Глава четвертая
По Неве их вел старенький лоцманский катер.
Они плыли мимо безлюдных пригородов, мимо ржавых и списанных пароходов, безжизненных, с выбитыми окнами, мастерских.
Впереди перед ними вставал революционный Петроград. Он был совсем не таким, каким они мысленно его представляли. Не было ни горячих митингов на улицах, ни транспарантов, ни знамен, не звучала торжественная музыка духовых оркестров. Все это еще совсем недавно было, и как-то незаметно кончилось. Теперь город был печальный и усталый. Он готовился к затяжной северной зиме и подступающему голоду.
Они тихо проплыли мимо хлебной лавки, где вдоль какого-то нелепого каменного, наполовину разрушенного, забора растянулась длинная молчаливо-унылая очередь. Было холодно, дул пронизывающий до костей ветер. И люди, стоящие в очереди, кутались в свои утлые одежонки, и тесно жались друг к другу.
«Арвика» пришвартовалась возле указанной лоцманом причальной стенки.
Сванте, рассчитывая на торжественную встречу, переоделся в свою парадную форму. Кочегару Дисилотту приказал либо вовсе не показываться на палубе, либо хорошо отмыться и принять человеческий вид. В ожидании невесть чего он неторопливо расхаживал по палубе.
Но их никто не встречал.
И Сванте, почти весь вечер сиявший, как надраенный медный котелок, к ночи потускнел. Он вдруг забеспокоился, все ли так будет, как обещал ему маклер Ульсон? Нужны ли плуги, сеялки, бороны, заполнившие трюм его «Арвики», этим людям с угрюмыми лицами и голодными глазами? В конце концов, это не его товар, он может свалить его за борт. Но вычеркивать надежду на обещанный маклером вожделенный груз – льняное семя – он не хотел. Но с кем вступать в переговоры об этом деле, если, судя по всему, они с их товаром никому здесь не нужны?
Ночью к их стоянке подъехал грузовой «Фиат», с кузова на брусчатку спрыгнули два матроса: один совсем юный, с лихо заломленной бескозыркой, которая каким-то чудом держалась у него на затылке, второй был пожилой, высокий и худой, в бушлате, который висел на нем, как на вешалке. Этот, вероятно, еще совсем недавно был каким-то мелким чиновником или учителем гимназии, на нем уместно смотрелось пенсне. Они направились к «Арвике», которая мирно покачивалась на тихой невской волне, словно бы отдыхала от тяжелой работы.
Юный морячок постучал носком ботинка в борт «Арвики». В рулевой рубке тут же затеплился свет, на палубу вышел Сванте.
– Здравствуйте, товарищ! С прибытием в Петроград! – сказал пожилой на хорошем шведском языке.
– Вы ко мне? Или же… к нашему комиссару?
– Вы уже обзавелись собственным комиссаром? – улыбнулся пожилой.
– Как бы это, – замялся капитан. – Он – наш пассажир. Но он – большевистский комиссар.
– И фамилия его Кольцов, – подтвердил пожилой матрос. – Именно он мне и нужен.
Кольцов услышал на причале возле «Арвики» разговор и узнал голос Сванте. На всякий случай он поднялся на палубу. Здесь, в Питере, он словно бы нес ответственность за все происходящее с «Арвикой» и ее командой.
– Товарищ Кольцов? – догадался пожилой матрос.
– Так точно.
– Прошу прощения за небольшую накладку. Бестолковый лоцман что-то не понял и загнал вас сюда. А мы вас ждали на четвертом причале. Я – за вами.
– Минуту, сейчас оденусь.
Кольцов спустился вниз.
Сванте забеспокоился: комиссара увезут, и о нем забудут. И ему действительно не останется ничего другого, как выгрузить все железо из трюма «Арвики» на набережную Петрограда. Потому что без помощи комиссара ни продать, ни обменять его на льняное семя он не сможет. И пройти без помощи комиссара через минные поля он тоже не сможет. Заколдованный круг!
– Не скажете, товарищ, комиссар Кольцов еще вернется? – беспокойно спросил Сванте у ожидающего пожилого матроса.
– Затрудняюсь вам ответить. Я так понимаю, комиссар Кольцов – очень важная персона. И у него важное дело.
– У меня тоже очень важное дело.
На палубе снова появился Кольцов, следом за ним шел Миронов. Сванте чуть успокоился: ни у кого из них вещей, с которыми они пришли на «Арвику», в руках не было. И тут же подумал: за ними потом могут кого-нибудь прислать.
Сванте схватил Кольцова за рукав, обернулся к пожилому матросу:
– Скажите, что я тоже хочу поехать с ними. У меня тоже важное дело к вашей большевистской власти.
Пожилой матрос перевел Кольцову просьбу Сванте.
– Я думал заняться его делом завтра утром. Но если ему так не терпится, пусть едет, – спокойно согласился Кольцов.
Сванте во время этого разговора с надеждой смотрел то на Кольцова, то на матроса-переводчика.
– Товарищ Кольцов не возражает.
– Спа-си-бо, – сказал обрадованный швед.
Они, все пятеро, забрались в кузов «Фиата». Автомобиль тихо затрясся по искалеченной недавними боями брусчатке.
Питер спал, но пока тревожным сном. Во многих питерских окнах теплились тревожные огоньки.
Несмотря на то что войска Юденича были давно разбиты и война приближалась к своему завершению, интервенты, все еще на что-то надеясь, располагались неподалеку от советской границы. В Польше и Прибалтике находились остатки частей Булак-Балаховича и Пермикина. Генерал Юзефович пытался сформировать из них Третью русскую армию и, если удастся, перебазировать ее на юг, на соединение с войсками генерала Врангеля. Если же это не получится – будут ждать Врангеля здесь, усиливая военные вылазки. Это тоже будет ощутимая помощь Врангелю, так как советским военачальникам придется перебросить сюда какое-то количество своих сил и тем самым ослабить наступление большевиков на Крым.
К тому же вокруг Питера бродили остатки недобитых банд различных атаманов и батек. Иногда, в поисках пропитания, они проникали в город. Изнутри Петроград тоже был наводнен бандами, разгул которых с трудом удавалось сдерживать чекистам.
По этим причинам Петроградская Губчека ни днем, ни ночью не знала отдыха. На Гороховой, где она размещалась, несли постоянное дежурство несколько автомобилей. Время от времени они срывались с места и неслись туда, откуда доносилась разгорающаяся стрельба.
Кольцова радостно встретил Председатель Губчека Николай Павлович Комаров. Павел прежде с ним не встречался, но слышал о нем немало хорошего. Слегка обняв Кольцова, Комаров увел его в свой кабинет, предварительно попросив пожилого матроса, который привез их сюда:
– Ростислав Антонович, побудьте немного с гостями, пока я переговорю с глазу на глаз с товарищем Кольцовым. И, кстати, распорядитесь, чтобы и им и нам организовали чай.
Сванте с Мироновым остались в коридоре, а Ростислав Антонович отправился организовывать чай. Мимо них то поодиночке, то группками проходили чекисты в кожаных куртках и флотских бушлатах, перепоясанные лентами и постукивая деревянными кобурами маузеров. Словно детскую коляску, двое матросов прокатили мимо них станковый пулемет «Максим».
Сванте с любопытством наблюдал за ночной жизнью чекистского учреждения, но на его лице сохранялось выражение детской обиды. Он считал, что, проделав такой опасный путь и доставив в Петроград двух важных комиссаров и полный трюм сельскохозяйственного оборудования, заслуживал особого внимания.
Комаров, усадив Кольцова, сам не стал садиться.
– Очень хотел тебя повидать, – расхаживал по кабинету Комаров. – Феликс Эдмундович мне в подробностях рассказал о твоих приключениях. Позаковыристее «Графа Монте-Кристо».
– Спасибо за добрые слова. Только, откровенно говоря, они мне уже порядком поднадоели, – ответил Кольцов и тут же перевел разговор на интересующую его тему: – Я больше двух недель не был в России. Что нового на фронтах?
– Пока ничего нового. На Правобережье Днепра Врангелю прорваться не удалось. Барона потихоньку вытесняют из Таврии. Идут затяжные переговоры о замирении с Польшей. Судя по всему, они вот-вот успешно завершатся. И тогда с польского направления можно будет снять большую часть войск. Насколько я знаю, пока решено перебросить оттуда на Врангеля Первую конную. Создан Южный фронт, командующий – Михаил Фрунзе. Все должно вскоре закончиться. Барон, судя по всему, очень захочет отсидеться в Крыму. Но думаю, еще раз ему это уже вряд ли удастся.
Изложив Кольцову все, что могло его интересовать, Комаров попросил:
– Ну а теперь – ты. Расскажи хоть чуть-чуть про Париж.
– Про Париж? – неохотно переспросил Кольцов. – По правде сказать, я его почти не видел. Бумерангом над ним пролетел. Никаких впечатлений.
То, что бриллианты были найдены, Кольцов не считал своей заслугой. Это был слепой случай, редкостное везение, и подробно рассказывать об этом ему не хотелось. Поэтому, коротко упомянув о пребывании в Париже, он красочно расписал трудное возвращение домой, в Россию, посетовал, что с гибелью шведского связного Эспера Эгирюта путь из Стокгольма в Петроград стал почти непреодолимым. Вспомнил о письме шведских промышленников.
– Думаю, они хорошо чуют, где можно прихватить лишнюю копейку, – проворчал Комаров.
– В сотрудничестве с промышленниками и торгашами прежде всего заинтересованы мы, – сказал Кольцов.
– Так ведь и я не спорю. Но если бы они, именно они, эти самые промышленники и торгаши, проявили большую настойчивость, война уже давно бы закончилась.
Ростислав Антонович принес чай, на двух ломтиках белого хлеба лежали по кусочку сахара.
Они пили чай и продолжали разговаривать. Комаров пожаловался на то, что в городе очень неспокойно. Убийства, воровство, грабежи. Много хорошо замаскированных откровенных врагов советской власти. А людей в ЧК не хватает. То есть люди есть. Нет профессионалов, с которыми можно было бы хорошо почистить город.
И безо всяких дальнейших хитростей Комаров вдруг предложил:
– Слушай, Павел, может, пойдешь ко мне заместителем?
– Как это? – не понял Кольцов.
– Да обыкновенно. Если мы с тобой договоримся – все остальное я берусь уладить.
– Вот так просто?
– А чего! С Ксенофонтовым я на короткой ноге. Он сейчас, пока Дзержинский болеет, его замещает. Так что с ним я договорюсь. Решайся, не пожалеешь. Город наш, сам знаешь, лучший в мире. Уж что лучше Парижа, за это я отвечаю, – продолжал соблазнять Кольцова Комаров. – Тут тебе и зима, и лето, и река, и море. А какие у нас белые ночи! Так как, согласен?
– Не трать напрасно время, – сказал Кольцов и твердо добавил. – Конечно же нет.
– Ну и шут с тобой! – улыбнулся Комаров. – Ксенофонтов мне даже говорить с тобой на эту тему запретил. А я, видишь, не выдержал. Кремень ты, однако! – он открыл ящик стола и выложил на стол какой-то листок. – Это – билет на поезд. Велено в Питере тебя не задерживать, а сразу же отправить в Москву.
– Мне нужен еще один билет.
– Сказали, ты один.
– Со мной наш хороший товарищ. Тоже возвращается из Парижа.
– Фамилия?
Комаров взял карандаш, приготовился записать.
– Миронов. Юрий Александрович Миронов.
– Чекист?
– Ты считаешь, что только чекисты – хорошие люди? – улыбнулся Кольцов.
– При чем тут это? Я подумал, может, его соблазню остаться у нас.
– Не соблазнишь. Миронов – мой помощник. И мне он очень нужен.
– Вижу, ни до чего мы с тобой не договоримся, – вздохнул Комаров. – Ладно. Будет тебе и второй билет. – И снова спросил: – А тот старик, что с Мироновым? Он кто?
– Вот! Его ты можешь попытаться приспособить к нашему делу.
– Издеваешься?
– Совсем нет.
– Он что, тоже чекист?
– Он – шведский капиталист, – засмеялся Кольцов и, выдержав паузу, объяснил: – Шучу, конечно. Никакой он не капиталист. Все его богатство – маленький пароходик. Но он – отважный человек. Во всяком случае, легко согласился идти в Петроград.
– Ну и какая нам от него может быть польза?
– Подумай. Если сумеешь его уговорить, он сможет заменить нам Эспера Эгирюта. А в связи между Стокгольмом и Питером мы всегда будем нуждаться.
Кольцов рассказал Комарову о том грузе, который привез на своей посудине этот швед и надеется выгодно его реализовать.
– Ты думаешь, нам нужны эти плуги-бороны?
– Не просто нужны. Они нам необходимы, – убежденно сказал Кольцов. – Придет весна, и крестьянин попросит у советской власти: дай плуг, дай сеялку, дай борону. А у советской власти пока ничего этого нет. Придется покупать у капиталиста. А иностранных денег пока у советской власти тоже нет. Хочешь – не хочешь, а вынуждены будем рассчитываться золотом, бриллиантами.
– Смотри, какая у тебя государственная голова! – восхищенно сказал Комаров.
– Голова-то обыкновенная. А думать иногда приходится по-государственному.
– Рассуждаешь ты правильно. Мне нравится, – согласился Комаров. – А только и у меня тоже нет тех самых денег, какие любят капиталисты. Керенские есть, деникинские – тоже, царских хоть отбавляй. А он, надо думать, золотишко запросит?
– Нет. Я знаю, что он запросит. Льняное семя!
– Правда? Этого добра у нас – девать некуда. Мужики в деревнях приспособились им вместо дров печки топить. Очень, говорят, жаркий огонь получается.
– Вот и загрузи шведа этим добром по самую капитанскую рубку. Поговори с ним. Пообещай ему, что каждый раз, когда он перебросит из Стокгольма сюда наших людей, будешь загружать его корыто этим самым семенем. И даже бесплатно. К гадалке не ходи – согласится.
– А что! Хорошая мысль! – Комаров несколько раз торопливо прошелся по кабинету, о чем-то размышляя, и вновь подошел к Кольцову. – А знаешь, что я придумал? Я ради этого шведа митинг в городе устрою. Скажу: смотрите, кончается война. Это первый шведский купец, который прорвал капиталистическую блокаду, первая ласточка наступающего мира! Он привез нам братский подарок от рабочих Швеции: сельскохозяйственную технику, которая нам нужна, как воздух! – И затем спросил: – Как тебе такой кульбит?
– У тебя, я гляжу, тоже голова не только для того, чтоб фуражку носить! – с некоторым восхищением похвалил Комарова Кольцов.
– Одобряешь? – спросил Комаров.
– Не то слово! Я б до этого никогда не додумался! – восхищенно сказал Кольцов.
– Ну и сукин ты кот, Кольцов! Издеваешься! – расхохотался Комаров, уловив легкую иронию в словах Кольцова.
На следующий день на набережной, прямо возле причала, где стояла «Арвика», состоялся митинг. Откуда что взялось! Транспаранты, знамена, плакаты. Оркестр. И сотни людей. И митинговые речи под звуки «Марсельезы».
Капитан «Арвики» Сванте Странд, которого десятки рук «качали» в воздухе, а затем поставили прямо на трибуну, сказал, что, несмотря на осень, он уже видит наступающую в новой России весну. В прямом и переносном смысле.
Может, он сказал и не совсем так красиво, но так перевел речь шведского капитана переводчик Ростислав Антонович.
Вытащили из каюты даже кочегара Дисилотта. Он молча постоял на трибуне, испуганно вглядываясь в лица митингующих.
– Да здравствует мировая революция! – перевел со шведского языка его молчание опытный переводчик Ростислав Антонович.
Потом на трибуну еще и еще поднимались матросы, солдаты, закутанные в теплые платки усталые женщины с большими голодными глазами. Все они вдохновенно говорили какие-то слова. И устало, нещадно фальшивя, продолжал играть оркестр. И то и дело толпу озаряли магниевые вспышки фотографа.
Время было митинговое.
А через двое суток «Арвика», тяжело загруженная льняным семенем, покидала Петроград.
Кольцов и Миронов в это самое время уже были в Москве.
