Глава шестая
К Сивашу они подъехали верхом. Молодой махновец проводил его к самому берегу, и на трех конях вернулся обратно, в Юшунь.
Лодку они с Бушкиным нашли на том самом месте, где её всегда оставлял Мишка Черниговский — последний от него привет. Видно было, ею пользовались, но каждый раз оставляли на берегу Сиваша, на привычном для Кольцова месте.
В сумерках они переправились через Сиваш и вскоре уже были в Строгановке. Отыскали дом, где квартировал Гольдман. И вскоре уже сидели в тепле за столом, во главе которого восседал Исаак Абрамович. В доме было уютно. И что-то тихо шептал самовар.
Обменялись новостями. Одна из них очень заинтересовала Кольцова.
— Помнишь, ты меня про того вихлявого снабженца спрашивал?
— Жихарев, что ли? — напомнил Кольцов.
— Он самый. Представляешь, два продовольственных склада в Каховке поджег.
— Случайно, что ли? — не понял Кольцов.
— Матёрым врагом оказался. Его свои же разоблачили. А он, тертый калач, всех их вокруг пальца обвел — и сбежал.
— Куда?
— Известно, куда. К своим, к белякам. А я, Паша, всё думаю: мы с ним разговоры разговаривали, один хлеб с ним ели. И — никаких подозрений, ничего сердце не подсказало.
— Я уже у тебя это спрашивал. Хоть теперь скажи мне, пожалуйста, любезнейший мой друг Гольдман, не Жихарев ли помог тебе тогда достать тачанку для нашей поездки?
— Нет, не он! — напрягая память, как-то поскучнел Гольдман, но спустя короткое время облегченно вздохнул. — Нет.
Потом они пили морковный чай, продолжали разговаривать о разном. Гольдман был непривычно задумчив. И наконец сказал:
— Знаешь, Паша! Я ведь эту проклятую тачанку тогда действительно у снабженцев выпросил. С этим, Жихаревым, я, помнится, разговаривал, это точно. Но не о тебе и не о твоей поездке. Но он там вертелся, это точно.
Так начала приоткрываться одна увлекательная история, конца которой пока ещё не было видно.
* * *
Генерал Кутепов, находившийся на станции Сарабуз, спустя час сообщил по телефону Врангелю, что корпус Барбовича почти полностью уничтожен. Станция Юшунь в руках большевиков. Не входя в соприкосновение с противником, части дроздовской дивизии, остатки конного корпуса Барбовича и Донской корпус продолжают отступление. Подразделения Первого армейского корпуса сосредоточились у села Букулчак.
— Жду ваших дальнейших распоряжений, — заканчивая разговор, сказал Кутепов.
С трубкой у уха он ждал ответа главнокомандующего. Но трубка молчала.
Как ни готовился Врангель к этому известию, все же оно сразило его. Надеяться больше было не на что.
Трубка продолжала молчать пять минут. Десять. Кутепов положил её на аппарат и покинул вагон связистов.
Лишь к вечеру связисты разыскали Кутепова и передали ему приказ, который следовало исполнять незамедлительно.
Всем войскам, оторвавшимся от преследования противника, предлагалось направляться в порты на погрузку.
Первому и Второму армейским корпусам предписывалось следовать в Евпаторию и Севастополь. Остаткам конного корпуса Барбовича надлежало двигаться в Ялту. Кубанцев генерала Фостикова ждали для погрузки в Феодосии. Донской корпус генерала Абрамова и Тереко-Астраханская бригада направлялись в Керчь.
Для ускорения передвижения пехоту было приказано посадить на подводы. Коннице надлежало прикрывать отходы.
* * *
Утром Кольцова принял Менжинский. Поздоровался. Поздравил с возвращением, сказал подобающие в таких случаях слова и от имени командующего Южфронтом поблагодарил его с успешным завершением работы в Повстанческой армии.
— Да какая это работа! Скучная и неинтересная, — сказал Кольцов.
— Вам, Павел Андреевич, просто очень повезло, — возразил Менжинский. — Неожиданно, я подчеркиваю это, махновцы повели себя строго в рамках Старобельского соглашения. Отношу это за счет того, что с ними не было Нестора Махно, этого взрывного запала. Натерпелись бы, поверьте. Скучно, уверяю, вам бы не было.
— У них есть определенные претензии. И довольно серьезные, — вспомнил Кольцов свое прощание с махновцами. — К примеру, почему из Старобельского соглашения вдруг исчез четвертый пункт — о самоуправлении?
— Лев Давыдович посчитал его неуместным. Они хотят жить по своим экономическим и политическим законам. Но советская власть слишком молода, и расшатать ее всяческим инакомыслием пока довольно легко. Тут я целиком на стороне Троцкого.
— Но они рассчитывают на концессию Крыма. И только в Крыму и нигде больше они хотят установить свои законы, не вступающими в конфликт с нашими, — наступал Кольцов.
— Не будем об этом, — миролюбиво попросил Менжинский. — Закончится война, и эти вопросы будут решать на самом высоком уровне. Присаживайтесь.
И когда Кольцов уселся, Менжинский сказал:
— Сейчас вам предстоит куда боде интересная работа, — он взял со стола листок, положил его перед Кольцовым: — Прочтите. Телеграмма Фрунзе.
Кольцов склонился над бумагой:
«По приказу главнокомандующего все войска Русской армии на юге России и гражданское население, желающее покинуть Крым вместе с войсками, могут уезжать. Я дал указание всем судам, находящимся под моей властью…».
Кольцов оторвал глаза от бумаги, спросил:
— Кто этот могущественный судовладелец?
— Французский адмирал Дюмениль. Полный его титул? Командующий средиземноморской эскадрой, командующий морской дивизией Леванта…
— Достаточно.
— Читайте дальше. Это, по сути, ультиматум
Кольцов продолжил читать:
«Я дал указание… оказать помощь в эвакуации и предлагаю Вам дать немедленный приказ вашим войскам, чтобы они не мешали вооруженной силой проведению погрузки на суда. Я сам не имею никакого намерения разрушать какое бы то ни было русское заведение, однако, информирую вас, что если хотя бы один из моих кораблей подвергнется нападению, я оставляю за собой право использовать репрессивные меры и подвергнуть бомбардировке либо Севастополь, либо другой населенный пункт на Черном море».
Кольцов ещё раз бегло просмотрел текст и поднял глаза на Менжинского:
— Собственно, разве у нас есть иное решение? — спросил он. — Пусть бегут. Практически, они выбросили белый флаг капитуляции, и в нашей власти позволить им покинуть Крым так, как они хотят. Не достаточно ли пролито крови и с той и с другой стороны? Пусть уезжают с миром. Иные, возможно, ещё вернутся.
— Я согласен с вами. Примерно гак думает Фрунзе и многие другие военачальники. Они радиограммой обратились к Троцкому о помиловании всех остатков врангелевской армии, в том числе и командного состава.
— И что ответил Троцкий? — спросил Кольцов.
— Вот! — Менжинский положил перед Кольцовым ответ Троцкого на имя Фрунзе и члена Реввоенсовета Южфронта Гусева. Она была совсем короткой:
«Необходимо всё внимание сосредоточить на той задаче, для которой созданы "тройки". Попробуйте ввести в заблуждение противника через агентов, сообщив ту переписку, из которой вытекало бы, что ликвидация отменена или перенесена на другой срок».
— Это всё? — удивленно спросил Кольцов и печально добавил: — Какая страшная радиограмма! Любыми средствами, ложью, фальшивками выявлять инакомыслящих и расправляться с ними без суда и следствия, посредством «троек».
— Она однозначна, — согласился Менжинский. — Лев Борисович, по сути, предлагает ввести общероссийский террор.
После длительного молчания Кольцов спросил:
— Ну а что вы по этому поводу думаете? Вы лично?
— Думаю, — уклонился от ответа Менжинский. — Практически, это приказ. А приказы, как вы знаете, не обсуждают. Их выполняют.
— Но приказ можно обжаловать.
— Кому?
— Ленину.
— Боюсь, в этом вопросе Владимир Ильич скорее поддержит Троцкого. Я сужу по последним его распоряжениям. Он неоднократно подталкивал Фрунзе не считаться ни с чем, ни с какими потерями, и поскорее заканчивать войну. Телеграмма Троцкого по духу такая же.
Кольцов задумчиво молчал.
— По моим сведениям, отступающие белогвардейские войска движутся в направлении крымских портов. Уплывут тихо, ну и скатертью им дорога, — спокойно продолжил Менжинский. — Не успеют — возникнут большие проблемы. Накопившаяся за годы войны злость и злоба не пройдут в одночасье. Если мы не прекратим начинающийся террор, Крым в эти дни потонет в крови. Уже начались кровавые расправы. Наши красноармейцы настигают разрозненные группки отступающих белых и вырубают их всех. Не только офицеров. Всех! У меня есть сведения о нескольких таких случаях. Слишком кровавую точку мы можем поставить в Гражданской войне.
Весь этот разговор привел Кольцова в смятение. Быть может, впервые он начал осознавать, сколь огромны масштабы надвинувшейся на Россию катастрофы. Уничтожаются целые сословия, без которых общество не сможет существовать. Сейчас, в горячке борьбы, это мало кто понимает. Но уже завтра новой стране понадобятся талантливые инженеры, архитекторы, ученые, агрономы. А их не будет. Они сейчас, в эти самые минуты, возможно, уже грузятся на пароходы, чтобы навсегда покинуть Россию. И остановить это бегство никто не в силах. Да и нужно ли? Оставшиеся здесь попадут под кровавый нож «троек», покинувшие Крым спасутся. И, быть может, пережив все страхи, многие вернутся. Или на чужбине проявят свой талант и прославят Россию.
— Что же делать? — спросил Кольцов. — Это тупик?
— Ну, так уж и тупик. Я убежден, что в жизни практически не бывает безвыходных положений, — Менжинский встал, неторопливо прошелся по кабинету. — Мы с Михаилом Васильевичем на днях вспоминали вас. Он предложил следующее. С удостоверением полномочного представителя ВЧК и мандатом Комюжфронта вы выедете в войска. Посетите порты, узловые железнодорожные станции. Там будет завершаться последний акт Гражданской войны. Ваша задача, пользуясь данной вам властью, останавливать самосуды, делать всё, чтобы никто не препятствовал врангелевским войскам покинуть Крым. Пусть уезжают. Остынут страсти и, неровен час, многие захотят вернуться.
— Но телеграмма Троцкого? — спросил Кольцов.
— А что телеграмма? «Необходимо сосредоточить внимание», «Ввести в заблуждение противника»… Обратите внимание, деликатный Лев Давыдович ни на чем не настаивает. Это не приказ. Всего лишь добрые пожелания. Не правда ли?
— Да, конечно, — впервые за всё время улыбнулся Кольцов. В самом деле, поднаторевший в прежние годы на дипломатической работе за границей, Менжинский легко нашел выход. Собственно, это он, Кольцов, смотрел на любую телеграмму, подписанную Троцким, как на приказ. Но, оказывается, и здесь не всё так просто. И если бы выполнялись все приказы Троцкого, российское население уже было бы уполовинено. «Деликатный» Лев Давыдович мыслил категорией целесообразности для Советской республики, и с легкостью мясника посылал под нож тысячи людей.
Разговор, похоже, был исчерпан. Кольцов поднялся.
— Подберите себе несколько человек и — не теряйте время.
— Я хотел бы всё же знать, с чего начинать?
— Вот этого я тоже пока не знаю. Но уверен, поразмыслив, вы найдете верное решение, — сказал Менжинский.
* * *
Кольцов в спешке организовывал свой летучий отряд. Ему дали две тачанки с ездовыми и пулеметчиками, и ещё десять всадников, молодых, горячих, которых выделил ему от щедрот своих командарм Второй конной Филипп Миронов. Это были сотрудники Особого отдела его армии.
Еще в его отряд был зачислен неразлучный с ним Бушкин.
Поразмыслив, Кольцов решил заполучить к себе и Гольдмана. Каждый раз, когда жизнь сводила Кольцова с ним, он всегда оказывался настолько на месте, настолько нужным, что Кольцову казалось: он просто не сможет без него обойтись.
Надежд на то, что Менжинский отпустит Гольдмана, у Кольцова не было никаких. Но он всё же попытался.
На удивление Кольцова, Менжинский не стал скаредничать, хотя и отпустил его очень неохотно.
— Считайте, Павел Андреевич, я ради вас обезглавил Особый отдел. Да-да, именно обезглавил, — со вздохом сказал Менжинский. — Без меня он ещё смог бы существовать, без Гольдмана — не знаю. Транспорт, продукты, бензин, бумага, размещение в городах… Трудно даже перечислить всё, чем занимается у нас Исаак Абрамович.
— Чем же объяснить такую вашу щедрость? — спросил Кольцов.
— Я отпускаю его лишь потому, что дело, которое вам поручено, крайне важное. Вам он очень поможет, хотя бы даже в бытовых вопросах. А Особый отдел фронта ещё недели две здесь просуществует, потом возникнут новые структуры государственной власти, в том числе и местные Особые отделы или как их теперь назовут — и всё! Вместе с ликвидацией штаба Южного фронта исчезнем и мы. Сэ ля ви, как говорят ваши друзья-французы. Такова жизнь. В ней всё должно быть целесообразно. Но наши люди не останутся без работы. Они будут нужны государству и в мирной жизни. И вы — тоже.
— Я часто об этом размышлял, — задумчиво сказал Кольцов. — Каким бы делом мне хотелось заняться?
Менжинский поднял на Кольцова глаза, ждал ответа.
— Под Харьковом мы с Гольдманом и ещё с одним нашим чекистом создали что-то вроде детской коммуны. Эту идею тогда очень поддержал Феликс Эдмундович. Может, пойду туда. Природа, детишки — что ещё можно придумать лучшее для спокойной жизни!
— Слышал я про вашу коммуну, — сказал Менжинский. — Она разрослась. Там уже около полусотни ребятишек. А, может, уже и больше.
— А откуда вы это знаете?
— Ваш друг Гольдман рассказал. Он тут на сутки по делам в Харьков выезжал. С восторгом рассказывал об этой вашей затее. — Менжинский снял пенсне и, протирая его носовым платком, сказал: — Эх, с сотню бы таких коммун, и можно было бы порядочно уменьшить беспризорность.
— Ну, вот! Одну такую коммуну я и возьму на себя. Хорошее, благородное дело.
— Знаете, я и сам видел себя во сне где-то на пасеке. Солнце, цветы, тишина, пчелки жужжат, — мечтательно произнес Менжинский. — Мы с Фрунзе как-то разговаривали о конце войны, каким оно будет, наше будущее. Он ещё в Туркестане мечтал стать агрономом. Но, знаете, всё это несбыточно.
— Почему? — удивленно спросил Кольцов. — Кончится война, и всё! Каждый будет жить так, как об этом мечтал.
— Всё верно. — Согласился Менжинский, но тут же поправился: — Впрочем, не совсем. А если точнее, то совсем не верно. Кончится война, мы создадим единственное в мире государство, которым будут управлять рабочие и крестьяне. Думаете, нам позволят долго жить в мире?
— Нет, конечно. Я это понимаю.
— Россия — слишком лакомый кусок мировой суши. Богатый. Я поработал с капиталистами, знаю. Мы всегда будем под их прицелом. И выживем только в одном случае: если не демобилизуемся. Если весь свой опыт, накопленный в дни войны, не разбазарим, — и, без всякого перехода Менжинский добавил: — Детишками пусть занимается тот, у кого есть опыт в этом деле. А у нас с вами иной опыт. И он ещё понадобится новой России. Извините за столь высокий штиль. Но иногда приходится думать и такими категориями.
На прощание Менжинский вручил Кольцову удостоверение полномочного представителя командующего Южным фронтом с правом единоличного решения всех вопросов, относящихся к эвакуации врангелевских войск и дальнейшей участи военнопленных. В удостоверение был вклеен вкладыш, где Фрунзе просил оказывать Кольцову всемерное содействие и помощь при исполнении возложенных на него обязанностей.