Я вышел на балкон и огляделся. Все же наша земля чертовски красива. Если смотреть с моря, то видишь подпирающие небо горы, нависшие над городом черной изрезанной зубцами стеной. А если смотреть со стороны гор, то видишь бесконечное синие море, которое загадочно сливается с горизонтом. Издалека все кажется привлекательным, особенно панорама бухты и старого города. Однако вблизи картина меняется. С таким же успехом можно рассматривать в лупу лицо «мисс вселенной» и видеть лунообразную, покрытую оспинами поверхность. Впрочем, девушки у нас действительно красивы. Большее количество сногсшибательных красоток на одной улице можно увидеть только на Приморском бульваре в Одессе.

Бешеное солнце и морская вода оказывают влияние даже на импотентов, замечающих приятное шевеление в штанах. В их глазах появлялся давно утраченный блеск при виде толпы снующих по городу свободных женщин, чьи лица отмечены печатью обреченной измены. Даже плешивые и пузатые главы семейств, а также почтенные матери, иногда даже бабушки, испуганные приближением климакса, превращаются в похотливых павианов.

Когда начинает темнеть и благословенная прохлада опускается на город, люди чуют приятную тяжесть в низу живота, заставляющую женщин вилять бедрами, а мужчин непристойно раскачивать зад. Конечно, можно говорить о магии местности и о колдовской силе природы. В диком лесу дышится вольнее, чем в парке, а купаться в открытом море намного приятней, чем в ванной. Разве можно сравнить привычный секс в супружеской кровати, с любовью на природе или, скажем прямо, на земле, которая не только дает дополнительную силу своим детям, но и расцвечивает ощущения сотней различных нюансов.

В нашем дворе жил Кривой, прозванный так, поскольку его ноги были разной длины, и он ходил странной порхающей походкой. Родители мальчика также отличались от прочего населения. Мать — броской, несколько вульгарной красотой, а также дерзостью, с которой она крутила роман с путейским обходчиком Васей. Отец — необыкновенными голубыми глазами, излучавшими доброту и всепрощение. Кривой был изгоем, но ему завидовали, ибо в его квартире на стене, покрытой зеленым ковром с оленями, висело большое двуствольное ружье.

Вася был крупным самцом, который сочился мужской силой еще не ослабленной от постоянного пьянства. Он любил ходить по двору голым по пояс, чтобы все видели на его мускулистой груди татуированный женский профиль, а на левом предплечье — меч, обвитый змеей. Вася гордился романтической памятью о зоне, где он отсидел два года за поножовщину. Нравы были легкими, но следовало соблюдать условности. Открытая связь вызвала резкое осуждение соседей.

Естественно, к нам доходили отрывочные сведения. Говорили, что отец Кривого импотент, отсюда его вселенская доброта и отчаянное распутство жены. Когда она забеременела и ходила, поглядывая на всех гордым и счастливым взглядом, общественное мнение было на редкость единым: ублюдок от Васи. Боюсь, что я приложил руку к смерти обходчика. Мы во всем подражали взрослым, поэтому я решил обсудить с приятелями щекотливую тему.

— Видели, какой у матери Кривого живот вырос? — спросил я, и все захихикали, показывая руками явно преувеличенную величину.

Я оглянулся и заметил, что бедняга стоит в окне и видит, как мы смеемся над его матерью. Вскоре мне стало скучно, и я пошел домой читать увлекательные греческие мифы. Меня поразило, что боги похожи на наших соседей, такие же мелкие, похотливые, вечно пьяные, мстительные, завидующие не только друг другу, но и людям.

Жестокие и несправедливые боги не терпели соперничества даже в игре на музыкальных инструментах, искусстве ткать и в рождении детей. Олимпийцам было мало вечного праздника с нестареющими богинями, поэтому они хищно высматривали с облачной высоты самых красивых женщин и порождали от них толпы героев, таких же ненормальных, как они сами. Мне стало смешно, что Эдип, которому было суждено убить отца и жениться на матери, разгадал пустяковую задачку Сфинкса, построенную на том, что человек будет думать о чем угодно, кроме самого себя.

На улице прозвучали два глухих хлопка. Я не реагировал, поглощенный человеконенавистнической мифологией, однако вскоре раздались крики, как при землетрясении, и топот бегущих по лестнице ног. Когда я увлеченный общей тревогой выбежал на улицу, Васю уже выносили из туалета. На его залитой кровью груди темнели два пятна с неровными краями, откуда булькала и сочилась уходящая из него жизнь. Васины глаза были закрыты, а на шее мелко дрожала тонкая синяя жилка. Стоящего в стороне Кривого никто не трогал, хотя ружье сразу же отобрали.

Собралась довольно большая толпа. Нас, малолетних, пытались отогнать, но мы возвращались и долгим пытливым взглядом смотрели на умирающего обходчика. Наконец, прибежала с работы мать Кривого. «Сыночек, что ты наделал?» — спросила она, схватив его за плечи. Он, конечно, молчал. Тогда она пробилась сквозь толпу к любовнику и, упав прямо на него, громко завыла при всем народе. Говорили потом, что Кривой предупреждал мать, что убьет Васю, но она не поверила. По малолетству его не судили. Ходили слухи, что парень год пролежал в специальной клинике для придурков.

Трудно сказать, почему власти обрушились на малочисленную и совсем не влиятельную секту сатанистов, которую возглавил Кривой, вернувшийся в город после многолетнего отсутствия. Он проявил неплохие организаторские и дискуссионные способности, без особого труда соблазнив несколько десятков молодых людей экзотической мишурой обрядов, сексуальными оргиями и поверхностными парадоксами. Сатанисты существовали всего пять месяцев, пока не были обвинены в убийстве девушки, найденной с разрезанной грудью и вырванным сердцем. Жертва была известна как наркоманка и активная сатанистка.

Экспертиза установила наличие спермы во влагалище и в анальном отверстии. Следствие было шито белыми нитками и могло развалиться в любую минуту. Однако у обвинения был свидетель, член секты, как я подозреваю, засланный в нее заранее соответствующими органами. Он показал, что сатанисты долгое время планировали совершить человеческое жертвоприношение, чтобы ускорить приход антихриста на землю. К тому же нашлись люди, видевшее девушку накануне смерти вместе с Кривым, который не имел убедительного алиби. Этого оказалось достаточным, чтобы обвинить его в убийстве.

Власти, несомненно, приложили руку к обвинению. За два дня до вынесения приговора по телевидению показали передачу о религиозных сектах, где были леденящие душу кадры. Обнаженные сатанисты танцевали вокруг лежащего на столе тела, окруженного свечами. Магистр, чье лицо было покрыто капюшоном, огромным ножом вскрыл грудь жертвы и, засунув руку во внутренности, вырвал сердце. Он откусил от него кусок и передал последователям, которые рвали зубами красный кусок мяса.

Танцующие женщины изображали экстаз и, погрузив руки в открытую рану, мазали свои тела кровью. Сцена явно была взята из малоизвестного фильма. Тем не менее, общественное мнение было настолько шокировано, что местами возникали стихийные демонстрации. Кривой был приговорен к расстрелу, а два его ближайших помощника к длительным срокам заключения. Он избежал наказания за смерть Васи, но удивительным образом ответил за преступление, которое не совершал.

Реальный Кривой мало чем отличался от приснившегося — те же нечесаные падающие до плеч волосы и густая крестьянская борода, из-под которой скалистыми островками выглядывали части лица. Вылитый Распутин, вот только ростом не вышел, хотя широкоплеч и вероятно силен. Он сидел на единственном стуле в неестественной позе, искривив ногу каким-то особым способом. У стены стояла узкая металлическая кровать, другой мебели в камере не было.

Темные напряженные глаза смотрели на меня, как на пустое место. Я даже оглянулся, но увидел каменную стену, наспех покрытую неряшливой белой известкой. Я почувствовал ноющую боль внизу живота, где стыд нашел свое материальное воплощение. Нелепое детское желание сплетничать могло послужить последней каплей, из-за которой Кривой убил человека, что решительно изменило его жизнь и, в конце концов, привело в эту камеру. С другой стороны, мне не было еще тринадцати лет, и я не мог предвидеть последствия невинного с виду поступка.

— Это чисто славянская привычка — брать на себя все грехи мира, — сказал второй.

— Может быть, еврейская? — спросил я.

Узник неожиданно поднялся, опять же удивив ненормальностью столь стремительных движений, что я не успевал разглядеть детали. Похоже, что он встал, не изменив согнутого положения ноги, и пошел знакомой с детства порхающей воробьиной походкой к большой решетке, отделяющей камеру от коридора.

— Привет, Кривой, — поздоровался я, когда он подошел так близко, что я ощутил запах давно немытого тела.

— Это ты? — спросил он после упорного разглядывания.

— Не узнал? — улыбнулся я, хотя было немного не по себе от его неподвижных, почти звериных глаз.

— Зачем пришел? — спросил Кривой, сжав решетку толстыми короткими пальцами.

— Кончай хамить, — сказал я дружеским тоном, — давай поговорим по-людски.

— А я уже не человек.

— В каком смысле?

— Смотри, — сказал он и, повернувшись, уставился на алюминиевую миску, стоящую на полу возле кровати. Вскоре она задрожала, сдвинулась рывком с места и скрылась под кроватью.

— Ловко! — похвалил я.

— Кто тебя послал? — спросил Кривой и повернулся ко мне спиной. Миска выехала из-под кровати и покатилась к его ногам. Дребезжащая в ней ложка поднялась на полметра и, повисев немного в воздухе, упала со звоном вниз.

— Впечатляюще! Может, ты мысли читать умеешь?

— Ладно, — усмехнулся он, — я и так знаю, кто тебя послал. Ты еще хуже, чем они о тебе думают.

— Будь осторожен, — предупредил второй, — этот человек очень опасен.

Кривой встрепенулся и внимательно посмотрел в мои глаза, словно почуял нечто неладное. Он взял стул и сел возле решетки. Этот лишенный всего человек имел только одно преимущество: он мог сидеть, а я должен был стоять, чувствуя некоторую тяжесть в ногах. Тем не менее, я обратил внимание на столь ничтожное обстоятельство. Скорее всего, подсознательное чувство вины заставило меня написать статью, ибо для меня было важным, что именно Кривой сидит на скамье подсудимых.

— Я видел твою статью, — небрежным голосом сказал он, словно прочитав мои мысли. — Неплохая стилистика.

— Ах ты, гад! — возмутился я. — Почему ты загрыз заключенного?

— Ты думаешь легко перестать быть человеком? — спросил он, оскалив из-под бороды неровные зубы. — Нужно отказаться от самого дорогого. Многие готовы отвергнуть вещи, которые имеют значение для других людей, а не для них. Легко отказаться от карьеры, квартиры, одежды и даже вредных привычек. Сложнее бросить близких людей, но самое трудное — уйти от самого себя. Ты не поверишь, но для меня самым ценным была человеческая жизнь.

— Но почему так дико? — спросил я и осекся, сообразив, что чем хуже, тем лучше.

Я почувствовал к маньяку странную симпатию, которая удивительным образом находила отклик в глубинах моей души. Правильно говорят: понять — значит простить. Может быть, на меня произвело впечатление, что он больше всего ценил человеческую жизнь. Слишком тяжелая ноша для подростка — защищать с оружием в руках семейную честь. Кривой просто рехнулся после вынесения смертного приговора за несовершенное убийство. Он был неплохим парнем, которого изуродовали обстоятельства.

— Хочешь кофе? — предложил я, вспомнив, что взял с собой для лучшего контакта маленький термос.

— Нет, — ответил узник, — мне не нужны стимуляторы.

— Ты теперь питаешься чистой космической энергией?

— Дурак! Я ангел смерти!

— Ну, ты даешь! — иронично сказал я. — Знаешь парня с детства, а он оказывается ангел.

— Ты не понимаешь, — терпеливо произнес Кривой, как учитель говорит с безнадежным учеником, — ангел — это посланец, который может принять любую форму. Не признаешь без крыльев? А про ослицу Валаама читал?

— Подожди, она же увидела ангела.

— Потому и увидела, что сама была такой же. В сказки веришь? Когда это животные разговаривали?

— Не скажи, — возразил я, — в иные времена звери были людьми.

— Хватит чушь молоть, — внезапно озлобился он. — Нужно было предупредить Валаама, поэтому послали ангела, который принял вид ослицы.

— Они же бестелесны.

— А ты безмозглый! У ангелов огненная природа, они могут принять любой облик или войти в тело человека, поскольку создание искусственной плоти требует больших энергетических затрат.

— Ты хочешь сказать, что можно быть одержимым ангелом?

— А почему нет?

— Какая тогда разница между ангелом и бесом?

— Дай зажигалку, — неожиданно потребовал Кривой, — я тебе покажу. — Он открутил регулятор до максимума и подставил ладонь под высокий язычок нахального пламени.

— Перестань! — крикнул я, почуяв, что в ноздри врывается запах жженого мяса.

— Теперь понятно? — спросил он. — Я изменился настолько, что смог вместить высшее существо.

— Но почему ты связан со смертью? — поморщился я.

— Я не выбирал, а, кроме того, у ангелов может быть только одна функция. Я окончательно убедился в своем предназначении, когда один за другим начали умирать люди, связанные с моим процессом.

— Как это начали умирать? — удивился я.

— Ты не знал? — усмехнулся Кривой. — Тогда слушай: первым разбился прокурор, его машина не вписалась в поворот. Представляешь, вылетел в пропасть, завис в воздухе и начал кувыркаться. А сердце само останавливается от страха, и уже не больно, и не страшно, разве что в первый момент. Потом удар, и все. За ним якобы от инфаркта умер судья. За ужином закатил глаза, захрипел и упал головой в тарелку с творожными блинчиками. Пока жена прибежала с кухни, он уже дух испустил. Затем зверски убили адвоката.

— Он же тебя защищал.

— Значит, плохо старался, поэтому его так отдубасили резиновой дубиной, что не осталось живого места. Помер прямо в своей спальне. Даже секретаршу суда задушили в парке, а платье ее забрызгали спермой.

— Ну, ты скотина, — возмутился я, — одно слово — сатанист.

— Иисуса тоже называли сатанистом.

— Он, по крайней мере, не убивал.

— Нет, конечно, — устало согласился Кривой, — просто уничтожил целый мир, примерно 600 миллионов человек, но лично не убивал.

— Подожди, — удивился я, — ты же все это время находился в камере. Откуда ты знаешь подробности?

— Неужели ты думаешь, — усмехнулся он, — что стены могут защитить от ангела смерти? — Кривой встал и, приблизив лицо к решетке, заглянул мне прямо в глаза, отчего стало неуютно и даже страшно.

— Ладно, мне пора, — сказал я и, немного поколебавшись, протянул ему руку. Ладонь убийцы была необычно горячей.

На улице было жарко. Скупая тень жалась под фасады зданий и таилась возле густых деревьев. Я начал искать Марка, но, узнав, что он уехал в город, пошел на станцию. Километровая прогулка по открытой местности окончательно испортила настроение. Вчерашний перепой и недосып сделали разморенное жарой тело рыхлым и ватным, едва перебирающим ноги в дорожной пыли.

В маленьком здании вокзала было душно и грязно, на полу валялась шелуха от семечек. Впрочем, мне повезло, ибо проходящая раз в два часа электричка должна была подойти через 20 минут. В расположенном на перроне туалете стояла традиционная вонь. Моча плохо стекала по выдолбленному в каменном полу желобу, а большие навозные мухи хищно кружили над кучкой свежего, еще дымящегося дерьма, расположенного сверху уже засохших, может быть, даже окаменевших фекалий.

В конце перрона примостился маленький деревянный ларек, где толстая, истекающая потом и одуревшая от жары продавщица смирилась с судьбой вечной мученицы и даже не пыталась продавать отвратительную теплую фруктовую воду, галеты и засохшие сладости. Она казалась застывшим идолом, иногда взмахивая руками, чтобы вытереть пот, текущий по неподвижному лицу, или отогнать мух, ползавших по ромовым бабкам и звездочкам, которые я обожал обкусывать в детстве по кругу, медленно приближаясь к вожделенному центру с пятнышком яблочного повидла.

Огромная страна была так безнадежно загажена, что даже на этой маленькой, расположенной в предгорье станции неизбежно пахло мочой, гарью и потом. В короткой тени возле деревьев расположилась группа цыган. Их грязные, оборванные дети ползали прямо в пыли. Молодая очень тонкая цыганка, одетая в длинную цветастую юбку, поднялась с земли и попросила закурить.

— Смотри, что русские делают, — сказала она, показав старую помятую фотографию, где был изображен коллективный секс.

Я молча пожал плечами и дал ей сигарету.

— За то, что ты не жадный, я тебе погадаю, — предложила цыганка.

— Не стоит, — сказал я и намеревался пройти мимо, но она схватила мою руку и поднесла к своему напряженному выразительному лицу.

— Ну что там? — нетерпеливо спросил я.

— Я вижу любовь и смерть, — задумчиво сказала девушка, — но не знаю, что сильнее.

— Ладно, — произнес я, заметив, что подошла электричка и, дав ей деньги, вошел в вагон.

Примостившись на теневой стороне, я быстро заснул, несмотря на сильную тряску. Мне снилось, что я не вошел, а наоборот вышел из поезда на той же станции. Настроение было бодрое, даже игривое, поэтому неудержимо тянуло на приключения. Я ринулся к цыганке, которая теперь казалась почти привлекательной:

— Эй, красотка, давай погадаю!

— Ты что больной? — удивилась она. — Я же сама гадаю.

— Правильно, — согласился я, — но я про тебя такое знаю, что удивиться можно.

— Тогда скажи, — попросила девушка.

— Поцелуй, тогда скажу.

— Не могу, — печально сказала цыганка, — меня муж зарежет.

— Как знаешь, — сказал я и направился к поезду.

— Эй, — позвала она, — пойдем в кусты. Может быть, никто не заметит.

Ее губы пахли земляникой, а тело воняло потом. Этот смешанный запах вскружил мою голову, и я сильным рывком обеих рук добрался до ее бедер.

— Подожди, — потребовала девушка, — сначала скажи, что знаешь.

— Тебя муж сегодня зарежет, — грустно сказал я и, приподняв длинную цветастую юбку, повалил ее на землю, успев заметить отсутствие трусов и необычно густую растительность между ног.

— Не нужно, — попросила она, и по ее телу пробежала крупная судорога.

— Теперь, наверное, уже все равно, — прошептал я, овладел цыганкой, не смущаясь, что нас могут увидеть сквозь редкие привокзальные заросли. Ее лоно оказалось влажным, и я успел сделать несколько сильных движений, пока заметил, что поезд тронулся. Тогда я закрыл глаза и задвигался очень быстро, чтобы успеть кончить. Цыганка приподнялась таким образом, чтобы член не входил глубоко. Поезд уже набирал ход, и нужно было принимать решение:

— Извини, — сказал я и побежал по перрону, на ходу застегивая джинсы, пытаясь спрятать возбужденную плоть. Мне удалось вскочить на подножку последнего вагона.

— Не пущу, — грозно воскликнула усатая проводница, загораживая проход своим толстым телом. Однако я ловко проскользнул мимо ее груди и заснул, скрывшись в глубине вагона. Вскоре меня разбудили:

— Вставай, приехали, — потряс меня за плечо престарелый алкаш с заросшей перекошенной физиономией. Я вышел на залитую солнцем узкую платформу, которая плавилась от жары и слегка качалась под моими ногами. Стоящий напротив состав тронулся, и я побежал, чтобы не ждать, а успеть проскочить впереди электровоза.

«Господи! Это же чистое самоубийство!» — успел подумать я и, поскользнувшись, упал, услышав истерический женский крик. Огромные колеса набирающего ход поезда вращались рядом с моей головой. Я поднялся, отряхнул пыль, потер разбитое колено, перешел злополучный переход и тяжело опустился на найденную в тени скамейку. На душе было пусто. Кто-то, находящийся внутри или снаружи, явно хочет меня убить. В ушах зазвучала преследующая меня в последнее время заунывная назойливая мелодия.

— Что случилось? — спросил второй. — Меня кто-то блокировал. Не думал, что это возможно.

— Ничего особенного, — ответил я, — если не считать, что меня чуть не убили потому, что я тоже причастен к делу Кривого.

Кто этот нудный парень, который завелся в моем сознании два дня назад, друг или враг? Он все время читает мои мысли или только мысленно общается со мной? Я сделал паузу, но ничего не услышал, что, впрочем, ничего не обозначало, поскольку второй мог попросту затаится. Черт с ним! Все равно я не умею думать не думая. Я встал и пошел на остановку автобуса, чтобы вернуться в гостиницу.

В воздухе явно чувствовался приторный запах мертвечины. Возле вокзала находился крупный мясокомбинат, поэтому крематорий время от времени выбрасывал в атмосферу отвратительный дым от сожженной биомассы. Возле ворот остановился грузовик, набитый бычками, которые, несмотря на удручающую тесноту, умудрялись запрыгивать друг на друга, чтобы в преддверии смерти имитировать зарождение жизни. Эдакие гомосексуальные камикадзе. Их грустные глаза указывали на отчетливое ощущение неизбежного, но вряд ли они знают, что их плоти предстоит вскоре стать вырезкой, битками, котлетами, гуляшом и еще черт знает чем. Гастрономический ад крупнорогатого скота.

В это время подошел автобус и рванул с места едва я успел войти. Девушка на последнем сиденье повалилась на парня, а я упал на нее, да так ловко, что рука оказалась прямо на ее груди и рефлекторно сжалась. Сжимая девичью грудь, я поглядывал за реакцией парня, который тщетно пытался восстановить равновесие. Это продолжалась довольно долго, и всем было приятно и весело, однако пришлось подняться.

— Ты еще не знаешь, как компактно устроен мир, — произнес второй.

— Пошел ты в жопу! — сказал я вслух, и второй замолчал, а сидящая впереди женщина обернулась и посмотрела на меня с осуждением. Мне было не до них, ибо возникло четкое ощущение близости разгадки. Информация так причудливо переплеталась, что нечего было думать об осмыслении. Впрочем, попытаться стоило, ибо решение могло возникнуть самостоятельно. Если бы не дурацкие провалы в памяти! Я раздраженно ударил по спинке сиденья. На этот раз женщина обернулась испуганно.

— Извините, — сказал я, но она предпочла пересесть на другое место.

Толстогрудая дежурная выглядела весьма неприветливо и даже позволила себе со стуком поставить мой ключ на стойку. Я хотел спросить о горничной, но передумал, остановленный ее неожиданной враждебностью. Возможно, ей не нравится, что я вторую ночь не ночую в гостинице. Но это совершенно не ее дело, даже если она хочет со мной спать.

В номере было убрано, я стал раздеваться, бросая одежду на пол, чтобы принять душ. Внезапно я понял, что делаю это с тайной надеждой на приход девушки, поэтому подсознательно стремлюсь воссоздать ситуацию. Не успел я снять трусы, как зазвонил телефон. К сожалению, это была Лена.

— Влад, мне очень жаль, — сказала она, — не знаю, что на меня нашло.

— Мне тоже, — довольно искренне произнес я.

— Когда мы встретимся?

— Наверное, в другой жизни.

— В другой жизни я буду собакой, — печально сказала Лена.

— Тогда я тоже буду собакой, и мы будем трахаться прямо на улице.

— Подонок! — крикнула она и бросила трубку.

— Странно, — подумал я и пошел в душ, но едва я стал под воду, телефон зазвонил снова.

— Ночью убили девушку, — раздался обиженный голос Тимура, — пока ты пил водку и шлялся с бабами.

— Я шлялся не с бабами, а с Марком. Между прочим, он показал мне Кривого.

— Когда ты с ним разговаривал? — взволнованно спросил Тимур.

— Утром, а что случилось?

— Немедленно бери такси и приезжай ко мне.

— Голым мне к тебе ехать? — возмутился я, почувствовав сильное раздражение от его командирского тона. — Я только из душа вылез.

— Ладно, — согласился Тимур, немного подумав, — я сам к тебе приеду.

Вернувшись в ванную, я осторожно намылился, помня о событиях вчерашнего дня. Вода, пузырясь, побежала по моему телу. На этот раз никто не постучал в дверь. Нужно было вчера действовать более решительно. Постояв немного под душем и смыв мыло, я вышел из ванны. Мыться решительно расхотелось, зато я ощутил сильный голод. В буфете завтракали два командировочных придурка с внешностью горилл. Они так внимательно на меня посмотрели, что я вспомнил об оставленном в номере пистолете. Зрелая симпатичная буфетчица выглядела очень приветливо.

— Доброе утро, господин следователь, — поздоровалась она, — что это вы к нам не заглядываете?

— Некогда все, — бодро ответил я, — а сейчас вот проголодался. Дайте мне, пожалуйста, кофе и бутерброд с сыром.

— Может, яичницу поджарить? — любезно предложила буфетчица.

— Нет, спасибо, — отказался я. — Если можно, то кофе покрепче.

Она сварила настолько крепкий кофе, что в голове сразу же прояснилось, и я стал вспоминать события вчерашнего дня в обратной последовательности. Откуда Кривой мог знать подробности убийств? Если это не бред сумасшедшего, то его кто-то подробно информировал. Все убийства имеют отношение к Кривому. Следовательно, у него есть сообщник в психушке или нужно поверить в ангела смерти. Я внезапно похолодел, ибо понял, что наиболее вероятным убийцей является Марк.

Как удивительно устроена человеческая психика, часто закрывающая от нас то, что потом кажется очевидным. Мой друг сделал все, чтобы разоблачить себя. Возможно, он хотел, чтобы его остановили. Боже мой, он же совсем не похож на алкоголика. Бедняга не мог сказать прямо, а когда моя тупость стала очевидной, он отвел меня к Кривому, чтобы тот рассказал мне открытым текстом. С такими невеселыми мыслями я вернулся в номер, где меня поджидал Тимур.

— Что сказал Кривой? — спросил он.

— Нес чушь, что стал ангелом смерти и погубил всех, кто имел отношение к его процессу.

— Это интересно, они действительно умерли. Ночью даже секретаршу суда убили.

— Ночью? — удивился я. — Он про нее рассказывал утром.

— Что? — встрепенулся Тимур.

— Ее изнасиловали и задушили, а платье было забрызгано спермой.

— Ну и дела! — удивился Тимур. — Он что, ясновидящий?

— Или у него есть сообщник.

— В психушке? Ты что-то разнюхал?

— Тебе не кажется, что Марк ведет себя странно в последнее время?

— Что ты хочешь этим сказать?

— Откуда Кривой мог получить информацию об убийствах? Может быть, из первых рук?

— Ты что, совсем рехнулся? Зря он тебя там не оставил.

— Марк чуть не задушил меня в юности и еще кончил при этом.

— А ты в детстве кошек не вешал? В штанишки не гадил?

— Да пошел ты! — возмутился я.

— Подожди, — сказал Тимур, — он же все время с тобой пьянствовал.

— В том-то и дело, что я его почти всю ночь не видел.

— А сам ты, где был?

— Ходил, смотрел, — неуверенно ответил я.

— Значит, и у тебя нет алиби, — задумался Тимур. — Ладно, разберемся. Ты не возражаешь, если я у тебя немного посплю.

— Давай поспим, — согласился я, хотя не был уверен, что смогу заснуть после двух бессонных ночей, — только найди Марка.

— Уже ищут, — сказал Тимур и захрапел, повернувшись к стенке.

Засыпая, я подумал, что в поисках чужой головы можно легко потерять свою голову. Эта мысль показалось очень забавной, поскольку я представил обмен голов вместо обмена душ. Гаденько хихикая, я заснул, весьма довольный своим остроумием и ехидством. На душе было легко, словно голова уже потеряна, или наоборот, найдена — та отрезанная, почерневшая с полузакрытыми закатившимися глазами, которую я никогда не видел.