Итальянское посольство оказалось совсем близко от остановки фуникулера. Не пришлось им искать и филиал Комиссии по репатриации Лиги Наций. Он находился в небольшом особнячке рядом с итальянским посольством, и на высоком заборе возле калитки висела большая броская вывеска на нескольких языках. Была среди них и на русском: «Комиссия Лиги Наций по репатриации «Помощь Нансена».

Все те же четверо, которые еще час назад встречались с французским комиссаром Пеллё, прошли к особняку, внимательно изучили вывеску. И лишь после этого, посовещавшись, трое остались за оградой, а четвертый – Дзюндзя – прошел через калитку во двор, поднялся по ступеням, поискал на двери кнопку звонка, но не нашел и тогда постучал в дверь.

Какое-то время там, за дверью, не было слышно никаких звуков, потом раздались отдаленные шаги. Они приближались. И, наконец, дверь открылась, и в проеме встал господин в зеленом халате с молотком в руке. Он внимательно оглядел стоящего перед ним Дзюндзю, обратил внимание на его уже порядком изношенную, но все еще имеющую пристойный вид одежду русского солдата.

– Русский? – спросил он и, не ожидая ответа, посторонился, впуская посетителя в коридор особняка.

– Так точно, русский, – бодро ответил Дзюндзя, рассматривая молоток в руках высокого тощего человека с квадратным подбородком. Это был Колен. Еще совсем недавно он был успешным репортером известной английской газеты «Таймс» и мотался по всей объятой огнем войны России, освещая в своей газете все увиденное и услышанное. Но война в России кончилась, и господин Колен оказался больше не нужен газете. Вероятно, по той причине, что он знал Россию не понаслышке, Нансен пригласил его к сотрудничеству в комиссии.

Только сейчас и сам Колен заметил, что держит в руках молоток, и, несколько смутившись, сказал:

– О, пардон, месье… извините… случайно. Небольшой ремонт. Мы только, как это, осваиваемся в этом… как это… помьещении. А вам, как я понимай, нужен господин Нансен?

– Так точно. Он самый.

Увидев поднявшихся к самой входной двери остальных трех делегатов, он спросил у Дзюндзи:

– Тоже ваши?

– Наши, рассейские! Чьи ж еще!

– Проходите сюда, в коридор, – пригласил он и остальных трех солдат. – У нас еще не все перфект для гостей. Но мы уже работаем. И скоро здесь будет…как это…гор-ни-ца. Нет, принима…

– Приемная, – подсказал бородатый шахтер.

– Спасибо. Красивый прием-ная, – и, улыбаясь, Колен побежал на второй этаж, сверху крикнул: – Сейчас вам будет комиссар Нансен.

И пока они ожидали, кто-то из делегатов шепотом сказал:

– Я был у большевиков в плену, так у их там тоже сплошь комиссары. И у французов. У которого мы сьодни были, тоже комиссар. Може, весь свет в большевицку сторону движется?

– И итальянцы, похоже, тоже сочувствуют большевикам. Гляди, какую домину им пожертвовали, – сказал шахтер.

– У их, капиталистов, все на грошах держиться. Купили хату, и усе. Коммерция! – не согласился Дзюндзя.

– Читал вывеску? «Комиссия по репатриации». И по-нашему есть, – возразил шахтер. – Получается, Лига Наций помогает и большевикам. А что с нас, голодранцев, возьмешь? Какие гроши? А переправить в Россию надо тыщи и тыщи таких, как мы. Нет, тут дело не в коммерции. Тут политика. А то и просто сочувствие. Может, оно еще не вывелось на белом свете.

Услышав приближающиеся по второму этажу шаги, они смолкли.

К ним по лестнице спустились высокий, рыжеволосый, с жесткими, как сапожная щетка, усами, мрачный норвежец Нансен, следом за ним – уже знакомый делегатам Колен и третий, румянощекий юноша-переводчик. Они остановились сразу же возле перил лестницы, и норвежец, коротко, но внимательно оглядев всю компанию русских солдат, обращаясь к ним, произнес несколько фраз на непонятном им языке. Юноша тотчас перевел его слова:

– Рад приветствовать вас от имени Лиги Наций и от моей Комиссии по репатриации, которая называется «Помощь Нансена». Нансен – это я. Не я назвал ее так, но я горжусь этим и буду изо всех сил стремиться помогать всем тем, кто оказался на чужбине в беде. Можете обращаться ко мне «Господин Нансен», можете, если запомните, Фритьофом. Фритьоф – так звучит мое норвежское имя. Надеюсь, я достаточно полно вам представился?

После этого норвежец поздоровался с каждым за руку.

– Теперь я хотел бы услышать, с какой бедой вы пришли к нам?

И снова вперед попытался выступить бородатый шахтер. И он, и остальные двое делегатов уже поняли, что Дзюндзя косноязычен, порой выражается непонятно, но невероятно упрям, и с намеченного пути его невозможно свернуть. Этим он и нравился. Ему бы чуть больше грамотности, и он был бы хорошим вожаком. Дзюндзя не хотел отдавать власть в чужие руки: он придержал шахтера за пояс шинели и сам стал впереди.

– Нам бы в Советску Рассею. Весна пришла, сеять надо, а мы тут без дела. Большевики энту… амнисцию объявили. Всем без разбору. А наш командуючий Петро Николаевич ни в какую. Надеется снова походом на Советы иттить. Хто хочет, пущай. У кажного своя голова, мы никого не неволим. А в большости народ до дому хочет. Нету больше силов по чужим углам скитаться. Бабы, сами знаете, не сумеють до путя с землей совладать. И так получается, шо к зиме голодать придетца.

Выслушав переводчика, Нансен что-то долго ему говорил.

– Господин Нансен понимает ваши заботы. Он недавно был в Советской России, сам все видел и понял, что уже давно надо кончать вам воевать и налаживать мирную жизнь.

– Во! Вы энто понимаете, а Врангель пока еще до энтого не додумався. Обозвав нас дезентирами и предателями. А якие ж мы предатели, ежли всем сердцем за Рассею. А какое в ей управление будет, так, може, и мы шо-то присоветуем, подскажем, – изложил свои мысли Дзюндзя. И заключил: – От всего нашего обчества просим вас подмогнуть нам попасть до дому.

– А, собственно, конкретно, в чем проблема? – спросил Нансен.

– Пароход нужен. Врангель не хочет нас выпускать, и французы, те тоже говорять, шо у их нету денег нанять пароход. Брешуть, конечно: весь наш рассейский флот задарма до своих рук прибрали, а нас всего-то через Черное море переправить – денег нету.

– И много вас?

– Трудно сказать. Около тыщи, энто те, про которых мы знаем. А еще в Галлиполи, в Катладже, та й до острова Лемнос тоже, надо думать, большевицки листовки долетели. Много чи мало нас? Я так думаю, шо почти половина тех, хто с Врангелем пошел, уже раскаялись и до дому рвутся. Так шо желаючих много будет, в один пароход усех не затрамбуешь, – выложил свою арифметику Дзюндзя, после чего вдруг жалобным, почти нищенским голосом добавил: – Вы уж, вашее превосходительство, поспособствуйте нам. Неохота в чужих краях без пользы пропадать.

– Я понял вашу просьбу, – сказал Нансен. – Кое-какие хорошие новости у меня для вас есть. Но я пока не хотел бы их разглашать. Надеюсь, уже в ближайшее время вы их узнаете. Но для этого я еще должен побывать в Париже, кое-что согласовать с французским правительством.

И все четверо разочарованно вздохнули.

– Так получается, шо ничого хорошего вы нам сейчас не скажете? – спросил Дзюндзя.

– Пока не скажу. Но сегодня вечером я уезжаю. Завтра вечером – в Париже. Послезавтра к вечеру я сообщу вам все, до чего сумел договориться. Послезавтра в такое же время приходите сюда, и, надеюсь, мой заместитель господин Колен сообщит вам хорошие новости.

– Через три дня? – спросил Дзюндзя.

– Потерпите, – попросил Нансен.

– А ну, ежели Врангель рогами упрется? – спросил Дзюндзя. – Он… энто… с фанаберией.

– Ничего. И с Врангелем все как-нибудь уладим, – пообещал Нансен. – Так что потерпите. Всего три дня. Дольше ждали.

– Мы то ще можем, а у большости других уже все терпение кончилось. Они даже предлагали до Салтана сходить, впасть йому в ноги. Може, смилуется, выдиле нам один пароход. Нам бы токо через Черное море.

– Не надо к Султану, я только вчера встречался с ним. Он связан какими-то обязательствами с французами, а какими-то – с Врангелем. Вряд ли он пойдет вам навстречу, это будет означать, что он нарушил нейтралитет. А он поклялся его не нарушать. Так-то! – строго сказал Нансен. – И вообще, не суетитесь. Можете все мои планы и договоренности разрушить, а сами вы, поверьте, ничего не добьетесь. И что тогда?

– Тогда?.. – не сразу ответил Дзюндзя. – Тогда, пеши. Через Болгарию, Польшу. Мы и энто прикинули. Токо уже ни посеять, ни собрать врожай не сумеем. Голод будет.

– Голод хоть так, хоть иначе все равно будет, – сказал Нансен. – Ни двадцать, ни сто тысяч возвращенцев страну уже не спасут. Нужно в корне перестраивать всю ветхую, заскорузлую экономику вашей страны. Иначе, действительно, пропадете. От голода, или конкурирующие страны задавят.

– За год-два экономику не перестроишь, – возразил Нансену бородатый шахтер. – Но помереть с голода за два года можно.

– Тут вы правы. Для этого, в частности, и создана Лига Наций. Будем по возможности помогать голодающим странам.

– И России? – спросил бородач.

– Безусловно. И России.

– Ваши бы слова до Бога дошли, – вздохнул шахтер.

– У нас с вами один Бог. Православный. Авось услышит? – сказал Нансен и, резко обернувшись, торопливо побежал по лестнице к себе на второй этаж.

Затем к делегатам обратился Колен:

– Давайте закончить наш разговор. У господина Нансена еще много дел. А до поезда совсем мало времени, – сказал он. – Встретимся через три дня, в это же время. Надеюсь, господин Нансен обрадует вас хорошими вестями.

Они вышли на улицу. Остановились возле вывески у забора. Постояли, помолчали.

– И куда теперь? – спросил шахтер.

– Куда, куда! До наших, – сердито ответил Дзюндзя. – Оны ж там нас ждуть.

Они ждали.

– Ну, шо? – спросили из толпы.

– Пообещали. Через три дня усе до подробностев скажуть.

– Ну, а если Врангель не согласится? Чи французы? – выкрикнули из толпы давно наболевшее, которое уже обсуждали делегаты с Нансеном.

Встав на какой-то камень, над толпой поднялся Дзюндзя:

– Мы с имы и энто обсуждали. Сказалы, шо договорятся, – и, подумав немного, он по-мужицки убедительно добавил: – Оны там усе из одного гнезда: как-то уладять. Ворон ворону глаз не выклюнет.

Это несколько успокоило толпу.

Расходились с надеждой. Договорились через три дня всем вместе собраться возле «Комиссии по репатриации «Помощь Нансена».