Глава первая
Вскоре после Пасхи началась не весна, а прямо как-то сразу, вдруг лето. Ветры, раскаленные Сахарой и Ливийской пустыней, достигли Константинополя и дохнули на него африканской жарой. Город изнемогал от зноя. Началась страда у водоносов. Они разносили воду бегом.
Базар жил своей обычной жизнью. Разморенные от жары люди сонно бродили под полощущимися на горячем ветру брезентовыми тентами, иногда что-то покупали, но по большей части просто ротозейничали.
Весть об амнистии, которую объявила Советская Россия, довольно скоро разнеслась из Галлиполи по всем лагерям. Так же горячо обсуждали ее и беженцы Константинополя. В базарной сутолоке, основную часть которой в эти жаркие дни составляли русские, чаще других звучал короткий вопрос:
– Не собираетесь? – и ни слова больше. И каждый, к кому обращались, понимал, о чем идет речь.
Кто-то с презрением обжигал спрашивающего злобным взглядом (этот уже хорошо прижился в Турции, имел работу и жену, а то и двух-трех детей), иные матерились (домой хотелось, но руки были настолько в крови, что в никакую амнистию не верили), а кто-то – таких было совсем немного – так же коротко отвечал:
– Думаю.
Так, беженцы, настрадавшиеся и не нашедшие своего места в этом чужом мире, искали таких же, как и они, обездоленных, принявших решение вернуться домой. Они понимали, что каждый в одиночку ничего не сумеет добиться, нужно создавать коллектив, который сможет не просить, а требовать. Этот процесс похож на сбивание коровьего масла. Надо долго колотить сметану, пока появятся первые крохотные масляные комочки. Сталкиваясь, они слипаются, и в конечном счете все вместе они образуют большой масляный ком.
Находя друг друга в базарной толпе, они сговаривались и в один из дней, уже большим коллективом, отправились в российское посольство.
Изнемогающий от жары и безделья, обычно деятельный посол Нератов сразу принял выделенную толпой небольшую делегацию, представлявшую пока что только чуть больше ста человек. В этой компании в основном были отставленные от армии по болезни солдаты и офицеры, которые в силу своих увечий уже давно перестали бояться смерти, а также не нашедшие своего места на чужбине, ничего не умеющие и никому здесь не нужные чиновники, четыре священника и несколько женщин с детьми.
Нератов внимательно и с некоторым сочувствием выслушал тощего впалогрудого подпоручика по фамилии Дзюндзя.
– И много вас? – спросил Нератов.
– Душ сто, може, чуток больше. Но энто не все желающи. Кликнем клич – и тыща будет.
– Казак? – оглядев парламентера, спросил Нератов.
– Терский.
– Не боишься возвращаться? Терские злые были.
– У нас как говорять: «Кака жизня, такой и карахтер».
– Ну, и чего уезжать надумали?
– Известно дело: своя земля – мать, а чужа – мачеха. Весна. У нас в Рассее, поди, помните, весна светла, пушиста. Тепло ласково, як дите. И пчелки гудуть.
– Что ж раньше о пчелках не вспомнили? – с упреком спросил Нератов.
– И раньше помнили. Но шибко много грязи на большевиков вылили: и убивають, и граблють.
– Раньше белым верили, а теперь что же?
– В войну люди звереють. В бою – там хто ловчее, хитрее, сильнее, того и верх. И убивали, бывало. И грабили, случалось. Не без того. А счас из Рассеи пишуть, – Дзюндзя полез в брючный карман, извлек оттуда листовку, точь-в-точь такую, какие раскладывал в галлиполийском лагере Андрей Лагода. – От, пожалуйста! Пишуть, шо шибко за нас болеють. Усем амнистию объявили. Усем, под чистую, и виноватым тоже. Зовуть: возвертайтесь, дел дома накопилось, як у поганой хозяйки немытой посуды.
Нератов снова оглядел делегатов. Краем глаза заметил: к приоткрытой двери тоже приникли беженцы. Зачем-то снял и протер очки, и лишь после этого сказал:
– Понимаю, вы пришли ко мне за надеждой. Но я не могу ее вам дать, – начал он.
Дзюндзя встрепенулся:
– А нам так сказали, будто вы рассейский посол.
– Правду сказали. Я посол той России, которой уже нет. Сочувствую вам. Но вовсе не по поводу трудностей вашего отъезда на Родину. Это в конечном счете как-то образуется. Но в той России, куда вы намерены отправиться, вас вряд ли встретят хлебом-солью. Я вас не запугиваю. Это всего лишь мое предположение, потому что уже давно не имею почти никаких сведений оттуда. Весьма сожалею, но ничем вам помочь не могу. Сам сижу на чемоданах, изо дня на день сдам этот почетный пост другому послу. Вероятно, это будет большевик, комиссар. Приходите сюда несколько позже, через неделю, быть может, чуть позже. К тому времени все прояснится и, надеюсь, новый посол вам поможет.
Нератов встал из-за стола, давая понять, что ничего нового он им больше не скажет.
– Столько ждать? – возмутился за всех своих товарищей Дзюндзя.
– Я же сказал: через неделю-две. Может, быстрее. Не знаю. Меня с недавних пор уже никто ни о чем не ставит в известность, – беспомощно развел руками Нератов.
– Так чего ж вы тогда?.. – продолжил возмущаться Дзюндзя, но вдруг осекся. До него дошел смысл сказанного Нератовым: он уже не посол и в силу этого не может оказать им никакой помощи. У него, как и у них, нет никакой власти. И сколько ни стучи кулаком, ни кричи и ни требуй – ничего не добьешься. И тогда Дзюндзя сменил тон и сочувственно спросил:
– Так, може, того… шо то присоветуете?
– Думаю, вам следует обратиться к генералу Врангелю. У него вся полнота власти, касающаяся русских граждан. Все равно так или иначе, но решать ваше дело будет только он.
Делегаты неторопливо направились к двери.
– Весьма сожалею, – вслед им вновь повторил Нератов. Какой смысл вложил он в эти слова, никто из них не понял.
Потом они всей гурьбой направились к штабу армии, уселись на ступенях у входа. Делегаты во главе с Дзюндзей в сопровождении караульного начальника отправились на переговоры к главнокомандующему.
После того как Уваров доложил о делегации, Врангель вышел из кабинета и, стоя в проеме двери, долго и с некоторой брезгливостью осматривал порядком обносившихся, небритых, худых делегатов, затем мрачно спросил:
– Ну-с, почему не докладываете? Кто? Что надобно?
Дзюндзя выступил вперед. Он ожидал от этой встречи всякого, поэтому не оробел, не вытянулся в струнку, а попытался обстоятельно ответить на вопрос:
– Весна, ваш высоко…э-э…благородь!
– Догадываюсь. Ну и что же, что весна?
– Тут тако дело: промеж нас чутка прошла, будто большевики… советы, значится…энту… прощению усем объявили. И не виноватым, и виноватым тож.
– Врут большевики, а вы им верите, куриные ваши головы! – сердито произнес Врангель.
– Мы и сами, ваш высокоблагородь, сумлеваемся. Похоже, шо брешуть, – согласился Дзюндзя. Согласно закивали и двое его напарников-делегатов. – А ежли с другой стороны поглядеть? – продолжил он. – Весна. Мужиков повыбито море. А мы туточки, в Туреччине, штаны заздря протираем. От сообча мы и подумали, и дошли до такого понимания. Надоть возвертаться до дому, бо земля промедлению не терпить. Вспахать надоть? Пробороновать, посеять яровые, бо озимые и ихние и наши кони почти все вытолочили. Баба не сумеить, ей природой энто не отпущено. От и получа…
Слушая Дзюндзю, Врангель все больше багровел. И, оборвав Дзюндзю на полуслове, он высоким, почти петушиным голосом закричал:
– Все! Прекратить словоблудие! Дезертиры и предатели! Вместо того чтобы возвращать себе свою же землю, они рвутся к большевикам в крепостные!.. Во-он!.. Уваров, зачем впустили сюда этот сброд?.. Карнач! Уберите их с моих глаз!
Врангель скрылся за дверью своего кабинета, а караульный, явно им сочувствующий, тихо сказал:
– Пошли! Видать, не ваший сегодня день, хлопцы.
В сопровождении караульного начальника они вышли на крыльцо.
Все сидящие на ступенях и просто на земле направили на них вопрошающие взоры. По унылым и мрачным лицам ожидающие поняли, что делегаты потерпели неудачу.
– Не прийняв?
– Прийнять то прийняв, – Дзюндзя недоуменно пожал плечами. – Раскричався, обозвав дезентирами и чуть не того… на дав по шее.
Толпа ахнула.
– Не, не самолично, конечно, – поправился Дзюндзя. – У нього под дверями таки мордовороты сыдять…
– Ну, и шо ж теперь? – спросил кто-то из толпы. – Може, есть хто, который над им?
– Вроде главнее нету.
– Може, усем обчеством зайдем? Попросим?
– Бесполезно, – сказал Дзюндзя. Он тоже опустился на ступеньку лестницы и с досады закурил. – Надо какось с другого конца до энтого дела подойтить.
– Если шо-то знаешь, говори!
– Шо я думаю? – щуря глаза от едкого турецкого самосада, многозначительно сказал Дзюндзя. – Не может такого быть, шоб над ним не было начальствия. Той же Султан, он над усеми генералами начальник.
– Над турецкими – это понятно. А над нашими?
– Французы, – подсказал стоящий в двери начальник караула.
– А шо, точно! – обрадовался такой подсказке Дзюндзя. – Мне мой однокорытник рассказывав – он тут одно время часовым при штабе состояв. Так шо он углядев? Наш часто до французов ездит, а оны до нього – не шибко. Усе больше он. От и думайте, хто из их главнее?
– Ну, так пошли до французов! – загудела толпа.
– Теперь, раз уж засветились, надоть до конца.
– Ага! «Дезентиры!». А то теперича, в случай чего, враз под корень сведуть!
– А франузы тут при чем?
– Раз они начальствие, пущай разбираются!
И они всем скопом двинулись по набережной к резиденции Верховного комиссара Франции в Константинополе.
Верховному комиссару Пеллё доложили, что его хотят видеть русские, должно быть, беженцы. Среди них много отставленных от армии солдат.
– Что они хотят? – спросил комиссар.
– Вы знаете этих русских. Когда их много и они все вместе кричат, разве можно что-то понять! – сказал адъютант, довольно сносно знающий русский язык.
– Ну, хорошо! Выберите двух-трех самых спокойных, пусть расскажут, что им нужно.
Молодой, высокий, стройный, одетый во все цветное и от этого похожий на породистого петуха адъютант вышел к ожидающим. К этому времени толпа намного увеличилась и выглядела едва ли не каким-то митингом.
– Ты, ты и ты! – оглядев толпу, выбрал троих адъютант. – Проходите!
– Не пойдем! – сказали они.
– Почему?
Сквозь толпу протиснулся Дзюндзя:
– Без меня не пойдуть..
– Почему? – совсем растерялся адъютант.
– Языка не знають.
– А ты знаешь?
– Тоже не знаю.
– Так в чем дело?
– В том, шо оны… как бы энто вам объяснить? У их неважный характер. Их можно уговорить. А меня нельзя.
– Ну, проходи и ты.
И они пошли вслед за адъютантом.
Комиссар вышел им навстречу, усадил в кресла, ласково спросил:
– Ну, рассказывайте, что у вас за дела? С чем пришли?
Дзюндзя вновь повторил то, что уже рассказывал Нератову, а затем пожаловался на Врангеля. Он не только не стал обсуждать с ними их проблему, но даже не особенно их выслушал и даже едва не выгнал взашей.
– Я понимаю вас, – сочувственно сказал комиссар. – Весна. День год кормит. Так, кажется, у вас говорят? У меня родители тоже фермеры, я знаю ваш крестьянский труд.
– Мы не крестьяне. То есть среди нас есть и крестьяне. Но мало, – сказал крепенький бородатый мужичок в очках, отобранный адъютантом – Я, для примера, до войны выучился, маркшейдером на шахтах работал. Оттудова, с Донбассу, когда немец на нас попер, меня и мобилизовали.
– Я хорошо понимаю шахтеров, – снова посочувствовал комиссар. – Тяжелый труд! У меня родной брат всю жизнь в шахте проработал. В Эльзасе. Вы что-нибудь слышали об Эльзасе?
– Нам бы лучшее шо-нибудь про Рассею услыхать! – Дзюндзя почувствовал, что грамотный шахтер несколько отодвинул его от переговоров о главном, и испугался, что комиссар начнет им долго рассказывать о тяжелом труде шахтеров в Эльзасе. Их же интересовало совсем другое: – Як там теперь у нас? Стреляють, чи нет? Якое до нашего брата – белого солдата – при Советах отношение? Ходять слухи, шо полную амнистию объявили. Листовки прислали. А от як обстоить на самом деле? Може, шо присоветуете?
– Да-да, понимаю вас. У Франции нормализуются отношения с Советской Россией. Мое правительство намерено способствовать возвращению на Родину всех русских беженцев, независимо от того, воевали они или нет.
– Хотелось бы знать, як нас там примуть? Може, сразу до стенки? – спросил еще один из тех трех, отобранных адъютантом, совершенно лысый.
– Вы в чем-то провинились?
– А то вже не важно, шо я про сэбэ думаю Важно, як оны про мэнэ решать, – обстоятельно ответил лысый.
– Не надо ничего бояться, – сказал комиссар. – Я подтверждаю: действительно объявлена амнистия. И вы все подпадаете под нее. Естественно, определенные беседы с вами будут проведены.
– В этом собака и зарыта, – сказал шахтер.
– Обычная процедура. Так поступает любое государство.
– Речи-то у вас сладки. А як все на самом деле? – спросил Дзюндзя.
– По моим сведениям, после окончания войны никаких притеснений на бывших своих противников советские власти обещают не оказывать. Так что можете смело возвращаться.
– Ну, а як это сделать практически? – задал свой главный вопрос Дзюндзя.
Комиссар некоторое время молчал, видимо, у него не было ответа, хотя и предполагал, что такой вопрос ему зададут.
– Скажу честно, я затрудняюсь сейчас вам ответить. Дело в том, что Франция не связана с Советской Россией ни торговыми, ни дипломатическими отношениями, – наконец заговорил Пеллё. – Ваше посольство здесь, в Турции, практически уже не существует. Положение вашего посольства во Франции не намного лучше. Той могущественной России уже, к сожалению, нет. Новая Россия: кто сегодня скажет, какой она будет? Сейчас же она разгромленная, голодная и нищая.
– А мы не особенно много просим, – сказал бородатый шахтер. – Перевезите нас через Черное море, только и всего. В Севастополь там или в Одессу. Наши российские корабли, я видел, здесь в бухтах стоят, и по проливу в Средиземное ходят, и в Бизерте стоят.
– Вы не совсем точно выразились, – возразил комиссар. – Когда-то эти суда действительно были вашими. Но Врангель задолжал нам огромные деньги и был вынужден продать ваш флот нам. И возникает следующая проблема: мы отправляем вас на вашем же, но теперь уже нашем корабле в Советскую Россию, и большевики корабль тут же реквизируют.
– Но вы ведь сказали: суда проданы. Стало быть, они уже принадлежат Франции. Так я понимаю? – возразил шахтер, который был в этой компании грамотнее других и был один из тех немногих, кто пытался докопаться до смысла всего происходящего. – Какое же большевики имеют право реквизировать ваши корабли?
– Этот вопрос вы и задайте большевикам, – сухо сказал Пеллё. – Они действительно проданы, это факт. На их покупку имеются все необходимые документы. Но… Советская Россия не признает никакие царские договора. И флот, о котором мы с вами говорим, они все еще считают своим.
– Ну, с энтим могли ба какось уладить, – сказал Дзюндзя. – Поди, ради людей все ж.
– Не все мне подвластно уладить, – не согласился комиссар. – К примеру, с Советами я не уполномочен вести переговоры. Поймите меня правильно: только наше правительство может решать такие вопросы. Зафрахтовать корабль можно было бы у турков. Но ведь это, помимо всего прочего, еще и крупные финансовые затраты.
– Получается, что положение безвыходное? – грустно спросил бородатый маркшейдер.
– Нет, почему же? У нас, французов, есть такая пословица… не помню, как она точно звучит… «Из каждого безвыходного положения есть выход, уже хотя бы потому, что был вход». Что-то в этом роде.
– Ну шо ж! Спасибо вам на добром слове, – поблагодарил комиссара Дзюндзя.
– Извините, чем смог. И уж точно: сочувствием, – сказал комиссар и крепко пожал каждому из делегатов руку.
Уже когда они покидали резиденцию верховного комиссара Пеллё, их догнал его адъютант:
– Господин комиссар извиняется и просит одного из вас вернуться на минуту, – и он указал взглядом на бородатого шахтера. – Всего на два слова.
– Мы тоже не против послухать энти слова, – сказал Дзюндзя. Он не хотел отдавать свою власть в руки незнакомого и только сегодня примкнувшего к ним человека. Они все вместе двинулись обратно по коридору.
Адъютант недоуменно пожал плечами и пошел следом.
– Извините, совсем упустил из вида, – встретил их у двери своего кабинета Пеллё – Здесь, в Турции, сейчас находится комиссар Лиги Наций господин Фритьоф Нансен. Может, кто-то из вас слышал о нем? Известный полярный исследователь, изучает север. Он один из самых авторитетных в мире ученых.
Все четверо промолчали: никто из них никогда и ничего о Нансене не слышал.
– Он совсем недавно был в Советской России и, кажется, даже встречался с кем-то из их вождей: так у них там называются правители. Сейчас он прибыл на день или на два в Турцию. Не упустите шанса, попытайтесь встретиться с ним уже сегодня.
– А до чего он нам, энтот северный ученый? – спросил Дзюндзя. – Нам бы до дому, а не на север. На север нас и без его помощи большевики, ежли надумають, сошлють. У нас пол-Рассеи – север.
– Слушайте дальше! – строго сказал комиссар. – Лига Наций назначила его комиссаром по репатриации беженцев и военнопленных. Насколько я знаю, он занимается прежде всего российскими гражданами. Таких, как вы, очень много, война раскидала по всему миру сотни и сотни тысяч. Обратитесь к нему. Уверен: вам помочь – в его силах.
– И иде ж его найдешь, энтого… как его?
– Нансена.
– Заковыриста фамилия. Должно быть, китаец? – предположил Дзюндзя.
– Норвежец.
– Не слыхав, – покачал головой Дзюндзя. – Подумать, какие токо люди на свете не водются! Все одно, як в речке чи в мори: и плотва, и карась, и щука, и той же кит. И все разны, – но спохватился, что своими рассуждениями отнимает у занятых людей время, коротко спросил: – Так иде можно его повидать?
– Скорее всего, это вы сможете выяснить в итальянском посольстве. Где-то там, возле них, находится филиал Лиги Наций, и в нем Комиссия по репатриации. Ее господин Нансен только создал. Поэтому спросите у итальянцев. Они подскажут, – сказал комиссар и, еще раз кивнув им на прощание, торопливо ушел в глубину своего кабинета.
А делегаты, оставшись у двери, растерянно смотрели друг на друга.
– Что-то непонятно? – спросил сопровождающий их адъютант комиссара.
– Усе понятно, окромя одного: а иде искать энто самое итальянское посольство. Город вона какой, за день не обойдешь.
– Это просто. Сядете на фуникулер, выйдете через три остановки – в районе Пера. Там вам любой подскажет, – объяснил адъютант. Он вывел их на улицу, дружелюбно со всеми попрощался и скрылся за дверью своей резиденции.
А они направились к томящимся в ожидании своим товарищам. За то короткое время, что они беседовали с комиссаром, их коллектив пополнился еще доброй сотней человек.
