В Кремль Фрунзе приехал уже затемно. Ему сказали, что Ленин на заседании Совета Труда и Обороны.

Побродив по запутанным кремлевским коридорам, он отыскал зал, где проходило заседание. Ленин заметил его, едва он появился в проеме двери: должно быть, его ждали.

– Проходите, Михаил Васильевич! – пригласил его Ленин.

Фрунзе хотел присесть сразу возле входа. Но Ленин заметил это:

– Поближе, пожалуйста.

И пока Фрунзе шел вдоль рядов, прихрамывая от недавнего ранения, Ленин, взглянув на часы, сказал:

– Ваш поезд прибыл в Москву больше двух часов назад, а езды сюда от силы полчаса.

– Извините, обстоятельства задержали, – присаживаясь возле Дзержинского, объяснил Фрунзе. И при этом заметил, как коротко блеснули очки сидящего возле Ленина Троцкого, на миг направленные на него.

Окинув взглядом сидящих в зале, Фрунзе отметил, что собрались здесь в основном военные. Многих он знал лично, с некоторыми дружил. Это были командармы Роберт Эйдеман, Иероним Уборевич, Василий Блюхер, Константин Авксентьевский, Сергей Гусев. Вероятно, совещание было посвящено положению на фронтах.

Подождав, пока Фрунзе усядется, Ленин сказал:

– Вот теперь наконец-то все в сборе. Не откладывая в долгий ящик, хочу завершить процедурные вопросы. Я полагаю, вы все знаете, кто лично, кто понаслышке, товарища Фрунзе. Он только что успешно завершил свои дела в Туркестане, и, пока еще окончательно не расслабился, предлагаю утвердить его командующим Южным фронтом.

После утверждения продолжили обсуждать, начатую еще до прихода Фрунзе, обстановку на фронтах.

Только сейчас, на этом заседании, Фрунзе понял, какую ношу взвалили на его плечи. Несколько месяцев Врангель пытался пробиться на правый берег Днепра, там закрепиться и, поднакопив силы, двинуться дальше, по Украине, на соединение с поляками. Много раз форсировал реку, но закрепиться не удавалось. А потом, поняв, что Пилсудский выдыхается и рассчитывать на него как на серьезного союзника не стоит, стал менять тактику: то пытался захватить Донбасс с тем, чтобы затем двинуться на Москву, то рвался на Кубань, то вновь обращал свой взор на Правобережье.

Все лето и начало осени Тринадцатая армия только тем и занималась, что расшифровывала и пресекала намерения и попытки Врангеля добиться успеха на различных участках растянувшегося на триста с лишним верст фронта. Больше всего сил Врангель бросал на Каховский плацдарм. Он понимал, что Каховка встала на пути всех его успехов. Не имея на то никаких серьезных оснований, Врангель убедил себя, или его убедила фронтовая разведка, что Тринадцатая армия выдыхается, уже выдохлась, еще немного, и она перестанет оказывать ему заметное сопротивление. И он бросал на нее все новые и новые соединения, а она их перемалывала.

Последним огорчением барона был сокрушительный разгром в районе Каховки армии генерала Слащева. После этого поражения Врангель несколько поумерил свой пыл, на боевых участках наступило некоторое затишье.

Но эта передышка не радовала советских командиров: подкрепления ждать было неоткуда, наступили осенние холода, и предстоящие бои не вселяли в них оптимизма.

Вот такая невеселая обстановка сложилась на Южном фронте ко времени назначения Фрунзе его командующим. Надо было срочно предпринимать какие-то кардинальные меры, чтобы уже в ближайшем будущем избежать поражений. Но какие?

После заседания он коротко переговорил с Эйдеманом, Авксеньевским, Блюхером, Гусевым. И каждый из них сетовал на одно и то же: до катастрофических размеров сократилось количество бойцов. В иных полках осталось до половины, а то и меньше штатного состава. Не хватает вооружения. И еще один, на первый взгляд, малозначащий фактор. В последние месяцы каждая неудача воспринимается красными бойцами едва ли не как катастрофа. Агитпроп белой армии, не в пример нашим пропагандистам, работал более успешно. А не верящий в победу красноармеец легко поддается панике, это Фрунзе хорошо усвоил на своем опыте по боям в Туркестане.

Поздно вечером, когда все стали расходиться, Ленин задержал Михаила Васильевича:

– Если не возражаете, хотел бы с вами немного посекретничать.

По прежним встречам с Лениным Фрунзе помнил, что в его лексиконе «посекретничать» значило лишь: доверительно, душевно пообщаться.

Москва уже спала. Засыпала она рано: не хватало электричества, и не было керосина для ламп и светильников. Но в Тайницком саду узкая тропинка, протянувшаяся вдоль массивной зубчатой кремлевской стены, была все же слабо освещена, и голые осенние деревья, давно сбросившие летний наряд, протягивали им навстречу из темноты свои осиротевшие ветви. Под их ногами шуршали опавшие листья и служили уютным звуковым фоном к их неспешному будничному разговору.

Объясняя свое опоздание, Фрунзе рассказал Ленину об учиненном ему Троцким обыске.

– Возмутительно! – гневно сказал Ленин. – И что же вы?

– Ничего. Приехал бы он сам, дал бы пощечину. Только, боюсь, это для него – божья роса.

– И все же, не оставляйте это безнаказанным. Напишите в Политбюро, рассмотрим.

– А, может, пусть будет по Евангелию? – с улыбкой спросил Фрунзе. – Насчет второй щеки.

– Думаю, даже для истинных христиан эта заповедь не на все случаи жизни. Возможны исключения.

Они неторопливо шли по дорожке с редкими фонарями, то почти растворяясь в темени, то вновь возникая в очередном световом овале.

– В таком случае, я хотел бы просить вас взять надо мною, точнее, над Южным фронтом некое опекунство.

Ленин удивленно взглянул на Фрунзе. Нахмурился.

– Я не хотел бы иметь дело с Троцким напрямую, – попытался объяснить свою просьбу Михаил Васильевич. – У меня и без него сейчас будет порядочно забот и волнений.

– Трудно выполнимая просьба. Он – Председатель Реввоенсовета Республики. Руководить командующими фронтами – его прямая и непосредственная обязанность, и не в моих правилах в это вмешиваться.

– Ну а если в виде исключения? – испытывая определенную неловкость, спросил Фрунзе. Он пытался избавиться от опеки Троцкого уже хотя бы потому, что ему сейчас, принимая на себя командование этим важным для республики фронтом, придется многое менять, и ломать нечто привычное и устоявшееся. И от Троцкого, проявившего необъяснимое к нему неуважение, трудно ждать понимания, а тем более реальной помощи.

– И в виде исключения – не обещаю. Но попытаюсь помочь вам развязать этот узел.

– Поймите, Владимир Ильич, речь не идет об обиде. Это – второстепенное. В этом случае можно было бы обойтись и пощечиной.

– Тогда в чем же дело? – Ленин пытался докопаться до сути этой не совсем обычной просьбы Фрунзе.

Фрунзе вздохнул, откашлялся, как в школе, собираясь отвечать учителю:

– После совещания я перекинулся несколькими словами кое с кем из командармов. И все они, почти в один голос, жаловались на Троцкого. Частые смены командармов не способствуют хорошему климату в войсках. К примеру, только в одной Тринадцатой армии за последние месяцы он сменил Эйдемана на Уборевича. Замечу, без всяких на то оснований. И еще! Вряд ли вызывает у кого-либо восхищение этот разукрашенный, как свадебный кортеж, бронепоезд Троцкого, который без большого толка носится едва ли не по всей России. Его в войсках называют «царским». Дыма много, а огня нет.

– Слушайте, Михаил Васильевич, вас здесь все считали мягким, покладистым. А вы вон какой задиристый! – удивленно покачал головой Ленин. – Ну-ну! Выкладывайте все. Это интересно.

– Да вы ведь все знаете, – сказал Фрунзе.

– Знаю, – согласился Ленин. – Мне интересен ваш взгляд.

– Хорошо. Напоследок, о пропаганде. В войсках она очень ослаблена, в результате панические настроения там, где для них нет даже малейших причин. Поучились бы у врангелевских агитпроповцев.

Фрунзе замолчал.

– Что я вам хочу сказать, Михаил Васильевич. Это пока что не ваши, это чужие впечатления, – жестко сказал Ленин. – А мне было бы интересно спустя некоторое время услышать лично ваши впечатления. А вдруг они окажутся иными?

– Вряд ли. Это – боль не одного комдива, – не согласился Фрунзе. – Я всех их хорошо знаю, лишнего не наговорят.

– По секрету вам скажу, я почти все знаю, и совсем недавно говорил об этом со Львом Давыдовичем, – сказал Ленин. – Возможно, вынесем вопрос на Политбюро. Это так, попутно. А теперь о деле. Вы ведь правы: частая смена командармов не способствует укреплению боевого духа армии. Но то же самое можно сказать и о смене Председателя Реввоенсовета. Троцкий знает свое дело. А с недостатками, и с его, в частности, надо бороться. Тут вы правы. Тем более, что дело в войне все-таки движется к вешалке. И всяческие перемещения, раздрай в армии не будут способствовать успеху. Надо стараться, чтобы к новому году все завершить. В ближайшее время, надеюсь, заключим мирный договор с Польшей. С Западного фронта снимем часть войск и направим их на укрепление вашего, Южного фронта. И возможно, к новому году и здесь, на юге, сможем завершить боевые действия.

Накануне над Москвой два дня бушевали холодные ветры, они разметали по всему Тайницкому саду сухие осенние листья. На дорожке, по которой они шли, в некоторых местах листья лежали тонким ковром, а затишках их намело целые сугробы.

Ленин наклонился, сгреб целую охапку листьев и озорно, по-мальчишески, обсыпал ими всего себя.

– Осень! Как хорошо! – с тихим восторгом сказал он. – Люблю эту пору. А потом…

Он снял с рукава большой и красивый багряный лист и стал его рассматривать.

– Какое чудо!.. А потом начнутся дожди, слякоть. Грязь. И люди станут такими же неприветливыми, как погода.

– Я – южанин, – сказал Фрунзе. – С дождями, даже с холодными, я еще как-то примирюсь. А вот снег, морозы – это не для меня.

– А хорошо бы, – Ленин остановился, поднял глаза на Фрунзе. – Хорошо бы до лютых холодов покончить с Врангелем. Армия ведь не очень готова к зиме. Нужны полушубки, сапоги, валенки. Много чего нужно. Обо всем об этом надо было позаботиться еще вчера. А мы все рассчитывали закончить войну летом. Преступная самонадеянность. Да-да! И моя тоже.

– Мне это тоже хорошо знакомо, – согласился Фрунзе. – Из-за обилия текущих дел порой забываешь предусмотреть что-то очень и очень важное. А потом сам себя ругаешь. Но не извлекаешь урока. Потому что наваливаются новые неотложные дела, новые заботы. Карусель.

– Вот-вот! Пожалуйста, все предусмотрите. Чтобы не войти в зиму, в холода и морозы, налегке.

– Я думаю, если часть войск снимете с Западного фронта и передадите их нам, мы постараемся.

– Хотя бы до нового года, – мечтательно произнес Ленин.

– Мы постараемся, – снова повторил Фрунзе и добавил: – До начала декабря.

– Завтра начинается Девятая Всероссийская партконференция. Там мы еще раз поговорим о сроках. Вам бы следовало на ней побывать. Встретитесь с главкомом Каменевым, может, сумеете у него чем-нибудь разжиться. Сергей Сергеевич – мужичок прижимистый. Никогда не знаешь, что припрятано в его сундучке.

Кремлевские куранты, которые два года назад были разбиты прямым попаданием снаряда и личными хлопотами Ленина вновь восстановлены, пробили двенадцать.

При последних ударах курантов Ленин взял Фрунзе за руку.

– Теперь, слушайте! – и застыл в ожидании.

После последнего удара колокола зазвучала музыка. Фрунзе знал, что долгие годы они играли гимн Российской империи «Боже, царя храни». Нет, сейчас это была другая мелодия. Очень знакомая. Вспомнил. «Вы жертвою пали», – прозвучало над Тайницким садом, над Красной площадью, над Кремлем.

И когда наступила тишина, Ленин поднял глаза на Фрунзе, и в них светился почти детский восторг.

– Меня убеждали: ничего не получится, все разбито, не заговорят. А они не только заговорили. Запели! – радостно сообщил он.

– Впечатляет, – согласился Фрунзе и после некоторых раздумий спросил: – А нельзя ли было что-нибудь жизнеутверждающее?

– Что? «Польку-бабочку»? – резко вскинулся Ленин. Видимо, Фрунзе был не первый, кто выражал сомнение по поводу этой печальной мелодии. – Это – ночная мелодия. В память тех, кто плечом к плечу стоял вместе с нами, но не дожил до этих дней, – жестко пояснил он, – а в полдень они играют нашу, революционную – «Интернационал».

Потом они вернулись в Кремль, и Фрунзе еще издали увидел прогуливающегося возле Царь-пушки Сергея Сиротинского. Больше на площади никого не было.

– Ваш адъютант? – догадался Ленин, и упрекнул Фрунзе: – Что ж вы так? Могли бы отправить его в гостиницу.

– Не нашел его сразу после заседания, – попытался оправдаться Фрунзе. – Ничего. Погулял по Кремлю. Когда-нибудь внукам расскажет.

Они направились к Сиротинскому.

– Здравствуйте, товарищ! Не замерзли? – и Ленин пожал Сергею руку.

– Нет, пока еще тепло. Почти как там, у нас, – слегка ошалело от неожиданной встречи с Лениным, ответил Сергей. Но по всему было видно, что он уже порядком продрог. Одет-то пока был в расчете на туркестанскую жару.

– Врать, дружочек, вы пока еще не научились, – улыбнулся Ленин. – Но я-то вижу: замерзли. Пойдемте чайком отогреваться, – и Ленин подхватил Сиротинского и Фрунзе под руки и повел к дому, где жил он сам и некоторые высшие руководители страны.

Ушли они от Ленина едва ли не на рассвете.