Глава третья
А уже утром начиналась Девятая Всероссийская конференция РКП(б). Ленин появился в зале заранее и, к удивлению Фрунзе, был бодр, будто и не было у них длительной ночной беседы.
Первым в повестке дня значился вопрос о возобновлении мирных переговоров с Польшей. Совсем недавно они были вдруг прерваны, и поляки вновь повели ожесточенные бои. Хотя ни у кого не было сомнений, что они уже выдохлись и ведут боевые действия из последних сил и что Пилсудский попросту блефует. Он понял, что Советская Россия постарается избежать зимней военной кампании и поэтому предпримет новую попытку возобновить переговоры, и надеялся выторговать новые уступки.
Ленин высказал по этому поводу свои соображения. Он сказал, что советская Россия могла бы отказаться от переговоров. Нет сомнения, что победа над Польшей уже близка. Ее экономическое и политическое положение ухудшается с каждым днем. Мира хотят уже все слои польского населения. За продолжение войны только крупная буржуазия, она готова в этот огонь бросить все, до последней щепки. Можно ничего не предпринимать, ожидая, когда Польша сама предложит мир. Но когда это случится? В результате, Красная армия будет вынуждена воевать зимой. Если же пойти на некоторые уступки и заключить перемирие с поляками уже сейчас, можно будет перебросить часть войск с Западного фронта на Южный и благодаря этому покончить с Врангелем до наступления лютых холодов. Иными словами, закончить войну.
Некоторые делегаты выступили с категорическими возражениями по поводу уступок: поляки расценят это как слабость советской стороны.
Ленин всячески отстаивал свою правоту. Он говорил, что война в России слишком затянулась. Ее надо прекращать, потому что не только армия, но и весь народ уже устал от войны.
– Конечно, мы можем продержаться и эту зиму, – уговаривал он делегатов, – но те жертвы, на которые мы пойдем ради мира, намного меньше тех, которые мы понесем, если продолжим войну. Надо учесть и то, что Польша – наш сосед. И с нею все равно рано или поздно придется налаживать добрососедские отношения. Так не лучше ли это сделать раньше.
В конечном счете делегаты согласились с Лениным.
Так плавно конференция перетекла к, пожалуй, основному, главному вопросу: о государственном и партийном строительстве. Иными словами, сейчас, когда в Советской России намечалось окончание войны, надо было более подробно и основательно подумать, как дальше жить стране, народу, по каким писаным и нравственным законам?
Ленин напомнил делегатам о письме, с которым Центральный Комитет обратился к партийным организациям и отдельным членам партии. В этом письме указывалось на серьезные недостатки, которые пронизывают партийные ячейки сверху и до самых низовых. Не свободны от этих недостатков и отдельные руководители страны. В первую очередь это бюрократия и формализм. Появились в рядах большевиков крикуны и демагоги. Отмечались отдельные случаи откровенного взяточничества.
Страсти разгорелись нешуточные. Одного дня на обсуждение только этого вопроса не хватило. Продлили конференцию еще на день.
В один из перерывов Сергей Сиротинский, который тоже сумел проникнуть на конференцию, отыскал Фрунзе, разочаровано сказал:
– Не понимаю. Война, бои. А мы тут теряем время. Про бюрократизм можно было и потом поговорить. Не спешное дело.
– Вот тут ты, Сережа, не прав. Обо всем этом сейчас самое время говорить, – не согласился со своим адъютантом Фрунзе. – А то как бы эти крикуны и бюрократы не погубили только нарождающуюся новую Россию. Это – ржавчина, которая может разъесть и уничтожить все наши завоевания. Поэтому Ленин и вынес эти вопросы на партконференцию именно сейчас.
– Теоретически я это понимаю.
– «Теоретически», – усмехнулся Фрунзе. – Ты какой факультет закончил?
– Словесности.
– Понятно. Вы там все в высоких эмпиреях витаете. А тут – практика.
– Тогда у меня практический вопрос. Откуда они взялись, эти бюрократы, формалисты, взяточники и прочая нечисть? Капиталистов, помещиков в наших рядах нет, стало быть, нет для них и почвы. Не с Луны же они к нам свалились?
– Все эти человеческие пороки, они – как ржавчина. Сначала только легкий коричневатый налет, не сразу и заметишь. А спустя время глянул, а металл уже ржавой окалиной покрылся, дырки образовались. И все! И уже не справишься с ней. Так и в жизни. Все эти пороки только начали проявляться. Пока их можно легко смахнуть. Не ждать, пока они в нашу жизнь внедрятся.
– А может, они уже внедрились? – поднял глаза на Фрунзе Сиротинский. – Сидят себе они тихонечко, слушают. Потом в бой ринутся, всех опередят. Будут кричать: «надо бороться», «надо усилить», «покончить» – и прочее. А ты попробуй, загляни им в душу!
– Правильно понимаешь, Сережа! – согласился Фрунзе. – Для этого и партконференция, чтобы заявить об этой заразе, подумать, как всем миром с нею бороться. Но и чтобы дров не наломать.
На конференции Фрунзе встретился с нужными ему людьми, со всеми поговорил.
Главком Сергей Сергеевич Каменев пообещал в самое ближайшее время дополнительно направить Южному фронту артиллерию и аэропланы. Несмотря на то что мир с Польшей пока еще не заключен, было решено снять с Западного фронта Первую конную армию и передать ее Южному фронту. Правда, прибудет она на место не так скоро, как хотелось бы. Вагонов нет, и она отправится своим ходом. А это более восьмисот верст. Для укрепления командного состава Южного фронта Каменев отдал из резерва в распоряжение Фрунзе двух командующих армиями: Владимира Лазаревича и Августа Корка. Членом Реввоенсовета Южного фронта назначил старого товарища Фрунзе по Туркестану Сергея Ивановича Гусева.
На следующий день после конференции Фрунзе попросил Гусева основательно заняться агитпропом. И тот стал сутками напролет носиться по Москве. В управлении железных дорог выпросил несколько теплушек и приспособил их под передвижную типографию. Для типографии надо было достать печатные станки, шрифты, бумагу. Типографских рабочих в Москве можно было по пальцам пересчитать, они ценились дороже золота. Едва не каждый день Москва украшалась новыми призывами, плакатами. Но Гусев сумел переманить к себе трех типографских рабочих, и теперь уже и они подключились к хлопотам, которыми до сих пор занимался он один.
Фрунзе встретился с известным революционным поэтом Демьяном Бедным и уговорил его отправиться на фронт. Демьян не сразу, но согласился. Московская революционная романтика больше его не прельщала, она казалась ему пресной. Ему хотелось прочувствовать настоящий героизм: под свист пуль и разрывы снарядов сочинять стихи, призывающие бойцов идти в последний и решительный бой. Он и сам представлял себя в таком горячем бою: там, среди огня, у него родятся стихи такой мощи, которые до него еще никто не написал.
Фрунзе едва ли не по-детски был счастлив, что уговорил Демьяна ехать с ним. Благодаря своему обаянию, он где-то добыл купейный вагон и переоборудовал его для Демьяна Бедного в богатое поэтическое гнездышко. Фрунзе верил, что Демьян своими стихами сможет сделать на фронте то, что порой не смогут сделать и десяток агитаторов и пропагандистов. Он верил в боевой порыв красноармейцев, когда они идут в атаку, не пригибаясь, когда враг кажется поверженным еще до того, как они входят с ним в соприкосновение. Это состояние, похожее на наркотическое опьянение. Фрунзе сам несколько раз в боях испытал это чувство.