырское подворье, с церковью, кельями. Всё-всё! Ну, словом, чтоб мы его себе так представили, будто в нем побывали.

– Смогу, конечно. Я там все знаю.

– Ты только не сразу рисуй, – попросил его Кириллов. – Ты сперва хорошенько подумай, где беляки могут на ночь охрану выставлять? Как незаметно к охране подобраться?

– Чем больше вспомнишь, тем меньше у нас будет неожиданностей, – поддержал Кириллова Кольцов. – Тем меньше людей погибнет. А, может, повезет, и вообще избежим потерь. На силу нам рассчитывать нельзя. Их там что-то около тысячи, а нас – меньше сотни.

– Понимаю. Надежда не на силу, а на хитрость, – кивнул головой Пятигорец.

– Молодец! – похвалил его Кириллов. – Самую суть ухватил.

– На чем рисовать?

Большого листа ни у кого не нашлось, а маленькие листочки не годились. Но Иван оказался смышленым пареньком, он сунул руку в еще с весны выстывшую плиту и извлек оттуда несколько древесных угольков. Подошел к стенке и размашисто по побелке нарисовал большой круг.

– Это вал, которым обнесено монастырское подворье. Он довольно высокий. Вспотеешь, пока до верхушки доберешься. Особенно если с оружием да с полной выкладкой. Когда-то на нем стояли даже две старинные пушки.

Иван рисовал и свой рисунок сразу же подкреплял словами:

– Тут вот, в валу, двое ворот, они – вроде туннелей. В них беляки наверняка выставили свою охрану. Подобраться к охранникам лучше хитростью. Перелезть через вал и – изнутри. Тогда они будут думать, что свои идут.

Пятигорец оказался на редкость смышленым парнем и настоящим для них кладом. Он подробно рассказал о самом монастырском подворье, обнесенном деревянным забором, о двух монастырских церквях, о деревянных кельях, напоминающих нечто подобие деревянных сельских хат. На территории монастыря их было много, в них и квартировали беляки, ожидая подхода конницы Буденного. За монастырский забор были вынесены хозяйственные постройки: сушильня, конюшня, скотный двор, сараи.

До этого Кольцов никак не представлял, где могли разместиться около тысячи врангелевцев. Лишь только сейчас он понял масштабы монастыря. Врангелевцы жили здесь без особого комфорта, но зато под крышами и в относительном тепле.

Детские забавы Ивана еще не успели уйти в давность, и он вспомнил о десятках ям, внутри вала разбросанных за территорией монастырского подворья. Когда-то это были неизвестно кем вырытые пещеры, монахами ли или лихими людьми, которые месяцами перелопачивали здесь землю в поисках скифского золота. Но все когда-то кончается. Кончилось и золото. А в покинутых древними кладоискателями пещерах позже, во время «колиивщины», скрывались гайдамаки, предводителем которых был бывший монастырский послушник и будущий гетман Максим Зализняк.

Давно уже обвалились и рухнули пещеры, и как память о себе они оставили разбросанные по монастырской территории ямки и ямы. По словам Ивана, это были хорошие укрытия при их былой игре в прятки.

Командиры глядели на Иванов рисунок, слушали рассказы о его мальчишеских играх, о монахах и старцах, об отшельниках, которые и поныне еще живут в своих скитах и пещерах на побережье Днепра, и одновременно мысленно намечали путь к этим гайдамацким ямам: в них можно будет спрятать людей и пулеметы. Разбивали на секторы обстрела монастырское подворье так, чтобы беляки не смогли из него никуда выскочить. Уточняли какие-то детали, спорили. Понимали, что в конечном счете все будет не совсем так, как они намечают, или даже совсем не так. Но, зная все, что рассказал им Иван, будут легче и увереннее ориентироваться на местности и в нужную минуту смогут вносить на протяжении боя необходимые коррективы.

Во время этого импровизированного совещания Кольцов убедился, может быть, в самом главном: и Бузыкин и Калоша были людьми, повидавшими в этой жизни и горького, и соленого, воевали и с Деникиным, и с Петлюрой, и с махновским атаманом Володиным – и хорошо знали цену грамотной и тщательной разработке будущей операции. Особенно в их нынешнем положении, когда рассчитывать надо не на силу, а только на внезапность и хитрость. Любая неосторожность, ошибка – и все! За полчаса боя все они останутся лежать под оградой монастырского подворья.

Чоновцев разбили на десятки. Решили, что руководить ими будут все же свои: кременчугские и чигиринские. В некоторые десятки для укрепления назначили по одному чекисту. Они наделялись в критической ситуации большими правами, вплоть до принятия командования на себя.

Понимая, что поддерживать взаимодействие в таком круговом бою будет почти невозможно, обязали в каждой десятке выделить по человеку, чтобы он следил за соседями. Если понадобится, десятки должны будут приходить друг другу на помощь.

Обговорили, казалось бы, все.

К вечеру тронулись. Чуть за полночь должны были остановиться неподалеку от Матронинского монастыря, в ущелье Холодный Яр.

Но уже с первых верст поняли, что скрытно подойти им к монастырю не удастся. Скрипели несмазанные колеса телег, пофыркивали, а иногда и ржали, оглашая окрестности, лошади, да и топот сотни сапог и ботинок гулко отдавался в молчаливом лесу. Кто-то увидит, кто-то услышит. К полуночи о их отряде уже будет известно в монастыре.

Сделали короткую остановку. Посовещались. Идти по лесу ночью не следовало. Треск сучьев, шуршание сухой листвы, фырканье лошадей и тревожные крики разбуженных птиц выдадут их.

Кто-то из чигиринских чоновцев вспомнил о старой дороге до Чулаковского карьера. Камень там уже давно не брали, но дорога, которая сейчас вела в никуда, существовала. Правда, чтобы подобраться к Матронинскому монастырю, придется сделать крюк в несколько лишних верст. Идти к этой дороге все равно какое-то время придется по лесу.

Прикинули по времени: успевают.

Свернули в лес, пошли напрямик к Чулаковской дороге. Она протянулась где-то там, впереди, поперек их пути. Рано или поздно они должны были на нее выйти.

Тяжело груженные телеги время от времени увязали в песке, и тогда на помощь лошадям приходили чоновцы. Иногда обоз продирался сквозь густые заросли орешника, и освободившаяся от листьев лоза больно хлестала их по лицам.

Люди шли в такой густой темени, что могучие стволы деревьев едва угадывались, а кустарник и вовсе был невидим. Они шли почти на ощупь. Иногда, как слепые, вытягивали впереди себя руки, чтобы не наткнуться на неожиданно возникшее на их пути препятствие.

Когда из густой чащобы выбирались на поляну, глаза впереди себя могли хоть что-то рассмотреть. Идти становилось намного легче и веселее.

Но поляна кончалась, и снова они ныряли в лесную темень.

Примерно через час они выбрались на старую заброшенную дорогу. Когда-то она была засыпана мелким белым щебнем. Но со временем его вдавили в землю колеса груженных камнем фур, и редкие растения с трудом прорастали сквозь напичканную камнем землю. А те, которым повезло пробиться сквозь прочную корку, все равно, овеянные первыми морозцами, уже поникли к земле и тихо шелестели сухими ветками на зябком ветру.

Даже в густой ночной темени дорога хорошо угадывалась. Искупавшиеся в неглубоких лесных бочагах колеса телег перестали скрипеть, лошади ступали мягко. Они тихо брели, закрыв глаза, целиком доверившись своим чоновским поводырям.

Крепко за полночь стало распогоживаться. На небо высыпали тусклые звезды. Становилось светлее. Им это было совсем ни к чему: до Матронинского монастыря напрямик было всего около пяти верст, и уже где-то поблизости могли бродить врангелевские дозоры.

Сделали небольшой привал. К монастырю послали разведку. Пойти вызвался Иван Пятигорец и его товарищ Семен Соколенок. Семен был белорус, в Чигирине обосновался недавно: женился на местной красавице. Лес для него, прожившего большую часть своей короткой жизни в Беловежской пуще, был родным домом.

Разведчики переобулись, сменив ботинки на мягкие кожаные постолы, и вскоре бесшумно растворились в лесу.

Чоновские командиры и назначенные ими «десятники» собрались возле первой телеги, которой правил Петро Бобров. С задка его телеги на дорогу мрачно поглядывал рубчатый ствол «максима» и как бы придавал уверенность и спокойствие всему их отряду.

– Предложение такое: дождемся возвращения разведчиков и решим, как дальше жить, – сказал Кольцов. – Либо вступим в бой, либо уйдем в Чулаковские карьеры и там пересидим день. Ночью хорошо подготовимся, и на рассвете…

– А чего тянуть резину? – спросил кто-то из «десятников». – За день много чего может случиться. Кто-то нас увидит, белякам доложит. И уж, поверьте, они нас с того карьера живыми не выпустят.

– Все взвесим, – пообещал Кольцов и строго добавил: – У нас тут не боярская дума. Спорить не будем, хотя и выслушаем самые разные предложения. Принятому решению должны будут подчиниться все.