Глава пятая
Поезд из Петрограда в Москву шел медленно, с частыми вынужденными остановками. Угля на транспорте не хватало, и поэтому через каждые сто – двести верст паровоз тормозил возле дровяных складов, и машинист и кочегар торопливо набрасывали в тендер напиленные и нарубленные чурбачки, специально приготовленные для паровозной топки.
В вагоне было почти так же холодно, как и снаружи. За окнами хлюпал дождь. Потом звуки изменились, и по крыше дробно застучала снежная крупка. После Твери повалил крупный лопушистый снег. За полтора суток они из осеннего Питера въехали в заснеженную зимнюю Москву.
Одетые легко, по-осеннему, прямо с Николаевского вокзала они отправились на Лубянку. Прежде чем идти с отчетом, Кольцову надо было сменить цивильную одежду на свою, армейскую. Она должна была храниться на вещевом складе в хозяйственном управлении ВЧК. Он надеялся, что там сумеет разжиться чем-то теплым и для Миронова.
Миронова Кольцов оставил в крохотной комнатке Бюро пропусков, а сам отправился на поиски своих пожитков. И первый, кого он встретил в хозяйственном дворе, был портной Беня Разумович. Увидев Кольцова, он весь просиял, как празднично надраенный самовар.
– Не верю своим глазам! Товарищ Кольцов! – воскликнул он, бросившись к Павлу. – А я, знаете, каждый день вспоминаю вас. И все представляю себе, как вы ходите по Парижу, где-то там по Риволи или по Елисейским полям.
– Не довелось! Ни по Риволи, ни по Елисейским полям, – чистосердечно признался Кольцов и, разведя руками, добавил: – Работа!
Беня грустно покачал головой.
– Вы, большевики, все торопитесь переустроить наш несовершенный мир, совсем забывая о том, что мы живем в нем лишь одно короткое мгновение. Мы, как те кораллы, которые рождаются лишь затем, чтобы приклеиться к таким же своим собратьям и умереть. Через тысячи лет над поверхностью океана возникнет коралловый риф. Но им-то что от этого?
– А вы философ, Бенциан Моисеевич, – весело удивился Кольцов. – Но мне такая философия не совсем по душе.
– Мы, евреи, все немножко философы, – сказал Беня. – Нас слишком долго били, и поэтому мы привыкли радоваться каждому дню, даже такому холодному, как сегодняшний.
– Поговорим об этом в следующий раз, – предложил Кольцов. – Лучше – летом. Не подскажете, где здесь у нас склад или хранилище одежды?
– Вашу одежду я храню у себя в спецателье. Я это сделал, извините, с некоторым умыслом. Хотел увидеть вас после возвращения из Парижа. Идемте!
Они пошли по двору к пошивочной мастерской, которую Беня называл «спецателье», и всю дорогу он беспрестанно продолжал говорить:
– Я все же надеялся, что вы передадите привет моим братьям Натану и Исааку. Мне так не терпится узнать, как они там? У Натанчика перед самой революцией жена должна была родить, и мне не терпится узнать, мальчика или девочку?
– Оба ваших брата процветают, – неожиданно даже для самого себя сказал Кольцов. Ему хотелось сделать что-то приятное этому доброжелательному к нему человеку. Тем более, он не совсем обманывал Беню Разумовича: в стабильной, длительное время избегающей серьезных катаклизмов Франции, вряд ли могли произойти какие-то существенные изменения в жизни двух его братьев. И чтобы придать своей выдумке исключительное правдоподобие, он добавил: – Краем уха от кого-то слышал, что у Натана растет мальчик.
– Мальчик? – обрадовался Беня. – Да, он так хотел мальчика! У него там, в Париже, серьезное дело: фабрика, которая делает пуговицы. Перед самой войной он передал мне образцы своей продукции. Всего лишь образцы. И что вы думаете? Я почти год безбедно жил, распродавая эти образцы. Пуговицы нужны всем и всегда. Поэтому он так беспокоился о наследнике. Ах, как я вам благодарен, Павел Андреевич, за хорошие вести.
А Кольцов со стыдом выслушивал слова благодарности, в душе последними словами ругая себя: кто его тянул за язык с этой, пусть и незначительной, ложью. Но тут же подумал: порой она бывает спасительной. Когда-то еще доведется Бене узнать о жизни своих братьев, да и узнает ли вообще? Но какое-то время будет спокойно жить, не терзаясь вопросами: а как они там? Не случилось ли что-то с ними? И особенно его будет греть весть о мальчике.
– Не знаете, как они назвали малыша? – спросил Беня.
– Раймоном, – не задумываясь, ответил Павел. Он уже вошел в роль и понимал, что изящно выпутаться из этой ситуации у него все равно не получится.
– Раймон! – Беня вслух проверил благозвучность имени и остался вполне доволен. – А что! Раймон Натанович! Не совсем еврейское имя, но тоже красиво звучит.
В примерочной комнате ателье Кольцов переоделся. Рассовал по карманам документы.
Беня вошел в примерочную, когда Кольцов уже преобразился и принял привычный внешний вид полномочного комиссара ВЧК.
– Вот теперь вы мне уже нравитесь, – одобрительно сказал Беня. – Но, с другой стороны, не очень. Боюсь, в следующий раз мы с вами встретимся в госпитале. Это – в лучшем случае. Насколько я понимаю, вам нужна шинель, которую вы где-то посеяли летом. Вероятно, вы тогда не думали, что когда-то наступит зима, – и еще раз, с ног до головы оглядев Кольцова, он добавил: – Нет, пожалуй, вам больше к лицу будет кожаное пальто. И практичнее, и теплее.
– Не возражаю, – согласился Кольцов.
– К хорошему пальто не помешали бы такие же хорошие юфтевые сапоги и утепленная фуражка, – продолжал Беня мысленно одевать Кольцова.
– Мне бы еще раздобыть цивильное теплое пальто, шапку-ушанку, ну и, по возможности, сапоги, – сказал Павел.
– Это – в запас? – не понял Беня.
– Мне надо одеть еще одного человека, – пояснил Кольцов.
– Адъютанта?
– Точнее, моего помощника.
– Но почему в цивильное?
– Оно ему больше к лицу, – не вдаваясь в подробности, уклончиво ответил Кольцов.
– Задачу понял! – четко сказал Разумович. – Но где же он, ваш помощник? Мне еще ни разу не приходилось одевать человека по словесному портрету.
Кольцов вместе с Беней прошли в Бюро пропусков. После несложных канцелярских процедур Миронов тоже оказался во дворе ВЧК.
В хозяйственном блоке Беня продолжил одевать Кольцова: подобрал ему кожаное пальто, перемерил несколько кожаных фуражек, пока не остановился на одной, с небольшим модным козырьком.
Затем Беня занялся Мироновым, оглядел его глазом снайпера. Со времени возвращения в Советскую Россию с лица Юрия Александровича не сходило выражение удивления и растерянности, словно он все еще не до конца верил во все происходящее с ним, и с минуты на минуту ждал окрика:
– А вы кто? Почему здесь? Кто вас сюда пустил?
Беня обернулся к пожилому заведующему складом, который безучастно наблюдал за его по-хозяйски уверенными действиями. Старик состоял на службе при двух властях, при царе был сыщиком, при советской власти – чекистом. По возрасту пошел на повышение и стал заведующим складом.
– Где у нас конфискат? – спросил Беня.
– Тама, во второй зале, – по-военному четко ответил заведующий и коричневым прокуренным пальцем указал на высокую дверь. – Третий и четвертый шкафы – верхнее зимнее.
– Головные уборы?
– Которы шапки – тоже в четвертом, на верхних полках, а шляпы, котелки – во втором.
Среди одежды, конфискованной и вывезенной с покинутых хозяевами домов, Беня отыскал Миронову новую бобровую шубу, но тот наотрез отказался ее одевать.
– Меня на первом же перекрестке прихлопнут из нагана, как буржуя. Или разденут в каком-нибудь глухом переулке, – объяснил Миронов. – А мне еще хочется увидеть, чем все это закончится. Нет-нет, мне что-нибудь простое и не новое.
Задача оказалась не из легких. Все найденное в богатых домах, но ношенное и утратившее первоначальный вид, сюда, на склады, не везли. Сосредоточенно порывшись в гардеробах и вконец отчаявшись, Беня вдруг заметил висящее на гвоздике не совсем новое и не броское пальтецо. Снял его, предложил Миронову.
Миронов поглядел на себя в зеркало и остался доволен. Удовлетворен был и Беня. Лишь пожилой заведующий складом возмутился:
– Ты, Бенька, мою одежку не шибко лапай!
– Не сердись, Степаныч! Так надо! – многозначительно ответил Беня. – Не понимаешь, что ли? Для конспирации! – и указал на бобровую шубу. – А себе возьми вон то пальтецо.
– И чем я тебе, Беня, так надоел? Хочешь, чтоб меня потемну где-нибудь пристукнули? – возмутился заведующий складом.
– Ну, так и подбери себе что-нибудь подходящее. В чем ходишь? Срамота!
– Ну-ну! Учи ученого! – примирившись с потерей, проворчал заведующий складом. – Хоть кисет с махоркой оставьте. В левом кармане.
На улицу они вышли неузнаваемыми. На Кольцове было новое кожаное пальто, широкий кожаный ремень перетягивал его в талии. И фуражка тоже была кожаная. Это была негласная, нигде и никем не утвержденная повседневная форма чекистов.
Миронов тоже выглядел непривычно. Пальто заведующего складом на нем словно бы помолодело и выглядело почти что новым. Долго мучился Беня только с головным убором для Миронова. Ни котелки, ни шляпы, ни картузы, которые они отыскали среди конфискованных вещей, никак не гармонировали с бедноватым пальтецом.
Перерыв почти гору самых разных головных уборов, Беня все же отыскал то, что Миронов не отверг – пушистый лисий малахай. Дорогую норку или того же бобра Миронов одевать решительно отказался, на малахай же не сразу, но все же согласился. Хотя и он был Миронову не очень к лицу.
В своей новой одежде Миронов выглядел совсем не богато, но зато привлекал внимание прохожих своей экзотичностью.
Идя по улице, Кольцов мысленно распланировал остатки своего дня. Прежде всего, он зайдет в «Метрополь» к Свердлову и подробно, без утайки, расскажет ему все о парижской эпопее с поисками бриллиантов. Там, в Париже, он еще раз убедился, что это была глупая и бессмысленная затея, изобретенная в московских кабинетах, которая не могла и не должна была благополучно закончиться. Лишь слепой случай, на который ни один разумный человек не может и не должен рассчитывать, помог им.
Не зная всех подробностей, Свердлов, вероятно, считает себя победителем. И, должно быть, гордится собой, своей проницательностью и настойчивостью, с какой уговаривал и в конечном счете уговорил Кольцова на этот безумный вояж.
Так вот, он теперь расскажет Свердлову, как все было на самом деле. Пусть знает: ни он, ни Кольцов, ни все те, кто был задействован там, в Париже, в этой операции, не могут, да и не имеют права гордиться своим успехом и считать себя победителями.
Победил бывший «медвежатник» и аферист Миронов. Но и он не может гордиться, потому что так до конца и не знает, какую огромную услугу он оказал молодой Советской Республике и лично Вениамину Михайловичу Свердлову. Миронов-то убежден лишь в том, что оказал услугу лично Кольцову, спас его от трибунала за потерю важных документов.
После визита к Свердлову он пойдет на Лубянку и попытается встретиться с Дзержинским. Если это сегодня не удастся, он попросит Герсона доложить Феликсу Эдмундовичу, что он в Москве, что он вернулся из Парижа, и хотел бы попросить Дзержинского, если возможно, выделить для него несколько минут.
Но Дзержинский, похоже, уже знает, что он вернулся. Кто-то же звонил в Петроград Комарову по поводу Кольцова. Скорее всего, эти звонки исходили от Дзержинского. Менее вероятно, что от Ксенофонтова. С ним Кольцов был мало знаком.
И третье. К вечеру надо будет устроиться в гостиницу. Для Кольцова это не представляло бы трудности, но с ним был Миронов. А гостиница принадлежала ВЧК и предназначалась только для приезжающих по делам в Москву чекистов, и поселяли их исключительно по соответствующим документам.
Впрочем, вопрос решаемый. Поселить Миронова в гостиницу ВЧК поможет Герсон. Это, бесспорно, в его силах.
Но день не заладился. Все дальнейшее происходило совсем не так, как распланировал Кольцов.
Во Втором Доме Советов Кольцов, оставив Миронова ждать внизу, поднялся на третий этаж. Нашел знакомую дверь с табличкой «Российский Советский Красный Крест». Постучал. Но на стук никто не отозвался. Тогда он внимательно оглядел дверь, может, где-то увидит кнопку звонка или цепочку от колокольчика. Но ничего такого не обнаружив, снова постучал.
Пробегающая мимо барышня с листочками бумаг в руках приостановилась возле Кольцова, спросила:
– Вам, верно, нужен Вениамин Михайлович? Его, к сожалению, сейчас нет. И вернется он не раньше, как через неделю.
И барышня помчалась дальше по коридору и исчезла за поворотом.
Кольцов стоял, размышляя. Не ждать же Свердлова в Москве целую неделю, чтобы сказать ему то, что он настроился сказать? Или, может, написать короткое письмо? А нужно ли? С глазу на глаз еще можно в чем-то убедить Свердлова, или уж, по крайней мере, доходчиво объяснить ему, что это – не та победа, которой может гордиться Свердлов. Потому что на самом деле победы нет. А как все эти его соображения будут выглядеть на бумаге? Вместо эмоций – восклицательные знаки?
И все же, когда он увидел возвращающуюся уже знакомую барышню, шагнул ей навстречу.
– Простите! Вы, вероятно, имеете какое-то отношение к Красному Кресту?
– Самое непосредственное. Я – референт.
– В таком случае, не затруднит ли вас передать Вениамину Михайловичу короткую записку?
– Нисколько. Идемте в «референтскую», там напишете.
В небольшой комнате, которая еще не так давно была скромным одноместным гостиничным номером, было тесно. За своими столами сидели несколько ухоженных дамочек и листали какие-то бумаги, а одна старательно, двумя пальцами, что-то печатала на «Ундервуде».
– Здравствуйте! – громко сказал Кольцов.
Дамочки одновременно, молча и равнодушно, коротко взглянули на Кольцова и снова зашелестели своими бумагами.
– Сюда, пожалуйста! – приведшая Кольцова барышня указала ему на не занятый стол. – Вот ручка, чернила.
– Спасибо.
Кольцов уже начал жалеть, что решился на это письмо. Ему захотелось поскорее оказаться на улице, подальше от этих милых, но холодных безжизненных мраморных лиц. Но и отступать уже было поздно. Барышня, приведшая его сюда, ожидающе на него смотрела.
Он пододвинул к себе бумагу, обмакнул перо в чернила и, после коротких раздумий, написал:
«В.М.! Вся эта ваша парижская затея увенчалась успехом. Но очень и очень случайно. Подробности вам, вероятно, изложат товарищи, которые участвовали в этой авантюре». И подписался: «П.Кольцов».
Закончив писать, он отдал записку стоящей возле него барышне и направился к двери. Там немного задержался. Что-то жало ему. Какие-то сомнения продолжали теснить душу. Собственно, зачем все это, зачем эта записка, эти слова об авантюре? В конечном счете то, что от него требовалось, он сделал. Бриллианты не пропали. Рано или поздно они сделают свое дело. И кому интересно, с каким трудом все это ему досталось? Пусть те, кто считает это их общим успехом, разделят его между собой. Но скорее всего, успех припишет себе сам Свердлов. Ну и пусть! Кольцов тоже получил свою награду: четыре незабываемых дня наедине с Таней. Четыре дня счастья!
Кольцов обернулся, попросил барышню вернуть ему записку. Она поняла, что незнакомец хочет еще что-то дописать.
Кольцов же решительно разорвал листок на мелкие части и хотел бросить обрывки в стоящую возле двери урну. Но его рука на мгновенье зависла в воздухе и затем отправила клочки в карман.
– Собственно, писать-то и нечего, – словно извиняясь, произнес он, ставя точку в своих сомнениях. – Скажете Вениамину Михайловичу, что заходил Кольцов. И все.
– Кольцов? Так это вы и есть Кольцов? Тот самый? – ахнула барышня. – Но ведь вы же были в Париже!
Оторвались от своих дел, с нескрываемым интересом уставились на Кольцова и остальные дамы-референты.
– Вениамин Михайлович вас так ждал. Перед своим отъездом он еще нас предупреждал…
О чем предупреждал этих престарелых девиц Свердлов, Кольцов уже не услышал. Он торопливо закрыл за собой дверь и быстро направился к лестнице. Побежал по ступеням вниз…
Снова они с Мироновым вернулись на Лубянку.
Помощник Дзержинского Герсон встретил Кольцова радушно, как давнего и хорошего знакомого.
– А вы, Павел Андреевич, стали у нас здесь чем-то вроде знаменитости, – сказал он, усаживая Кольцова в кресло. – Вас чуть ли не каждый день вспоминают. То Феликс Эдмундович, то Менжинский, то Свердлов. Говорят, вы там, в Париже, совершили какой-то подвиг?
– А у нас не могут иначе: либо поднимают человека до небес, либо опускают на дно морское, – ворчливо ответил Кольцов. – Я смогу сегодня увидеть Феликса Эдмундовича?
– А он – в Минске, – сказал Герсон.
– Когда вернется?
Герсон сдвинул плечами:
– Этого не знал даже сам Дзержинский, – и стал перебирать на столе какие-то бумаги. Отыскав нужную, сказал Кольцову: – Перед самым отъездом Феликс Эдмундович попросил направить вас в распоряжение председателя Особого отдела ВЧК Вячеслава Рудольфовича Менжинского. Он сейчас в Харькове, при штабе Южного фронта. Там вас ждут.
Обратив внимание на огорченное лицо Кольцова, Герсон спросил:
– Вам очень нужен Феликс Эдмундович?
– С его помощью я хотел передать Вацлаву Вацлавовичу Воровскому одно важное письмо. От шведских промышленников.
– Так в чем дело? Передайте лично.
– Боюсь, на это уйдет не один день.
– В таком случае оставьте его мне. Завтра-послезавтра оно будет у Воровского.
Больше в Москве Кольцову делать было нечего, и, стало быть, добывать место в гостинице для себя и для Миронова надобность тоже отпадала.
В Харьков так в Харьков! Тем более что это совпадало с его интересами. Еще там, в Париже, размышляя о дальнейшей судьбе Миронова, он решил хотя бы на время, возможно, до весны, пристроить его под крыло Павла Заболотного. Он был уверен, Павло ему не откажет. А как будет дальше – покажет время.
Предписание об отбытии Кольцова в Харьков в распоряжение Особого отдела ВЧК Южного фронта Герсону не пришлось выписывать. Оно было заготовлено, подписано Дзержинским и уже ждало его. Требование в Управление «Московско-курской, нижегородской и муромской дороги» на два билета до Харькова ему выдали в Канцелярии ВЧК.
